На основании местных устных преданий в конце XII — начале XIII в. в Новгороде пишется первое агиографическое произведение — житие Варлаама Хутынского (1-я ред). Благоприятную землю в Новгороде отыскал жанр хождений. Тут создаются «Сказание о Софии в Царьграде», «Книга паломник» — о путешествии в Царьград Добрыни Ядрейковича в 1200—1204 гг. и «Повесть о взятии Царьграда фрягами» (крестоносцами) в 1204 г.
Большим политическим и культурным центром делается в XII в. Смоленск. О характере его духовной судьбы разрешает делать выводы житие Авраамия Смоленского, написанное Ефремом, и литературная деятельность Климента Смолятича, избранного в 1147 г. собором русских епископов на митрополичий престол. «Бысть философ и книжник так, яко же в Руской почвы не бяшеть»,—отмечал летописец. Перу Климента в собственности послание священнику Фоме. Последний обвинил Климента в гордости и тщеславии, а также в том, что он пишет «от Омира и от Аристотеля и от Платона, иже во ельнъскых нырех славне беша». Оправдываясь, Климент дает символико-аллегорическое толкование «писания» в форме ответов и вопросов. Данный принцип обширно применяет младший современник Климента Смолятича Кирилл Туровский.
Творчество Кирилла Туровского. Скудные сведения о Кирилле дает проложное его житие. Сын богатых своих родителей, уроженец города Турова, Кирилл стал монахом-затворником, по окончании чего был поставлен епископом Туровским. Говоря о литературной деятельности Кирилла, житие отмечает: «..довольно много божественная писания изложив и славен бысть по всей стране той». «…Второй златословесный преподаватель нам в Руси восия паче всех»,— так оценивалось современниками его творчество.
Кириллу в собственности обличение ростовского епископа Федорца, послание к Андрею Боголюбскому (до нас не дошло), восемь праздничных «слов», два поучения, около двадцати двух молитв и один канон.
Праздничные «слова» Кирилла Туровского посвящены церковным праздникам. Они лишены публицистичности Слова и политической «злободневности» Илариона. Кирилл ставит собственной задачей разъяснить суть того либо иного христианского праздника, «воспети», «прославити», «украсити словесы», «похвалити». С целью этого он прибегает к аллегорическим образам, символическим параллелям. Образные художественные средства Кирилл применяет с умением и большим вкусом. Характерная изюминка «слов» Кирилла — драматизм и своеобразный лиризм. Он довольно часто вводит диалоги и монологи, плачи. Применяет символическое толкование и Кирилл отдельных явлений природы. Таково, к примеру, его «Слово на антипасху»: «Сейчас солнце красуяся к высоте въсходить и радуяся почву огреваеть: възиде бо нам от гроба праведное солнце вся верующая и Христос ему съпасаеть…»
«Слова» Кирилла Туровского очень четки по композиции, в них три части: вступление, заключение и изложение.
Задача вступления — привлечь интерес слушателей, создать определенное эмоциональное настроение, подготовить к восприятию последующей, главной «речи». С целью этого создатель прибегает к анафористическим «зачинам». Таково, к примеру, вступление к пятому «слову»: «Неизмерима небесная высота, неиспытана глубина преисподней, неизвестна тайна божественного помысла. Громадна и неизречена милость божия народе людской, которою помиловал нас…» В известной мере это вступление напоминает былинный зачин: «Высота ль, высота ль поднебесная…»
Часто вступительную часть «слова» Кирилл начинает развернутым сравнением, разрешающим автору применять его образы в будущем изложении содержания. В этом отношении весьма интересно вступление к восьмому «слову»: «Яко же историци и ветия, рекше летописъци и песнотворцы, прикланяють собственная слухи в бывшая межю цесари рати и въпълчения, да украсять словесы и възвелтатъ направляться прочно по своемь цесари и не давъших в брани плещю неприятелем, и тех славяще похвалами венчаютъ, колми паче нам лепо имеется и хвалу к хвале приложити храбром и великим воеводам божиям…»
И после этого это сравнение с солдатами отцов вселенского собора, поразивших нечестивого еретика Ария, раскрывается в содержании «слова», перевоплощённого автором в необычную «песню победную».
