Это ласковое слово «ла скала» 13 глава

И вот съемки закончены. Двухсерийный художественный фильм оказался на любителя, не массовый. Не смотря на то, что все в том месте красиво, изысканно, я бы сообщил, орнаментально красиво, действительно по-восточному. Поэзия, философия, плавность мыслей и действия, размышления о жизни, о любви, о смерти…

Действительно, с озвучиванием оказалось не весьма складно. Эльдар решил пощадить меня. Кто знает, тот осознает, как это непросто делать без достаточного навыка: живая, пластичная обращение обязана совершенно верно лечь на отснятые кадры. Это как поэзия на готовую музыку, такое не каждый потянет.

Я высказал Эльдару пожелание — так как фильм исторический, а содержание важное, то лучше пригласить на озвучивание Низами Иннокентия Смоктуновского. Данный необычный актер так обладал интонацией, так ощущал текст, что самые простые слова в его устах становились большими, получали какой-то глубинный суть. Что уж сказать о философских мыслях Низами. Но либо времени у Эльдара Кулиева не хватило, либо Смоктуновский не смог, лишь договорился режиссер с Вячеславом Тихоновым. Актер он красивый, что и сказать! Но вот голос его не совпадал с видом азербайджанского поэта-классика. Не редкость такое. Голос — это также целый мир со собственными ассоциациями. Шейх Низами и Штирлиц-Тихонов не желали совпадать.

На просмотре фильма в Баку был и Гейдар Алиевич Алиев. Ему понравилось, но он отметил два недочёта, которых возможно было бы избежать. Во-первых, он также почувствовал вялость действия: нужно было обострить сюжет, придумать что-нибудь поживее. А во-вторых, увидел он, лучше бы сам Муслим озвучил, голос обязан совпадать с внешним видом. «По-моему, — улыбнулся Гейдар Алиевич, — твой голос в полной мере подходит к твоей наружности».

Таков был мой единственный опыт на громадном экране, где я в первый раз сыграл, к тому же такую роль — отечественного великого соотечественника. Надеюсь, хотя бы в этом качестве остаться в истории отечественного кино. Тешу себя надеждой, что шейх и в самом деле был похож на меня. Очевидно, с бородою и в чалме. Пускай считаюм, что похож, что таким он и был. В силу того, что, возможно, вряд ли еще кому-нибудь в скором будущем нужно будет играть в кино эту роль.

Мои музыкальные контакты с кино также не всегда были результативными, если не считать фильмов, полностью посвященных мне: «До новых встреч, Муслим» и «Поет Муслим Магомаев».

Татьяна Лиознова пригласила меня записать песни к «Семнадцати мгновениям весны». Я записал, но, увы, мой голос не соединился с образом советского разведчика Штирлица-Тихонова. С песней «Мгновения» еще возможно было покрутить и без того и этак — спеть тверже либо более проникновенно. А с песней «Я прошу, хоть ненадолго»… Как прекрасный Микаэл Таривердиев (царство ему небесное) ни изощрялся, ни варьировал, все-таки это интонационно, мелодически напоминало «Историю любви» Франсиса Лея. Это «Я прошу…» я так и спел — по-американски, по-фрэнксинатровски.

Позже мне дали послушать другую запись — Кобзона. Не смотря на то, что Иосиф и клялся мне, что моего варианта выполнения он не знал, я угадывал в его версии кое-какие мои акценты и интонационные нюансы, и динамику — где тише, где «надавить», где сгустить… Я практически уверен, что Лиознова «для пользы неспециализированного дела» давала ему меня послушать. Я вышел из студии и сообщил Иосифу: «Ты так же не слушал мою запись, как Таривердиев не слышал Love story».

В книге мемуаров М.Таривердиева «Я » маэстро говорит, что я за эту историю с записями к известному фильму-сериалу якобы обиделся на него. Нет, не обижался я на композитора. Меня пригласила Лиознова, а Микаэла я ни разу не встретил на записи в студии, не созванивался с ним сейчас, не получал от автора ни письменных, ни устных пожеланий.

