– Ну, – согласился Альберт, – в то время, когда я ему заявил, что записку нужно сжечь, он прям расхохотался.
– И что же его так рассмешило? – сощурился Нильссен.
– Не знаю, – отозвался Альберт. – Но я поразмыслил, нужно сообщить вам. Может, оно и не имеет значения.
Под глазом Нильссена задергалась мышца.
– Он засмеялся, пока просматривал письмо? До тех пор пока просматривал мои слова?
– Нет, – покачал головой Альберт. – До того, раньше. В то время, когда я сообщил, это нужно сжечь.
– Его, значит, это позабавило?
– Ага, то, что вы приказали сжечь записку, – покивал Альберт, крутя в руках письмо.
Ему отчаянно хотелось задать вопрос хозяина, почему целый сыр-бор-то, но он не знал, как бы этак изловчиться задать вопрос, дабы не навлечь нагоняй. Вслух он сказал:
– Вы ответ-то просматривать станете?
Нильссен протянул руку.
– Давай, – приказал он. – Ты сам его не просматривал, я сохраняю надежду?
– Не просматривал, – с уязвленным видом заверил Альберт. – Оно ж запечатано.
– Ах, ну да, ну да. – Нильссен забрал письмо из рук посыльного, перевернул и сломал печать. – Чего ожидаешь? – задал вопрос он, еще не раскрыв письма. – Ты можешь идти.
– К себе? – с великим сожалением в голосе протянул Альберт.
– Да, к себе, бестолочь. Ключ покинь на столе.
Но мальчишка не стронулся с места.
– По пути назад, как я шел мимо «Принца Уэльского», видел: в наше время новую пьесу дают, да заграничную! Господин Мэннеринг раздавал билеты забесплатно, в силу того, что премьера ж! Так я и вам один забрал. – Альберт выпалил все это на одном дыхании и, скорчив рожу, отвернулся.
– И что? – узнал Нильссен. Притчардова письма он так и не развернул.
– «Дух Востока»! – гнул собственный мальчишка. – Билет на галерку – первый ряд, в центре. Лучшее, что было. Я намерено попросил.
– Ты билет себе покинь, – внес предложение Нильссен. – Сам сходи. Мне в театр не хочется. Ну, давай беги.
Мальчишка пошаркал ногою об пол.
– Да я себе также забрал, – согласился он. – Поразмыслил – в наше время ж суббота, а скачки перенесли…
Нильссен покачал головой:
– Мне сейчас не до театров.
– Ой, – пискнул Альберт. – А по какой причине?
– Ощущаю себя не имеет значение.
– Тогда лишь на первое воздействие сходите, – дал совет мальчишка. – В том месте шампанское давать будут. Шампанское для самочувствия в самый раз.
– Позови с собой Генри Фуллера.
– Перед входом для господ актеров я дамочку с зонтиком видел.
– Говорю, забери Генри.
– А дамочка-то – японка, – скорбно говорил Альберт. – На грим не похоже. Наверно настоящая. А Генри Фуллер на взморье. А вы-то по какой причине не идете?
– Я совсем расхворался.
– А по виду не сообщишь. Вы ж курите.
– Ты точно отыщешь себе компанию, – заверил Нильссен, с каждой минутой раздражаясь все больше. – Сходи в «Звезду», да поразмахивай в том месте лишним билетом. Как тебе такая идея?
Альберт какое-то время пялился на половицы, беззвучно шевеля губами. И наконец со вздохом вымолвил:
– Ну что ж, надеюсь, замечу вас в понедельник, господин Нильссен.
– Да, надеюсь, что заметишь, Альберт.
– До свидания.
– До свидания. А про спектакль ты мне позже обязательно поведай. Хорошо?
– Может, мы как-нибудь позже еще раз сходим, – предположил Альберт. – Легко билет-то на сегодня. Но может, еще как-нибудь, в второй раз.
– Да-да, – заверил Нильссен. – С возможностью, на будущей семь дней. В то время, когда я поправлюсь.
Он дождался, дабы разочарованный подчиненный, мягко ступая, вышел из кабинета и негромко прикрыл за собою дверь. А после этого развернул Притчардово письмо и подошел к окну, на свет.
