Но женщина так же, как и прежде держалась за ручку – и поворачивать ее не думала; спустя мгновение она опять немного открыла дверь, крайне осторожно и беззвучно, и прильнула к щели. Лидия ускорила ход; вопреки ожиданиям Анны, она не развернулась и не устремилась за А-Су, дабы переговорить с ним наедине. Анна немного открыла дверь чуть шире. Может, вдова след запутывает? Так как разве не для этого она ушла так неожиданно – дабы потолковать один на один с человеком, которого очевидно определила? Но А-Су скоро завернул за угол на набережной Гибсона и провалился сквозь землю, а Лидия Уэллс фактически в тот же миг перешагнула через канаву сбоку от дороги и встала по ступеням… Анна сощурилась… что же это за заведение? Двухэтажное строение, сходу за «Скобяными товарами Тайгрина». Может, таверна какая-нибудь? На крыльце очевидно кто-то стоял: Лидия семь дней замешкалась на мгновение, обменялась несколькими словами, а после этого открыла дверь и провалилась сквозь землю в; но, перед тем как дверь захлопнулась, Анна рассмотрела проблеск бледно-светло синий краски – и определила строение. Итак, Лидия Уэллс причиняет светский визит. Но кому? Анна изумленно покачала головой. Что ж, кто бы это ни был, это в любом случае не обыкновенный старатель. Это точно человек влиятельный, раз живёт в отеле «Резиденция».
Сатурн в Весах
Глава, в которой Харальд Нильссен нарушает контракт; открыта Священная книга; Коуэлл Девлин поставлен в тупик, а Джордж Шепард измышляет замысел.
на следующий день Нильссен, как в большинстве случаев в четыре часа пополудни, только что заварил и настоял чаю и уже садился за стол с тарелкой обсахаренного печенья и книгой, как его безотлагательно позвали однопенсовым письмом. Письмо было от Джорджа Шепарда, с пометкой «безотлагательно», не смотря на то, что обстоятельство глава колонии не указал. Точно дело касалось какой-нибудь пустячной подробности, раздраженно поразмыслил Нильссен: какой-нибудь камешек в основании будущей колонии, капля кофе на чертеже строения. Набравшись воздуха, он накрыл чайник стеганым чехлом, переоделся из свитера в пиджак и взялся за трость. Что за моветон – докучать человеку воскресным вечером! Да он же шесть дней из семи трудится не покладая рук. Уж один-то сутки отдыха он заслужил без того, дабы Джордж Шепард надоедал ему с расписками, зарплатными ведомостями либо расценками на утиль. Недорогая почта усугубляла оскорбление: Шепард не потрудится кроме того пройти пять маленьких кварталов от милицейского управления до набережной Гибсона; вместо того он требует, дабы Нильссен явился к нему, совершенно верно подчинённый к сеньору! Очень раздосадованный, Нильссен закрыл за собою дверь конторы и зашагал по Ревелл-стрит: шляпа перемещена набок, фалды развеваются по ветру.
В милицейском управлении гостя встретила госпожа Джордж. Она с разнесчастным видом совершила Нильссена в гостиную, тут же обратилась в бегство, опоздал тот сказать ни единой любезности, и захлопнула за собою дверь так быстро, что ситцевые стенки дрогнули и заходили ходуном, и Нильссену на миг померещилось, словно бы он на море.
Глава колонии восседал во главе стола и споро расправлялся с холодным обедом, складывающимся из мясного студня, разнообразных пудингов однородной плотного хлеба и густоты какого-либо чёрного крупнозернистого сорта. Шепард выпрямился, отложил вилку, но стула Нильссену не внес предложение.
– Итак, – промолвил Шепард, в то время, когда дверь закрылась и он проглотил собственный кусок, – вы все-таки разболтали о отечественном соглашении; вы нарушили слово. Кому вы проговорились?
– Чего? – не осознал Нильссен.
Шепард повторил вопрос; Нильссен, помолчав, опять выразил удивление, на этот раз чуть повысив тон.