Татьяна Михайловна : «Нет». (Эта маленькая дама может сообщить с твёрдой безапелляционностью.) И внесла предложение переделать. Я отказался: я таковой, какой имеется, и подделываться под разведчика не могу, не желаю и не буду. Я ни при каких обстоятельствах ни под кого не подстраиваюсь. Под Сыщика из «Бременских музыкантов», пожалуй, еще имел возможность бы — все-таки в том месте вольная игра. А тут… Важнее не бывает.

характер голоса и Манера пения Иосифа Кобзона идеально совпали с образом Штирлица. Я так и сообщил Лиозновой, послушав запись Иосифа: «Не нужно было, Татьяна Михайловна, приглашать меня. Вы же замечательно знали и мой голос, и мою манеру». И она дала согласие.

В случае, если честно, обиделся я на режиссера. Позже, как это часто бывает со мной — по обстоятельству моей отходчивости и незлопамятства, — мы по-хорошему объяснились с Татьяной Лиозновой. Она была у меня в гостях…

В связи с записью песен для фильмов мне было нужно иметь дело и с Иваном Александровичем Пырьевым.

С «Мосфильма» поступило предложение записать известную песню И.Дунаевского «Широка страна моя родная» — подготавливался фильм в память о композиторе. Песня, как я осознавал, должна была венчать фильм, стать его апофеозом. У всех на слуху было классическое выполнение данной песни полным прекрасным голосом. У всех советских людей это уже как бы отложилось в сознании. Спел я ее так, как и задумывал Дунаевский, — гимнический размах, хор, оркестр… Все оказалось помой-му идеально. Эта запись до сих пор хранится у меня.

И вот раздался звонок с «Мосфильма» — Пырьев просил встретиться в студии, в Доме звукозаписи на улице Качалова (нынешняя Малая Никитская). Слушаем запись вместе с ним. Вижу — режиссер чем-то обижен, лицо отчужденное. Задаю вопросы:

— Что-нибудь не так? Трактовка совершенно верно по Дунаевскому, практически по его партитуре.

— А мне нужно, дабы вы спели песню без патетики, мягко. — И Иван Александрович напел, «наговорил» этаким проникновенным шепотом, интимно: «Широка страна моя родная…» Как бы не всей стране, державе, а
близкой подружке. — Это должен быть не плакат, а воспоминание. Вы меня осознаёте?

— Осознаю. Но тогда все нужно поменять. Для чего же тут оркестр, для чего хор? Вы же внесли предложение мне классическую аранжировку. Да и тесситура тут будь здоров — та
кие вершины! А как это напеть субтоном певцу с оперным голосом? Субтоном высокие ноты не заберёшь, подавишься. Такую размашистую песню — и петь интимно
оперному певцу? Простите, но то, что вы мне предлагаете, может сделать Владимир Трошин, у которого мягкий, бархатный, ласкающий ухо голос.

Раскланялись. Пырьев поблагодарил и заявил, что воспользуется моими рекомендациями.

А позже на лестнице меня догнал сын Пырьева и сообщил:

— Не думайте, Муслим, что вы не нравитесь отцу, нет, он обожает вас. Но легко он заклинился на собственной «интимной идее». Вы же понимаете, известные старики — народ особенный… Он кроме того сообщил мне, в то время, когда вы из студии вышли: «Давай, сын, для для того чтобы певца что-нибудь придумаем… Фильм музыкальный…»

До сих пор не знаю, кто спел тогда эту песню и как, в силу того, что того фильма о Дунаевском я так и не видел.

Так что я не переступил через себя кроме того для известного киномастера, живого классика. Что я могу — то могу, а второе пускай делают другие. Это и имеется обычное распределение труда в отечественном певческом хозяйстве. Режиссеру нужно было заблаговременно поставить исполнителю задачу. Я бы тогда сходу отказался.

Я не могу себя насиловать, делать то, к чему душа не лежит. Бывало, приходили авторы, показывали песни. Я отказывался, не смотря на то, что помой-му материал для моего голоса. По какой причине? А по причине того, что это не мое. «Предложите, — сказал, — Эдуарду Хилю». Бывали случаи, когда какие-то напетые мной песни позже «переходили» ко Льву Лещенко. Это естественно. Мы так как различные. И песни различные.