Х. Подтверждаю. Но слушай: в наше время днем у Анны случилось что-то необычное. Стрельба из пистолетов и все такое. Подробнее при встрече растолкую. Свидетель – секретарь суда О. Г. Раз уж играешься в детектива, может, тебе стоит с ним потолковать. Во что бы уж Анна ни вляпалась, точно О. Г. все знает. Ты ему доверяешь? Я – не то дабы. У отечественных судей довольно много выдумок, как гласит пословица. Сотри с лица земли это письмо! – Дж. С. П.
* * *
Ближе к вечеру Томас Балфур возвратился в отель «Резиденция», сохраняя надежду застать в том месте Коуэлла Девлина – капеллана, что не потом как в наше время утром случайно подслушал его разговор с Лодербеком. Ему хотелось извиниться за допущенную невежливость, а заодно (и это куда более насущно принципиально важно!) выспросить у капеллана, что он знает о пропавшем старателе Эмери Стейнзе. Балфур ни 60 секунд не сомневался, что наведение Девлином справок в редакции «Уэст-Кост таймс» как-то связано с делом Кросби Уэллса.
Но в «Резиденции» Девлина не обнаружилось. Кухонный персонал сказал Балфуру, что священник ушел из обеденной залы несколькими часами ранее. В палатке на берегу его также не было, равно как в колонии при милицейском управлении; равно как и ни в одной из церквей; его не было ни в магазинах, ни в бильярдных, ни на набережной. Балфур удрученно бродил по Хокитике вот уже пара часов и именно планировал сдаться и возвращаться к себе, в то время, когда он наконец-то завидел предмет собственных поисков. Капеллан шагал по Ревелл-стрит, его шляпа и пальто промокли полностью, а рядом с ним шел человек куда выше и больше Девлина. Балфур перешел через улицу и уже поднял было руку, пробуя привлечь интерес священника, как внезапно определил и его спутника. Это был туземец-маори, с которым Балфуру также довелось уже побеседовать в первой половине дня и с которым он повел себя непростительно грубо.
– Эй, привет! – крикнул он. – Преподобный Девлин! Глазам своим не верю! Вас-то я и искал! Здорoво, Тед, рад тебя опять видеть.
Тауфаре здороваться не стал; Девлин же, наоборот, заулыбался.
– Вижу, вы узнали мою фамилию, – промолвил он. – Опасаюсь, вашей я так же, как и прежде не знаю.
Балфур протянул ладонь.
– Том Балфур, – сияя, представился он. Джентльмены обменялись рукопожатием. – Да, я заходил тут к Бену Левенталю в «Таймс», и там о вас обращение зашла. К слову сообщить, я вас вот уже пара часов разыскиваю. Желаю кое-что задать вопрос.
– Тогда отечественная встреча вдвойне благоприятна, – отозвался Девлин.
– Я по поводу Эмери Стейнза, – перебил его Балфур. – Я, видите ли, слыхал, вы про него расспрашивали. Выясняли, кто объявление в газету давал по поводу его возвращения. Бен сообщил, вы у него побывали. Мне бы хотелось знать, по какой причине вы им интересовались, Стейнзом другими словами, и кем данный человек вам приходится.
Коуэлл Девлин замялся. Действительно, конечно же, заключалась в том, что имя Эмери Стейнза, наряду еще с двумя, фигурировало в дарственной, которую священник извлек из зольного коробки плиты в хижине Кросби Уэллса через день после смерти отшельника. Но капеллан никому не продемонстрировал этого документа и был твердо собирается не делать этого до тех пор, пока не определит больше об упомянутых в нем людях. Дoлжно ли ему солгать Балфуру? Девлин не обожал обманывать, но, может статься, удалось бы ограничиться частью правды? Он закусил губу.
Балфур увидел, что собеседник колеблется, и ошибочно счел замешательство капеллана немым упреком. Он воздел руки.
– Оптимален же я! – вскрикнул он. – Пристаю с расспросами на улице, к тому же по таковой погоде – с каждой минутой мы все мокрее делаемся! Послушайте, как по поводу поужинать совместно? Подкрепимся чем-нибудь горяченьким. Довольно глупо беседы говорить под открытым небом, в то время, когда по обе стороны от нас полным-полно доброго угощения и тёплых гостиниц.
