Те, с кем больной имеет дело в повседневной судьбе, в большинстве собственном не оказывают помощь ему и не сочувствуют его работе. Возможно, действительно, ему повезло иметь друзей либо друзей, каковые сами удачно прошли терапию, что, само собой разумеется, увеличивает его веру в нужность и ценность данной работы. В случае, если же он живет с родными, каковые видят в его действиях намек на неудовлетворенность домашними отношениями, каковые вычисляют слабостью лечиться от чего-то психологического, либо каковые, по мере его продвижения, выявляют, что им делается все тяжелее господствовать над ним, эксплуатировать его, защищать его либо осуществлять какое-то иное невротическое слияние с ним, – ему нужно будет бороться со скрытым либо явным давлением, требующим, дабы он прекратил эту глупость. Многие больные не выдерживают этого эмоционального шантажа собственных обычных родных.
По мере того, как эффективность психотерапии приобретает все большее признание, обстановка до некоей степени улучшается. Однако, познание того, что такое психотерапия и в чем ее смыл, довольно часто остается признанием на словах и с почтительного расстояния, пока дело не доходит до настоящего вмешательства в настоящую судьбу, наподобие трансформации взаимоотношений с втором либо с родными, либо до намерения самому попытаться. В этом случае, в той мере, в какой человек есть невротиком, он обязан сопротивляться, – в силу того, что терапия агрессивна по отношению к невротическому методу судьбы! Сопротивление невротика психотерапии – будь он настоящим больным либо легко человеком, высказывающим собственный мнение, – есть его контрагрессией против психотерапии. Он чувствует угрозу с ее стороны. И в той мере, в какой он невротик, – так оно и имеется! Что сможет быть более естественным – и в каком-то смысле, более здоровым, – чем его ответная война?
Все вышесказанное относится в основном к психотерапии, в которой больной трудится с настоящим терапевтом. Как же обстоит дело с продолжением вашей работы, обрисовываемой этими опытами? Вам даются инструкции, каковые, в случае, если им абсолютно направляться, воображают возможность разыграть в одном лице то, что происходит в формальной терапии. Но трудность содержится в поддержании продвижения вперед!
Быть может, что уже в прошлой работе по ориентированию вы нашли сильное сопротивление против продолжения данной работы. Вне сомнения, вы столкнетесь с еще более сильными возражениями против предстоящих опытов, в силу того, что они предлагают сделать следующий ход, предпринять решающее воздействие в вашей жизненной ситуации.
Вы уже увидели, что эта работа приводит вас к обнаружению того, что человеческий организм функционирует не всегда в согласии с принятыми условностями. Эти классические установления, но, так очень сильно привиты нам и так нагружены эмоцией моральной правильности, что их изменение – кроме того в случае, если мы в ярком опыте сталкиваемся с его необходимостью – думается заслуживающим осуждения.
Наступят моменты в работе, в то время, когда вы начнете – в случае, если разрешите себе – злиться на нас; за предположение, к примеру, что вы питаете фантазии и чувства, каковые, с позиций ваших жизненных норм, заслуживают презрения. В таких ситуации вам может захотеться отбросить эти опыты с отвращением; и если вы так и поступите, никто не заберёт у вас данной возможности. Но мы уверены, что в случае, если временами появляющееся предположение, что мы – страшные сумасшедшие, не приведет вас к такому разрыву с нами, раньше либо позднее вы придете к более хорошим оценкам, в силу того, что получите новые сокровища, не утратив тех из ветхих, каковые были вправду серьёзны для вас.
оптимальнее , в случае, если в моменты бешенства против нас, вы – коль не так долго осталось ждать уж нереально выразить его конкретно, – сделаете это в письме. Если вы через чур вежливы, дабы отправить такое письмо, – напишите его хотя бы для мусорной корзины. Сделайте что-нибудь, дабы это не застревало у вас в горле!
Мы лично важны за все неудобства, каковые вы испытываете, осуществляя эти опыты, – в том смысле, что советуя их вам, мы совершаем враждебный акт, направленный против вашего нынешнего статус кво и того удовлетворения, которое оно вам дает. Что мы действуем с лучшими намерениями и для вашего блага – это вне дискуссии. Узнаваемая дорога усеяна благими намерениями, и ваша жизнь искорежена теми, кто в нее лез, утверждая, что делает это для вашего же блага.
