Основной суть свадебного обряда пребывал в продолжении рода, для чего требовалось пробудить у человека и у природы плодородящие силы. Эта мысль связывала воедино все свадебные элементы, отождествляла живое по показателю судьбы.
К примеру, устройство постели для молодых было наполнено волшебством, снабжающей воспроизводство судьбы во всех ее видах. Постель стлали на снопах, в местах хранения и обработки зерна (в амбаре, на гумне, в овине) либо в помещениях для содержания скота (в хлеве, в подклети).
Обряд был полностью пронизан волшебством. Употреблялись все ее виды. Цель продуцирующей волшебстве (от лат. producentis — создающий) была в том, чтобы обеспечить благополучие невесте и жениху, многодетность и прочность их будущей семье, и чтобы получить богатый урожай, хороший приплод скота. Апотропейная волшебство (от греч. apotropaios — отвращающий беду) проявилась в бессчётных оберегах, направленных на предохранение молодых от всего нехорошего. Этому помогали иносказательная обращение, звон колокольцев, вкус и острый запах, переодевание молодых, покрытие (либо прятание) невесты, и различные предметы-обереги.
Универсальным оберегом был пояс — часть одежды, принимающая форму круга. Считалось, что подпоясанного бес опасается, исходя из этого венчаться шли в поясе. Волшебные особенности пояса скрепляли альянс молодых: им обвязывали жениха и невесту, узел с приданым, свадебный пирог и др. Вместе с тем посредством скрученного пояса колдунья имела возможность перевоплотить целый свадебный поезд в волков (у белорусов).
Разнообразные волшебные функции были связаны с полотенцем: им связывали молодых, опоясывали невесту, перевязывали поезжан, покрывали каравай, стелили как подножник при венчании и проч. Полотенца изготовляли из холста и вышивали классическим узором, что сохранял
мифологическую символику и, в соответствии с этим, был представлен характерным цветовым сочетанием: белый — красный — тёмный.
Многие волшебные действия восходили к старому обряду инициации. Потому, что продолжение рода зависело в первую очередь от дамы, свадебный обряд отражал женскую инициацию, его центром была невеста. В предсвадебный период невеста носила белую одежду (старый цвет траура), а в сутки свадьбы — непременно красную (красный цвет символизировал жизнь). Указания на ритуальную смерть содержала поэзия предсвадебного периода. В собственном причитании невеста информировала о ужасном сне: словно бы бы на ее улице стоит безлюдной раскрытый гроб, ожидающий жертву. Она высказывала желание уйти в лес к реке и утопиться — и проч.
Для среднерусской свадьбы характерен обряд елки . Вершина либо пушистая ветка елки либо другого дерева, именуемая красотой (девьей красотой, красной красотой), украшенная лентами, бусами, зажженными свечами и проч., время от времени с прикрепленной к ней куклой, стояла на столе перед невестой. Деревце символизировало юность и красоту невесты, с которыми она прощалась окончательно. В свадебном решении суда утверждалось:
Да уж как этому ли дереву
Да не посещать два раза зелену,
Да а тебе, отечественная подруженька,
Да задушевная голубушка,
Да не посещать два раза в девушках.
Старый, в далеком прошлом забытый суть пребывал в том, что дереву (зеленой, кудрявой березе) переадресовывалась жертвенная повинность инициируемых девушек: вместо одной из них погибало деревце, первоначально принятое в их родственный круг (заместительная жертва). Следы для того чтобы обычая видны в троицко-семицком обряде с березкой. И в свадебном обряде красота отождествлялась с самой невестой.
Свадебное деревце известно у многих славянских народов как необходимый атрибут, предмет-знак, несущий в себе неспециализированную этническую чёрта славян. Вместе с тем у восточных славян отмечено громадное разнообразие предметов, именовавшихся красотой. Это не только растения (ель, сосна, береза, яблоня, вишня, калина, мята), вместе с тем девичья коса и девичий головной убор.