Девлин посмотрел назад на Тауфаре, что, несмотря на всю собственную неприязнь к Балфуру, заметно оживился в предвкушении трапезы.
Балфур откашлялся, после этого, поморщившись, ударил себя кулаком в грудь:
– Я в наше время утром сам не собственный был, изрядно не в духе – сам был не собственный, одно слово. Мне страшно неудобно… и я желал бы загладить собственную вину… перед вами обоими. Я всех угощаю ужином, и давайте выпьем совместно – по-дружески. Ну же, разрешите человеку извиниться, раз он требует.
Троица вскорости устроилась за угловым столиком «У Максвелла». Балфур, что в любой момент бывал рад сыграть роль щедрого хозяина, заказал три тарелки бульона, хлеба на всех, жирную кровяную колбасу, жёсткий сыр, сардины в масле, томленую морковь, горшок тушеных устриц и громадную оплетенную бутыль крепкого пива. У него хватило предусмотрительности отложить все беседы о Кросби Уэллсе и Эмери Стейнзе на позже, пока оба его гостя не насытятся питьем и едою, и вместо того он разглагольствовал о китобойном промысле: все трое воображали себе его в самом романтическом свете, и у всех троих нашлось что сообщить на эту тему. В то время, когда спустя три четверти часа их нашёл наконец Бенджамин Левенталь, вся компания радовалась от души.
– Бен! – крикнул Балфур, завидев приближающегося Левенталя. – А Шаббат как же?
Второй раз за сутки Балфур успел изрядно захмелеть.
– Шаббат заканчивается с возникновением звезд, – кратко пояснил Левенталь. И снова обернулся к Тауфаре. – Сдается мне, мы друг другу не представлены. Я – Бенджамин Левенталь, издатель «Уэст-Кост таймс».
– Те Рау Тауфаре, – отозвался маори, прочно пожимая протянутую руку.
– Еще возможно легко Тед, – встрял Балфур. – Он – хороший друг Кросби Уэллса.
– В действительности? – обратился Левенталь к Тауфаре.
– Его лучший приятель, – заверил Девлин.
– Ближе брата, – подхватил Балфур.
– Что ж, при таких условиях мое дело касается всех вас троих, – отвечал Левенталь.
Бенджамин Левенталь не владел полномочиями включить Девлина и Тауфаре в число приглашенных на совет в отеле «Корона». Но, как мы уже отметили, Левенталь, стоило покуситься на его морально-этический кодекс, становился жёсток и непререкаем, а Чарли Фрост в наше время задел его за живое, предположив, что собрание в «Короне» направляться сократить несколькими избранными. Левенталь почувствовал необходимость исправить то, что посчитал этической неточностью Фроста, и сейчас пригласил в «Корону» Тауфаре и Девлина, косвенно выразив тем самым собственный недовольство.
– Славно, – кивнул Балфур. – Давай подсаживайся к нам.
Левенталь присел, свел совместно ладони и тихо растолковал цель назначенного на вечер собрания. Балфур дал согласие в тот же миг же, Тауфаре – мрачно, Коуэлл Девлин – по окончании продолжительной взвешенной паузы. Капеллан думал о дарственной, которую отыскал в плите отшельника, а сейчас хранил в Библии, между Новым и Ветхим Заветом. Он сделал вывод, что заберёт Библию с собой на заседание и предъявит документ, в случае, если будет к тому момент и повод окажется подходящим.
* * *
Над трубой Гаскуана курился дым; Мэннеринг постучал, дверь тут же открылась, и хозяин выглянул наружу. Он уже снял форменный пиджак и был одет по-домашнему: в шерстяную фуфайку поверх рубахи. В пальцах он держал только что зажженную сигарету.
– Да? – задал вопрос он.
– Мне точно как мы знаем, что вам на хранение передана определенная финансовая сумма, – начал Дик Мэннеринг. – Это мои деньги, я пришел забрать их.
Обер Гаскуан окинул его взором, поднес сигарету к губам, затянулся, выпустил струю дыма под ливень, поверх плеча Мэннеринга.
– А из какого именно же источника вам это точно известно? – мягко узнал он.
– Мисс Анна Уэдерелл передала через мистера Эдгара Клинча, – растолковал Мэннеринг.