В следующих опытах обращение отправится о поведении, которое кратко возможно обрисовано так: разные возбуждения, окрашенные наслаждением, агрессией либо болью, создают в организме энергию и побуждают его вступить в контакт со своей средой и приспособиться к ней. В эмоциях и в контакте организм растет и расширяет собственные границы. Любой невротический механизм имеется прерывание определенного рода возбуждения – препятствование предстоящему формированию. Как разъяснялось ранее, тревога – следствие для того чтобы прерывания. Вместо того, дабы рисковать погрузиться в новый, малоизвестный контакт, невротик замыкается в бесконтактном (несознаваемом) слиянии со своим надёжным привычным функционированием.
Три серьёзные механизма для того чтобы рода, с которыми мы будем трудиться: ретрофлексия, проекция и интроекция. Можно считать, что они определяют три типа невротических характеров, потому, что появляются в различных жизненных событиях и коренятся в различных физиологических функциях. Но кроме того в случае, если один из этих механизмов в ком-то из нас преобладает, все мы используем любой из них. Потому, что мы стремимся к целостному подходу, не следует ипохондрически интересоваться собственной принадлежностью к обычным ретрофлекторам, интроекторам либо проекторам; проработав все абстрактные возможности отношения к среде, ощущений тела, переживания чувств, речи, разного рода сопротивления, вы, независимо от собственного частного диагноза, сможете развить в себе разные сферы целостного функционирования, что окажет помощь обретению большей личной цельности.
Глава 6
РЕТРОФЛЕКСИЯ
Опыт 12
ИЗУЧЕНИЕ ЛОЖНОНАПРАВЛЕННОГО ПОВЕДЕНИЯ
Ретрофлексия практически свидетельствует разворот в противоположную сторону. Ретрофлексия поведения – это делание себе того, что первоначально человек делал, пробовал либо желал делать вторым людям либо с другими людьми либо объектами. Разные энергии перестают направляться наружу, где они должны были осуществлять манипулирование в ситуации, изменять среду, удовлетворяя какие-то потребности организма; вместо этого человек обращает деятельность, подставляет себя на место среды в качестве объекта действия либо цели поведения. В той мере, в какой он это делает, его личность разделяется на действующую и испытывающую действие.
По какой причине начавшееся в направлении вовне, к среде воздействие не развивается в том же направлении? В силу того, что человек встретился с препятствием, которое в тот момент было для него непреодолимым. Среда – по больше части другие люди – была враждебной его упрочнениям, направленным на удовлетворение потребности. Люди фрустрировали его намерения и наказывали его. В таком нервном состоянии ребенок – а в большинстве случаев это происходит в юные годы – не имел возможности не проиграть. Дабы избежать опасности и боли, которые связаны с новыми попытками, он сдался. Среда, будучи посильнее, побеждает и навязывает собственные жажды вопреки его жаждам.
К тому же, как неоднократно было продемонстрировано сейчас, наказание не ликвидирует потребность в поведении, которое наказывается; ребенок научается только сдерживать соответствующие реакции. Импульс либо желание остаются такими же сильными, как раньше, и, не будучи удовлетворенными, всегда организуют двигательный аппарат, – позу, рисунок мышечного тонуса, начинающиеся перемещения, – в направлении открытого выражения. Но потому, что последнее угрожает наказанием, организм начинает вести себя по отношению к импульсу так же, как вела себя среда, – другими словами подавлять его. Так энергия разделяется. Часть ее так же, как и прежде пытается к начальной и ни при каких обстоятельствах не достигаемой цели; вторая часть ретрофлексируется, дабы держать эту стремящуюся наружу часть под контролем. Сдерживание достигается напряжением мышц, антагонистичных тем, каковые вовлекаются в наказуемое воздействие. На данной стадии две части человека направлены диаметрально противоположно друг к другу и сходятся в клинче. То, что первоначально было конфликтом среды и организма, превратилось во внутренний конфликт между одной частью личности и второй ее частью – между одним поведением и вторым, противоположным.