Головной убор девушки-невесты именовался венец, венок, налобень, коруна. Его изготавливали в виде плотного обода с позументом, над
которым выступал ажурный венок, украшенный жемчугом, перламутром, бисером и т.п. Такие венки особенно свойственны для Русского Севера. На юге, а также в Беларуси и на Украине венки плелись из живых цветов. Изготовление венчальных венков из живых цветов воображало собой богатый, развитой ритуал.
Инициация включала в себя обряды с волосами, изменение прически: расплетание косы, продажа косы, окручивание. Данный старый обычай был связан с верой в волшебную силу волос.
Русская женщина носила одну косу. Ее расплетали на девишнике и в большинстве случаев уже не заплетали до венца. Невеста дарила подругам собственные косны-ки — ленты для косы.
Ритуал продажи косы был реминисценцией купли самой невесты. Забери косу вместе с головой, — сказала ее мать жениху. Реализовывал косу младший холостой брат невесты либо второй родственник-мальчик, именовавшийся подкосник.
Окручивание — один из кульминационных элементов обряда, происходивший сразу после венчания (в церковной сторожке, трапезной либо, по приезде, в доме мужа). Невесте делали женскую прическу (две косы, обвитые около головы) и подбирали волосы под женский головной убор (кокошник, кичку с сорокой, повойник, сборник). В отличие от девушки, дама в любой момент должна была ходить с покрытой головой. По этому поводу сложена пословица: Мало попето, да навек надето.
В белорусской и западнорусской свадьбе известен кроме этого обряд подстригания волос жениху. В древности это воздействие было связано с вызовом родовых духов-покровителей. Быть может, данный обряд когда-то означал посвящение парней в группу взрослых мужчин.
В сутки свадьбы либо на следующий устраивались игры в покойника. Они зафиксированы в Поволжье, Курской, Орловской, Рязанской, Воронежской, Тамбовской губерниях. Пародийные похороны заканчивались тем, что покойник вскакивал и пускался в пляс. Игра завершалась неспециализированной пляской. Ритуальное радость, пляска, хохот должны были утвердить новую судьбу, символизировали восстановление невесты в новом статусе, что было последним звеном инициации, ее целью.
Пережитки ритуала инициации, изображающего ожившего покойника, сохранились и в календарных обрядах. Известны весенне-летние игры девушек в русалку, в Кострому и др. В них погибшая неожиданно вскакивала, била всех по рукам, приговаривая: Пеки блины, поминай меня! Этот обряд имеет глубокие индоевропейские корни. На это
показывает германская средневековая игра пляска смерти, чешская плска Мертвец, подобные словацкие и сербские игры, карпатские игры при мертвеце (о чем писали А. Н. другие исследователи и Веселовский).
Свадебный обряд сохранил показатели старого экзогамного брака, порожденного запретом на кровосмешение. Брачная пара должна была складываться из представителей различных родов.. Исходя из этого в свадьбе были ритуалы, означавшие переход невесты’ из собственного рода в род мужа. С этим связано поклонение печи — священному месту жилища.
Многие обряды с печью совершались в течении всей свадьбы, как в доме своих родителей невесты, так и в доме жениха. Все ответственные дела (к примеру, вынос красоты) начинали в буквальном смысле от печки. Дабы сватовство было успешным, сваха старалась дотронуться до печки. Благословляли молодых у печного столба. В доме мужа юная трижды кланялась печи и лишь позже уже иконам. С приобщением невесты к новому очагу был связан обычай марания: утром по окончании бужения молодых всем чернили лица сажей из печи.
Растительный мир русской свадьбы связан с древними анимистическими представлениями. Живыми либо неестественными цветами украшались все участники свадьбы. Цветы и ягоды были вышиты на свадебной одежде и на полотенцах. Очень почитались вечнозеленый барвинок (знак брака и прочности любви) и ягоды калины (знак девичества). Калинкой назывались обряды, которые связаны с установлением добрачной невинности юный, и ее свадебная рубашка.
Животный мир свадебного ритуала восходит к древнеславян-ским тотемам. Во многих элементах обряда возможно заметить культ медведя (ряжение в медведя, меховые подарки и меховая одежда, применение вывернутого тулупа, символизировавшего шкуру зверя). Медведь должен был обеспечить плодородие и богатство. В некоторых местах атрибутом свадебного пира была жареная свиная голова, имевшая волшебное значение (с ней разыгрывались сценки иронического чествования). На свадьбе, масленице и Святках рядились быком, наряду с этим устраивали игры с эротическим смыслом.