Гаскуан прислонился к дверному косяку:
– И каких же действий мисс Анна Уэдерелл от вас ожидает, передав вам эту точную данные через мистера Эдгара Клинча?
– Ты со мной не умничай, – нахмурился Мэннеринг. – Кроме того думать не смей. Запомни – два раза повторять не стану! – умников я не жалую. Она сообщила, деньги у тебя под кроватью запрятаны.
Гаскуан пожал плечами:
– В случае, если я и храню Аннино состояние, так делаю это по обещанию и не вижу обстоятельств обещание нарушать и передавать деньги второму человеку лишь по причине того, что он уверяет, словно бы это его собственность. Анна со всей определенностью не давала предупреждение меня о гостях.
– Это мои деньги.
– Как так?
– Это долг, – растолковал Мэннеринг. – Она мне обязана.
– Долг – дело частное, – парировал Гаскуан.
– Долг нетрудно сделать достояние общественности. Как вам понравится, в случае, если я разрешу войти слух, словно бы у вас в доме хранится больше ста фунтов в чистом золоте? Так я вам сообщу. К полуночи ваша дверь будет взломана, к восходу солнца преступник окажется в полусотне милях из этого, и на следующий день к этому часу вы дадите Всевышнему душу. Да делов-то! У вас тут никаких связей, и живете вы один.
Гаскуан разом помрачнел:
– Я – важный хранитель этого золота, и я никому не передам его без разрешения мисс Уэдерелл.
– Я принимаю ваши слова за признание вины, – улыбнулся Мэннеринг.
– А я принимаю ваши слова за подтверждение вашей логической непоследовательности, – парировал Гаскуан. – Хорошей вам ночи. В случае, если Анне необходимы ее деньги, пускай сама за ними зайдет.
Он постарался было закрыть дверь, но Мэннеринг, шагнув вперед и вытянув руку, ему воспрепятствовал.
– Необычно, не правда ли? – промолвил он.
– Что необычно? – нахмурился Гаскуан.
– Необычно, как у самой обычной шлюхи неожиданно оказывается достаточно золота, дабы расплатиться со всеми долгами, – и прячет она всю сумму под кроватью у человека, что в Хокитике прожил так недолго, что чуть успел выяснить, как ее кличут.
– И в действительности, очень необычно.
– Возможно, мне стоит представиться.
– Я знаю, кто вы таковой, – отозвался Гаскуан. – И знаю, на что вы способны.
Мэннеринг расстегнул пальто и показал пистолеты:
– А понимаете ли вы, что вот это такое? И на что способны эти штуки?
– Само собой разумеется, – невозмутимо кивнул Гаскуан. – Это скорострельные капсюльные револьверы, и любой способен выпустить шесть зарядов точно за шесть секунд.
– Вообще-то, семь, – исправил Мэннеринг. – Смит-вессон второго выпуска. Семизарядный. Вот по поводу шести секунд вы не совершили ошибку.
Гаскуан опять затянулся сигаретой.
Мэннеринг, улыбнувшись, накрыл ладонями кобуры:
– Я должен просить вас пригласить меня к себе в дом, господин Гаскуан.
Француз ничего не ответил, но спустя мгновение затушил сигарету о дверной косяк, отшвырнул ее прочь, шагнул в сторону и преувеличенно учтивым жестом поманил Мэннеринга заходить. Мэннеринг обшарил глазами все углы и многозначительно задержал взор на Гаскуановой кровати. Чуть Гаскуан закрыл за гостем дверь, тот быстро обрушился на него:
– Вы, по большому счету, за кого?
– Не уверен, что в полной мере осознаю ваш вопрос, – отозвался Гаскуан. – Вы желаете, дабы я составил для вас перечень собственных друзей?
Мэннеринг обжег его яростным взором.
– Вопрос мой таков, – рыкнул он. – Вы – за Анну?
– Да, – кивнул Гаскуан. – До известной степени, понятное дело. – Он опустился в полосатое кресло с подголовником, но гостю сесть не внес предложение.
Мэннеринг сцепил руки за спиной:
– Другими словами если бы вы знали, что она во что-то впуталась, вы бы мне не сообщили.
– Непременно, это от обстановки зависит, – отвечал Гаскуан. – «Во что-то впуталась» – это вы о чем?