Кирилл Туровский органично сливает собственные «слова» с живописью и церковным песнопением, он переносит воздействие из далекого условного прошлого в настоящее, в сегодняшний сутки, заставляет присутствующих стать свидетелями событий, происходящих «днесь» и «сейчас». При помощи стилистической амплификации проповедник передает слушателям эмоции душевного беспокойства, восхищения. Именно поэтому, как справедливо отмечает И. П. Еремин, евангельский сюжет в его «словах» получает темперамент необычного лирического стихотворения в прозе.
Последняя часть «слов» Кирилла — похвала либо молитва празднику — звучала как замечательный финальный аккорд торжественной симфонии.
«Слова» Кирилла Туровского пользовались громадной популярностью в Киевской Руси. Они включались в сборники «Златоуст», «Торжественники» наравне со «словами» прославленного византийского витии Иоанна Златоуста. Они свидетельствовали о той громадной художественной высоте, на которую встало ораторское мастерство в Киевской Руси к концу XII столетия.
Литература южной и юго-западной Руси.Традиции «Повести временных лет» были продолжены Киевской летописью, которая довольно много внимания уделяет княжеским междоусобным распрям. В ее составе находится повесть об убиении Игоря Ольговича на протяжении восстания в Киеве в 1147 г. Интересуют события и летописца северо-восточной Руси: под 1175 г. он помещает повесть об убиении Андрея Боголюбского. Под 1185 г. помещена пространная историческая повесть о походе на половцев Игоря Святославича Новгород-Северского.
В XII — первой половине XIII в. политическая роль Киева падает. Выдвигаются новые культурные центры — Чернигов, Переяславль Южный, Владимир Волынский, Бугор, Галич. Галицкие князья держат в собственных руках торговые связи Руси с Западной Европой, сдерживают натиск польских феодалов и венгерских.
Из литературных монументов данной области до нас дошла только Галицко-Волынская летопись, да да и то в неполном составе. Это связано с тем, что в XIV в. прикарпатская Русь была захвачена польскими феодалами, каковые насаждали в том месте католичество, а католическое духовенство истребляло монументы древнерусской национальной культуры.
Галицко-Волынская летопись, дошедшая до нас в составе Ипатьевской летописи, складывается из двух частей: Галицкой летописи, излагающей события с 1205 по 1264 г., и Волынской — с 1264 по 1292 г.
Галицкая летопись представляет собой связное высокохудожественное повествование о княжении Даниила Галицкого. Составитель летописи отходит от хронологического принципа изложения, он ставит в центр повествования историческую личность князя и формирует его биографию. Основное внимание уделяется политическим и армейским событиям: борьбе Даниила Романовича с боярами, нашествию монголов. Церковная судьба вовсе не интересует летописца.
Стиль повествования чисто светский. В Галицкой летописи нет религиозно-моралистических рассуждений, цитат из «священного писания», но обширно употребляется стиль смелого дружинного эпоса и книжная риторика. Это и придает стилю произведения поэтичность и яркость. Похвалой галицкому князю Роману, складывающейся из многих поэтических сравнений, раскрывается летопись: «Устремил бо ся бяше на поганыя, яко и лев, сердит же бысть, яко и рысь, и губяше, яко и коркодил, и прехожаше почву их, яко и орел, храбор бо бе, яко и тур».
Летописец вспоминает о деде Романа Владимире Мономахе, что завладел всей почвой половецкой и «выпивал золотным шеломом Дону». Потом приводится превосходная поэтическая легенда о половецких ханах Сырчане и Отроке. Разбитый Мономахом Отрок бежал в Обезы (Абхазию). По окончании смерти Владимира Сырчан отправляет к Отроку певца Крича с пучком степной полыни («емшана»). Запах емшана пробуждает в душе Отрока чувство отчизны.
«Да луче имеется на собственной почва костью лечи, не ли чюже славну быти», — говорит он, возвращаясь в родные половецкие степи.
Поэтичность этого сказания позволила. Вс. Миллеру в работе «Взор на «Слово о полку Игореве» высказать предположение, что это фрагмент смелой повести, до нас не дошедшей.