Шепард холодно взирал на него:
– Не лгите мне, господин Нильссен. на следующий день утром Алистер Лодербек разместит в «Таймс» письмо и разнесет в прах и пух мою репутацию. Он утверждает, словно бы некая часть от суммы, найденной в хижине Кросби Уэллса, была инвестирована в постройку хокитикской колонии. Не знаю, откуда у него эти сведения, но весьма желаю определить. на данный момент же.
Нильссен замялся. Как так вышло, что Алистеру Лодербеку известно о его комиссионном вознаграждении? Должно быть, кто-то из участников совета в «Короне» не сдержал клятвы! Может, Балфур? Балфур и Лодербек, они ж приятели не разлей вода, а никого другого рядом с Лодербеком Нильссен ни при каких обстоятельствах и не видел. Но для чего бы Балфуру предавать его? Нильссен в жизни не хотел ему зла. А не Левенталь ли? Также возможно – раз письмо напечатают на страницах газеты. Но Нильссену не верилось, что Левенталь способен нарушить слово, – равно как и Балфур. Он замечал, как Шепард подцепил вилкой кусок студня, мясного фарша и маринованный огурчик, и невесть по какой причине (так как Нильссен еще не успел проголодаться) у него прямо слюнки потекли.
– Кому вы поведали? – настаивал Шепард. – И будьте так хороши принять к сведению, что в эту самую 60 секунд терпение мое на исходе; повторять собственный вопрос я не стану. – Он положил в рот все то, что подцепил вилкой, вилку медлено извлек и принялся жевать.
Нильссен не знал, что и ответить. Честно говоря, поведал он все как на духу не одному человеку, а двенадцати: Уолтеру Мади плюс еще одиннадцати собравшимся на совет в курительной помещении «Короны». Но имел возможность ли он рассказать о том, что растрепал секрет Шепарда целой дюжине? Не лучше ли притвориться, что он никому и ничего не сказал? Но ж светло как сутки, что кому-то он таки проболтался, раз Лодербек все знает! Мысли путались у него в голове.
– В толк забрать не могу, как так вышло, – в отчаянии пролепетал он. – По большому счету ничего не осознаю.
Шепард деловито набирал на вилку очередную порцию.
– Вы сами ходили к Лодербеку? – узнал он, не сводя глаз с тарелки. – Либо вы пошли к кому-то еще, а он уж, в собственный черед, к Лодербеку?
– Я с Лодербеком за всю собственную жизнь пятью словами не перемолвился! – с жарким возмущением заверил Нильссен.
– Тогда кто ж? – Шепард вскинул глаза, балансируя в руке столовыми устройствами.
Нильссен молчал. На лбу его выступила испарина.
– Вы, как вижу, старательскую честь бережёте, – неодобрительно промолвил Шепард. – Ну что ж, хоть кому-то вы преданы, господин Нильссен.
Он снова принялся за ужин и молчал, как показалось Нильссену, целую вечность. Одет был Шепард в тёмный воскресный костюм; фалды он свесил по обе стороны стула, дабы ненароком не смять за едой. Штаны с завышенной талией и жилет без воротника имели неодобрительно-похоронный вид; широкий галстук какое количество-то устарел – чуть снисходительно отметил Нильссен (так как его личный галстук, узкий, вольно завязанный, в полной мере соответствовал моде дня) – и как будто бы бы еще более подчеркивал исполненный укоризны вид тюремщика. Кроме того холодный ужин простотой собственной являл умеренную сдержанность. Сам Нильссен отужинал половиной вареной курицы с пюре из репы с маслом и обильно политой белым соусом, в придачу он выпил полкувшина весьма хорошего вина.
Где-то в доме часы пробили пятнадцать минут. За зыбкими стенками из помещения в помещение неслышно бродила госпожа Джордж. Шепард полностью сосредоточился на еде. Нильссен ожидал, пока Шепард не подберет с тарелки последнюю крошку, в надежде, что по завершении трапезы глава колонии наконец-то заговорит. В то время, когда же стало ясно, что надежда тщетна, Нильссен чуть слышно вымолвил:
– Ну так что же вы планируете предпринять?
