В то время, когда утром я вышел на палубу, остров показался мне совсем вторым, чем день назад. Не смотря на то, что ветер утих, мы все же существенно продвинулись за ночь вперед и сейчас находились в штиле, в полумиле от низкого восточного берега. Солидную часть острова покрывали чёрные леса. Однообразный серый цвет прерывался кое-где в ложбинах желтизной песчаного берега и зеленью каких-то высоких деревьев, похожих на сосны. Эти деревья росли то поодиночке, то купами и поднимались над уровнем леса, но неспециализированный вид острова был все же весьма однообразен и мрачен. На вершине каждого бугра торчали острые обнажённые скалы. Эти бугры удивляли меня необычной формой собственных очертаний. Подзорная Труба была на триста либо четыреста футов выше остальных и казалась самой необычной: отвесные склоны и срезанная плоская вершина, как пьедестал для статуи. Океан так очень сильно качал «Испаньолу», что вода хлестала в шпигаты.[49] Ростры[50] бились о блоки.[51] Руль хлопался о корму то справа, то слева, и целый корабль прыгал, стонал и трещал, как игрушечный. Я вцепился рукой в бакштаг[52] и почувствовал, что меня мутит. Все закружилось у меня перед глазами. Я уже успел привыкнуть к морю, в то время, когда корабль бежал по волнам, но сейчас он стоял на якоре и одновременно с этим крутился в воде, как бутылка; от этого мне становилось дурно, в особенности по утрам, на безлюдный желудок.
Не знаю, что на меня повлияло – качка ли либо эти серые, печальные леса, эти дикие, обнажённые камни, данный грохот прибоя, бьющего в крутые берега, – но, не смотря на то, что солнце сияло горячо и ярко, не смотря на то, что морские птицы кишели около и с криками ловили в море рыбу, не смотря на то, что каждый, конечно, был бы рад, заметив почву по окончании для того чтобы продолжительного нахождения в открытом море, тоска охватила мое сердце. И с первого взора я возненавидел Остров Сокровищ.
В это утро нам предстояла трудная работа. Так как ветра не было, нам было нужно спустить шлюпки, проверповать[53] шхуну три либо четыре мили, обогнуть мыс и ввести ее в узкий пролив за Островом Скелета.
Я уселся в одну из шлюпок, не смотря на то, что мне в ней было нечего делать. Солнце жгло нестерпимо, и матросы все время ворчали, проклиная собственную тяжёлую работу. Отечественной шлюпкой руководил Эндерсон. Вместо того дабы сдерживать остальных, он сам ворчал и ругался громче всех.
– Ну да хорошо, – сообщил он и выругался, – не так долго осталось ждать всему этому будет финиш.
«Нехороший показатель», – решил я. До сих пор люди трудились усердно и с радостью. Но одного вида острова выяснилось достаточно, дабы дисциплина ослабла.
Долговязый Джон стоял, не отходя, около рулевого и помогал ему вести корабль. Он знал пролив, как собственную ладонь, и нисколько не смущался тем, что при промерах везде появилось глубже, чем было обозначено на карте.
– Данный узкий проход прорыт океанским отливом, – сообщил он. – Отлив углубляет его всегда, как лопата.
Мы остановились в том самом месте, где на карте был нарисован якорь. Треть мили отделяла нас от главного острова и треть мили – от Острова Скелета. Дно было чистое, песчаное. Загрохотал, падая, отечественный якорь, и целые облака птиц, кружась и крича, встали из леса. Но через 60 секунд они опять скрылись в ветвях, и все смолкло.
Пролив был превосходно закрыт со всех сторон. Он терялся среди густых лесов. Леса начинались у самой линии пролива. Берега были плоские. А вдалеке амфитеатром поднимались бугры. Две болотистые речонки впадали в пролив, казавшийся негромким прудом. Растительность около этих речонок поражала какой-то ядовитой яркостью. С корабля не было видно ни постройки, ни частокола – деревья заслоняли их совсем, и если бы не карта, мы имели возможность бы поразмыслить, что мы – первые люди, посетившие данный остров, с того времени как он встал из глубин океана.