Достаточно детально рассказывается в Галицкой летописи о взятии Киева монголо-татарскими завоевателями в 1240 г. Батый приходит к Киеву «в силе тяжьце». «Многомь множьствомь силы собственной» неприятель окружает город: «…и не бе слышати от гласа скрипания телег его (Батыя.— В. К.) множества ревения вельблуд его и рьжания от гласа стад конь его. Ибе выполнена почва Руская ратных». Посредством стенобитных орудий, поставленных Батыем подле Ляцких ворот, неприятелям удается образовать пролом в стенке. Жители Киева мужественно обороняются, «…и ту беаше видити лом копеины и щет скепание (щитов рассечение), стрелы омрачиша свет побеженым». По окончании боя не на жизнь а насмерть город был захвачен соперником. Батый, восхищенный стойкостью его защитников, сохраняет жизнь раненому Дмитрию «мужьства для его».
В этом рассказе отсутствует религиозно-моралистическая дидактика, в нем кратко при помощи художественно емких словесных формул воинских повестей изложены факты, которые связаны с штурмом и осадой Киева вражескими армиями.
Образ мужественного князя-солдата Даниила Галицкого раскрывается летописцем в рассказе о поездке князя в Орду в 1250 г. В то время, когда Батыев посол настойчиво попросил у Даниила Галич, князь принял храброе ответ: «Не дам полуотчины (половину вотчины) собственной, но еду к Батыеви сам». Это решение, подчеркивает летописец, князь принимает не сходу, а по окончании раздумий, пребывав «в печали велице».
Встретившись с неприятелем у Переяславля, Даниил «нача болми скорбети душею». Его смущает необходимость поклониться солнцу, луне, почва и кусту, т. е. сатане. «О скверная красота их!» — восклицает рассказчик-летописец. И лишь сейчас в его рассказе появляется провиденциалистский взор на события. Даниил всевышним избавлен «от злого их (неприятелей) бешения и кудешьства». Батый принимает Даниила в собственном шатре. Он предлагает князю испить кумыса, говоря: «…ты уже нашь же татарин: пий отечественное питье». И эта «честь», оказанная русскому князю Батыем, приводит к горестным размышлениям летописца: «О злее зла честь татарьская!»
И в то время, когда Даниил, пробыв в Орде 25 дней, возвращается в Галич, «быстъ плачь обиде его, и болшая же бе радость о здравъи его».
По-видимому, рассказ о нахождении Даниила в Орде написан очевидцем событий, лицом, сопровождавшим князя.
Исследователи много раз отмечали близость многих поэтических средств Галицкой летописи «Слову о полку Игореве» (сравнения, которые связаны с животным миром, применение военной терминологии: «выпивать шеломом Дону», «изострится на поганых» и т. п.). Подобно «Слову» Галицкая летопись прославляет воинские подвиги.
Волынская летопись посвящена описанию княжения Владимира Васильковича. Тут простой летописный хронологический принцип изложения материала. Стиль церковно-книжный, уснащенный обильно цитатами из «писания». В чертях князей подчеркиваются религиозно-нравственные качества.
Поэтический смелый стиль Галицкой летописи сильно повлиял на повествовательный стиль северо-восточной Руси, в частности на стиль биографии Александра Невского.
Литература северо-восточной Руси.С середины XII в. на северо-востоке Руси большим политическим и культурным центром делается Владимир. Деятельный «властодержец» Андрей Боголюбский превращает его в столицу Суздальской почвы, противопоставляя боярскому Ростову. Он участвует в составлении летописи, создании культа иконы Владимирской Богородице, идеологически обосновывая права Владимиро-Суздальской почвы на политическую и религиозную самостоятельность. Пропаганде идей небесного покровительства владимирскому князю и его почвы помогали такие произведения, как «Слово о милости божией к Андрею Боголюбскому» и «Сказание о победе над болгарами 1164 года и празднике Спаса», и «Сказание об обретении мощей Леонтия Ростовского». Серьёзным этапом в развитии исторической повести явилась «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», в которой фактографическая база сочетается с публицистичностью. Во Владимиро-Суздальском княжестве показалось такое выдающееся произведение, как «Слово» Даниила Заточника.
«Слово» Даниила Заточника. Это произведение дошло до нас в двух редакциях: XII в. — «первой» Даниила половины и Слово Заточника XIII в. — «Моление» Даниила Заточника. Оно выстроено на искусной контаминации послания-просьбы, поучения, панегирика и обличительного слова. По его предлогу высказано довольно много противоречивых суждений, касающихся соотношения редакций, времени их появления, социальной принадлежности автора.