– Первое, что я сделаю, – отвечал Шепард, промокнув губы столовой салфеткой, – это отстраню вас от всех обязанностей, которые связаны с постройкой колонии. Я не нуждаюсь в одолжениях человека, что нарушает слово.
– Но мой вклад мне вернут? – воззвал Нильссен.
– Отнюдь, – покачал головой Шепард. И бросил салфетку на тарелку. – Наоборот, я нахожу вас запрос в высшей степени необоснованным, учитывая, что работы уже идут полным ходом.
Нильссен беззвучно пошевелил губами.
– Ясно, – наконец выговорил он.
– Вы отказываетесь нарушить старательский кодекс чести.
– Отказываюсь.
– Поразительно.
– Прошу меня забыть обиду.
Шепард, разом оживившись, отодвинул тарелку.
– Письмо мистера Лодербека будет размещено в завтрашнем номере «Таймс»; мне отправили сигнальный экземпляр.
Лишь тут Нильссен увидел, что на столе рядом с тарелкой лежит вскрытое письмо. Он шагнул вперед, протянул руку:
– Возможно?..
Как будто бы не подмечая, Шепард продолжал, легко повышая голос:
– В письме вы по имени не упомянуты. Вам должно выяснить, что в наше время же вечером я лично напишу издателю, чтобы исправить это упущение. Мой ответ будет напечатан сходу под публикацией Лодербека в качестве официального разъяснения.
– Возможно мне прочесть? – опять попытал счастья Нильссен.
– Вы сможете прочесть его на следующий день в газете, равно как и любой обитатель Уэстленда, – заверил Шепард, зловеще подчеркивая эту фразу.
– Отлично же, – кивнул Нильссен, отдергивая руку. – Я вас осознал.
– В случае, если, само собой разумеется, вы не желаете мне чего-нибудь сообщить, – выдержав паузу, сказал Шепард.
– Да, – с тошнотворной обреченностью проговорил Нильссен.
– Да?
– Да, я вправду желаю вам кое-что сообщить.
Бедняга Харальд Нильссен! Он-то пологал, что снова завоюет доверие тюремщика, согрешив вторично, как словно бы при помощи второго предательства возможно отменить первое! Когда-то он в панике уступил – Нильссен терял волю при одной мысли о том, что люди прекратят его уважать. Он и поразмыслить опасался о том, что его невзлюбят, в силу того, что на самом-то деле полагал, словно бы приводить к неприязни и быть человеком неприятным – это одно да и то же. Самозащиты для Нильссен наряжался по последней моде, изъяснялся напыщенно и претендовал на роль главного храбреца в любой истории; рассчитанный на публику образ он возводил, как заслон, около собственной личности, в силу того, что отлично знал, как его личность уязвима.
– Я вас слушаю, – напомнил Шепард.
– Это все… – Нильссен лихорадочно пораскинул умом. – Это все госпожа Уэллс.
– Вот как, – отозвался Шепард. – При чем тут она?
– Она была любовницей Лодербека.
Шепард изогнул брови:
– Алистер Лодербек наставлял рога Кросби Уэллсу?
Нильссен задумался.
– Да, возможно, так. Ну другими словами, само собой разумеется, в зависимости от того, в то время, когда конкретно Кросби и Лидия поженились.
– Продолжайте, – кивнул Шепард.
– Дело в том… дело в том, что… его вымогали… ну, Лодербека другими словами… и Кросби Уэллс забрал откупные. Это и имеется состояние, отысканное у него в хижине, вот.
– А как конкретно его вымогали? И вы-то как об этом определили?
Нильссен замялся. В лице тюремщика отразилось жадное нетерпение, особенного доверия не внушающее.
– Как вы об этом определили? – настаивал Шепард.
– Мне поведали.
– Кто?
– Господин Стейнз, – ляпнул Нильссен, остановив выбор на человеке, которому повредил бы меньше других, по крайней мере в ближайшее время.
– Так Стейнз – это он и имеется шантажист?
– Не знаю, – на миг смешался Нильссен. – Ну другими словами да, возможно.
– Вы за него либо против него?
– Я… я не знаю.
Шепард досадливо поморщился.