Поведав случай с Пырьевым, отыскал в памяти и о том, как мне неоднократно предлагали сняться в художественных музыкальных фильмах. Но в большинстве случаев это были роли в комедиях наподобие «Радостных ребят». А какой из меня шутник? У меня второе амплуа: как написал в собственной эстрадной, я бы сообщил, «попсовой» книжке Эдуард Ханок, — «храбрец-любовник». Вот это амплуа мне ближе. Я бы предпочел что-нибудь наподобие «Мистера Икс», где блистательно — достойно и благородно — сыграл и спел Георг Отс. Но отлично не редкость лишь раз.

С Георгом Отсом я был знаком. Он единственный из мужчин, кому я преподнес из зала цветы. Прекраснейший баритон! Сердечный человек! Погиб, к сожалению, так рано.

Он в равной мере превосходно пел и хороший репертуар, и песни. Мне, человеку южному, хотелось от него самую малость больше чувств, открытости эмоций, страстности. Но он — прибалт. Такая у них порода. А тембр голоса!.. Сказочный! А манеры! Воплощенное благородство!

Увы, уходит поколение гигантов…

Что касается моей киномузыки, то я писал ее по большей части к фильмам Эльдара Кулиева. Само собой разумеется, дело это творческое, не смотря на то, что и подневольное, и не всегда благодарное. Хозяин тут — режиссер, он заказывает музыку. Начинаешь трудиться, ассоциаций какое количество угодно, придумывай — не желаю. Но пишешь про запас: музыки у тебя написано часа на полтора-два звучания, а в фильме ее остается мин. на пятнадцать. И на этом благодарю: бывает и меньше. Напишешь целую сюиту на тему ночного моря, а режиссер по окончании монтажа игнорирует всю твою красоту. Но на режиссёров нельзя обижаться. Я время от времени лишь безрадостно шучу: «Эльдар, у меня такое чувство, что ты не обожаешь музыку. Для чего ты сперва ее заказываешь, а позже негромко убиваешь?» Однако музыку к его фильмам я пишу до сих пор.

Как-то в середине 80-х годов мне позвонил режиссер Ярославского театра имени Волкова Глеб Дроздов (в 60-е годы он трудился у нас в Баку) и внес предложение написать музыку к спектаклю «Рождает Птица птицу». Пьеса на афганскую тему: о русского девушки-парня и любви афганки. Сперва я удивился этому предложению, но пьесу все-таки попросил отправить. Начал просматривать, стали проясняться характеры храбрецов, в этот самый момент же появилось пара восточных тем. Позже мы встретились с режиссером, и по окончании беседы с ним определился лейтмотив главного храбреца. Я написал песню, взявшую то же наименование, что и пьеса. Позднее записал ее на радио.

Премьера спектакля прошла с успехом.

В общем, с Глебом Дроздовым мы сработались. Позже он внес предложение мне написать музыку к спектаклю «Ярославна» по мотивам «Слова о полку Игореве». Когда я услышал это, то начал сопротивляться: нечайно нависла тень великого Бородина. Я сообщил Глебу: «Давайте не будем кощунствовать. По окончании Бородина возможно либо слушать его шедевр, либо молчать».

Режиссер был человеком настойчивым: «Мы так как не на новую оперу замахиваемся. У нас задача несравненно скромнее: нам нужно мало русской музыки, хорошей, колоритной».

Уговорил он меня. И я решил попытаться. Не смотря на то, что окончательное слово Глеб Дроздов покинул за мной. А я ему заявил, что их самый ветхий из русских театров будет дробить со мной ответственность за это неслыханное нахальство… Но, я уже увлекся темой: где-то в глубине души мне захотелось испытать собственные силы в русской теме.

Я с детства обожаю и, надеюсь, хорошо знаю русскую музыку. У нас в республике были прочные традиции русской музыкальной культуры: многие известный отечественные композиторы, инструменталисты, певцы получали образование Москве либо в Санкт-Петербурге. Но это была одна сторона дела — музыкальная, а существовала еще и вторая — литературно-историческая. Трудясь над текстом пьесы, прочтя «Слово о полку Игореве», я столкнулся со многими непонятными мне древнерусскими словами. К примеру, я не имел возможности осознать, что такое «шелом». Оказалось, что это шлем. По каждому такому слову, ставившему меня иногда в тупик, я обращался к поэту Эдуарду Пашневу, трудившемуся над этим спектаклем с Глебом Дроздовым. Постичь дух, мир великого произведения древнерусской литературы помогли и работы академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, его комментарии к «Слову».