Не делайте из этого поспешного вывода, что было бы отлично без предстоящих хлопот высвободить запрещаемое. В некоторых обстановках сдерживание нужно, кроме того спасительно – к примеру, сдерживание дыхания под водой. Вопрос в том, имеется ли рациональные основания чтобы сдерживать данное поведение в данных событиях. В случае, если человек переходит улицу, вряд ли ему стоит доводить до явного поведения импульсы борьбы с приближающейся машиной за право пройти. В социальной ситуации также вероятны случаи, в то время, когда борьба неуместна, – как и противоположные.
В случае, если ретрофлексия находится под сознаваемых контролем, другими словами в то время, когда человек в данной обстановке подавляет определенную реакцию, выражение которой повредило бы ему, – никто не будет оспаривать нормальность для того чтобы поведения. Ретрофлексия патологична, лишь если она осуществляется по привычке, хронически, без контроля. Тогда она перестает быть чем-то временным, неким методом дождаться более подходящей ситуации, а преобразовывается в мертвую точку, неизменно удерживаемую в человеке. Больше того, потому, что эта стабилизированная линия фронта не изменяется, она перестает завлекать внимание. Мы как бы забываем о ее наличии. Это невроз – и вытеснение.
В случае, если ваше социальное окружение вправду оставалось так же, как и прежде неумолимым и непреодолимым, другими словами если бы высказывать определенные импульсы для взрослого человека было бы так же страшно и наказуемо, как для ребенка, тогда вытеснение – забытая ретрофлексия – было бы действенным и желательным. Но обстановка изменяется! Мы не дети. Мы выросли, стали посильнее, получили те права, которых лишены дети. В этих кардинально изменившихся событиях стоит заново попытаться взять то, что нам необходимо от среды.
В то время, когда мы сдерживаем (supress) определенное поведение, мы сознаем как то, что сдерживается, так и сам факт сдерживания. При вытеснении (repression), мы же утеряли сознавание как вытесняемого, так и самого процесса вытеснения. Психоанализ акцентировал восстановление сознавание вытесняемого, другими словами блокированного импульса. Мы же стремимся вернуть сознавание самого блокирования, разрешить человеку почувствовать, что он это делает, и как он делает это. В случае, если человек обнаруживает собственный ретрофлексивное воздействие и снова обретает контроль над ним, блокированный импульс обнаружится машинально. Потому, что ничто его не сдерживает, он просто выйдет наружу. Громадное преимущество работы с ретрофлектирующей частью личности пребывает в том, что она относительно легко достижима для сознавания; эту активную часть, осуществляющую подавление, возможно конкретно ощутить, не надеясь на толкования и догадки.
Теоретически лечение ретрофлексии легко: необходимо снова обратить направление ретрофлектирующего действия – изнутри наружу. Наряду с этим энергии организма, ранее поделённые, снова соединятся и разрядятся в направлении среды. Блокированный импульс возьмёт возможность по крайней мере выразиться, а возможно и взять удовлетворение. И, как в любом случае, в то время, когда настоящая потребность организма удовлетворена, вероятен отдых, рост и усвоение.
Фактически, но, обратный поворот ретрофлексии не осуществляется конкретно. Все части организма выступают на защиту ретрофлексии, как бы в предотвращении трагедии. Человека охватывает замешательство, ужас, потребность и чувство вины обвинить вторых. Попытка обратить ауто-агрессию, порвать клинч двух частей личности, приводит к такой реакции, как словно бы осуществляется наступление на тело, на его природу, на саму его жизнь. В то время, когда пребывавшие в клинче части начинают освобождаться и разделяться, человек испытывает невыносимое возбуждение, для уменьшения которого ему может пригодиться временно опять вернуть собственный клинч. Необходимо понемногу привыкнуть к этим возобновляемым непривычным эмоциям и обучиться ими пользоваться. Сперва человек попадает в состояние тревоги и готов отойти в притуплённое несознавание.