«Слово» Даниила Заточника направлено Ярославу Владимировичу, князю новгородскому с 1182 по 1199 г. Оно раскрывается авторским вступлением, в котором Даниил с гордым самосознанием сокровища собственной личности прославляет «разум ума собственного». Разум — основное уровень качества сердечной красоты, духовной сущности человека, утверждает создатель. Он слагает панегирик людской мудрости, определяет основную тему «Слова», его жанровую структуру, базой которой есть притча — умная сентенция.
Даниил заявляет, что не имеет возможности не писать собственного «слова», лишь писанием он может уменьшить душу, скинуть с сердца тяжёлые оковы.
Тут же Даниил информирует и о собственной жизненной неудаче: его «пузо», т. е. достояние, достаток, «расыпася» и нищета покрыла его, «аки Чермное море фараона», и пишет он собственный «слово», «бежа от лица художества». Он надеется на «добросердие» князя, на простую его любовь. Без них он подобен «траве блещеной», растущей «на застении». Лишь ужас княжеской «грозы» может оградить его от жизненных неурядиц, «яко оплотом жёстким». Так появляется вторая, не меньше ответственная тема —тема князя, талантливого обезопасисть попавшего в беду умного человека жёстким оплотом собственного могущества, собственной любовью-милостью.
Прибегая к словесным каламбурам, Даниил отмечает бедственность собственного положения, подчеркивая различие между собой и князем: «Зане, господине, кому Боголюбиво, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне темнее смолы; кому Лаче озеро, а мне на нем седя, плач горкии; и кому ти имеется Новъгород, а мне и углы опадали, территории не проценте часть моя». Как попал Даниил на Лаче озеро, был ли он в том направлении заточен? — возможно лишь предполагать!
Потом Даниил вводит читателя в обычную жизненную бытовую обстановку: от человека, попавшего в беду, отвернулись его близкие и друзья. Так как он не имеет возможности сейчас поставить перед ними «трапезы многоразличных брашен». Его раздражает лицемерие друзей, и житейский опыт разрешает сделать малоутешительный вывод: «…не ими приятелю веры, ни сохраняй надежду на брата».
Сейчас на первый замысел выдвигается богатства и тема бедности. Создатель не имеет возможности и не желает примириться с нищетой. Нищета унижает личность: «Лепше смерть, ниже продолжен пузо в нищети». Приводя слова Соломона, Даниил говорит о том, что достаток рождает гордость, а нищета толкает на разбой и воровство. Одержимый нищетой, он вопиет к сыну «царя Владимира» прося о милости. Он обращает внимание на социальный контраст общества, контраст между убогим мужем «и» богатым: «Их же ризы ярки, тех обращение честна».
Многие беды, подчеркивает Даниил, сокрушают человека, снедают его душу, сушат кости; в горе тяжело быть разумным, не смотря на то, что «в печали обретаетъ человек ум свершен». Оказать помощь человеку в печали все равно, что напоить его в знойный сутки студеною водой.
Просьба к князю перерастает в панегирик правителю, милостивому к обижаемым вельможами вдовицам и сиротам. Подобно весне, князь украшает почву, оживляет людей собственной милостью. Его глас «сладок», «образ красен», его уста источают послание и «мёд» (дар), «аки эдем с плодом».
Даниил рисует бытовую картину обильного княжеского пира, вводит читателя в княжескую опочивальню, где правитель возлежит на мягкой постели «под собольи одеялы». Эти картины контрастируют с положением бедняка, питающегося сухим хлебом, выпивающего теплую воду, лежащего «под единым платом», «зимою умирающа» и «каплями дождевыми аки стрелами сердце пронизающе». Даниил тут неоригинален. Он берет готовые образцы, рассыпанные в дидактических сборниках «поучений» и слов, но придает этим картинам личност-но-биографический темперамент.
Снова Даниил призывает князя к милости, щедрости, подчеркивает гиперболически неисчерпаемость княжеского достатка и отмечает, что славу и честь князя составляют его люди, его солдаты. Даниил готов вести войну в войске хорошего князя. Лишь «безнарядием полци погибають». Во главе полков обязан находиться «хороший» (хороший) князь. Его властью крепится город, как тело — жилами, дуб — множеством корней; его власть устанавливает порядок в городе, гармонию, как персты «строят» гусли. На работе у князя слуги обретают новую семью, оставляя собственных отца и мать.
Даниил противопоставляет хорошего и злого господина, щедрого и скупого князя. Симпатии его на стороне первых, потому что, помогая хорошему господину, возможно взять свободу.