С невестой были связаны образы птиц. Плодородящую силу имела в первую очередь курица. Она фигурировала и как ритуальная пища, и как живая птица (курица-приданка).
У всех славян куриное мясо было непременным блюдом за свадебным столом, и на постели молодых. Свадебный пирог курник представ-
лял собой круглый хлеб с изображением и каймой петушиной головы. Известны древние церковные запреты на жертвоприношения кур бере-гиням (для них кур топили в колодцах и реках). В свадебном обряде, как и в троицко-семицком, ключевую роль игрались и куриные яйца.
Свадебный ритуал восточных славян имел четко выраженный аграрный, земледельческий темперамент.
С идеей плодородия был связан культ воды. В севернорусской свадьбе он проявился в банном обряде, которым завершался девишник. Производились волшебные действия с водой и с банными атрибутами (печью-каменкой, веником). В отличие от северной, для среднерусской свадьбы характерно послесва-дебное обливание — необычное игрище, величание юный дамы, быть может, уже несущей во чреве новую судьбу. При обливании дама-мать отождествлялась с матеръю-сырой почвой: так как увлажненная дождями почва кроме этого имела возможность показать собственную плодородящую сущность.
Как мы знаем, что древнерусский брак совершался у реки. Исходя из этого обстановка брак у воды довольно часто видится во многих жанрах русского фольклора: в песнях календарных обрядов, в балладах, былинах, сказках.
В добрачных, брачных и послебрачных обрядах молодых осыпали хмелем, овсом, семенами подсолнуха либо любым вторым злаком. Известны действия не только с зерном, но и с колосьями, с квашней. Культ хлеба проявился в первую очередь как чествование каравая, которое в южных территориях было развито в каравай-ный обряд: он начинался в предсвадебном цикле, а заканчивался на княжем пиру раздачей каравая.
Каравай — это ритуальный, очень изготовлявшийся хлеб, которым встречали молодых от венца. Каравай украшали платками, красными лентами, калиной. Одаривание молодых на пиру именовалось положить на каравай. Были зафиксированы хвалебные песни в честь каравая: похвала караваю, каравай месят, как топят печь для каравая, как в печь сажают и др.
В числе ритуальной пищи свадебного обряда, кроме уже отмечавшейся (каравай, курица, свиная голова), направляться кроме этого назвать обрядовый пирог (с кашей, рыбой, курицей и др.), и кашу, лапшу. Пирог характерен для севернорусской свадьбы, где он заменял каравай.
С аграрной волшебством связан древнеславянский культ солнца. По представлениям древних, амурные отношения между людьми порождались сверхъестественным участием небесных светил.
Главным покровителем вступающих в брак и всех остальных участников свадьбы было солнце. Рядом с ним появлялись месяц, звезды, заря. Люди сами уподоблялись светилам. Вот как писал об этом И. В. Зырянов: Солнечность, обожествление, золотая окраска видны не только на образах невесты и жениха, но и на образах их своих родителей, и свадебных дружек и сватов. Невеста в поэзии рисуется через девью красоту, которая краше солнца, чище злата-серебра, лучше дорогих самоцветов. Свойства светил, перенесенные на человеческий брак, сделали последний таинством[16].
Образ солнца нес в себе свадебный венок невесты. В песне сообщалось, словно бы бы он упал с неба и был так ярок, что имел возможность осветить дорогу. Особенно большой была концентрация небесного сияния в самый драматичный кульминационный момент свадьбы, то есть в то время, когда невеста, сидя за столом и ожидая приезда жениха, как бы расставалась со своей душой девушки. Невеста должна была плакать (Не плачет за столом, наплачется за столбом). Наряду с этим она катала собственный венок по столу. Круглая форма венка, его обычай и сияние его катания по тесовенъкому столику изображали солнце как главного покровителя обрядового таинства.