вины и Главная причина страха при обращении ретрофлексии пребывает в том, что большая часть ретрофлектированных импульсов – это разнообразные агрессии, от самых мягких, до самых ожесточённых, от убеждения до мучительства. Одно лишь сознавание таких импульсов уже пугает. Но агрессия, в широком смысле слова, совсем нужна для творчества и счастья. Помимо этого, обращение ретрофлексии не формирует новой агрессии, она уже присутствует. Она имеется, но направлена на себя, а не на окружающее. Мы не отрицаем того, что агрессия возможно патологической и неправильно употребляемой по отношению к другим людям и объектам, так же как она патологически неправильно используется, в случае, если фиксировано направлена против себя. Но пока человек не начнет сознавать собственные агрессивные импульсы и не обучится использовать их конструктивно, они, очевидно, будут использоваться неправильно! Практически конкретно их вытеснение – поддержание и создание твёрдого клинча мускулатуры – делает агрессию столь опустошительной, антисоциальной и невыносимой. В случае, если агрессивные импульсы возьмут возможность спонтанно развиваться в контексте всей личности, а не будут сдавливаться и удушаться в клинче ретрофлексии, человек сможет оценить их более полно и разумно.
Освобождая блокированные импульсы, человек опасается кроме этого появляться абсолютно фрустрированным, в силу того, что ретрофлексия дает хотя бы частичное удовлетворение. Религиозный человек, к примеру, не разрешая себе обратить бешенство за собственные невзгоды на Господа, бьет себя в грудь и рвет на себе волосы. Такая аутоагрессия, разумеется ретрофлективная, все же – агрессия, и она дает некое удовлетворение ретрофлектирующей части личности. Это неотёсанная, примитивная, недифференцированная агрессия – ретрофлектированная детская вспышка – но часть личности, на которую нападают, в любой момент тут, и на нее в любой момент возможно напасть. Аутоагрессия постоянно найдёт собственную жертву!
В случае, если обратить такую ретрофлексию сходу, человек будет нападать на вторых столь же неэффективным и архаическим методом. Он позовёт такую же контрагрессию, которая первоначально подавила его и привела его к ретрофлексии. Познание этого делает кроме того мнимое обращение ретрофлексии столь пугающим. Но необходимо иметь в виду, что трансформировать обстановку возможно понемногу, ход за шагом. Человек может, для начала, найти и принять, что он делает это сам себе. Он может сознавать эмоции ретрофлектирующей части собственной личности, в особенности, – мрачную эйфорию от наложения наказания на самого себя. Это уже образовывает большое продвижение, в силу того, что мстительность так социально осуждается, что человеку тяжело признать и принять ее в себе, даже если он, оберегая вторых, направляет ее только против себя. Лишь в то время, когда она принята, другими словами признана как существующая динамическая компонента личности, – появляется возможность преобразования, дифференциации, трансформации направления ее в здоровую сторону. По мере того, как улучшается ориентация человека в среде, делается яснее сознавание, чего он вправду желает, и в меру осуществления попыток высказывать себя и замечать, что наряду с этим происходит, понемногу вырабатываются приемы выражения ранее блокированных импульсов. Они теряют собственные примитивные, пугающие нюансы по обретения и меря дифференциации ими возможности встретиться с более взрослыми частями личности. Агрессия остаётся агрессией, но она может сейчас отыскать себе нужные задачи и прекратить быть слепо-деструктивной по отношению к себе и вторым. Она будет расходоваться, как это уместно в текущих обстановках, а не копиться до состояния готового к извержению вулкана.
До сих пор мы говорили лишь об обращении на себя поведения, которое человеку не удалось направить на вторых. Но ретрофлексии включают кроме этого да и то, чего человек ожидает от вторых, но не имеет возможности взять; в итоге, хотя, дабы кто-то сделал для него это, он делает это для себя сам. Это возможно внимание, любовь, жалость, наказание – все, что угодно! Большую часть того, что сперва делают для ребенка родители, он, вырастая, начинает делать для себя сам. Это, очевидно, нормально – в случае, если лишь человек не пробует удовлетворить сам себя в отношении по существу межличностных потребностей.
Для того чтобы рода ретрофлексии соединяют вздор с патетикой. К примеру, говорят историю про одного студента колледжа, что, живя в общежитии, не умел установить контакт с однокашниками. Из окна собственной помещения он довольно часто слышал, как вторых приятели кличут присоединиться к игре либо прогулке. в один раз его увидели стоящим под окном собственной комнаты и выкрикивающим собственное имя.