– Вы лжёте в ее заинтересованностях?
– Я дал согласие запрятать большую сумму денег в ее заинтересованностях, – исправил Гаскуан. – И храню ее под кроватью. Но об этом вы уже все понимаете. Так что, полагаю, ответ мой – «нет».
– А по какой причине вы за нее? До известной степени?
Запястья Гаскуана мягко покоились на подлокотниках кресла: он принял непринужденную позу, совершенно верно король на троне. Он растолковал, что беспокоился об Анне, в то время, когда ее 14 дней назад выпустили из колонии, и с того времени завоевал ее дружбу. Он жалел девушку – ему казалось, что ею воспользовались во зло, – но он не имеет возможности заявить, что был с нею как-то особенно близок; он ни при каких обстоятельствах не платил за ее общество. Тёмное платье, сказал Гаскуан, некогда принадлежало его покойной жене. Он дал его девушке легкого поведения из милосердия, потому, что ее «рабочий» костюм был безнадежно сломан на протяжении нахождения в колонии. Он совсем не ожидал, что женщина, заполучив это платье, вздумает выполнять траур, и, по правде сообщить, остался таким развитием событий пара разочарован, потому, что видел в Анне очень завидный образчик женщин и был бы весьма не прочь поразвлечься с нею, как все другие.
– Эта ваша история не растолковывает запрятанного под кроватью золота, – указал Мэннеринг.
Гаскуан пожал плечами. Он через чур устал и через чур разозлился, дабы лгать.
– На следующее утро по окончании смерти Кросби Уэллса Анна пришла в сознание в колонии, и ее платье было просто-таки нашпиговано золотом: металл заложили в швы корсета. Она понятия не имела, откуда при ней взялась такая сумма, и, конечно, весьма испугалась. Она попросила меня о помощи. Я решил, разумнее всего будет запрятать находку; мы же не знали, кто зашил золото в ее платье и с какой целью. Оценку мы так и не произвели, но я бы высказал предположение, что неспециализированная цена этого «клада» никак не меньше ста фунтов – и, по всей видимости, куда больше. Вот вам, господин Мэннеринг, вся правда как имеется – по крайней мере, в том, что касается меня.
Мэннеринг молчал. Это объяснение в его глазах не имело ни мельчайшего смысла.
– Обязан сообщить, – добавил Гаскуан, – вы оказываете мне нехорошую услугу, вынося мне решение суда еще перед тем, как допросили меня по поводу моей невиновности. Меня очень раздражает, что вы вторгаетесь в мое частное пространство и злоупотребляете моим временем в таковой агрессивной манере.
– Да киньте вы, – буркнул Мэннеринг. – Враждебно, сообщите также! Я вам что, пистолетом в лицо тыкал? Угрожал физическим насилием?
– Нет – и но ж, я был бы куда радостнее, если бы вы сняли пояс.
– Снять пояс? – неуважительно отозвался Мэннеринг. – Еще сообщите положить его на середину стола, на равном расстоянии от нас обоих, – и, найдя подходящий момент, вы к нему метнетесь, а я замешкаюсь! Нет уж, на эту удочку я не попадусь; знаем, плавали!
– Тогда я должен попросить вас сократить ваше присутствие в моем доме сколь возможно менее продолжительным сроком. В случае, если у вас еще остались вопросы, задайте их на данный момент, но я уже поведал вам все, что знаю об этом золоте.
– Послушайте, – решительно проговорил Мэннеринг. (Он в толк не имел возможности забрать, как это он так скоро прекратил быть хозяином положения.) – Я вовсе не желал положить такое неудачное начало отечественному беседе.
– Само собой разумеется желали, – возразил Гаскуан. – Возможно, на данный момент вы уже об этом сожалеете, но, конечно же, желали.
Мэннеринг свирепо выругался.
– Ни о чем я не сожалею! – бушевал он. – По большому счету ни о чем!
– Это, непременно, растолковывает вашу безмятежность.
– Так я вам вот что сообщу… – начал было Мэннеринг, но резкий стук в дверь вынудил его умолкнуть на полуслове.
Гаскуан тут же поднялся. Мэннеринг, неожиданно встревожившись, отошёл на пара шагов назад и извлек из кобуры один из пистолетов. Держа его у бедра, вне поля зрения, он кивнул Гаскуану, и тот поднял щеколду.