Воздушное пространство был неподвижен. Только один звук нарушал тишину – отдаленный шум прибоя, разбивавшегося о скалы в другом финише острова. Необычный, затхлый запах поднимался около корабля – запах прелых листьев и гниющих стволов. Я увидел, что врач все нюхает и морщится, как будто бы ему попалось тухлое яйцо.
– Не знаю, имеется ли тут сокровище, – сообщил он, – но клянусь своим париком, что лихорадка тут имеется.
Поведение команды, тревожившее меня на шлюпке, стало угрожающим, в то время, когда мы воротились на корабль. Матросы разгуливали по палубе и о чем-то переговаривались. Приказания, кроме того самые пустячные, они выслушивали угрюмо и выполняли очень нехотя. Мирных матросов также охватила зараза недовольства, и некому было призвать их к порядку. Назревал бунт, и эта опасность нависла над отечественными головами, как грозовая туча.
Не только мы, жители каюты, увидели опасность.
Долговязый Джон приложив все возможные усилия старался поддержать порядок, переходя от кучки к кучке, то убеждая, то подавая пример. Он из кожи лез, стараясь быть услужливым и любезным. Он радовался каждому. В случае, если отдавалось какое-нибудь приказание, Джон первый кидался на собственной деревяшке выполнять его, радостно крича:
– Имеется, господин, имеется!
А в то время, когда нечего было делать, он пел песни, одну за второй, дабы не так была заметна угрюмость остальных.
Из всего, что происходило в данный ужасный сутки, самым ужасным казалось нам поведение Долговязого Джона.
Мы собрались в каюте на совет.
– Господин, – сообщил капитан, – в случае, если я дам хоть одно приказание, целый корабль бросится на нас. Вы видите, господин, что творится. Мне грубят на каждом шагу. В случае, если я отвечу на грубость, нас порвут в клочки. В случае, если я не отвечу на грубость, Сильвер может подметить, что тут что-то неладно, и игра будет проиграна. А ведь сейчас мы можем надеяться лишь на одного человека.
– На кого? – задал вопрос сквайр.
– На Сильвера, господин, – ответил капитан. – Он не меньше нас с вами желает уладить дело. Это у них каприз, и, в случае, если ему дать шанс, он уговорит их не бунтовать раньше времени… Я предлагаю дать ему возможность уговорить их как направляться. Отпустим матросов на берег погулять. Если они отправятся дружно, что же… мы захватим корабль. В случае, если никто из них не отправится, мы запремся в каюте и будем защищаться. В случае, если же отправятся только кое-какие, то, поверьте мне, Сильвер доставит их обратно на корабль послушными, как овечки.
Так и решили. Надежным людям мы роздали заряженные пистолеты. Хантера, Джойса и Редрута мы посвятили в отечественные замыслы. Определив обо всем, они не весьма удивились и отнеслись к нашему сообщению значительно спокойнее, чем мы ожидали. После этого капитан вышел на палубу и обратился к команде.
– Парни! – сообщил он. – Сейчас здорово было нужно поработать, и все мы плохо устали. Прогулка на берег никому не повредит. Шлюпки спущены. Кто желает, пускай отправляется в них на берег. За полчаса до захода солнца я выстрелю из пушки.
Возможно, эти дураки вообразили, что отыщут сокровища, когда высадятся на берег. Вся их угрюмость разом провалилась сквозь землю. Они так звучно закричали «ура», что эхо проснулось в далеких буграх и вспугнутые птицы опять закружили над стоянкой.
Капитан поступил весьма разумно: он сходу ушел, предоставив Сильверу распоряжаться отъездом. Да и как же в противном случае было ему поступить? Так как останься он на палубе, он не имел возможности бы притвориться ничего не осознающим.