– Тогда что вы против него имеете? – узнал он. – Уж правильно, вы не просто так сомневаетесь, на чьей вы стороне.
– Нашлась дарственная, – с несчастным видом пролепетал Нильссен. – В зольном коробке в доме Кросби Уэллса – легко обгоревшая, как словно бы ее пробовали стереть с лица земли. Ее капеллан отыскал. В то время, когда ездил в хижину забрать тело, через день после смерти Кросби. Вам он про нее не сообщил, легко себе забрал. Врачу Гиллису также – ни слова.
Шепард и бровью не повел.
– И что же за дарственная такая?
Нильссен кратко пересказал содержание документа. Все это время он не сводил глаз с некой точки в трех футах слева от лица тюремщика и необычно щурился – в груди его пузырем вздувалось давило и отчаяние на ребра. Он-то сохранял надежду заверить начальника колонии в собственной преданности, выдав эту тайну, а сейчас внезапно осознал, что только подтвердил никчёмность и собственную лживость. И но ж, несмотря на все собственные невзгоды, он испытал ужасное облегчение, упомянув о заговорщиках из «Короны» вслух. Ему казалось, с плеч его падает тяжёлое бремя, сменяясь пугающе-невесомой легкостью. Он искоса посмотрел на тут и тюремщика же снова отвернулся.
– Значит, тут Девлин руку приложил? – уточнил Шепард. – Вы поведали Девлину об этом капиталовложении, а он донес Лодербеку?
– Да, – кивнул Нильссен. – Правильно. – (Да что он за жалкий человечишка – обвиняет священника! Но, в финише-то финишей, это не столько неправда, сколько полуправда… и лучше обвинить одного, чем всех двенадцатерых.) – Ну другими словами, – добавил он, – мне думается, что он проболтался Лодербеку. Я не знаю. Я по большому счету ни о чем с Лодербеком не сказал – я ж растолковал вам.
– Выходит, Девлин трудится на Лодербека, – подвел результат Шепард.
– Не сообщу точно, – отозвался Нильссен. – Я ничего об этом не знаю.
Шепард кивнул.
– Что ж, господин Нильссен, – промолвил он, поднимаясь от стола, – думаю, на том отечественная беседа закончена.
Итак, его прогоняют? Нильссен запаниковал еще посильнее.
– А по поводу дарственной… – промолвил он. – Легко видите ли… если вы планируете переговорить о ней с преподобным…
– Полагаю, что переговорю, да.
– А вы… не могли бы не упоминать моего имени? – попросил Нильссен с самым что ни на имеется разнесчастным видом. – Вот что: я вам поведаю, где он ее прячет, ну дарственную, и вы сами ее сумеете найти, а я как словно бы кроме того и ни при чем. Согласны?
Шепард сверлил его бессердечным взором:
– И где же он ее прячет?
– Не сообщу, пока не дадите обещание, – отозвался Нильссен.
– Хорошо, – пожал плечами Шепард.
– Вы даете слово?
– Клянусь честью, что не назову вашего имени капеллану колонии! – рявкнул Шепард. – Где он ее прячет?
– В собственной Библии, – удрученно сказал Нильссен. – В собственной Библии, между Новым и Ветхим Заветом.
* * *
С того времени как постройка колонии отправилась полным ходом, Коуэлл Девлин и Джордж Шепард практически не виделись, вот разве что по вечерам, в то время, когда Шепард возвращался со строительной площадки в Сивью и принимался за письма и счёта. Девлин обнаружил, что в отсутствие Шепарда воздух во временном милицейском управлении заметно улучшается; с главой колонии он так и не сошелся ближе. Если бы священника заставили дать оценку характеру Шепарда, он, возможно, выдержав продолжительную паузу, признал бы, что твёрдая непреклонность Шепарда внушает ему жалость; что его печалит явное недовольство, с каким Шепард принимает окружающий мир; помолчав еще какое-то время, Девлин, возможно, сказал бы, что хочет Шепарду лишь хороша, но не верит, что их взаимоотношения, каковые на настоящий момент носят строго опытный темперамент и особенной теплотой не отличаются, разовьются потом.