Кое-какие простые лингвистические формы – возвратные глаголы, местоимения, обороты – дают примеры ретрофлексии. В то время, когда мы используем такие выражения, как Я задаю вопросы себя, либо Я говорю себе, – что имеется в виду? В прошлых опытах мы довольно часто предлагали вам задать себе тот либо другой вопрос. Не думается ли это логически пара необычным? Если вы не понимаете чего-то, какой суть задавать вопросы себя, а вдруг понимаете, какой суть сказать это себе? Для того чтобы рода выражения, каковые мы используем на каждом шагу, предполагают само собой разумеющимся, что человек как бы разделен на две части, что это как бы два человека, живущих в одном теле и талантливых говорить между собой. Как вам думается, легко ли это странность языка, либо она коренится в настоящем разделении человека, в том, что, к примеру, в вас имеется части, функционально противостоящие друг другу?
Попытайтесь вправду осознать, что в то время, когда вы задаёте вопросы себя о чем-то, – это ретрофлексивный вопрос. Вы не понимаете ответа, в противном случае бы вы не задавали вопрос. Кто в вашем окружении знает либо должен был бы знать? Если вы имеете возможность выяснить, кто это, имеете возможность ли вы ощутить, что желали бы задать собственный вопрос не себе, а ему? Что удерживает вас от этого? Застенчивость? Боязнь отказа? Нежелание найти собственный невежество?
В то время, когда вы советуетесь с собой по какому-либо предлогу, имеете возможность ли вы сознать собственные мотивы? Они смогут быть различными. Это возможно игрой, домогательством, утешением либо выговором самому себе. Чем бы это ни было, кого вы подменяете собой?
Разглядите порицание себя. Вы отыщете тут не настоящее чувство вины, а только притворство ощущения себя виновным. Обратите упрек, отыскав того мистера X, которому он реально обращен. Кого вы желаете укорить? Кого вы желаете переделать? В ком вы желаете привести к чувству вины, которое, как вы притворяетесь, вы имеете в себе?
На данной стадии принципиально важно не то, дабы вы постарались искоренить ретрофлексию, поспешив к этому мистеру X и выложив ему, что вы имеете ему сообщить. Вы еще в недостаточной степени изучили и приняли себя, и слишком мало пристально разглядели межличностную обстановку. Покиньте на некое время частное содержание определенной неприятности и займитесь формой собственного собственного ретрофлектирующего поведения. Понемногу вы начнете видеть ту роль, которую вы сами играетесь в межличностных отношениях. Вы начнете видеть себя так, как другие видят вас. Если вы всегда требуете чего-то от себя, вы кроме этого, скрыто либо очевидно, предъявляете требования вторым, – и без того они вас и видят. Если вы всегда сердитесь на себя, вы станете злиться кроме того на муху на стене. Если вы всегда придираетесь к себе, вы имеете возможность быть уверены, что имеется и другие, к кому вы придираетесь.
Человек, ретрофлектирующий агрессию, думает: В случае, если я обращаю это на себя, это не касается никого другого, не так ли? – Не касалось бы, если бы ретрофлексия была полной, и если бы он жил в герметической капсуле. Но ни то, ни второе нереально. Человек живет с другими людьми, и очень многое в его поведении – того же рода, что и ретрофлектируемое – избегает ретрофлексии. К примеру, находятся особенные виды агрессии, каковые не были намерено наказываемы и потому не были обращены на себя, и они находят себе выход наружу. Человек не сознает этого, в силу того, что его представление о себе исключает нанесение вреда вторым. Потому, что он нападает на вторых случайным и не сознаваемым им самим образом, такие действия, в той же мере как и его ретрофлексированные агрессии, остаются неотёсанными, примитивными и относительно неэффективными. Аутоагрессия легче возможно сознана и принята человеком как настоящая агрессия, в силу того, что человек чувствует себя менее виноватым, если он нападет на себя, чем если он вредит вторым; но в ретрофлектирующем человеке агрессия по отношению к вторым кроме этого существует, и она также должна быть в итоге сознаваема и принята, дабы иметь возможность стать рациональной и обычной, а не оставаться иррациональной и невротической.