Все было очевидным, как сутки. Капитаном был Сильвер, и у него была громадная команда мятежников. А мирные матросы – скоро обнаружилось, что были на корабле и такие, – были сущими дураками. Быть может, но, что и они все до одного были восстановлены против нас вожаками, но через чур на большом растоянии заходить им не хотелось. Одно дело – непослушание, лентяйничанье и воркотня, а второе – убийство и захват корабля ни в чем не повинных людей. По окончании продолжительных споров команда разделилась так: шестеро остались на корабле, а остальные тринадцать, среди них и Сильвер, начали рассаживаться в шлюпках.
Вот тут-то и решился я внезапно на первый из отчаянных поступков, каковые потом спасли нас от смерти. Я рассуждал так: мы не можем захватить корабль, раз Сильвер оставил на борту шестерых собственных разбойников. Иначе, раз их осталось всего шестеро, значит, на корабле я на данный момент не нужен. И я решил отправиться на берег. В один миг я перелез через борт и спустился в носовой люк ближайшей шлюпки, которая в ту же секунду отчалила.
Никто не обратил на меня внимания, и лишь передний гребец сообщил:
– Это ты, Джим? Держи голову пониже.
Но Сильвер, сидевший в второй шлюпке, пристально всмотрелся в отечественную и окликнул меня, дабы убедиться, что это вправду я. И тогда я пожалел, что отправился.
Шлюпки помчались к берегу наперегонки. Но та шлюпка, в которой сидел я, отчалила первой. Она была более легкой, гребцы в ней подобрались самые лучшие, и мы сходу опередили другую шлюпку. Чуть нас отечественной шлюпки коснулся берега, я ухватился за ветку, выскочил и бросился в чащу. его товарищи и Сильвер остались ярдов на сто сзади.
– Джим, Джим! – кричал он.
Но, ясно, я не обратил на его крик никакого внимания. Изо всех сил, подпрыгивая, разламывая кусты, ныряя в траве, я бежал все вперед и вперед, пока не выбился из сил.
Глава 14
ПЕРВЫЙ УДАР
Довольный, что удрал от Долговязого Джона, я развеселился и стал с любопытством рассматривать незнакомую местность.
Сперва я попал в болото, заросшее ивами, тростником и какими-то деревьями малоизвестной мне породы. После этого вышел на опушку открытой песчаной равнины, около мили длиной, где росли редкие сосны и какие-то скрюченные, кривые деревья, похожие на дубы, но со яркой листвой, как у ивы. Вдалеке была видна двуглавая гора; обе необычные скалистые вершины ярко сияли на солнце.
В первый раз я испытал радость исследователя неизвестных государств. Остров был необитаем. Люди, приехавшие совместно со мной, остались на большом растоянии сзади, и я никого не имел возможности встретить, не считая диких животных и птиц. Я с опаской пробирался среди деревьев. Везде мне попадались какие-то цветы и неведомые растения.
То тут, то в том месте я натыкался на змей. Одна из них сидела в расщелине камня. Она подняла голову и зашипела на меня, зашипела, как крутящаяся юла. А я и представления не имел, что это известная гремучая змея, укус которой смертелен.
Наконец я вошел в чащу деревьев, похожих на дубы. Потом я выяснил, что их именуют вечнозелеными дубами. Они росли на песке, низкие, как будто бы кусты терновника. Узловаты ветви их были причудливо изогнуты, листва близко переплетена, как соломенная крыша. Заросли их, становясь все выше и гуще, спускались с песчаного откоса к широкому, поросшему тростником болоту, через которое протекала одна из впадающих в пролив речек. Пар поднимался над болотом, и очертания Подзорной Трубы дрожали в знойном тумане.
Внезапно зашуршал камыш. С кряканьем взлетела дикая утка, за нею вторая, и не так долго осталось ждать над болотом повисла огромная туча птиц, с криком круживших в воздухе. Я сходу додумался, что кто-нибудь из отечественных моряков идет по болоту, и не совершил ошибку. Скоро я услышал отдаленный голос, что, приближаясь, становился все громче.
Я страшно испугался, юркнул в ближайшую чащу вечнозеленых дубов и притаился, как мышь.
Второй голос ответил. После этого опять заговорил первый голос, и я определил его – это был голос Сильвера. Он сказал о чем-то не умолкая. Его спутник отвечал ему редко. Если судить по голосам, они говорили горячо, практически злобно, но слов разобрать я не имел возможности.
Наконец они замолчали и, возможно, присели, в силу того, что птицы понемногу успокоились и опустились в болото.
И я почувствовал, что уклоняюсь от своих обязанностей. В случае, если уж я так глуп, что отправился на берег с пиратами, я обязан, по крайней мере, подслушать, о чем они совещаются. Мой долг велит мне подкрасться к ним как возможно ближе и спрятаться в густой листве кривого, узловатого кустарника.
Я имел возможность с точностью выяснить то место, где сидят оба моряка, и по голосам и по беспокойству нескольких птиц, все еще круживших над их головами.
Медлительно, но настойчиво полз я на четвереньках вперед. Наконец, подняв голову и посмотрев в просвет между страницами, я заметил на зеленой лужайке около болота, под деревьями, Джона Сильвера и еще одного моряка. Они находились друг против друга и говорили.
Их обоих жгло солнце. Сильвер бросил собственную шляпу на землю, и его громадное, пухлое, белесое, покрытое блестящим позже лицо было обращено к собеседнику чуть ли не с мольбой.
– Друг, – сказал он, – ты для меня чистое золото. Неужто ты думаешь, я стал бы хлопотать о тебе, если бы не обожал тебя всем своим сердцем? Все уже сделано, ты ничего не поменяешь. Я желаю спасти твою шею – вот лишь по какой причине я с тобой. Если бы отечественные матросы определили, о чем я с тобой говорю. Том, поразмысли, что бы они со мной сделали!
– Сильвер… – отвечал моряк, и я увидел, что лицо у него стало красным, а охрипший, каркающий голос дрожит, как натянутый канат, – Сильвер, ты уже не юный человек и как словно бы имеешь совесть. По крайней мере, тебя никто не вычисляет мошенником. У тебя имеется деньги… довольно много денег… больше, чем у других моряков. И к тому же ты не трус. Так растолкуй мне, прошу вас, по какой причине ты связываешься с этими гнусными крысами? Нет, ты не можешь быть с ними заодно. Я скорее разрешу отсечь себе руку… но долгу собственному не поменяю…
Неожиданный шум прервал его. Наконец-то я отыскал одного честного моряка! И одновременно с этим до меня донеслась весть о втором честном моряке. Далеко за болотом раздался гневный, пронзительный крик, позже второй и после этого душераздирающий крик. Эхо в горах Подзорной Трубы повторило его пара раз. Вся армия болотных птиц опять взвилась в вышину и заслонила небо. Продолжительно еще данный предсмертный крик раздавался в моих ушах, не смотря на то, что кругом снова воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь хлопаньем крыльев опускающейся своры птиц и отдаленным грохотом прибоя.
Том содрогнулся, как пришпоренная лошадь. Но Сильвер кроме того бровью не пошевелил. Он стоял, опираясь на палку, и смотрел на собственного собеседника, как змея, готовая ужалить.
– Джон! – сообщил моряк, протягивая к нему руку.
– Руки прочь! – закричал Сильвер, отскочив на ход с ловкостью и быстротой акробата.
– Отлично, Джон Сильвер, я уберу руки прочь, – сообщил моряк. – Но, право, лишь нечистая совесть заставляет тебя опасаться меня. Умоляю тебя, растолкуй мне, что в том месте произошло!
– Что произошло? – переспросил его Сильвер. Он улыбнулся, но не так обширно, как в любой момент, и глаза его на огромном лице стали маленькими, как острия иголок, и засверкали, как стеклышки. – Что произошло? По-моему, это Алан.
Несчастный Том бросился к нему.
– Алан! – вскрикнул он. – Мир его праху! Он погиб, как настоящий моряк. А ты, Джон Сильвер… Мы продолжительно были с тобой товарищами, но сейчас уж этому не быть! Пускай я погибну, как собака, ноя собственного долга не нарушу. Так как это вы убили Алана, а? Так убейте и меня, в случае, если имеете возможность! Но знай, что я вас не опасаюсь!
С этими словами отважный моряк повернулся к повару спиной и зашагал к берегу. Но ему не удалось уйти на большом растоянии: Джон вскрикнул, схватился за ветку дерева, выхватил собственный костыль из-под мышки и метнул вслед тому, как копье. Костыль, разрешённый войти с немыслимой силой, свистя, пролетел в воздухе и ударил Тома острым наконечником в пояснице между лопатками. Бедняга Том взмахнул руками и упал. Не знаю, очень сильно ли он был ранен… Если судить по звуку, у него был разбит позвоночник. Сильвер не разрешил ему опомниться. Без палки, на одной ноге, он вспрыгнул на него с ловкостью мартышки и два раза всадил собственный нож по самую рукоятку в его беспомощное тело. Сидя в кустах, я слышал, как не легко дышал убийца, нанося удары.
Ни при каких обстоятельствах прежде я не терял сознания и не знал, что это такое. Но тут всю землю поплыл около меня, как в тумане. И Сильвер, и птицы, и вершина Подзорной Трубы – все крутилось, кружилось, качалось. Уши мои наполнились звоном разнообразных колоколов и какими-то дальними голосами.
В то время, когда я пришел в себя, костыль был уже у подлеца под мышкой, а шляпа на голове. Перед ним без движений лежал Том. Но убийца кроме того не смотрел на него. Он чистил собственный окровавленный нож пучком травы.
Кругом все было так же, как и прежде. Солнце беспощадно жгло и болото, над которым клубился туман, и высокую вершину горы. И не верилось, что 60 секунд назад у меня на глазах был убит человек.
Джон вложил руку в карман, дотянулся свисток и пара раз свистнул. Свист разнесся на большом растоянии в знойном воздухе. Я, само собой разумеется, не знал значения этого сигнала, но все мои страхи разом проснулись. Ко мне придут люди. Меня увидят. Они уже убили двоих честных моряков, отчего же по окончании Алана и Тома не стать жертвой и мне?
Стараясь не шуметь, я вылез на четвереньках из кустарника и помчался в лес. Удирая, я слышал, как ветхий пират перекликался со собственными товарищами. От их голосов у меня совершенно верно выросли крылья. Чаща осталась сзади. Я бежал так скоро, как не бегал еще ни при каких обстоятельствах. Я мчался, не разбирая дороги, только бы подальше уйти от убийц. С каждым шагом ужас мой все усиливался и превратился наконец в сумасшедший кошмар.
Положение мое было отчаянное. Разве я осмелюсь, в то время, когда выпалит пушка, сесть в шлюпку вместе с этими разбойниками, забрызганными людской кровью? Разве любой из них не свернет мне шею, когда встретится со мной? Уже самое мое отсутствие – разве оно не доказало им, что я их опасаюсь и, значит, обо всем догадываюсь? «Все кончено, – думал я. – Прощай, „Испаньола“! Прощайте, сквайр, врач, капитан! Я погибну или от голода, или от бандитского ножа».
Я спешил, не зная куда, и оказался у подножия низкой горы с двуглавой вершиной. В данной части острова вечнозеленые дубы росли не так близко и похожи были собственными размерами не на кусты, а на обычные лесные деревья. Иногда между ними возвышались одинокие сосны высотой в пятьдесят – семьдесят футов. Воздушное пространство тут был свежий и чистый, совсем не таковой, как внизу, у болота.
Но тут меня подстерегала вторая опасность, и сердце мое опять замерло от кошмара.
Глава 15
ОСТРОВИТЯНИН
С обрывистого каменистого склона посыпался гравий и покатился вниз, шурша и подскакивая между деревьями. Я нечайно взглянул вверх и заметил необычное существо, быстро прыгнувшее за ствол сосны. Что это? Медведь? Человек? Мартышка? Я успел подметить лишь что-то чёрное и косматое и в кошмаре остановился.
Итак, оба пути отрезаны. Позади меня стерегут убийцы, в первых рядах – это неизвестное чудовище. И сразу же я предпочел известную опасность малоизвестной. Кроме того Сильвер казался мне не таким ужасным, как это лесное отродье. Я повернулся и, поминутно оглядываясь, побежал в сторону шлюпок. Чудовище, сделав громадный крюк, обогнало меня и выяснилось в первых рядах. Я был весьма утомлен. Но кроме того если бы я не ощущал усталости, я все равно не имел возможности бы состязаться в быстроте с таким проворным неприятелем. Необычное существо перебегало от ствола к стволу со скоростью оленя. Оно двигалось на двух ногах, по-человечески, не смотря на то, что весьма низко пригибалось к почва, чуть ли не складываясь в два раза. Да, то был человек, в этом я больше не имел возможности сомневаться.
Я отыскал в памяти все, что слыхал о людоедах, и планировал уже позвать на помощь. Но идея о том, что предо мною находится человек, хотя бы и дикий, пара приободрила меня. И ужас мой перед Сильвером сходу ожил. Я остановился, думая, как бы ускользнуть от неприятеля. Позже отыскал в памяти, что у меня имеется пистолет. Когда я убедился, что я не беспомощен, ко мне возвратилось мужество, и я решительно двинулся навстречу островитянину.
Он снова спрятался, В этом случае за деревом. Увидев, что я направляюсь к нему, он вышел из засады и сделал было ход мне навстречу. Позже в нерешительности потоптался на месте, попятился и внезапно, к величайшему смущению и моему изумлению, упал на колени и с мольбой протянул ко мне руки.
Я опять остановился.
– Кто вы таковой? – задал вопрос я.
– Бен Ганн, – ответил он; голос у него был хриплый, как скрип заржавленного замка. – Я несчастный Бен Ганн. Три года я не говорил ни с одним человеком.
Это был такой же белый человек, как и я, и черты его лица были, пожалуй, приятны. Лишь кожа так очень сильно загорела на солнце, что кроме того губы у него были тёмные. Яркие глаза с поразительной резкостью выделялись на чёрном лице. Из всех нищих, которых я видел на своем веку, данный был самый оборванный. Одежда его складывалась из лохмотьев матросской рубахи и старого паруса. Один лоскут скреплялся с другим или бронзовой пуговицей, или прутиком, или просмоленной паклей. Единственной неизодранной вещью из всего его костюма был кожаный пояс с бронзовой пряжкой.
– Три года! – вскрикнул я. – Вы потерпели крушение?
– Нет, друг, – сообщил он. – Меня бросили тут на острове.
Я слышал об этом страшном наказании пиратов: виновного высаживали на какой-нибудь отдаленный и пустынный остров и оставляли в том месте одного, с маленьким числом пуль и пороха.
– Кинут на этом острове три года назад, – продолжал он. – С того времени питаюсь козлятиной, ягодами, устрицами. Человек способен жить везде, куда бы его ни закинуло. Но если бы ты знал, мой милейший, как стосковалось мое сердце по настоящей человечьей еде! Нет ли у тебя с собой кусочка сыру?.. Нет? Ну вот, а я довольно много продолжительных ночей вижу во сне сыр на ломтике хлеба… Просыпаюсь, а сыра нет.
– В случае, если мне удастся возвратиться к себе на корабль, – сообщил я, – вы получите вот этакую голову сыра.
Он щупал мою куртку, гладил мои руки, рассматривал мои сапоги и, замолкая, по-детски радовался, что видит перед собой человека.
Услышав мой ответ, он посмотрел на меня с каким-то лукавством.
– В случае, если тебе удастся возвратиться к себе на корабль? – повторил он мои слова. – А кто же может тебе помешать?
– Уж само собой разумеется, не вы, – ответил я.
– Само собой разумеется, не я! – вскрикнул он. – А как тебя кличут, друг?
– Джим, – сообщил я.
– Джим, Джим… – повторял он с удовольствием. – Да, Джим, я вел такую жизнь, что мне стыдно кроме того говорить. Поверил бы ты, глядя на меня, что моя мать была весьма хорошая, благочестивая дама?
– Поверить трудновато, – дал согласие я.
– Она была на уникальность хорошая дама, – сообщил он. – Я рос вежливым, вежливым мальчиком и умел так скоро повторять наизусть катехизис, что не было возможности отличить одно слово от другого. И вот что из меня вышло, Джим. А все оттого, что я смолоду ходил на кладбище играться в орлянку! Ей-всевышнему, начал с орлянки и покатился. Мать сказала, что я не хорошо кончу, и ее предсказание сбылось. Я довольно много думал тут в одиночестве и раскаялся. Сейчас уже не соблазнишь меня выпивкой. Само собой разумеется, от выпивки я не откажусь и по сей день, но самую малость, не больше наперстка, на счастье… Я дал себе слово исправиться и сейчас уже не собьюсь, вот заметишь! А основное, Джим… – он посмотрел назад и понизил голос до шепота, – так как я сделался сейчас богачом.
Тут я совсем убедился, что несчастный сошел с ума в одиночестве. Возможно, эта идея отразилась на моем лице, в силу того, что он повторил с жаром:
– Богачом! Богачом! Слушай, Джим, я сделаю из тебя человека! Ах, Джим, ты будешь благословлять судьбу, что первый отыскал меня!.. – Внезапно лицо его потемнело, он сжал мою руку и угрожающе поднял палец. – Сообщи мне правду, Джим: не Флинта ли это корабль?
Меня осенила радостная идея: данный человек может сделаться отечественным союзником. И я в тот же миг же ответил ему:
– Нет, не Флинта. Флинт погиб. Но раз вы желаете узнать правду, вот вам правда: на корабле имеется пара ветхих товарищей Флинта, и для нас это громадное несчастье.
– А нет ли у вас… одноногого? – выкрикнул он задыхаясь.
– Сильвера? – задал вопрос я.
– Сильвера! Сильвера! Да, его кликали Сильвером.
– Он у нас повар. И правит всей шайкой.
Он все еще держал меня за руку и при этих словах чуть не сломал ее.
– Если ты подослан Долговязым Джоном – я пропал. Но знаешь ли ты, где ты находишься?
Я сразу же сделал вывод, что мне делать, и поведал ему все – и о отечественном путешествии, и о тяжёлом положении, в котором мы были. Он слушал меня с глубоким вниманием и, в то время, когда я кончил, погладил меня по голове.
– Ты славный небольшой, Джим, – сообщил он. – Но сейчас вы все завязаны мертвым узлом. Положитесь на Бена Ганна, и он выручит вас, вот заметишь. Сообщи, как отнесется ваш сквайр к человеку, что выручит его из беды?
Я сообщил ему, что сквайр – самый щедрый человек на всем свете.
– Хорошо, хорошо… Но, видишь ли, – продолжал Бен Ганн, – я не планирую просить у него лакейскую ливрею либо место привратника. Нет, этим меня не прельстишь! Я желаю знать: согласится он дать мне хотя бы одну тысячу фунтов из тех денег, каковые и без того мои?
– Уверен, что даст, – ответил я. – Все матросы должны были получить от него собственную долю сокровищ.
– И свезет меня к себе? – задал вопрос он, глядя на меня испытующим взглядом.
– Само собой разумеется! – вскрикнул я. – Сквайр – настоящий джентльмен. Помимо этого, в случае, если мы избавимся от разбойников, помощь для того чтобы умелого морехода, как вы, будет весьма нужна на корабле.
– Да, – сообщил он, – значит, вы и в самом деле отвезете меня?
И он облегченно набрался воздуха.
– А сейчас послушай, что я тебе поведаю, – продолжал он. – Я был на корабле Флинта, в то время, когда он зарыл сокровища. С ним было еще шесть моряков – громадные, сильные люди. Они пробыли на острове с семь дней, а мы сидели на ветхом «Морже». В один прекрасный день мы заметили шлюпку, а в шлюпке сидел Флинт, и голова его была повязана синим платком. Всходило солнце. Он был бледен как смерть и плыл к нам… один, а остальные шестеро были убиты… убиты и похоронены… да… Как он расправился с ними, никто из нас ни при каких обстоятельствах не определил. Была ли в том месте драка, резня либо неожиданная смерть… А он был один против шестерых!.. Билли Бонс был навигатором, а Долговязый Джон – квартирмейстером. Они поинтересовались у него, где сокровища. «Ступайте на берег и поищите, – сообщил он в ответ. – Но, клянусь громом, корабль не станет вас ожидать». Вот как он сообщил им, Флинт. А три года назад я плыл на втором корабле, и мы заметили данный остров. «Парни, – сообщил я, – тут Флинт зарыл сокровища. Сойдемте на берег и найдем». Капитан весьма рассердился. Но все матросы были со мной заодно, и мы причалили к этому берегу. Двенадцать дней мы искали сокровища и ничего не нашли. С каждым днем товарищи ругали меня все сильней и сильней. Наконец они собрались на корабль. «А ты, Бенджамин Ганн, оставайся! – сообщили они. – Вот тебе мушкет, лом и заступ, Бенджамин Ганн… Оставайся тут и разыскивай денежки Флинта». С того времени, Джим, вот уже три года живу я тут и ни разу не видел добропорядочной людской пищи. Посмотри на меня: разве похож я на несложного матроса?.. Нет, говоришь, не похож? Да и не был похож ни при каких обстоятельствах.
Он как-то необычно подмигнул мне одним глазом и очень сильно ущипнул меня за руку.
– Так и сообщи собственному сквайру, Джим: он ни при каких обстоятельствах не был похож на несложного матроса, – продолжал он. – Сообщи ему, что Бен три года сидел тут, на острове, один-одинешенек, и днем и ночью, и в хорошую погоду и в ливень. Время от времени, возможно, думал о молитве, время от времени вспоминал собственную старую маму, не смотря на то, что ее в далеком прошлом нет в живых – так и сообщи ему. Но солидную часть времени… уж это ты обязательно ему сообщи… солидную часть времени Ганн занимался другой работой. И при этих словах ущипни его вот так.
И он опять ущипнул меня самым дружеским образом.
– Ты ему, – продолжал он, – вот еще что сообщи: Ганн хороший человек – так ему и сообщи, Ганн значительно больше доверяет джентльмену прирожденному, чем джентльмену успеха, в силу того, что он сам был когда-то джентльменом успеха.
– Из того, что вы мне тут толкуете, я не осознал практически ничего, – сообщил я. – Но, это на данный момент и не имеет значения, в силу того, что я все равно не знаю, как попасть на корабль.
– А, – сообщил он, – не хорошо твое дело. Ну да хорошо, у меня имеется лодка, которую я смастерил себе сам, собственными руками. Она запрятана под белой гором. При какой-нибудь беды мы можем отправиться на ней, в то время, когда станет чернее… Но постой! – закричал он внезапно. – Что это в том месте такое?
Именно в эту 60 секунд с корабля грянул пушечный выстрел. Гулкое эхо подхватило его и разнесло по всему острову. А в это же время до захода солнца оставалось еще два часа.
– В том месте идет бой! – крикнул я. – За мною! Идите скорее!
И бросился бежать к стоянке корабля, забыв собственные недавние страхи. Рядом со мной легко и проворно бежал злополучный пленник.
– Левее, левее! – приговаривал он. – Левее, милейший Джим! Ближе к деревьям! Вот в этом месте в первоначальный раз подстрелил я козу. Сейчас козы ко мне не спускаются, они бегают лишь в том месте, наверху, по горам, в силу того, что опасаются Бенджамина Ганна… А! А вот кладбище. Видишь холмики? Я приходил ко мне и молился иногда, в то время, когда я пологал, что, возможно, на данный момент воскресенье. Это не то, что часовня, но все как-то праздничнее. Действительно, я был один, без капеллана, без Библии…
Он болтал на бегу без умолку, не ждя ответа, да я и не имел возможности отвечать.
По окончании пушечного выстрела продолжительное время была тишина, а позже раздался залп из ружей.
И снова тишина. И позже в первых рядах над лесом, в четверти мили от нас, взвился английский флаг.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Частокол
Глава 16