Но вот все сомнения и увлеченная работа были сзади — спектакль был закончен. Оказались хорошие музыкальные номера. Перекликаясь, сплетаясь в русский венок, зазвучали три темы: плач Ярославны (его записала Тамара Синявская), песнь Бояна (он же Ведущий спектакля), которую записал Владимир Атлантов, и романс князя Игоря. Эту тему записал я.

Премьера прошла в августе 1985 года. Спектакль шел не на сцене театра, а на улице, у стенку Спасо-Преображенского монастыря, где в восемнадцатом веке и была обнаружена рукопись «Слова о полку Игореве». Его стенки стали лучшей декорацией.

ПОКОЛЕНИЕ ГИГАНТОВ

Оглядываясь назад, могу с уверенностью заявить, что таких великих певцов, как Бюль-Бюль (настоящая его фамилия Мамедов) и Рашид Бейбутов, сейчас нет и не будет. Они как бы опровергают расхожее мнение о том, что незаменимых нет. Имеется! Годы идут, но нет ни нового Бюль-Бюля, ни нового Бейбутова, и замены им не предвидится. Само собой разумеется, громадные певцы имеется, но все-таки не такие, как они.

Бюль-Бюль был действительно народным певцом — его популярность была немыслимой. В то время, когда в Баку задавали вопросы, где, например, находится то либо иное учреждение либо тот либо другой магазин, то говорили: «Это рядом с домом, где живет Бюль-Бюль…»

Музыкальность его была универсальной, редкой по чувствительности, по отзывчивости. Исполнитель национальных ашугских песен, он замечательно усвоил и приемы итальянской школы, стал вокалистом и европейского стиля. Бюль-Бюль получал образование Италии (благодарю тогдашним меценатам) и по возвращении спел в Бакинском театре партию Каварадосси в «Тоске». Зал заполнили люди, пришедшие опять послушать собственного любимого Бюль-Бюля — соловья. Но слушатели не осознали того, что он пел: они привыкли, что певец выполнял народные песни, а тут внезапно какой-то Пуччини, к тому же на незнакомом языке — Бюль-Бюль пел по-итальянски… Простые азербайджанцы ушли обиженными: отправили обучаться соловья, а возвратился воробей…

Бюль-Бюль одновременно с сориентировался, осознав, что главные его слушатели — это конкретно простые люди, и возвратился к чисто народному пению. Классику он выполнял лишь на концертах, записывал на пластинки. На оперной сцене до последнего дня он пел партию Кёр-оглы. Его сын Полад потом выпустил целый альбом собственного великого отца: отобрал среди архивных записей лучшее, что сохранилось из его репертуара.

Как на данный момент вижу Бюль-Бюля, колоритного, с большой головой, с резкими ясными чертами, над которыми Господь поработал не кистью, а резцом. Но самый ярко не забываю его на сцене. На бюль-бюлевского Кёр-оглы мы с Поладом ходили неоднократно. Два действия ерзали на бархатных креслах, с нетерпением ожидали третьего, в то время, когда отец Полада въедет на сцену прямо на лошади, наблюдали, как она поведет себя под своим великим седоком.

Узеир Гаджибеков писал отечественную известную оперу «Кёр-оглы», рассчитывая на неповторимые певческие возможности Бюль-Бюля: верхние ноты его были безграничными. Он имел возможность вольно брать до-диез, тогда как большая часть теноров «спотыкаются» на несложном до. В то время, когда Бюль-Бюль прекратил петь в данной опере, партия Кёр-оглы по тесситуре была под силу только молодому тогда Люфтияру Иманову. Помимо этого, у него также было знание отечественного национального пения.