В то время, когда ретрофлексия сознается, обращается и импульс обретает спонтанное развитие, значение того, что ретрофлектировано, постоянно претерпевает изменение; к примеру, упрек преобразовывается в легко обращение (reproach – approach). В возможности любой межличностный контакт лучше, чем ретрофлексия. Под межличностным контактом мы имеем в виду не то, что в большинстве случаев именуют быть среди людей, общаться с другими, чаще выходить; такие формы поведения, маскируясь под социальный контакт, смогут быть всего лишь бесконтактным слиянием. Настоящий контакт довольно часто может пребывать в том, что с позиций условностей рассматривается как разрушение либо избегание контакта. Представьте себе, к примеру, что кто-то приглашает вас на вечеринку, к которой у вас нет ни мельчайшего интереса. Вы предпочли бы совершить время как-нибудь в противном случае. Но если вы так честно и сообщите, люди смогут поразмыслить, что вы избегаете социальных контактов. Это плохо, в силу того, что нас с детства и позднее учат, что в стадности имеется некая добродетель, даже в том случае, если дело сводится к безлюдной болтовне и убиванию времени. Но вы рассказываете: Да, чудесно, вместо: Благодарю, я не отправлюсь. Так, мы избегаем разрушения слияния с преобладающими стереотипами, принимаемыми как хорошие манеры. Но, будучи вежливыми по отношению к вторым, мы наряду с этим невежливы по отношению к себе, мы отнимаем у себя другие вероятные деятельности, каковые в конечном итоге вызывают спонтанный интерес и ответственны для нас. Гордясь собственной позитивностью, другими словами готовностью сообщить да любому Тому и Дику, мы обращаем негативное нет на себя.
Разглядим еще раз природу процесса ретрофлексии. В произвольном сдерживании человек отождествляет себя как с тем поведением, которое сдерживается, так и с самим процессом сдерживания. В качестве несложного примера возможно разглядеть сдерживание мочеиспускания. Допустим, человек чувствует потребность опорожнить собственный мочевой пузырь в таком месте и в такое время, в то время, когда это совсем неуместно. Он просто сжимает уретральный сфинктер, дабы уравновесить давление жидкости. Это временная ретрофлексия. Человек не планирует делать ее постоянной и не отделяет от себя, от собственной личности никого из сторон конфликта. Когда появляется возможность, он обращает ретрофлексию; это состоит всего лишь в расслаблении сфинктера, дабы мочевой пузырь имел возможность опорожнить содержимое. Потребность удовлетворена, и оба напряжения высвобождены. Люди, очевидно, различаются в отношении свойства выдерживать такое напряжение в течение того либо иного времени. Если они полагают функции выделения неприличными, они будут стесняться при необходимости выйти из помещения либо отделиться от компании.
В отличие от этого несложного сдерживания, где обе составляющих конфликта сознаваемы и принимаются человеком как принадлежащие ему самому – Я желал бы освободиться от этого, но я предпочитаю подождать – в других обстановках человек отождествляется только с одной стороной конфликта и лишь ее принимает как собственную. В насильственном сосредоточении, как мы видели ранее, человек отождествляет себя лишь с произвольным заданием, другими словами с дающим задание, с тем, кто настаивает, дабы определенная работа была выполнена. Он отделяет от себя и не признает за личные другие интересы, каковые он именует отвлеченными, другими словами разотождествляется с ними. В терминах структуры конфликта это подобно несложному сдерживания, обрисованному выше; но различие пребывает в отношении к одной из сторон конфликта. Не смотря на то, что разные потребности противостоят друг другу и направлены противоположно, я не поделено в данной ситуации, в силу того, что оно отказывается включить в себя потребности из фона, каковые противостоят заданию отождествить себя. Так не очень многое достигается; довольно часто фон существенно прояснился бы, если бы я имело возможность отождествиться с самоё настоятельным из этих отвлечений, дать ему приоритет, покончить с ним и после этого возвратиться к заданию. Как бы то ни было, нам принципиально важно продемонстрировать тут, что в том типе ретрофлексии, что образовывает борьбу с отвлечениями при насильственном сосредоточении, я находит себя лишь в старании выполнить задание.
Время от времени в ретрофлексиях я играется обе роли, отождествляясь как с активной, ретрофлектирующей частью личности, так и с пассивной частью, объектом ретрофлексии. Это в особенности справедливо в случаях жалости к себе либо наказывания себя. Прежде, чем разглядывать это теоретически, обратитесь к подобным случаям в вашей жизни и попытайтесь ответить на следующие вопросы:
Кого вы желаете пожалеть? От кого вы желали бы взять сочувствие? Кого вы желаете наказать? Кем вы желали бы быть наказанным?