Быстро выступает создатель «Слова» против земельных владений, расположенных недалеко от княжеских сел. Сейчас его поучение-наставление обращено к тем княжеским слугам, каковые приобретают за собственную работу от князя почвы: «Не имей собе двора недалеко от царева двора и не дръжи села недалеко от княжа села: тивун бо его аки огнь трепетицею накладен, и рядовичи его аки искры. Аще от огня устережещися, но от искор не можеши устеречися и сождениа порт».
Опять в обращении к князю звучит хвала умному человеку, пускай бедному, но «смысленому». Он противопоставляется богатому «несмысленому», которому запрещено ничего поручить: «Безумных бо ни сеють, ни орють, ни в житницю сбирают, но сами ся родят».
Обращаясь к князю, Даниил говорит: «Не зри внешняя моя, но возри внутренняя моа. Аз бо, господине, одеянием скуден есмь, но разумом обилен…» Основная сокровище личности, утверждает Даниил, не в ее положении в обществе, а во внутренних качествах.
Даниил вступает в мнимый диалог с князем: «Либо ми речеши» (эти слова повторяются трижды): полемизирует с ним, как с мнимым своим оппонентом, отвергая обвинение в лжи и безумии. Он не видел «неба полъстяна, ни звезд лутовяных, ни безумного мудрость глаголющь». Пускай он солгал, «аки пес». «Хороша бо пса бояре и князи обожают». Но он не лжет, «аки тать», потому что, если бы «украсти умел, то толко бых к тобе не скорбил»,— гордо заявляет Даниил князю.
В беду князь впадает благодаря своим «думцам». «3 хорошим бо думцею думая, князь высока стола добудет, а с лихим думцею думая, меншего лишен будеть». Перед нами обычный удельный князь, правитель города, ставящий собственной целью добывание «большого стола».
Потом в «Слове» направляться неожиданный переход к чёрту домашних взаимоотношений. Опираясь на «мирские притчи», Даниил показывает всю нелепость таких взаимоотношений, в то время, когда мужем «собственная супруга обладает». Даниил обращает внимание на нелепость женитьбы на «злообразной жене», «прибытка дробя». Перед читателем предстает броская бытовая зарисовка кокетничающей перед зеркалом «злообразной жены», «мажущися румянцем».
Отвергает Даниил мнимый совет князя жениться «у богата тьстя чти великиа для». Это даст ему предлог выступить с обличением злых жен, в котором использован уже имевшийся в распоряжении Древнерусских книжников материал обличительных «поучений» и слов. На место обращений к князю приходит в «Слове» риторический вопрос «Что имеется супруга зла?», повторяемый два раза, и обращение к «братии» — слушателям, которым создатель кроме этого адресует собственный произведение, кроме главного адресата — князя, и обращение к жёнам и мужьям. Жен Даниил призывает послушать слова апостола Павла: «…крест имеется глава церкви, а мужь жене собственной», а мужей призывает «по закону водить» собственных жен, «понеже не борзо получить хороши жены». «Хороша супруга венець мужу собственному и безпечалие».
Даниил не верит в возможность нравственного восстановления «не добрый жены»: «Лепше имеется камень долоти, нижели зла супруга учити; железо уваришь, а злы жены не научишь». Она «ни всевышнего ся боить, ни людей ся стыдить». Обличение злых жен Даниил завершает притчей о муже, что по окончании смерти жены начал продавать собственных детей. В то время, когда его задали вопрос: «Чему дети реализовываешь?», он ответил: «Аще будуть родилися в матерь, то, возрошьши, мене реализуют». Заметив, что он увлекся и отклонился от главной темы, Даниил торопится возвратиться «на передняя словеса».
Сейчас главное его внимание обращено на темперамент направленного князю произведения. Он выделяет, что «ни за море ходил, ни от философ научихся». Создатель подчеркивает книжность собственного произведения. Оно, подобно медвяному соту, искусно вылеплено из «сладости словесной», которую он, Даниил, как пчела, собрал из многих книг. Среди них Псалтырь, книги Нового завета, Паремийник, «Стословец» Геннадия, «Слово некоего отця к сыну собственному», «Наказание богатым» и «слова», направленные против злых жен, с которыми читатель виделся в Святославовом Изборнике 1073 г., и в «Повести временных лет», и в «Повести об Акире Премудром», и «Пчеле», и мирских притчах.