На пороге, щегольски отставив трость чуть в сторону, с лихо перемещённой на затылок шляпой, стоял Харальд Нильссен. Он поклонился и уже планировал представиться Гаскуану, как внезапно поверх его плеча углядел Дика Мэннеринга: тот застыл в неловкой позе, прижав руку к боку. Нильссен расхохотался.
– Ну нужно ж! – вскрикнул он. – Похоже, я от тебя на два шага отстал, Дик! Куда сейчас ни отправлюсь – а ты уже в том месте, первым успел! Здравствуйте, господин Гаскуан. Меня кличут Харальд Нильссен. Весьма рад знакомству. Надеюсь, я вам не помешал.
Гаскуан учтиво поклонился, не смотря на то, что смотрел так же, как и прежде холодно.
– Никак не бывало, – заверил он. – Прошу вас, заходите.
– Я-то пришел по поводу Анны Уэдерелл с вами поболтать, – радостно сказал Нильссен, вытирая ноги. – Но вижу, меня у самого финиша обошли.
– И что по поводу Анны? – узнал Гаскуан, закрывая дверь.
– А ты не зевай, господин Нильссен, – в один момент подал голос Мэннеринг.
– Вообще-то, дело достаточно необыкновенное, – отвечал Нильссен Гаскуану. – Так что оно, возможно, не для всех ушей. Но послушайте: я не желал вам помешать. Я и попозже могу зайти, в то время, когда вы освободитесь.
– Нет-нет, что вы, – запротестовал Гаскуан. – Господин Мэннеринг уже уходит; ему пора, он сам только что мне сообщил.
Мэннеринг не имел возможности не подосадовать: его очевидно выпроваживали.
– Ну что в том месте еще такое? – вопросил он у Нильссена.
Нильссен кратко поклонился:
– Обстановка достаточно щекотливая, прошу меня простить.
– Да чтобы ты провалился со своей щекотливой обстановкой! – взорвался Мэннеринг. – Всевышнего для, уж от меня-то тебе таиться незачем, мы тут оба влипли! Это ты по поводу вдовы? Либо по поводу золота?
Нильссен непонимающе захлопал глазами:
– Ты имеешь в виду Уэллсов клад? – Он обернулся к Гаскуану. – Вы, значит, к этому делу причастны?
Гаскуана неожиданно разобрал хохот.
– Похоже, меня допрашивают со всех сторон, – отозвался он. – А вы также вооружились пистолетами, господин Нильссен? Признавайтесь, да либо нет.
– Да нет при мне никаких пистолетов, – заверил Нильссен. Он посмотрел назад на Мэннеринга и увидел у него в руке револьвер. – А это еще для чего? Вы по большому счету чего затеяли?
Но Мэннеринг молчал, временно спасовав перед сложным выбором: что скрыть от Нильссена и что утаить от Гаскуана. Он мялся, уже жалея, что упомянул про золото и вдову.
– Господин Мэннеринг мне именно показывал собственный смит-вессон второго выпуска, – непринужденно пояснил Гаскуан. – По-видимому, данный барабан вмещает семь патронов.
– О, – отозвался Нильссен. Смотрел он подозрительно. – А для чего?
И опять объяснение застряло у Мэннеринга в горле. Ему совсем не хотелось, дабы Нильссен прознал про золото, запрятанное под кроватью Гаскуана… равно как и не хотелось информировать Гаскуану о проблеме с Кросби Уэллсом, об А-Цю, А-Су, и об опиуме, и обо всем о том, что предстояло обсудить в отеле «Корона» в наше время же вечером.
– Обстановка вправду щекотливая, – отозвался Гаскуан, выручая того из собеседников, что постарше. И заговорщицки согнулся к Нильссену. – Могу сказать вам одно: господин Мэннеринг имеет доступ к источнику точной информации в лице мисс Анны Уэдерелл, причем информация эта передается через мистера Эдгара Клинча.
– Ну, достаточно с меня, – встрял Мэннеринг, снова обретая дар речи. – Нильссен, что у тебя в том месте за новости по поводу Анны? Что у тебя за дело-то?