Слова жалость, сострадание и симпатия в большинстве случаев употребляются как синонимы, и все надеются означающими добродетели. Но различия в оттенках их значения, возможно несущественные с лингвистической точки зрения, очень значительны с психотерапевтической. В словаре они различаются следующим образом: Жалость – чувство чужого страдания либо беды, наряду с этим объект жалости довольно часто надеется не только страдающим, но и не сильный и нижестоящим. Симпатия – дружеское чувство по отношению к вторым, в особенности в горе либо несчастье; слово подразумевает определенную степень равенства в ситуации, событиях и пр. Сострадание – глубокое сочувствие второму, в особенности в важном либо неизбежном страдании либо несчастье (курсив отечественный). Все эти слова, высказывающие отношение к страданиям вторых, различаются мерой настоящего участия, близости либо отождествления со страданием. Жалость – участие самоё отдалённое, и мы утверждаем, что в основном то, что именуется жалостью, на деле имеется замаскированное злорадство. Теннисон говорит о презрительной жалости, и многие из нас слышали выкрики наподобие: Я не желаю вашей проклятой жалости!. Такая жалость – снисхождение. Мы обращаем ее к тем, кто находится в столь низком положении, что перестает быть отечественным важным соперником. Они вне игры. Жалея их, мы подчеркиваем различие их и отечественного жребия. Для того чтобы рода отношение мотивирует подчас благотворительность.
В то время, когда человек вправду затронут страданиями вторых, а не прячет злорадство и равнодушие, он пытается оказать помощь фактически и готов принять на себя ответственность за трансформацию обстановки. В таких случаях мы скорее будем говорить о симпатии либо сострадании, активном вмешательстве в обстановку страдающего. Человек вовлечен в происходящее и через чур занят им, дабы позволить себе роскошь сентиментальных слез. Слезливая жалость – в основном мазохистское удовольствие страданием.
В то время, когда она ретрофлектируется, мы имеем обстановку жалости к себе. Часть себя делается объектом, отношение жалости остается презрительными, отчужденным снисхождением. Дабы разделение я жалеющего и жалеемого могло быть преодолено, злорадство должно трансформироваться в активное рвение оказать помощь, будь объектом данной помощи кто-то другой либо отвергнутая часть себя. Эта новая ориентация ведет к задаче манипулирования в среде для успехи нужных трансформаций.
Желательность самоконтроля в отечественном обществе не подвергается сомнению; иначе, редко возможно встретить рациональное познание того, что это такое. Вся программа этих опытов направлена на развитие владения собой, самоконтроля, но на более широкой и всесторонней – практически, на совсем другой базе, нежели простые наивные устремления. В то время, когда человек задаёт вопросы: Как мне вынудить себя делать то, что я обязан делать, данный вопрос возможно перевести так: Как мне вынудить себя делать то, что большая, владеющая силой часть меня не желает делать? Иными словами, как одна часть личности может установить твёрдую диктатуру над второй частью? Желание сделать это и более либо менее успешные попытки в этом направлении свойственны для невроза навязчивости.
Человек, относящийся к себе подобным образом – деспотичный громила. Если он может и смеет вести так себя с другими, он может временами появиться действенным организатором. Но в то время, когда ему нужно самому направляться чужим (либо собственным) указаниям, он начинает сопротивляться – пассивно либо деятельно. Исходя из этого в большинстве случаев принуждение мало чего достигает. Таковой человек поводит собственный время подготавливаясь, решая, выясняя, но мало продвигается в исполнении того, что он так детально разрабатывает. То, что происходит в его поведении довольно самого себя, напоминает контору, в которой шеф – самодур; его предполагаемые рабы при помощи задержек, неточностей, и миллиардом вторых способов саботажа разрушают его попытки принуждения. При самопринуждении я отождествляется с ригидными целями и пробует осуществлять их напролом. Другие части личности, интерес и мнение которых не учитываются, мстят усталостью, отговорками, обещаниями, не имеющими отношения к делу трудностями. Правящий и управляемые находятся в постоянном клинче.