В. Ф. Миллер, А. А. Потебня и другие исследователи в славянских песнях с сюжетом тонущей женщины усматривали солнечный миф, повествование о небесном браке. Быть может, его следы сохранила песня Воскресный сутки рано светло синий море игралось… В свадебных песнях невеста в веночке сравнивалась с хохлатой златоперой курочкой, с кукушкой, скинувшей собственный простое оперение и одевшейся в золотые перья, с золоторогой телочкой и т. п. В хороводных и свадебных песнях довольно много внимания уделялось необыкновенным, солнцеподобным волосам жениха и невесты. Из песни мы определим и о том, что небесными светилами расшиты обрядовая свадебный наряд и рубашка невесты жениха.
Севернорусская невеста информировала в собственном причитании, что вышивала свадебную рубаху три ночки: ивановскую, петровскую и ильинскую (период летнего солнцестояния). Она украшала рубаху красным солнышком, утренней зарей, младым полуночным ярким месяцем. И это соответствовало настоящей вышивке на ее рубахе. Таковой костюм соотносим с платьем сказочной царевны: Она вышла в чистое поле, нарядилась в блестящее платье — кругом нередки звезды! Скинула
собственный свиной чехол, надела платье: на пояснице ярок месяц, на груди красно солнышко![17]
Небесным светом фольклор украшал поэтический образ свадебного терема: у него золотые выходы, переходы серебряные, в воротах столбы золотые, а сам он стоит, как жар горит. Подобный прекрасный образ известен и в былине Про Соловья Буди-мировича, глубоко поэтизирующей любовь.
Слово терем, считает лингвист В. В. Колесов, несет в себе образ неба, возвышающегося над человеком, бескрайнего, нарядного, сияющего неба, которое само по себе — праздник. Терем (из греческого teremnon — дом, жилище, кроме этого дворец, фактически: дворец с куполом) — знак неба, наличие купола для него было необходимым2.
Свадебная поэзия
Как уже возможно было подметить, древние культы находились на свадьбе в собственном материальном (предметном) выражении и в виде поэтических образов фольклора. В древности главная функция свадебного фольклора была утилитарно-волшебной: устные произведения содействовали радостной судьбе, благополучию. Но понемногу они начали играться иную роль: церемониальную и эстетическую.
Поэзия свадьбы владела глубоким психологизмом, изображала невесты и чувства жениха, их развитие в течении обряда. Особенно сложной в психотерапевтическом отношении была роль невесты, исходя из этого фольклор нарисовал богатую палитру ее эмоциональных состояний. Первая добрая половина свадебного обряда, пока невеста еще пребывала в родительском доме, была наполнена драматизмом, сопровождалась печальными, элегическими произведениями. На пиру (в доме жениха) эмоциональная тональность быстро изменялась: в фольклоре преобладала идеализация участников застолья, искрилось радости.
Для свадьбы севернорусского типа главным фольклорным жанром были причитания. Они высказывали лишь одно чувство — скорбь. Психотерапевтические возможности песен значительно шире, исходя из этого в среднерусской свадьбе изображение переживаний невесты было более диалектичным, подвижным и многообразным. Свадебные песни — самый большой, самый сохранившийся цикл домашней обрядовой поэзии.
Сватовство велось в условной поэтически-иносказательной манере. Сваты именовали себя рыбаками, охотниками, невесту — белорыбицей, куницей. На протяжении сватовства подруги невесты уже имели возможность выполнять песни: ритуальные (Приехали да к Пашечке Трое сватов разом… ) и лирические, в которых начинала разрабатываться тема потери девушкой ее воли (Хвалилася калина…).
В сговорных песнях изображался переход молодца и девушки от молодечества состояния и свободного девичества к положению невесты и жениха. В песне На протяжении Дунаю… молодец верхом на коне гуляет у реки. Он демонстрирует перед девушкой собственную красоту, удаль и требует сберечь его коня. Но женщина отвечает:
В то время, когда буду я твоя,
Сберегу твово коня…
А сейчас я не твоя.
Не могу беречь коня.