А позже опера осталась без храбреца — на данный момент петь Кёр-оглы некому: нет ни голоса со свободными верхами, ни того, прошлого знания ашуге кого пения. Осилить эту партию сейчас не имеет возможности никто.

В свое время Рамазан Гамзатович Халилов сказал мне, что возможно было бы переделать партию Кёр-оглы для баритона, ссылаясь на то, что первоначально Узеир Гаджибеков задумывал написать ее конкретно для этого мужественного голоса. Но где отыскать в бумагах композитора подтверждение этому? И позже — в случае, если транспонировать партию главного храбреца, тогда нужно будет переделывать всю оперу. Куда спускать низкие голоса? Еще ниже?

Как же тогда обязан петь Гасан-хан, которого выполняет бас-баритон? Выдумка была нереализуемой…

Как-то доктор наук Бакинской консерватории Бюль-Бюль прослушал меня, и я задал вопрос его с опаской, с хитрецой: «Я случайно не тенор?» Маэстро ответил: «Нет, бала (мальчик), ты — настоящий баритон». По какой причине я задал конкретно таковой вопрос? А по причине того, что в консерватории шутили, что отечественный великий певец обожает басов и баритонов переучивать в теноров. Само собой разумеется, это было не так: легко Бюль-Бюль больше обожал трудиться с тенорами. Не смотря на то, что в отечественном театре оперы и балета ведущие партии продолжительно пел ученик Бюль-Бюля Сергей Неведов, что пришел к нему лирическим баритоном, а ушел тенором…

Многие зарубежные оперные певцы (к примеру, Херля, Корбени), приезжавшие в Баку, слышавшие Бюль-Бюля, посещавшие его дом, восхищались умением этого великого мастера обладать голосом и были поражены его немыслимым диапазоном.

Еще один незаменимый — Рашид Бейбутов! Конкретно так, с восклицанием. Человек незаурядный, личность во всем. Его голос не отличался силой, но был поразительно красив. Тогда еще не знали, что такое петь в микрофон — все пели «живьем». Бейбутова было слышно до последней ноты, до последнего нюанса во всех уголках зала.

Фильм с его участием — «Аршин мелок алан» — стал для меня откровением и по причине того, что в том месте игрался таковой красивый мужчина, и по причине того, что в том месте звучал таковой голос. Тогда я был еще через чур мелок, дабы самому помышлять о пении, но затем фильма, без сомнений, в моем подсознании окончательно запечатлелось мастерство Бейбутова. И кто знает, может, тогда же у меня и зародилось желание петь?..

Поведаю случай, о котором ни Рашид Меджидович, ни его семья не знали. Я тогда еще получал образование школе. Мой дядя Хабиб (супруг моей тетушки Гамар по линии деда) внезапно стал ко мне приглядываться. Дядя трудился на киностудии, где в то время снимался фильм «Любимая песня» («Бахтияр») с участием Рашида Бейбутова. Режиссер, по всей видимости, попросил отыскать мальчика, что был бы знаком с музыкой и смог сыграть Рашида в юные годы. Дядя Хабиб сделал вывод, что я подхожу.

— Ты имел возможность под пение открывать рот?

— Не знаю, не пробовал.

— Но ты же поешь в школьном хоре?

— Пою, а не рот открываю.

— Ничего, возможно и это попытаться, — завершил разговор дядя Хабиб.

Я, конечно же, был рад, что буду сниматься в кино. Но мой строгий дядя Джамал был категорически против:

— Никаких кино! Он и без того в школе ленится! Не дай Всевышний, станет известным, тогда по большому счету не будет ничего делать, лишь в кино сниматься и мнить!..

Близко мы познакомились с Бейбутовым на Декаде искусства и культуры Азербайджана в Москве весной 1963 года. А до этого виделись с ним в Баку только на правительственных концертах — меня тогда уже приглашали на подобные мероприятия. Потом мы неоднократно выяснялись с Бейбутовым за границей на гастролях, и я постоянно чувствовал его заботу:

— Муслимчик, я тебе помещение хорошую приготовил. Вот, сижу, держу, дабы никто второй не занял. Наблюдай, какая яркая и рядом со мной.

Помещение и в самом деле появилась хорошая.