Он придает «Слову» форму импровизации, достаточно вольно располагая заимствованные из различных источников афоризмы, образные сравнения, наставления.
Подводя итог Даниил выступает в роли наставника, ощущающего тот мир, к которому он обращается, осознающему, что запрещено сумасшедшему запретить сумасшествие (глупость) его. Он осознаёт, что собственной речью, многословной беседой может надоесть, подобно птице, частящей «песни собственная», потому что «обращение продолжена не добро».
Завершается «Слово» молитвой, в которой создатель требует у Всевышнего «князю отечественному Самсонову силу, храбрость Александрову, Иосифль разум, мудрость Соломоню и хитрость Давидову».
Тем самым идеал князя мыслится автором как воплощение лучших качеств храбрецов глобальной истории.
Афоризмы-гномии помогали очень эргономичной, емкой обобщающей формой, разрешавшей автору заявить о незаурядности собственной личности, собственном умственном превосходстве над обществом, обратить внимание на его несоответствия, публичный и социальный быт, заметить расхождения между действительностью и идеалом. В первый раз в русской литературе человек заявил о собственном праве на уважение не по положению, занимаемому им в обществе, а по своим внутренним качествам, собственному уму — высшей сокровище личности.
«Моление» Даниила Заточника направлено князю Ярославу Всеволодовичу Переяславскому, княжившему с 1213 по 1236 г., и «братии» — слушателям. Обращение к князю раскрывается цитатой 115,3 псалма: «Аз раб твои и сын рабы твоя». На основании этого кое-какие исследователи делают окончательный вывод о социальной принадлежности автора «Моления» и относят его к холопам. Увидим, что эти же слова произносит Дмитрий Донской в «Слове о житии и о преставлении Дмитрия Ивановича»: «,..яко аз раб твой и сын рабы твоея» (ПСРЛ. Т. 34. С. 137).
В «Молении» усилено панегирическое прославление князя методом цитирования «Песни песней» царя Соломона. Выделено значение умных властителей и доказывается преимущество мудрости над храбростью: «Умен супруг не велми не редкость на рати храбр, но крепок в замыслех; да тем собирати умные».
Вряд ли направляться относить к биографии храбреца слова о том, что отец и мать покинули его. Это, по-видимому, литературный прием, подчеркивающий значение князя, призванного заменить собственному служивому человеку отца. Лишь заявление автора о том, что он «под работным ермом пострадах», быть может, в какой-то мере отражает действительность положения. Сам же Даниил выступает приверженцем сохранения холопства. Как бы ни был, считает он, горд и «буяв» холоп, «но укора ему собственного не избытьи — холопия имени», подобно тому как котлу с золотыми кольцами не избыть черноты жжения.
В «Молении», по сравнению со «Словом», появляется резкое осуждение боярства. Бояр Даниил относит к злым господам, каковые попирают человеческое преимущество собственных слуг. Даниил предпочитает помогать князю: «Лучше бы ми нога собственная видети в лыченице в дому твоем, нежели в черлене сапозе в боярстем дворе; луче бы ми в дерюзе служити тебе, нежели в багрянице в боярстем дворе».
О собственной социальной принадлежности создатель «Моления» заявляет более четко: «Княже мои, господине! Всякому аристократу иметь честь и милость у князя». Прав И. У. Будовниц, отнесший «Моление» к произведениям ранней дворянской публицистики.
Более скромное место в «Молении» по сравнению со «Словом» занимает обличение злых жен. Бешенство Даниила тут направлен на ветхих злообразных жен, обобщенный гротескный образ которых он формирует.
Вводится в «Молении» и новая, по сравнению со «Словом», тема обличения монашества. С негодованием отвергает Даниил мнимый совет князя постричься в монахи: «То не видал есмъ мертвеца на свинии ездячи, ни черта на бабе; не едал есми от дубья смоквеи, ни от липъя стафилья. Лучши ми имеется тако скончати пузо собственные, нежели, восприимши безобидный образ солгати». За Козьмой пресвитером Даниил Заточник изображает нравы монахов, возвращающихся на «мирское житие, аки пес на собственная блевотины». Он обличает порочные, низменные обычаи чернецов и черниц, каковые, как будто бы псы ласкосердые, обходят дома и села «славных мира этого».
Появляется в «Молении» и прекрасная картина игр на ипподроме, необычных состязаний в силе и ловкости. Завершает «Моление» молитва, в которой звучит тревога по поводу появления «незнаемого языка».
Так, и «Моление» и «Слово» принадлежат к публицистическим дидактическим произведениям, каковые в лапидарной форме гномий-афоризмов, наполненных философским нравственным содержанием, раскрывают нравы и быт Руси незадолго до монголо-татар-ского нашествия. Как справедливо отмечал еще Белинский, «…кто бы ни был Даниил Заточник,— возможно заключить не без основания, что это была одна из тех личностей, каковые, на беду себе, через чур умны, через чур способны, через чур много знают и, не умея прятать от людей собственного превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит и снедается ревностию по делам, чуждым им, каковые говорят в том месте, где лучше было бы помолчать, и молчат в том месте, где выгодно сказать; словом, одна из тех личностей, которых люди вначале хвалят и холят, позже сживают со свету и, наконец, уморивши, опять начинают хвалить…».
«Киево-Печерский патерик».В первой половине XIII в. было положено начало формирования «Киево-Печерского патерика».
Базу патерика составила переписка между монахом епископом и суздальским Симоном Киево-Печерского монастыря Поликарпом, и послание Поликарпа к игумену Акиндину. Эта переписка завязалась в начале 20-х годов XIII в. Обиженный положением несложного монаха, Поликарп грезил о епископской митре, пробовал же он взять большую церковную должность через жену князя Ростислава Рюриковича Анастасию — Верхуславу. Происки и «высокоумие» Поликарпа привели к возмущению епископа суздальского Симона. В собственном послании к Поликарпу он именует его «санолюбцем» и говорит о святости Киево-Печерского монастыря. Симон сам готов променять епископский сан на негромкое и безмятежное житие в святой обители. Святость монастыря так громадна, что лишь простое погребение и его стенках, по словам Симона, искупает все грехи.
Симон подчеркивает культурное значение Киево-Печерского монастыря для всей Русской почвы: из его стен вышли знаменитости христианского просвещения, и Симон перечисляет славные имена Исаи и Леонтия Ростовских, митрополита Илариона, Нифонта и Германа — епископов Великого Новгорода, Ефрема Суздальского и др., отмечая, что всего возможно насчитать до 50 известных имен.
Собственные мысли Симон подкрепляет «Сказанием о святых черноризцах печерских», в котором содержится девять «точных» повестей «о божественнейших отцах», «подобно лучам солнечным просиявших до конца вселенной», и повестью о украшении и построении Печерской церкви.
Под влиянием послания Симона Поликарп в обращении к игумену Киево-Печерского монастыря Акиндину информирует еще одиннадцать рассказов о «подвигах» тридцати монахов, чтобы и другие определили «святое житие преподобных папа».
Позднее Поликарпа и сказания Симона были объединены совместно, дополнены «Житием Феодосия Печерского», написанным Нестором, «Сказанием о черноризцах печерских», помещенным в «Повести временных лет» под
1074 г. В таком виде дошла до нас старейшая рукопись патерика, относящаяся к 1406 г., созданная по инициативе тверского епископа Арсения. Эта редакция патерика стала называться Арсеньевской. В 1460 г. и 1462 г. в Киево-Печерском монастыре по инициативе игумена Кассиана были созданы более полные редакции монумента, названные «Патерик Печерский».
Патерик раскрывается сказанием о росписи и создании Печерской церкви, выстроенной в 1073 г. и посвященной Успению Богородицы. Она послужила архитектурным примером Успенских соборов, каковые после этого сооружаются в Ростове, Суздале, Владимире на Клязьме, Владимире Волынском.
Происхождение Печерской церкви легендарное сказание патерика связывает с варягом Шимоном, пришедшим на работу к киевскому князю Всеволоду Ярославичу. Образ будущей церкви два раза есть и видении Шимону: на протяжении бури на море и на протяжении битвы с половцами. Размеры церкви указаны Шимону Божией матерью. Она же отправляет из Царьграда живописцев и зодчих. Место строительства церкви определяется самим всевышним, отправляющим знамения: росу, столп огненный, небесный огонь. Мерой церкви делается золотой пояс, украшавший распятие в варяжской почва и привезенный с собой Шимоном. Все эти бессчётные чудеса подчеркивали особенное положение Киево-Печерского монастыря, находящегося якобы под ярким покровительством Богородицы и самого Бога.