В песнях появляются парные образы-знаки из мира природы, к примеру соловей и калинушка (На горе-то калина Во кругу стояла…). Разрабатывается мотив попранной девичьей воли (невеста изображается через знаки расклеванной ягодки, выловленной рыбицы, подстреленной куны, вытоптанной травушки, сломанной веточки виноградной, растоптанной зеленой мяты, заломленной березонъки). Песню Не в трубушку трубили рано по заре… имели возможность петь на сговоре, на девишнике и утром свадебного дня. Данной ритуальной песней отмечался грядущий, совершающийся либо уже совершившийся обряд расплетания косы. Сговорные песни начинали рисовать молодых в положении невесты и жениха, идеализируя их взаимоотношения: невеста любовно расчесывает жениху его русые кудри, жених дарит ей подарки. В сговорных песнях монологические формы отсутствовали, песни представляли собой повествование либо диалог.
В песнях девишника оказались монологические формы от лица невесты. Она прощалась с вольной волюшкой и отчим домом, укоряла своих родителей за то, что отдают ее замуж. Думая о собственной будущей жизни, невеста воображала себя белой лебедью, попавшей в стадо серых гусей, каковые ее щиплют. Мать либо замужняя сестра учила невесту, как вести себя в новой семье:
Ты носи платье, не изнашивай,
Ты терпи горе, не сказывай.
В случае, если невеста была сиротой, то исполнялось причитание: дочь приглашала своих родителей взглянуть на ее свадьбу сиротскую.
В песнях довольно часто видится сюжет перехода либо перевоза невесты через водную преграду, который связан с древним осмыслением свадьбы как инициации (Воскресный сутки рано светло синий море игралось… ). Жених вылавливает или саму утопающую невесту, или золоты ключи от ее воли (Вы подруженьки, голубушки мои…). Образ девушек-подруг рисовался как стайка малых пташечек, слетевшихся к канареечке, заключенной в клеточку. Подруги то сочувствовали невесте, то укоряли ее за нарушенное обещание не выходить замуж. Девишник был насыщен ритуальными и лирическими песнями.
Кульминационным моментом всего свадебного ритуала был сутки свадьбы, в который происходило величание и заключение брака юный семьи.
Утром невеста будила подруг песней, в которой информировала о собственном плохом сне: к ней подкралась проклята бабья жисть. На протяжении одевания невесты и ожидания свадебного поезда жениха пели лирические песни, высказывавшие крайнюю степень ее горестных переживаний (Как расшатало белу березонъку…). Глубоким лиризмом были наполнены и ритуальные песни, в них замужество изображалось как неотвратимое событие (Матушка, что не пыль-то во поле…). Одвременно с этим в доме жениха выполняли песни иного содержания, к примеру: с дружиной мо-лодцев он отправляется из собственного прекрасного терема за серой утицей-раскрасавицей’, жених плывет по реченьке на суденышке, натягивает колену стрелу и пускает в серу утицу (Ой, у Ивана-то хоромы хороши…).
Но вот свадебный поезд приехал. Гости в доме — как будто бы ураган, сметающий все на своем пути. Это изображается при помощи преувеличений: подломили залу новую, растопили несколько золоту, выпустили соловья из саду, расслезили красну женщину. Невесту утешает жених (Не было ветру, не было ветру — Внезапно навеяло…).
Сейчас разыгрывались сценки, в базе которых лежал выкуп невесты либо ее двойника — девьей красоты. Их выполнению содействовали свадебные решения суда, имевшие ритуальный характер. У решений суда были и другие функции: они идеализировали участников свадьбы и всю обстановку, юмористически разряжали непростую психотерапевтическую обстановку, связанную с отъездом невесты из родительского дома.
Решения суда — это рифмованные либо ритмизованные поэтические произведения. В Костромской области по окончании приезда свадебного поезда разыгрывалась сцена выноса елочки — девьей красоты, что сопровождалось громадным решением суда. Елочку выносила одна из подруг невесты, она же произносила решение суда. В построении решения суда находилась импровизация (ср. два вари-
анта в Хрестоматии), но стержень был единый. Решение суда начинался со вступительной части, в которой фантастически-возвышенно изображалась ситуация горницы. Употреблялись эпитеты, идеализирующие окружающие предметы:
…Ко столику подхожу, ко дубовому подхожу.
Ко скатертям ко браным.