Но Нильссен неправильно истолковал намерения Мэннеринга, что вынуждал его заговорить на эту тему в присутствии Гаскуана. Комиссионер отыскал в памяти, что в письме Притчарда упоминались пистолеты, и Анна, и косвенно – Эдгар Клинч, поскольку Притчард писал, что в номере Анны в гостинице «Гридирон» случилось что-то необычное не потом как в наше время днем. Ну конечно же! – внезапно осенило Нильссена. Должно быть, речь заходит об одной и той же «щекотливой ситуации»!
– Послушайте! – взмахнул он рукой. – Сдается мне, мы все-таки говорим об одном и том же. В случае, если господин Гаскуан посвящен в тайну, так чего бы нам не подождать, пока все не соберутся на совет, – вот тогда любой собственной историей и поделится. Не придется два раза говорить. Ну что, увидимся в «Короне»?
Мэннеринг шумно выдохнул.
– Опасаюсь, – наконец выговорил Гаскуан, – ни в какую тайну я не посвящен и на совет в «Короне» меня не кликали.
Повисло молчание. Гаскуан переводил взор с Нильссена на Мэннеринга. Мэннеринг – с Гаскуана на Нильссена. Нильссен покаянно взирал на Мэннеринга.
– Ну и наделал ты дел! – буркнул магнат. Выругался, убрал пистолет, наставил на Гаскуана указательный палец. – Хорошо, – сообщил он. – Ничего уже не сделаешь… не смотря на то, что линия меня раздери, в случае, если вам в том месте обрадуются, и, линия меня раздери, я с вас глаз не спущу до конца вечера, да и позже также. Надевайте пальто. Вы идете с нами.
Меркурий в Стрельце
Глава, в которой Уолтер Мади думает над актуальной для всех тайной; мы определим, что именно случилось на протяжении его плавания из Данидина, а вестник приносит нежданные вести.
В курительной комнате гостиницы «Корона» воцарилась тишина – казалось, что в тишине данной дыхание на миг замерло у всех на устах и недвижно остановились кольца дыма, что поднимались над трубками, сигаретами, черутами[48] и сигарами.
Полночь миновала. Темнота скруглила углы помещения, и пучки лучей от спиртовых ламп, еще сравнительно не так давно тусклые и знобкие, сейчас получили силу и потеплели. С улицы доносились последствия субботней ночи – аккордеон, отдаленные крики, нечастые возгласы, цокот копыт. Ливень прекратил, не смотря на то, что небо еще не расчистилось, и серповидная луна в низком небе заявляла о себе только квадратным пятном света.
– Вот и все, – сказал Томас Балфур. – Вот и все. Вот до чего мы дошли.
Мади, заморгав, огляделся. Рассказ Балфура, при всей его обрывочной хаотичности, вправду растолковал, что тут делает любой из присутствующих. Вон в том месте, у окна, – туземец-маори Те Рау Тауфаре, надежный друг Кросби при жизни, пускай и нечайно предавший его в конечном счете. А вон в самом дальнем углу – Чарли Фрост, банковский служащий, оформивший куплю-продажу Уэллсова дома и участка, а наоборот него – газетчик Бенджамин Левенталь, определивший о смерти отшельника спустя каких-нибудь пара часов. Эдгар Клинч, клиент Уэллсовой недвижимости, устроился на диване рядом с бильярдным столом, расправляя двумя пальцами усы. У огня обосновался Дик Мэннеринг, сутенер, близкий приятель и владелец театра Эмери Стейнза, а за спиною магната – его недруг А-Цю. С кием в руках замер комиссионер Харальд Нильссен, отыскавший в хижине Кросби Уэллса не только огромное состояние, но еще и закупоренную склянку с лауданумом, наполовину пустую, – из аптеки Джозефа Притчарда. Последний, конечно же, занял место рядом с Мади, а иначе – Томас Балфур, «подлипала» политика Лодербека, чей транспортный ящик с багажом недавно провалился сквозь землю бесследно. В кресле с подголовником рядом с Балфуром восседал Обер Гаскуан, внесший залог за Анну и нашедший еще один клад, мельче, запрятанный в ее оранжевом «рабочем» платье. Сзади него маячил А-Су, торговец опиумом, содержатель притона в Каньере, бывший знакомец Фрэнсиса Карвера, не потом как в наше время днем узнавший, что Кросби Уэллс некогда был богачом. И наконец, к бильярдному столу прислонился, скрестив на груди руки, капеллан Коуэлл Девлин – тот, кто предал останки отшельника почва на террасе Сивью.