Но было воскресенье, и строительные работы на террасе приостановились до на следующий день. Шепард совершил утро в церкви, а вторую половину дня – в собственном кабинете в милицейском управлении, откуда Харальд Нильссен на данный момент отбывал очень быстро. Девлин, сравнительно не так давно возвратившийся из каньерского лагеря, во временном строении колонии просматривал преступникам проповедь о необходимости молиться по памяти. Он забрал с собою собственную потрепанную Библию – он постоянно носил ее при себе, – не смотря на то, что, учитывая содержание сегодняшней проповеди, заглядывать в книгу капеллану было незачем. В то время, когда в колонию вошел Шепард, Библия лежала закрытой на табуретке рядом с Девлином.
Шепард дождался, дабы беседы стихли, – его внушительное присутствие в помещении этому скоро поспособствовало. Девлин вопрошающе обернулся к нему.
– Хороший вечер, ваше преподобие. Будьте хороши, одолжите мне вашу Библию.
– Мою Библию? – нахмурился Девлин.
– Если не возражаете.
Капеллан накрыл книгу ладонью.
– Может, вам несложнее поинтересоваться у меня, что бы вы уж в том месте ни искали, – промолвил он. – Без фальшивой скромности увижу, что Священное Писание я знаю хорошо.
– Никак не сомневаюсь; и но ж, мне в любой момент приятно самому полистать, – отозвался Шепард.
– Но у вас точно имеется собственная!
– Очевидно, – кивнул Шепард. – Но в данный час моя супруга на молитве, и мне не хотелось бы ее тревожить.
Девлин прикинул, не извлечь ли из книги похищенную дарственную, но обгорелый документ точно привлечет внимание тюремщика и приведёт к расспросам; да и в любом случае тут сплошь преступники, куда же ему запрятать бумагу?
– А что именно вам необходимо? – задал вопрос священник. – Какой-то стих либо аллюзия?..
– Для духовного лица вы больно нехотя Библией делитесь, – огрызнулся Шепард. – Да боже ж ты мой! Я ее лишь полистаю, и все! Либо вы мне откажете в таком пустяке?
И Девлину ничего не оставалось делать, как уступить книгу. Поблагодарив капеллана, Шепард унес книгу в собственные частные покои и закрыл дверь.
По иронии судьбы проповедь Девлина о чтении молитв по памяти идеально доходила к следующему получасу, потому что с ритуальной повторяемостью мысли его опять и опять возвращались к кабинету главы колонии, где тот, нужно думать, устроившись за рабочим столом, громадными белыми ручищами листал узкие страницы книги. Девлину и в голову не приходило, что Шепард может знать о дарственной, запрятанной между Заветами, потому что от природы не был странен и, в отличие от иных, не обнаружил наслаждения в том, дабы почитать себя одураченным и преданным. Он сохранял надежду, по мере того как текли нескончаемые 60 секунд, что Шепард ограничится чтением текстов более древних и что книга возвратится к обладателю, а обгоревший документ останется где был, незамеченным. Девлин превосходно знал, что жёсткая вера Шепарда – сильно выраженного догматично-левитского толка; потому разумно было высказать предположение, что он ограничится пролистыванием Пятикнижия либо Книгой Паралипоменон и Царствами. Второстепенных пророков он вряд ли жалует… а вот Евангелия – чтение классическое, тем более для воскресенья. К ним Шепард, вероятнее, обратится, каких бы уж веры ни придерживался, а при таких условиях точно найдёт запрятанный лист.
Наконец воскресная беседа закончилась, и Девлин, с замирающим сердцем, распрощался со собственными духовными чадами из осуждённых. Дежурный сержант кивнул ему на прощанье, сдерживая зевоту; Девлин вышел; в колонии воцарилась тишина. Он пересек внутренний двор, встал по ступеням на крыльцо домика, где жил глава колонии, и позвонил в звонок.
Изнутри донесся гулкий голос Шепарда, приглашая его войти; Девлин так и сделал: через задрапированную ситцем прихожую проследовал в кабинет хозяина. Дверь стояла открытой; Девлин еще с порога заметил, что его Библия лежит раскрытой на столе Шепарда, а обгоревший документ – сверху, на виду.