Ко напиточкам медяным ,
Ко яствам сахарным.
Ко тарелочкам золоченым.
Ко вилочкам точеным,
К ножичкам булатным,
К вам, сватушкам приятным.
После этого произносилось приветствие поезжанам. Их идеализация имела возможность взять эпическое развитие: они ехали за невестой чистыми полями, зелеными лугами, чёрными лесами… Тяжёлый путь женихова поезда передавали преувеличения. Преувеличения употреблялись и в второй эпической части — в рассказе о том, как девушки добывали и украшали елочку:
…По башмачкам истоптали,
По чулочкам изорвали,
Зелёну ёлочку разламывали.
По перчаткам изорвали,
По колечечку сломали…
Елочка была основной героиней. Ей произносили величание, в конце которого на ней зажигали свечки:
…Хороша отечественная девья краса
Разнорядно она нарядна
Алым ленточкам разувешана.
Различным бантикам разубантена,
Дорогим камням разукрашена,
Восковым свечам разоставлена.
Алы ленточки краснели,
Различны банты голубели.
Дороги камни разливалися,
Бесковы свечи разжигалися.
Потом совершался обход присутствующих и требование платы за елочку. Начинали с жениха, после этого обращались к друзьям, свахам, сродничкам. Методы, которыми побуждали одаривать
красоту, были различные: к примеру, загадывали загадки. Особенно довольно часто одаривания потребовала рифма:
Вот вам последнее словечко:
Подарите мне на золотое колечко.
Сообщу я словечек пяток —
Подарите мне на шёлковый платок.
Сватушка, у которого красная рубаха, —
Ложите пятирублёвую бумажку;
А в светло синий — Ложите по второй…
Любой одаривающий гасил свечку. В то время, когда все свечи были погашены, женщина, произносившая решение суда, обращалась к невесте. Она сказала о неизбежном расставании с красотой и об потере невестой навеки ее девичества. Елочку выносили из избы, невеста плакала. Через всю игровую обстановку красной нитью проходила психотерапевтическая параллель между елочкой-девьей невестой и красотой.
Решения суда композиционно складывались из монолога, но обращения к участникам ритуала приводили к происхождению диалогических форм и придавали решениям суда темперамент драматического представления.
Самым праздничным моментом свадьбы был пир (княжий стол). Тут пели лишь радостные песни, плясали. броское художественное развитие имел ритуал величания. Величальные песни пели новобрачным, всем гостям и свадебным чинам, за это йгриц (певиц) одаривали конфетами, пряниками, деньгами. Скупым выполняли пародийное величание — песни корильные, каковые имели возможность спеть и просто для хохота.
Величальные песни имели поздравительный темперамент. Ими чествовали, прославляли того, кому они были направлены. Хорошие качества этого человека песни изображали в высшей степени, довольно часто посредством преувеличений.
невесты и Образы жениха поэтически раскрывали разнообразные знаки из мира природы. Жених — ясен сокол, вороний конь невеста — земляничка-ягодка, вишенье, калина-малина, ягода смородина. Знаки могли быть парными: голубушка и голубь, ягодка и виноград.
Громадную роль игрался портрет. У жениха кудри столь красивые,
Что за эти-то за кудеречки
Правитель его желает жаловать
Первым городом — славным Питером,
Вторым городом — каменной Москвой,
Третьим городом — Белым Озером.
Как во многих песнях амурного содержания, обоюдная любовь новобрачных выражалась в том, что невеста расчесывала жениху его кудри русые ( Как у месяца золоты рога… ).
Если сравнивать с песнями, каковые пели в доме невесты, диаметрально изменялось противопоставление собственной и чужой семьи. Сейчас чужой стала семья отца, исходя из этого невесте батюшкин хлеб имеется не хочется: он неприятный, пахнет полынью; а Иванов хлеб — имеется хочется: он сладкий, пахнет медом.