Согласно точки зрения Мади, общество подобралось самое что ни на имеется периферийное. Этих двенадцать человек объединяла только причастность к событиям 14 января: в ту ночь Анна Уэдерелл чуть не погибла, Кросби Уэллс таки погиб, Эмери Стейнз пропал, Фрэнсис Карвер снялся с якоря, а Алистер Лодербек прибыл в город. Мади внезапно понял, что никого из этих людей на собрании не было. Отсутствовал и глава колонии Шепард, равно как и пронырливая вдовушка Лидия Уэллс.
В голову Мади пришла еще одна идея: а ведь конкретно вечером 14 января сам он в первый раз ступил на новозеландский берег. Сходя с почтово-пассажирского парохода, что доставил его из Ливерпуля в Данидин, он возвел глаза к небу и в первый раз почувствовал, в каких необычных местах был. Небеса как будто бы опрокинулись, рисунок созвездий смотрелся чужим и незнакомым, Полярная звезда была где-то под ногами, канула в никуда. Сначала он сдуру все искал ее, сохраняя надежду выяснить широту посредством вытянутой руки, как проделывал когда-то мальчишкой на другой стороне Почвы. Он отыскал перевернутый Орион – колчан под ним, а клинок торчит от пояса вверх – и Громадного Пса, он висел совершенно верно мёртвая собака на крюке мясника. Что за грустное зрелище, поразмыслил Мади. Как если бы древние узоры звезд не имели тут никакого смысла. Наконец он высмотрел Южный Крест и постарался отыскать в памяти, как определяется местонахождение полюса, – так как тут, в бесформенной черноте антиподов, где все вверх дном, подобной звезды-вехи не было. Употребляется поперечная перекладина либо вертикальный столб? Мади совсем позабыл. Имеется так как какая-то формула: что-то по поводу длины сустава… какое-то уравнение. Вопрос дюймов. Ему не давало спокойствия, что нет тут таковой звезды, которая обозначала бы полюс.
Мади неотрывно смотрел в пламя: угли уже давно догорели и рассыпались золой. Томас Балфур излагал собственную повесть отнюдь не в хронологическом порядке, и повествование его запутывалось еще больше из-за заминок, разъяснений и поддакиваний, потому, что рассказчика то и дело перебивали: все вторили друг другу, ходя вокруг да около нескончаемыми кругами. Что за хаотическая картина – как тяжело рассмотреть ее во всей полноте! Мади снова перебрал в уме все, что ему довелось услышать в течение вечера. И постарался расставить перечисленные события в нужной последовательности.
Где-то за девять месяцев по сей день бывший каторжник Фрэнсис Карвер преловко отжал у Алистера Лодербека его корабль «Добрый путь». В какой-то момент по окончании того, при малоизвестных событиях, он потерял грузовой контейнер, благодаря которому вымогал политика. В контейнера был сундук, а в нем – чистого золота примерно на четыре тысячи фунтов; это состояние было шепетильно зашито в подкладку пяти платьев. Иголкой поработала Лидия Уэллс, которая в то время выдавала себя за жену Фрэнсиса Карвера.
Четыре тысячи фунтов – огромная сумма; конечно, что Карверу весьма хотелось ее вернуть, когда он нашёл пропажу контейнера. Он отплыл в Хокитику, предположительно догадываясь, что груз доставили в том направлении по неточности, и дал объявление в «Уэст-Кост таймс», предлагая большое вознаграждение за возврат контейнера в сохранности и целости. Это объявление он разместил от имени Кросби Фрэнсиса Уэллса, предъявив в качестве удостоверения личности свидетельство о рождении, – не смотря на то, что он был известен и до и по окончании того под именем Фрэнсис Карвер. По какой причине Карверу для шантажа Лодербека пригодилось (либо захотелось) забрать себе вымышленное имя, пока что оставалось невыясненным. Неясно было кроме этого, по какой причине свидетельство о рождении Кросби Уэллса (в случае, если, само собой разумеется, обращение шла о настоящем документе) в то время появилось в руках у Карвера.