Мне хотелось, дабы в отечественных отношениях был ровный тон. Я не претендовал на его любовь, но ощущал, что он мне симпатизирует, и ни при каких обстоятельствах не давал предлога, дабы он обиделся на меня: к старости люди довольно часто начинают обижаться по мелочам. В то время, когда был его последний, прижизненный, юбилей, я отправил ему весточку. Позднее, в ходе встречи за кулисами на следующем правительственном концерте, Рашид Меджидович сообщил: «Муслимчик, благодарю тебя, я взял твою весточку».

Пел он продолжительно. И потому продолжительно, что пел верно: Бейбутов знал собственные возможности, соответственно строил репертуар. Постановка голоса у него была блестящая. К примеру, в музыкальном фильме «Любимая песня» он пел арию Рудольфа из «Богемы» Пуччини, где верхнее до — крайняя теноровая нота. Бейбутов забрал ее легко…

Сравнительно не так давно я получил от семьи Бейбутовых дорогой презент — восстановленный фильм «Аршин мелок алан» и тот самый фильм «Любимая песня», в чем-то похожий на «Музыкальную историю» с Лемешевым. Грешным делом поразмыслил: «на данный момент, возможно, услышу не то пение, что меня в юные годы потрясло. Так как теперь-то я уже знаю, как нужно петь, сам певец».

Я прослушал заново и не разочаровался — Бейбутов был Бейбутовым.

Он относился ко мне по-отечески. Журил за то, что я курю, разрешаю себе выпить, рекомендовал мне не использовать через чур охлажденных напитков.

Вообще-то организм у меня достаточно необычный. Кто-то из певцов, в то время, когда простуживается, выпивает горячее молоко, а я мороженое глотаю. В случае, если у меня ангина либо трахеит до утраты голоса, то я не кутаюсь в шарф. Раскрикиваю глотку и пою будто бы ничего не случилось. Из бронхов все отходит. Кстати, бронхи у меня не сильный и подвержены простуде, а я обожаю мороженое: ем его довольно часто и помногу. И выпиваю все со льдом. Певцы в экстренных случаях прибегают к адреналину, дабы сосуды на связках сжать. Мне же адреналин влили всего один раз.

Нужно было выручать правительственный концерт в Кремлевском Дворце съездов по случаю дня Конституции. Съехались артисты со всех республик. Композитор Кара Караев написал вокально-симфоническое полотно, где для меня было соло 60 секунд на три. Если бы я не вышел на сцену, Азербайджан выпал бы из программы. Позвали

доктора из Громадного театра. Влили адреналин, связки стали уже, зрачки шире. Я вышел на сцену…

Но тогдашнее мое состояние мне не пришлось по нраву. И я начал пользоваться своим средством: в случае, если что-то случалось с горлом, съедал хорошую порцию мороженого. Это выяснилось получше адреналина: хватало на час, в то время как с ним достаточно минут на двадцать.

Вспоминается такая сценка. Меня угораздило заболеть перед правительственным концертом в Баку. У нас в Азербайджане каждый год вручали флаги передовикам производства. И вот по поводу очередного вручения пожаловал большой гость из Москвы. А без меня тогда ни один правительственный концерт не проходил. Да и не желал я подводить Гейдара Алиевича Алиева, в то время отечественного первого секретаря, — он в любой момент отлично ко мне относился.

Нужно было петь не смотря ни на что, и я ударил по мороженому. Стою за кулисами. Пять мин. до выхода, а я уплетаю собственный мороженое. Подходит Рашид Бейбутов, наблюдает на меня и глазам не верит, не имеет возможности осознать, в чем дело.

— Ты что, издеваешься нужно мной? — Он сделал вывод, что это я специально, что я его разыгрываю.