В одиннадцатый сутки октября 1865 года сумма в две тысячи фунтов должна быть передана МИСС АННЕ УЭДЕРЕЛЛ, уроженке Нового Южного Уэльса, МИСТЕРОМ ЭМЕРИ СТЕЙНЗОМ, уроженцем Нового Южного Уэльса, свидетелем чему выступает Господин КРОСБИ УЭЛЛС.
Шепард скрестил руки, ждя, дабы гость заговорил первым.
– Это я отыскал, – согласился Девлин. – Да лишь пользы от этого документа никакой.
– Ничего хорошего? – любезно уточнил Шепард. – А по какой причине вы так вычисляете?
– Документ недействителен, – растолковал Девлин. – Принципал не поставил собственную подпись. Потому бумага не имеет юридической силы.
Коуэлл Девлин, как все, кто упрямо не признает за собою никакой вины, терпеть не мог каяться в неточности перед кем-то еще. В случае, если его упрекали в плохом поступке, он смотрел снисходительно и преловко выкручивался.
– Вправду так, – дал согласие Шепард. – Юридической силы бумага не имеет.
– Ну другими словами, я желал сообщить, не носит необходимого характера, – чуть нахмурившись, поправился Девлин. – Это не юридически обязывающий соглашение.
Шепард не моргнул и глазом.
– А жалко, не правда ли?
– Это еще по какой причине?
– Если бы лишь Эмери Стейнз подписал бумагу, так добрая половина состояния, найденного в хижине Кросби Уэллса, отошла бы Анне Уэдерелл. Вот это был бы номер!
– Но состояние, отысканное в хижине отшельника, Эмери Стейнзу ни при каких обстоятельствах не принадлежало.
– Нет? – удивился Шепард. – Прошу прощения, но вы, наверное, уверены в этом куда больше меня.
Коуэлл Девлин превосходно знал, что золото, хранимое в хижине Кросби Уэллса, было некогда извлечено из четырех платьев, куда его зашила Лидия Уэллс; платья приобрела Анна Уэдерелл, а златокузнец А-Цю понемножку изъял песок из швов и позже переплавил; Стейнз же похитил слитки и в какой-то момент запрятал их в Уэллсовой хижине. Но ничего из этого священник открыть Шепарду не имел возможности. Вместо того он сообщил только:
– Нет никаких оснований думать, словно бы состояние принадлежало мистеру Стейнзу.
– Не считая разве того факта, что господин Стейнз провалился сквозь землю в сутки смерти мистера Уэллса, а господин Уэллс отнюдь не имел репутации человека состоятельного. – Шепард ткнул в бумагу указательным пальцем. – К нашему делу, преподобный, вот это очевидно имеет самое прямое отношение. Документ, по всей видимости, свидетельствует, что золото изначально было собственностью Стейнза и что Стейнз планировал отдать половину суммы – ровно половину! – самой обычной девушке легкого поведения. Я осмелюсь высказать предположение, что Кросби Уэллс, как свидетель Стейнза, по его просьбе хранил состояние у себя на момент смерти.
Такое предположение звучало в полной мере разумно. Быть может, Шепард прав по последнему пункту, поразмыслил про себя Девлин, не смотря на то, что по первому пункту ошибается. Вслух он сказал:
– Вы совсем справедливо увидели, что бумага конкретно касается отечественного дела; но ж, как я уже сказал, дарственная недействительна. Господин Стейнз не поставил собственную подпись.
– Я так осознаю, вы нашли документ в хижине Кросби Уэллса в тот самый сутки, в то время, когда забирали его прах.
– Конкретно так, – кивнул Девлин.
– Если вы так осторожно его хранили, – промолвил Шепард, – тогда рискну подчернуть, что вам приходило-таки в голову, как полезным он может оказаться. Для отдельных заинтересованных лиц. Для Анны Уэдерелл, к примеру. В силу данной бумаги она того и смотри делается самой богатой дамой по эту сторону Южных Альп!
– Не делается, – покачал головой Девлин. – Документ не завизирован.
