Следующим шагом Тауба — идеальным им еще на протяжении обучения в аспирантуре — стало опровержение одного из самые важных догадок Шеррингтона. Это опровержение заложило фундамент будущего способа лечения инсульта.
Шеррингтон поддерживал идею о том, что все отечественные перемещения являются следствием реакции на какой-либо стимул, и мы двигаемся не по причине того, что приобретаем соответствующие указания из мозга, а из-за постоянного действия рефлексов. Эта мысль стала называться «рефлексологической теории перемещения» и заняла главное положение в неврологии.
В осуществлении спинальных рефлексов[85] кроме того не принимают участие нейроны головного мозга. Существует множество видов спинальных рефлекторных дорог. Хороший пример — коленный рефлекс. В то время, когда доктор ударяет молоточком по вашему колену, расположенный под кожей чувствительный рецептор улавливает удар и направляет импульс по афферентному нейрону в спинной мозг и ваше бедро. В спинном мозге происходит переключение сигнала на двигательный нейрон, что, со своей стороны, отправляет импульс обратно в мышцу бедра, вызывая ее непроизвольное выпрямление и сокращение голени. При ходьбе перемещение, делаемое одной ногой, приводит к рефлекторному движению второй ноги.
Эта теория скоро стала широко распространена и начала употребляться для объяснения всех перемещений. Выдвигая предположение о том, что в базе всех перемещений лежат только рефлексы, Шеррингтон основывался на итогах опыта, совершённого им совместно с Фрэнком Мотом. Они перерезали чувствительные нервы руки мартышки в месте вхождения их в спинной мозг, дабы в мозг мартышки не могли проходить никакие сенсорные сигналы, и поняли, что мартышка прекратила применять данную конечность. Это было необычно, поскольку они перерезали чувствительные нервы (каковые передают ощущения), а не двигательные нервы, идущие от мозга к мышцам (каковые стимулируют перемещения). Шеррингтон осознавал, по какой причине мартышка не может ничего ощутить, но для него оставалось тайной, по какой причине она не имеет возможности двигать рукой. Пробуя решить эту проблему, он выдвинул предположение о том, что перемещение инициируется сенсорным звеном спинального рефлекса и что мартышка не имеет возможности делать перемещение, в силу того, что он уничтожил это звено.
Скоро другие ученые обобщили его идею, сказав, что все перемещения и, конечно, все, что мы делаем, включая сложные формы поведения, определяется серией рефлексов. Кроме того такие осознанные действия, как письмо, якобы требуют от двигательной коры модификации уже существующих рефлексов.
Не смотря на то, что бихевиористы выступали против изучения нервной совокупности, они полагали, что все перемещения основываются на примитивных рефлекторных реакциях на прошлые стимулы, в силу того, что это разрешало отделить мозг и разум от поведения. Получалось, что поведение предопределено тем, что произошло с нами раньше, и так людская свобода воли — это всего лишь иллюзия. Теорию Шеррингтона начали преподавать в университетах и медицинских школах.
Тауб в то время трудился с нейрохирургом А. Д. Берманом, захотел повторить опыт Шеррингтона на нескольких мартышках, ожидая, что возьмёт совершенно верно такие же результаты. Он решил пойти дальше Шеррингтона и не только нарушить чувствительные дороги на одной из рук мартышки, но и закрепить здоровую руку посредством поддерживающей повязки, дабы сократить ее подвижность. Наложение таковой повязки имело возможность вынудить мартышку применять оперированную руку для передвижения и приёма пищи.
И это сработало. Мартышки, лишенные возможности применять здоровую руку, начинали пользоваться рукой с перерезанным чувствительным нервом. Тауб говорит: «Я четко не забываю, как это было. Я осознавал, что в течении нескольких недель я видел, как мартышки применяют собственные конечности, и не имел возможности выразить это познание словами, в силу того, что не ожидал ничего аналогичного».
Тауб знал, что сделанное им открытие влечет за собой весьма важные последствия. В случае, если мартышки имели возможность двигать деафферентированными руками, лишенными эмоций либо ощущений, то это означало, что теория Шеррингтона была ошибочна. В мозге должны были существовать свободные двигательные программы, талантливые инициировать произвольные перемещения; получалось, что 70 лет неврология и бихевиоризм двигались в направлении, которое должно было завести их в тупик. Помимо этого, у Тауба показалась идея о том, что его открытие может оказать помощь в лечении инсульта, потому, что мартышки из опыта так же, как перенесшие инсульт больные, совсем не могли двигать руками. Быть может, кое-какие из этих больных имели возможность вернуть подвижность своим конечностям, если бы их к этому заставили события.
Весьма не так долго осталось ждать Тауб осознал, что не все ученые способны проявлять снисхождение к тем, кто опровергает их теории. Преданные последователи Шеррингтона начали искать неточности и недочёты в совершённом им опыте, в интерпретации и методологии результатов, предложенной Таубом. Финансирующие организации возражали против предстоящего выделения денег на работу молодого аспиранта. Доктор наук Нэт Шенфилд, у которого Тауб получал образование Колумбийском университете, создал отлично известную бихевиористскую теорию на основании опытов Шеррингтона.
В то время, когда пришло время защиты кандидатский диссертации Тауба, конференц-зал, в большинстве случаев пустовавший, был заполнен людьми. Келлер — наставник Тауба — был в отъезде, и на защиту пришел Шенфилд. Тауб представил полученные им эти и их интерпретацию. Шенфилд проголосовал против присвоения ему степени кандидата наук и удалился из зала. После этого наступило время последнего экзамена. К этому времени Тауб успел взять больше грантов, чем многие учители, и он решил трудиться над двумя большими заявками на протяжении семи дней, выделенной на подготовку к последнему экзамену, рассчитывая, что сможет сдать его позднее. В то время, когда ему отказали в переносе сдачи и провалили на экзамене за его «наглость», он решил закончить аспирантуру в Нью-Йоркском университете.
Большая часть ученых, трудившихся в одной с ним области, не верили в полученные им эти. Он всегда подвергался нападкам на протяжении научных совещаний и не взял никакого научного признания либо призов. Однако на протяжении нахождения в Нью-Йоркском университете Тауб был радостен: «Я был на седьмом небе от счастья. Я занимался изучениями. Это было все, чего я желал».