В величальных песнях просматривается неспециализированная схема создания образа: наружность человека, его одежда, достаток, хорошие душевные качества. Так, к примеру, изображая тысяцкого, песня довольно много внимания уделяет его шикарной шубе, в которой он во Божью церковь ходил, собственного крестника женил. Холостой юноша изображается на коне во всей собственной красе, талантливой кроме того преобразить природу: луга зеленеют, сады расцветают. Сваха — белая, в силу того, что она умывалась белой пеной, доставленной из-за светло синий моря. Величание семьи напоминает колядки: хозяин с сыновьями — месяц со звездами, хозяйка с дочерями — светло солнце со лучами (У ворот сосенушка зеленая…). Особенным было величание вдовы — оно высказывало сочувствие ее горю. Это достигалось посредством знаков: неогороженная нива, терем без верха, сени без подволоку, кунья шуба без поволоки, золотой кольцо без подзолоты.
Величальные песни возможно сравнить с гимнами, им характерна праздничная интонация, высокая лексика. Само собой разумеется, все это достигалось фольклорными средствами. Ю. Г. Круглов подчернул, что все художественные средства употребляются в строгом соответствии с поэтическим содержанием величальных песен — они помогают усилению, подчеркиванию самых прекрасных линия наружности величаемого, самых добропорядочных линия его характера, самого прекрасного со стороны поющих к нему отношения, другими словами помогают ключевому принципу поэтического содержания величальных песен — идеализации[18].
Цель корильных песен — создание карикатуры. Их главный художественный прием — гротеск. У жениха на горбу-то роща выросла, в голове-то мышь гнездо свила; у свахи поясницы-то — направляться, ж… —- хлебница, брюшина — болотина; друга по лавкам скакал, пироги с полок таскал, по светло синий бродил да мышей светло синий-
вил; тысяцкий сидит на коне, как ворона, а конь под ним — как корова. Портреты корильных песен сатиричны, в них утрируется некрасивое. Этому помогает сниженная лексика. Корильные песни достигали не только юмористической цели, но и высмеивали пьянство, жадность, глупость, лень, обман, хвастовство. Бестолковые сватушки отправились по невесту — заехали в огород, всю капусту полили пивом, молились верее (столбу), поклонялись тыну. Время от времени в корильных песнях появлялось ироническое цитирование стихов из песен величальных (к примеру, копировали рефрен Друженька хорошей, Друженька пригожий!).
Во всех произведениях свадебного фольклора употреблялось обилие художественных средств: эпитеты, сравнения, знаки, преувеличения, повторы, слова в нежной форме (с уменьшительными суффиксами), синонимы, иносказания, обращения, восклицания и проч. Свадебный фольклор утверждал совершенный, возвышенный мир, живущий по законам хороша и красоты.
Причитания
Причитания (прйчетъ, причет, плач) — старый жанр фольклора, генетически связанный с похоронным обрядом.
Объект изображения причитаний — ужасное в жизни, исходя из этого в них очень сильно выражено лирическое начало. Эмоциональная напряженность определяла изюминке поэтики: обилие восклицательно-вопросительных конструкций, восклицательных частиц, синонимических повторов, нанизывание сходных синтаксических структур, единоначатия, экспрессивные словообразования и т. д. Мелодия в причитаниях выражена слабо, но громадную роль игрались всхлипывания, оханье, поклоны и проч. Причитания создавались от имени того, кому посвящен обряд (невесты, рекрута), либо от имени его родственников. По форме они представляли собой монолог либо лирическое обращение.
В центральной и южной России причитания имели лирический темперамент и были малы по количеству, они исполнялись речитативом. Северные причитания исполнялись напевно, протяжно и отличались собственной лироэпичностью. В них была развита описательность, подробный рассказ о происходящем. Кроме того малый подробность имела возможность взять развитие.
К примеру, невеста задает риторические вопросы кирпичной белой печеньке: Кто огню был выдувателем. Кто лучинки подавателем, Кто светилу зажигателем? Она сама знает ответ: выдувала пламя матушка, подавал лучину братец. В поле зрения вопленицы выясняется лучина, и начинается микросюжет:
Как у мила братца родимого
Была этая лучининка
На болоте была ссечена.
За три года была поменяна,
По-мелку была расколота,
На-часту была расщипана.
По собаке к себе вожена.
На трех грядочках дымлёная,
Во трех печеньках сушеная,
К данной свадебке пасёная!
Такая детализация приводила к осложнению текста и тормозила его художественное развитие во времени. Структура причитаний была открытой, содержала возможность наращивания строчков.
В базе метода выполнения причитаний лежала импровизация, поскольку любой раз причитание было обращено к определенному человеку и должно было в собственном содержании раскрывать конкретные черты его жизни. Причитания функционировали как разовые тексты, при каждом выполнении создаваемые снова. Но в них широко применялись накопленные традицией словесные формулы, отдельные строчки либо группы строчков. Классические образы устной поэзии, устойчивые стереотипы переходили из одного произведения в второе, отражали психологическое настроение человека в печали и минуты скорби. Причитание — это импровизация с применением устойчивых, классических форм и под влиянием однородного по идее содержания, когда-то отлившегося в эти формы.
Композиция причитаний формировалась по ходу обряда.
К примеру, в начале XX в. в Устюженском уезде Новгородской губернии было зафиксировано причитание дочери по погибшему отцу. Все это находится в таком картинном порядке: определив, само собой разумеется, заблаговременно о смерти собственного отца, дочь, жившая в различных сёлах с покойным, выходит за деревню в поле встречать печальное известие и обращается к информирующему с этими словами:
Я встречаю, горька сирота,
Я встречаю весть нерадошну,
Весть нерадошну, горемышную…
После этого вместе с печальной вестницей либо вестником отправляется в деревню, где находится дом погибшего родителя. Подойдя к дому, дочка останавливается и плачет нараспев:
Подхожу я, горька сирота,
Я ко дому благодатному,
Ко кормильцу-то ко батюшку.
Не светит млад-ясен месяц.
Не обогрело солнцем красныим.
Не стречает солнце красное,
Мой кормилец, сударь-батюшка.
Меня гостью невеселую,
Невеселую-печальную.
Подходит она к двери дома со словами:
Растворяйся, дверь тесовая,
Идет гостья не радостная,
Не радостная, не радошна!
Я иду да со горючим слезам.
Войдя в дом, перекрестившись на иконы и отвесив поясной поклон, дочка обращается к собственной матери:
Ты разреши-ко, солнце красное,
Благодатна моя матушка,
Подойти мне поблизехонько
К моему кормильцу-батюшку.
Поклониться понизехонько,
Мне задать вопрос да солнце красное,
Мне задать вопрос кормильца-батюшка,
Что куды, кормилец-батюшка…
Обращаясь к родным, собравшимся около покойного:
Прикажите-тко, родимый,
Поспустить да собственный жесен голос
Выше леса по поднебесью.
Дабы слышен был жесен голос
Всем залетным, свободным пташечкам…
Опять обращаясь к матери:
Мое красное ты солнышко…
Отправимся, отыщем кучера верного
Отправиться до города, до стольного
Отправить весть скорбную родному братцу…
Мать отвечает, что известие о смерти отца отправлено старшему сыну во стольный город, и дочка благодарит мать:
Те благодарю, солнце красное,
Благодатна моя матушка!
Не так долго осталось ждать ты побеспокоилась
Отправить вестку невеселую.
Мало помолчав, дочь обращается ко всем присутствующим . По окончании некоего раздумья дочка снова начинает причитать: сетует на себя: не разумна, не богата… Скоро спохватывается и обращается опять к своим родным:
Не вещуйте-тко, родимый,
Что пеняла, горька сирота.
Что не плават камень по воде.
Как не ходят мертвы по земле!
Окончив собственные причеты над трупом, дочь робко отходит в сторону и, в случае, если среди присутствующих находится еще могущая плакать голосом, то такая выходит и начинает соперничать в собственном мастерстве с только что выполнившей собственный долг дочерью покойного…[19].
Как видим, причитания отражали сам обряд и высказывали эмоциональное состояние его участников. Содержание причитаний имело возможность заключать в себе просьбу, наказ, укор, заклинание, благодарение, извинение, сетование. Особенно ответственна роль сетований, помогавших излить чувство горя. В причитании Плач святозерской крестьянки по рекруту (см. Хрестоматию) сетования видятся три раза, и любой раз они приобретают эпическое развитие.