– Но в случае, если его подписать… – предположил Шепард.
– Эмери Стейнз мертв, – напомнил Девлин.
– Да неужто? – отозвался Шепард. – Вот так так! И опять я не разделяю вашей уверенности.
Но запугать Коуэлла Девлина было непросто.
– Надежда на громадное достаток – вещь страшная, – промолвил он, скрестив руки на животе на священнический манер. – Это ни с чем не сравнимое искушение, потому, что соблазняют нас великими и великой властью возможностями, а не о том ли грезим мы все? В случае, если мисс Уэдерелл сказать об этом документе, она преисполнится фальшивых надежд. Она возмечтает о власти и возможностях; она уже не удовольствуется той судьбой, которую вела прежде. Этого я и опасался. Потому я решил сохранить документ в тайне, по крайней мере , пока Эмери Стейнз не отыщется или не подтвердится факт его смерти. В случае, если окажется, что он вправду мертв, я сотру с лица земли бумагу. Но если он жив, я отправлюсь к нему, предъявлю ему соглашение и спрошу, собирается ли он подписать его. Выбор останется за ним.
– А что, в случае, если Стейнза так и не отыщут? – узнал глава колонии. – Что тогда?
– Мое ответ посоветовано состраданием, господин Шепард, – твердо сказал Девлин. – Я серьезно опасался за участь мисс Уэдерелл , если эта дарственная станет достояние общественности либо попадет в чужие руки. Допустим, что мистера Стейнза так и не отыщут, – тогда ничьи надежды не будут уничтожены, никакой крови не прольется, веру никто не утратит. Я думаю, это уже большое счастье. Вам так не думается?
Бесцветные глаза Шепарда увлажнились: он напряженно думал.
– «Свидетелем чему выступает господин Кросби Уэллс», – пробормотал он.
– В любом случае, – добавил Девлин, – вряд ли кто-то дал бы такую огромную сумму девушке легкого поведения. Вероятнее, это шутка – либо какое-то мошенничество.
Шепард еле сдержал усмешку:
– Вы сомневаетесь в талантах данной особы?
– Вы меня неправильно осознали, – невозмутимо отозвался Девлин. – Я только желал заявить, что как-то еле верится , дабы мужик вдруг забрал да и вручил девушке легкого поведения две тысячи фунтов. В качестве подарка, я имею в виду, – к тому же так вот сходу.
Шепард быстро, с шумом, захлопнул Библию, зажав присвоенный документ между страницами. И протянул книгу законному обладателю, второй рукой уже берясь за перо, как будто бы разом потерял каждый интерес к этому делу.
– Благодарю за Библию, – поблагодарил он и кивком разрешил понять, что Девлин свободен идти. А после этого склонился над гроссбухом и принялся подсчитывать колонки цифр.
Девлин неуверенно потоптался на месте, сжимая Библию в руке. Обгоревший документ торчал с одного края, дробя «профиль» книги на две неравные части.
– Но вам-то как думается? – выговорил он наконец. – Что вы о ней думаете?
Шепард, будто бы ничего не случилось, писал :
– О чем вы?
– О расписке!
– Полагаю, что вы правы: это точно шутка либо какое-то мошенничество, – отозвался Шепард.
Пальцем он отметил необходимое место на странице гроссбуха и, потянувшись к чернильнице, обмакнул в нее перо.
– О, – кивнул Девлин. – Да.
– Как вы правильно увидели, дарственная недействительна, – непринужденно обронил Шепард, осторожно постукивая кончиком пера по краю чернильницы.
– Да.
– Свидетель со всей очевидностью мертв, и, вероятнее, то же возможно сообщить и о принципале.
– Да.
– Но если вы желаете ответа из первых уст, тогда вам, пожалуй, стоит посмотреть в наше время вечером в «Успех путника» совместно со всеми другими безбожниками.
– Дабы переговорить с мистером Стейнзом?
– Дабы переговорить с Анной, – исправил тюремщик выделено неодобрительно. – А сейчас, прошу меня забыть обиду, ваше преподобие, у меня много работы.