Я ему растолковал. Он покачал головой:

— Ты, само собой разумеется, чертенок. Что за организм у тебя? И что за поведение? Я для того чтобы еще не видел…

Слава Бейбутова была всеобщей: фильм «Аршин мелок алан» в свое время обошел всю страну, были и другие фильмы, были лучшие концертные площадки, радио, телевидение, бессчётные пластинки… Но лучшей песней Бейбутова стала его дочь — красивая женщина Рашида, которая замечательно поет и вместе с мужем Кямилем и матерью Джейран-ханум осторожно хранит память о великом певце. Семья Бейбутова воссоздает его голос в записях, в фильмах, а значит, и в душах его почитателей…

Я кроме этого внес собственную скромную лепту в то, дабы имя великого Бейбутова раздалось опять и опять. Благодаря помощи моего брата Кемала, что выделил сто тысяч американских долларов, мы совершили три года назад в Москве, в концертном зале «Российская Федерация» громадной вечер памяти Рашида Бейбутова. На приглашение выступить отозвались лучшие отечественные певцы. Концерт оказался по-настоящему звездным…

Привелось мне быть привычным и с другими гигантами отечественного искусства. В 1985 году на сцене Громадного театра состоялся воистину исторический спектакль «Евгений Онегин»: в роли Гремина выступал Марк Осипович Рейзен, отмечая собственный 90-летие. Отработав на сцене на славу, он вечером в собственной квартире в известном всей театральной Москве доме на улице Неждановой (сейчас Брюсов переулок) устроил юбилейный прием, на что были приглашены Тамара Милашкина, Владимир Атлантов, мы с Тамарой Синявской… Среди других гостей Рейзена — Иван Семенович Козловский и ветшайший баритон прославленной сцены Пантелеймон Маркович Норцов. Гиганты! Все как один! Великое трио!

Мы с Володей, как люди, «разрешающие себе», стеснялись — не выпивали вовсе, опасались увлечься и осрамиться перед старейшинами. Да и для чего стариков тревожить — пускай себе сидят тихо.

А старички в отличие от нас с наслаждением попивали себе винцо. Иван Семенович раскраснелся, то и дело вскакивал, что-то сказал. А Марк Осипович этак ему попросту: «Да будет тебе, Ванька… Выпил и помолчи, старших послушай. Вы с Пантюшей еще юнцы» («юнцам» было по 85 лет). Козловский помой-му слушался; сядет, но снова быстро встанет и снова что-то говорит. Все его культурно слушали — не считая хозяина, что на пять лет был старше собственного известного гостя и был в праве делать ему замечания…

Я вышел покурить. Ко мне подошел Козловский, постарался изобразить на лице обиду. Сказал нараспев, но, как в любой момент, в то время, когда не на сцене, негромко:

— Как вы меня подвели, юный человек…

Я опоздал культурно отреагировать на неожиданное, необычное заявление великого артиста — мгновенно все отыскал в памяти и смутился. Нет, это не было странностью маэстро. Годом раньше он внес предложение мне сделать с ним запись на данный момент уже не помню совершенно верно какой оперы. Сообщил он тогда об этом не весьма определенно, а просто: «Не желаете ли?..»

Давал слово отправить клавир. Я просмотрел клавир, а позже начал ждать: может, кто-то позвонит и сообщит о записи. Но звонков не было, а звонить самому, напоминать мне было некомфортно. Я сделал вывод, что Козловский забыл.

Нет, Иван Семенович не забыл — такие люди ценят слово: давал слово, значит, делай. Некогда, нет охоты либо не подходит роль — откажись сходу. Мне стыдно вспоминать об этом.

Но он был выше обиды. Я запомнил его великодушный жест:

— Прощаю… А все-таки мы еще запишем!

К сожалению, опоздали этого сделать, в силу того, что скоро не стало главного храбреца…

Посидели мы для вежливости часок-второй и откланялись. На следующий сутки Тамара говорит:

— Позвони, нужно бы проведать стариков, как они
по окончании вчерашнего, нагрузка все-таки.

Звоню:

— Как вы в том месте, Марк Осипович?
А он своим медным басом:

— А, Муслим!.. У нас все отлично… А вы, молодежь, день назад необычно вели себя: ничего не ели, не выпивали, ушли рано. А мы, старики, кутили до утра. Винца выпили. Отлично!

В самые последние собственные годы Марк Осипович ежедневно выходил с женой на прогулку. Проходили они и мимо отечественного дома. В случае, если мы слышали, как пробивается через стекла зычный голосище, кидались с Тамарой к окну: на следующий день с женой на променаде. Идет, идет — внезапно остановится и что-то начинает супруге обосновывать. Да так быстро, так упорно, во целый собственный набатный глас.