По окончании того как за Девлином закрылась дверь, Шепард отложил перо, подошел к книжному шкафу, вытащил папку, из нее извлек лист бумаги – единственный экземпляр договора, осуждённого им 20 дней назад с Харальдом Нильссеном, по условиям которого комиссионер давал слово никому не информировать о собственном капиталовложении в размере четырехсот фунтов. Шепард чиркнул по стенке комода спичкой и поднес ее к странице, удерживая его на весу за уголок и наклоняя так и этак, пока документ не охватило пламя, уничтожая подписи. В то время, когда пламя подобрался к самым пальцам, Шепард кинул бумагу на пол, дождался, дабы она рассыпалась серой пылью, и носком сапога расшвырял пепел. А после этого опять сел за стол, дотянулся из-под гроссбуха чистый лист бумаги, взялся за перо, обмакнул кончик в чернила. И неспешно, уверенным почерком вывел:
ДАР ОТ ЧИСТОГО СЕРДЦА. –
Письмо редактору «Уэст-Кост таймс»
18 февраля 1866 г.
Господин!
Вот мой ответ мистеру АЛИСТЕРУ ЛОДЕРБЕКУ, члену Совета парламента и члену провинции, бросающему тень на нижеподписавшегося и, следовательно, на всех его сподвижников, включая Уэстлендский комитет по общественным работам, муниципальный совет, комиссариат, исполком Хокитики и т. д.
Я считаю своим долгом исправить неточности мистера Лодербека, погрешившего против истины, морали и приличий.
Вправду, постройке будущей колонии Хокитики много поспособствовало пожертвование от обитателя Уэстленда, мистера Харальда Нильссена, обладателя компании «Нильссен и К°»: он бесплатно передал муниципалитету финансовую сумму в размере около четырехсот фунтов, с указанием применять ее на публичное благо. Означенная сумма есть комиссионным вознаграждением, взятым им за честно выполненную работу. Как подтверждает сам господин Лодербек, ее составил процент от имущества, найденного в жилище мистера Кросби Уэллса, на законных основаниях причитавшийся мистеру Нильссену, комиссионеру, в качестве оплаты одолжений, подобающим образом предоставленных. Мистеру Лодербеку направляться отыскать в памяти, что «пожертвование» в юридическом смысле отличается от «инвестиции» тем, что пожертвование не влечет за собою обязательств того типа, каковые существуют в отношениях между кредиторами и должниками; говоря несложным языком, возмещать пожертвовование необходимости нет. Исходя из того, что безвозмездная помощь мистера Нильссена есть благотворительным поступком, выполненным самого добропорядочного бескорыстия, господин Лодербек кроме этого не имеет возможности не принять, что предписаний и никаких законов нарушено не было.
Я свято верю, что самым долговечным и убедительным свидетельством прогресса цивилизации есть строительство публичных зданий, и с глубоким удовлетворением отмечаю, что будущая хокитикская колония во всех отношениях отвечает этому определению. В случае, если же эти разъяснения кажутся слишком мало прозрачными на вкус мистера Лодербека, я любезно приглашаю его сказать избирателям то, что он до сих пор удачно скрывал: что он некогда пребывал в интимной связи с госпожа Лидией Уэллс, вдовой Кросби. В ожидании исчерпывающей информации от мистера Лодербека по этому поводу, я остаюсь
честно Ваш и т. д.,
Джордж М. Шепард
Завершив, Шепард промокнул страницу, забрал чистый лист и переписал письмо от начала и до конца, создав копию так правильную, что варианты было нужно бы сличать продолжительно и придирчиво, перед тем как удалось бы найти ничтожную отличие. После этого он сложил оба листка, запечатал и бережно надписал два адреса. Когда воск затвердел, он позвонил в колокольчик, призывая госпожа Джордж, и попросил ее кликнуть посыльного недорогой почты – во второй раз за сутки. Наказ его был в тот же миг же выполнен.
Явился письмоносец – веснушчатый мальчишка с копной золотистых локонов.
– Это для Левенталя из «Таймс», – приказал Шепард. – Его необходимо доставить первым делом. А вот это – к Харальду Нильссену, на Аукционный двор, набережная Гибсона. Осознал?