Всегда, провожая взором эту милую парочку, как будто бы из другого, прошлого и какого-либо степенного, обстоятельного века, мы думали: «Вот совершенство и чудо природы, стихийное явление! Сто лет в обед, а ведь на собственных ногах. И всю ночь гуляет под вино. И переживает, как мальчишка. И имеется о чем и в девяносто лет поболтать с женой, что-то горячо обсуждать…»

Последнюю собственную пластинку Рейзен записал в возрасте, о котором сказать-то… Легко дыхание заходится!

Из-за собственной невнимательности я часто попадал и попадаю впросак. На меня иногда обижаются: я могу не определить человека, поздороваться механически, в силу того, что сейчас у меня в голове что-то собственный. Другими словами я пребываю в отстраненном состоянии. Само собой разумеется, это нехорошая черта, но я таковой…

Поэтому вспоминается одна история. Банкет по случаю второго приезда театра «Ла Гор» в Москву (это было в первой половине 70-ых годов двадцатого века). На него пригласили и нас с Володей Атлантовым. Стоим со собственными тарелочками в сторонке, говорим, обмениваемся репликами со привычными. Подходит к нам пожилой мужик, седой, маленького роста. И начинает сказать мне такие комплименты… Я культурно радуюсь, благодарю…

Он откланялся и ушел. А Володя задал вопрос укоризненно:

— Что же ты не сообщил и ему комплимента в ответ? Тебе что, Лемешев не нравится?

— Как — Лемешев?! Не может быть! Я же его запомнил молодым по фильму «Музыкальная история» и считаю до сих пор лучшим русским тенором.

— Лемешев… Действительно Сергей Яковлевич…

Я бочком-бочком начал протискиваться через нарядную толпу. Отыскал Лемешева и смущаясь начал:

— Сергей Яковлевич, простите, я так растерялся, в то время, когда вы подошли к нам… Таковой великий артист!.. — Тут уж я выдал ему все комплименты, которых он заслужи
вал…

С того времени у нас установились утепленные отношения. Время от времени мы с Тамарой с ним виделись, чаще перезванивались. И не могли не ощутить доброту и теплоту этого милого, узкого, дружественного человека…

Тамара Синявская-Ольга в свое время пела с Лемешевым-Ленским в его прощальном «Евгении Онегине». Старалась петь негромко, чутко-чутко. Позже Лемешев, все осознавая, благодарил ее:

— Вы меня, Тамарочка, не заглушали. Благодарю.
В то время, когда мы с Тамарой поженились, но жить нам было

еще негде, мы звонили Сергею Яковлевичу из гостиницы «Российская Федерация». в один раз, завершив разговор, я передал трубку Тамаре. Лемешев задал вопрос с большим удивлением:

— А по какой причине это вы, приятели, звоните из одного места?
Тамара растолковала. Лемешев честно порадовался за нас, поздравил.

Утепленные отношения были у нас и с Аркадием Исааковичем Райкиным. Он кроме того желал приехать к нам к себе, дабы взглянуть редкие еще тогда у нас записи любимого им комика Бенни Хилла. Как-то под Новый год мы решили сделать Райкину маленькой презент. Я позвонил Аркадию Исааковичу и сообщил: «на данный момент к вам подъедет мой шофер. Обратите на него внимание. Возможно, вам понадобится это наблюдение для какого-нибудь вашего персонажа».

В то время водителем у меня трудился Азиз, азербайджанец. Был он очень колоритный тип и по-русски сказал с весьма забавным выговором.

Азиз уехал. Внезапно вижу, что он весьма скоро возвратился. Звоню Райкину:

— Аркадий Исаакович, а по какой причине шофер возвратился так скоро? По какой причине вы его не задержали?

— Он, когда меня увидал, заявил, что ему нужно безотлагательно уезжать. Я внес предложение остаться, чаю попить, а он собственный: «Нет, нет, я обязан ехать».

Это ласковое слово «ла скала» 13 глава

#НАШЕТВLIVE — LaScala

Интересные записи: