В случае, если я по большому счету приступаю к речи о том, что должно быть сообщено Сейчас как о принадлежащем к Пятому Евангелию, то я черпаю собственного рода успокоение в словах окончания Евангелия от Иоанна. Отыщем в памяти данный финиш, где говорится, что Евангелия никак не охватывают всех событий, каковые случились около Христа Иисуса; в силу того, что — так сообщено в том месте — если бы желали записать всё, мир не имел возможности бы предъявить хватает книг, дабы все это охватить. Итак, одно не подлежит сомнению, что кроме записанного в книгах имело возможность случиться и другое. Дабы быть понятным во всем, что я желаю дать в этом цикле лекций из области Пятого Евангелия, я желал бы начать сейчас рассказом о жизни Иисуса из Назарета, начиная примерно с того момента, на что мы уже показывали в других случаях, в то время, когда сообщались малые частицы из этого Пятого Евангелия.
Итак, я поведаю мало о жизни Иисуса из Назарета, начиная примерно с его двенадцатого года. Это так как был, как вы понимаете, тот год, в то время, когда «Я» Заратустры, которое было воплощено в одном из двух мальчиков Иисусов, рожденных в то время, силой мистического акта перешло в другого мальчика, в того мальчика, что в частности обрисован в начале Евангелия от Луки. Так, мы начинаем отечественный рассказ с того года судьбы Иисуса из Назарета, в то время, когда Иисус Евангелия от Луки принял в себя «Я» Заратустры. Мы знаем, что данный момент судьбы Иисуса из Назарета отмечен в Евангелии от Луки рассказом о потерявшемся на протяжении путешествия на праздник в Иерусалим мальчике, что был отыскан после этого сидящим в Иерусалиме в храме среди ученых книжников, приводя к удивлению мощью собственных ответов. Мы знаем, но, что мощи и причина значительности этих ответов заключалась в том, что в «Я» Заратустры как бы выплывало духовно завуалированное воспоминание души и действовало так, что Иисус из Назарета имел возможность дать тогда все эти изумляющие ответы. Мы знаем кроме этого, что обе семьи из-за смерти матери с одной стороны (по линии Натана) и отца (по линии Соломона) с другой соединились совместно, образовав одну семью, и мальчик Иисус, оплодотворенный «Я» Заратустры, рос в данной появившейся неспециализированной семье.
Но в последующие годы это был, как это возможно познать из содержания Пятого Евангелия, совсем особенный рост. Ближайшее окружение молодого Иисуса из Назарета уже получило от него только яркое впечатление благодаря мощи ответов, данных им книжникам в храме. Это ближайшее окружение видело в нем, так сообщить, будущего подрастающего книжника, оно видело в нем того, кто достигнет только высокой, особенной ступени учености в писаниях. Громадными, необычайными надеждами было преисполнено окружение Иисуса из Назарета. Начали, так сообщить, схватывать каждое его слово. Сам же он, но, становился все более и более немногословным. Все немногословнее и немногословнее становился он и этим довольно часто бывал в высшей степени несимпатичен собственному окружению. Он же боролся в собственном внутреннем существе, боролся в замечательном поединке, что выпал его внутреннему существу во время примерно от 12-го до 18-го года судьбы.
В его душе, вправду, как бы всходили заложенные внутренние сокровища мудрости, происходило что-то, как если бы в форме иудейской учености вспыхивало Солнце давнишней мудрости Заратустры.
Сперва, действительно, мальчик переживал это так, как если бы он узким образом и с огромнейшим вниманием должен был воспринять всё, что говорили бессчётные книжники, приходившие в дом, и как если бы он благодаря особенному духовному дару знал на это особые ответы. Он изумлял сперва дома, в Назарете, оказавшихся в том месте книжников, дивившихся ему как вундеркинду. Но понемногу, становясь все немногословнее и немногословнее, он лишь без звучно внимал тому, что говорили другие. Наряду с этим в его собственной душе в эти годы все время светили высокие идеи, появлялись изречения морали и, в особенности, большие моральные импульсы. Но и слышимое им в молчании от планировавших в доме книжников создавало на него некое чувство, но чувство довольно часто вызывало в его душе печаль, в силу того, что у него было чувство — в эти юные годы, — что в том, что говорили эти книжники о ветхих традициях, о ветхих писаниях, собранных в Ветхом Завете, сквозило довольно много робкого, что легко подвергалось заблуждению. Его душу особенно печалило, в то время, когда он слышал, что в ветхие времена дух осенял пророков, что, инспирируя, сам Всевышний сказал к древним пророкам и что сейчас от последних поколений инспирация отошла. К одному же он в любой момент глубоко прислушивался, в силу того, что ощущал, что это случится и с ним. Книжники довольно часто говорили: «Да, тот большой дух, тот замечательный дух, что, к примеру, осенял Илию, больше не говорит; но кто все же еще говорит» — (и кого кое-какие из этих ученых книжников думали принимать как инспирацию из духовных высот) — «кто-то все же еще говорит, это не смотря на то, что и более не сильный голос, но голос, принимая что многие все-таки уверены в том, что дает сам Яхве». Бат-Коль именовали данный необычный, инспирирующий, не смотря на то, что и ослабленный голос наития, голос меньшей силы, чем того духа, что инспирировал древних пророков, но однако представлявший собой еще что-то сходное с ним. Так сказал еще тот либо другой в окружении Иисуса о Бат-Коль*.
(* «Бат» — дочь, «коль» — голос; так, дословно «Бат-коль» по-еврейски значит «дочь голоса», другими словами в этом случае речь заходит о духовном начале косвенного, более не сильный порядка. — О.П).
Об данной Бат-Коль кое-что нам передают более поздние иудейские писания. Я ввожу в Пятое Евангелие что-то, что, фактически, ко мне не относится, но что должно нам как-то пояснить эту Бат-Коль. Пара позднее между двумя раввинскими школами появился спор. Узнаваемый равви Элизер бен Хиркано отстаивал некое учение и в подтверждение (об этом говорит и Талмуд) приводил то, что он может творить чудеса. Равви Элизер бен Хиркано вынудил встать из почвы рожковое дерево и приняться, разрешив войти корни в другом месте, на сто локтей дальше; он вынудил реку течь в обратном направлении; и, как третье, он ссылался на определенный голос с неба, наставлявший его распространять собственный учение. Но в неприятной раввинской школе равви Иешуа этому всё-таки не верил. Равви Иешуа возражал: «Пускай равви Элизер заставляет пересаживаться рожковые деревья с одного места на второе, пускай кроме этого он заставляет течь реки вспять, пускай он ссылается на Бат-Коль… в законе написано, что вечные законы бытия должны быть заложены в устах человека и в сердце человека; и если он, равви Элизер, желает убедить нас в чем-то, то он не должен ссылаться на Бат-Коль, а обязан ссылаться на то, что может постичь сердце человека». Я говорю эту историю из Талмуда, дабы продемонстрировать, что практически сразу после введения христианства в некоторых раввинских школах Бат-Коль уже не придавалось громадного значения. Но как инспирирующий голос она однако еще процветала среди книжников и раввинов.
И в то время, в то время, когда юный Иисус всё это слушал и ощущал, он воспринял в самом себе инспирацию Бат-Коль. Знаменательно было, что Иисус из Назарета благодаря оплодотворению души силой «Я» Заратустры был вправду способен весьма скоро схватывать всё, что знали другие около него. Он не только смог на двенадцатом году собственной жизни дать замечательные ответы ученым книжникам, но смог в собственной груди внять Бат-Коль. И именно это событие инспирации Бат-Коль, в то время, когда Иисус из Назарета был в возрасте шестнадцати — семнадцати лет, оказало влияние на него так, что в нем появилась неприятная, тяжелая внутренняя душевная борьба. В силу того, что Бат-Коль открыла ему — и он был уверенный в этом наитии, — что в будущем развитии ветхого течения Ветхого Завета впредь не будет сказать тот же дух, что раньше сказал к древним иудейским преподавателям. И в один раз — и это было плохо душе Иисуса — ему показалось, что Бат-Коль открывает ему следующее: «Я не достигаю больше высот, где дух вправду может открыть мне истину предстоящего развития иудейского народа. Это был страшный момент, страшное чувство для души юного Иисуса, в то время, когда Бат-Коль сама открыла ему, что больше он не имеет возможности продолжать старейшее откровение, что она сама заявила себя, так сообщить, впредь уже негодной к старому откровению иудейства. Иисус из Назарета ощущал, что земля ускользает из-под ног. И это бывали дни, в то время, когда он должен был сказать себе: все душевные силы, которыми я думал быть одаренным, приводят меня только к тому, чтобы выяснить, что в субстанции эволюции иудейства нет больше никакой силы, дабы встать к откровению Божественного духа.
Перенесем себя на мгновение в его дух, в душу юного Иисуса из Назарета, проходившего через эти опробования. Они выпали на шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый годы судьбы юного Иисуса из Назарета — период его странствований, вызванных частично его ремеслом, частично вторыми обстоятельствами. В этих странствованиях он познакомился с разными областями Палестины, и и с некоторыми местностями вне ее. В то время в области Малой Азии а также Южной Европы — это возможно совсем совершенно верно видеть, ясновидчески попадая в Акаша хронику — распространялся азиатский культ, смешанный с другими разными культами, но представлявший собой культ Митры. В различнейших областях и во многих местах существовали храмы служения Митре. В некоторых местах оно имело сходство со служением Аттису, но в значительном это было служение Митре. Это были храмы, места культуры, где совершались жертвоприношения Митре и Аттису. Это было как бы старое язычество, по-своему проникнутое обычаями, церемониями служения Митре либо Аттису. Как оно распространялось кроме этого по италийскому полуострову возможно делать выводы уже по тому, что собор Петра в Риме воздвигнут в том месте, где некогда было место для того чтобы культа. Больше того, приходится еще высказать кощунственную для многих католиков истину: церемониальное служение в соборе Петра и всего, что берет в нем собственный начало, по внешней форме во многом схоже с культом старого жертвоприношения Аттису, на месте которого стоит собор Петра. И во многих отношениях культ в соборе Петра есть продолжением старого культа Митры.
С тем, что происходило в этих культовых местах, знакомился сейчас Иисус из Назарета, в то время, когда он совершал собственные странствования на шестнадцатом, семнадцатом, восемнадцатом году судьбы. Он продолжал это и позднее. Так, как бы через внешнее, физическое созерцание он знакомился с душой язычников. Мощность же события перехода «Я» Заратустры в его душу в высокой степени и как бы естественным методом развила в нем силу, которую только еле усваивали себе другие, но которая конечно проявлялась в нем: силу большого ясновидения. Исходя из этого в этих культах он переживал очень многое, чего другие не переживали. Довольно много потрясающего пережил он в том месте. И не смотря на то, что это и думается баснословным, все же я обязан выделить, что в то время, когда перед некоторыми языческими алтарями жрец совершал культ, Иисус из Назарета ясновидчески созерцал жертвоприношение, и видел как деянием жертвоприношения притягивались разные демонические существа. Он открыл, что кое-какие кумиры и образы, которым в том месте поклонялись, не были изображением хороших духовных существ высших Иерархий, а воображали злые демонические силы. Более того, он сделал предстоящее открытие, что злые демонические силы довольно часто переходили в верующих, в последователей, принимавших участие в таких культовых деяниях. По легко понятным обстоятельствам эти вещи не упомянуты в других Евангелиях. И, в сущности, сказать о них допустимо лишь в лоне отечественного духовного перемещения, в силу того, что только в наши дни душа человека способна нести настоящее познание навстречу этим грандиозным, глубоким, замечательным переживаниям, как они разыгрались уже в этом юном Иисусе из Назарета. Эти странствования длились впредь до его двадцати, двадцатидвух-, двадцатичетырехлетнего возраста. Он постоянно ощущал печаль в собственной душе, в то время, когда видел такое воздействие демонов, как бы порожденных Люцифером и Ариманом, и видел, как язычество дошло до того, что кроме того принимало демонов за всевышних; как в изображениях собственных кумиров оно давало образы диких демонических сил, каковые притягивались этими изображениями, этими культовыми действиями, переходили после этого в молящихся людей, делая их одержимыми. Это был неприятный опыт, через что должен был пройти Иисус из Назарета. И эти опробования подошли к определенному завершению. Иисус из Назарета приобрел новое, вечно тяжелое переживание, которое превзошло то, второе переживание разочарования, приведённое к Бату-Коль. Я обязан сообщить, поскольку мне надлежит поведать и об этом переживании Иисуса из Назарета, что сейчас я еще не в состоянии указать, в каком месте его странствования случилось это событие. Я смог в высшей степени верно расшифровать саму эту сцену. Я не могу лишь указать сейчас конкретно то место, где всё происходило. Мне думается, что сцена эта случилась во время странствования Иисуса из Назарета вне Палестины. Я не могу этого сообщить определенно, сцену же обязан обрисовать.
На двадцать четвертом году собственной жизни Иисус из Назарета пришел в местность, где приносились жертвы определенному божеству, где было место языческого культа. Около был только печальный народ, обремененный разными страшными душевными, доходившими до телесности, заболеваниями. Само место культа было в далеком прошлом покинуто жрецами. Иисус услышал причитания народа: «Жрецы нас покинули, благословения жертв не нисходят больше на нас, и мы стали прокаженными и больными, в силу того, что жрецы нас покинули». Боль жалости к этому народу охватила Иисуса из Назарета. Нескончаемая любовь к этим угнетенным вспыхнула в его сердце. Окружавший его народ должен был подметить что-то от ожившей в его душе нескончаемой любви; на данный причитавший, покинутый собственными жрецами и, как он думал, и своим всевышним народ это должно было произвести глубокое чувство. И вот, в сердцах большинства окружавших появилось, хотелось бы сообщить как по мановению, что-то, выразившееся в том, что люди, видя на лике Иисуса выражение нескончаемой любви, вскрикнули: «Ты новый ниспосланный нам жрец!» И они теснили его к жертвенному алтарю, они поставили его на языческий алтарь. Он стоял на языческом алтаре, они же потребовали от него, дабы он совершил жертвоприношение, дабы благословение Всевышнего снизошло на них.
И тут, поднятый народом на алтарь жертвоприношений, он упал как мертвый, душа его как будто бы отошла; народ же около, поверивший в возвращение собственного всевышнего, заметил страшное: замертво упавшим того, кого он принял за нового, отправленного небом жреца. Восхищенная же душа Иисуса из Назарета ощущала себя вознесенной, как будто бы в духовные царства, как будто бы в область Солнечного бытия. И сейчас услышала она как бы звенящие из сфер Солнечного бытия слова, каковые раньше эта душа довольно часто принимала от Бат-Коль. Но сейчас Бат-Коль была преображена, стала чем-то совсем иным, голос шел к нему также из совсем иного направления. Да и то, чему внял сейчас Иисус из Назарета, это, переводя на отечественный язык, возможно охватить словами, каковые мне дано было сообщить в первый раз, в то время, когда мы сравнительно не так давно закладывали Камень Базы отечественного строения в Дорнахе.
Существуют оккультные обязательства! И, следуя такому оккультному обязательству, мне надлежало тогда сказать, чему внял Иисус из Назарета в те времена силой преображенного голоса Бат-Коль, в то время, когда случилось то, что я на данный момент поведал.
Иисус из Назарета внял словам:
Аминь!
Зла вершат,
Свидетели высвобождающегося Я,
В со-возвинности с другими Я — возвинность собственную
Переживите в повседневном хлебе,
В котором не вершит воля неба,
Потому что человек расстался с вашим царством
И забыл ваши имена, Вы, отцы на небесах.
Конкретно так я могу перевести на немецкий язык то, что как преображенный голос Бат-Коль было внято Иисусом из Назарета в те времена. Не в противном случае, чем так!* Это было то, что вернуло душу Иисуса из Назарета, в то время, когда она пришла в сознание от забытия, силой которого она почувствовала себя восхищенной при обрисованном событии. И в то время, когда Иисус из Назарета снова пришел в себя и обратил собственный взгляд к толпе подавленных и отягченных, поднявших его на алтарь, ее больше не было, она бежала. В то время, когда же он охватил даль своим ясновидческим взглядом, то встретил только свору демонических существ и демонические силы, которые связаны с этими людьми.
Это было второе большое событие, второе большое завершение, из испытанных Иисусом из Назарета в разные периоды судьбы, начиная с двенадцатого года.
*AUM, Amen!
Es walten die Ubel,
Zeugen sich losender Ichheit,
Von andern erschuldete Selbstheitschuld,
Erlebet im taglichen Brote,
In dem nicht waltet der Himmel Wille,
Da der Mensch sich schied von Eurem Reich
Und vergass Euren Namen,
Ihr Vater in den Himmeln.
* (Вместо простого в германском языке слова («Verschulden» — провиниться) Рудольф Штейнер формирует тут новое слово, «erschulden». Этим изменяется оттенок в переживании понятия вины, вместо оттенка связанности виной проступает оттенок освобождения виной. Понятиями «со-возвин-ность», «возвиненность» тут делается попытка и по-русски понятие вины либо провинности высвободить из характерного ему лишь отрицательного смысла и придать его переживанию оттенок восходящего начала. — О.П).
Да, мои дорогие приятели, события, каковые на юного Иисуса из Назарета создавали величайшее чувство, не были такими, каковые, так сообщить, их собственным кротостью переносят душу в блаженное состояние. С пропастями людской природы должна была познакомиться эта душа, перед тем как наступило событие на Иордане.
Из этого путешествия Иисус из Назарета возвратился к себе. Сейчас погиб его, остававшийся дома, папа, — это случилось примерно на двадцать четвертом году судьбы Иисуса из Назарета. Придя к себе, Иисус нес сейчас в собственной душе во всей жизненности замечательное чувство от всего демонического, захватившего очень многое, что жило в старой религии язычников. Но, как это не редкость, что определенные ступени высшего познания достигаешь только тем, что знакомишься с пропастями судьбы, так в некоем отношении это было и с Иисусом из Назарета, что, в том месте, расположение которого я не знаю, примерно в возрасте двадцати четырех лет, он достиг того, что так вечно глубоко посмотрел в души людей, в души, в которых было как бы сосредоточено все душевное бедствие того времени, достиг особенно глубокой мудрости, мудрости, не смотря на то, что и пронизывающей душу как будто бы раскаленным железом, но и делающей эту душу столь ясновидящей, что она имела возможность провидеть яркие духовные дали. Так, относительно юная душа исполнилась спокойным, проникающим, духовно-просматривающим взглядом. Иисус из Назарета стал человеком, что имел возможность глубоко наблюдать в тайны жизни, что имел возможность наблюдать в тайны жизни так, как до тех пор никто на Земле, в силу того, что до тех пор никто не имел возможности заметить, до какой степени может дойти человеческое бедствие. Он вправду заметил сконцентрированное бедствие. Сперва он заметил, как через обнажённую ученость возможно утратить землю под ногами; после этого он пережил, как были потеряны древние инспирации; после этого он заметил, как жертвоприношения и культ вместо того, дабы приводить людей к связи с всевышними, смогут причаровывать всевозможную демоническую силу, делающую людей одержимыми и несущую им душевные и бедствия и телесные болезни разнообразные! Вправду, не считая Иисуса из Назарета никто еще на Земле не пробрался так глубоко взглядом во всю эту людскую горесть, никто не считая него не пережил в собственной душе всю нескончаемую глубину ощущения при созерцании этого, одержимого демонами народа. Вправду, никто еще на Земле не был так подготовлен к вопросу: как же, как же возможно остановить распространение этого бедствия на Земле?
Так Иисус из Назарета стал не только одаренным прозорливостью, знанием мудрости, но стал некоторым образом посвященным самой судьбой. Об этом определили люди, каковые соединились в определенный орден, узнаваемый миру как орден ессеев. Ессеи лелеяли в определенных местах Палестины некий вид тайного учения и тайного служения. Это был строгий орден. Тот, кто желал вступить в него, должен был минимум год — большей частью продолжительнее — пройти через строгое опробование. Своим поведением, благонравием, служением высочайшим духовным силам, своим эмоцией справедливости, равенства людей, своим пренебрежением к внешним людским благам и тому подобному он должен был продемонстрировать, что хорош посвящения. После этого следовали разные степени, через каковые человек подымался к таковой жизни ессея, которая — в обособленности и определённом отлучении от остального человечества, в строгой монастырской дисциплине и определенных очищающих рвениях, которыми желали удалить всё недостойное телесного и душевного порядка, — была способна приблизить его к духовному миру. Это выражается в разных символических законах ордена ессеев. Расшифровывание Акаша хроники продемонстрировало, что наименование «ессей» происходит либо, по крайней мере, связано с иудейским словом «ессин» либо «ас-син». Оно свидетельствует что-то наподобие «лопата» либо «лопатка», в силу того, что ессеи как символ всегда носили при себе мелкую лопату, что в некоторых орденах сохранилось и сейчас. Рвение ессеев выражалось кроме этого и в определенном символическом поведении: они не должны были носить при себе монет, не должны были проходить через ворота, каковые были раскрашены либо вблизи которых были какие-нибудь изображения. А так как орден ессеев более либо менее был признан в то время кроме этого и снаружи, то в Иерусалиме были поставлены некрашеные ворота, так что и ессеи имели возможность ходить в город. В то время, когда ессей доходил к окрашенным воротам, он неизменно должен был повернуть обратно. В самом ордене существовали древние традиции и документы, о содержании которых члены ордена хранили строгое молчание. Они имели возможность учить, но лишь тому, чему они обучились в пределах ордена. Каждый, вступающий в орден, должен был дать ордену собственный состояние. Отовсюду приходили люди того времени — орден насчитывал во времена судьбы Иисуса из Назарета от четырех до пяти тысяч людей, — посвящавших себя жизни в этих строгих правилах. Они постоянно дарили, в случае, если где-нибудь на большом растоянии — в Малой Азии либо еще дальше — обладали домом, данный последний ордену ессеев, и орден везде приобретал мелкие владения, дома, сады, кроме того широкие пашни. Никто не бывал принят, не принеся в дар всего, чем он владел, а после этого это становилось неспециализированным достоянием ессеев. Всё принадлежало всем, в отдельности никто не имел владений. По отечественным современным понятиям только строгий, но сам по себе понятный закон пребывал в том, что ессей имел возможность поддерживать добром ордена всех нуждающихся и обремененных, но лишь не тех, кто принадлежал его собственной семье.
Благодаря таковой дарственной отделение ордена было и в Назарете, и тем самым Иисус из Назарета имел возможность видеть орден ессеев в яркой близи. Центр ордена взял весть о глубокой мудрости, которая обрисованным образом погрузилась в душу Иисуса из Назарета. Среди же самые значительных ессеев именно царила определенная душевная настроенность: в них жило чувство, которое хотелось бы назвать пророческим, что среди людей этого мира обязана восстать новая душа, которая будет собственного рода мессией. Исходя из этого они весьма чутко относились к возможности появления особенно умных душ. И они были глубоко затронуты, взяв весть о том, что появилось в душе Иисуса из Назарета. Исходя из этого нет ничего необычного, что Иисуса из Назарета, без того, дабы ему проходить через опробования низших градусов, ессеи приняли в собственную общину — я не желаю сообщить в самый орден — в качестве экстерна, приходящего ученика, и по отношению к этому умному молодому человеку самые умнейшие из ессеев были наивны и откровенны в тайнах ордена. И воистину, в этом ордене ессеев Иисус из Назарета услышал значительно более глубокое о сохраненных тайнах, чем от ученых книжников. Очень многое услышал он и из того, что уже раньше воспринял от Бат-Коль, блеснувшее в его душе как бы просветлением. Другими словами, между Иисусом из Назарета и ессеями появился живой обмен идеями. Общаясь с ессеями на своем 25-м, 26-м, 27-м, 28-м году судьбы и позднее, Иисус из Назарета познакомился практически со всем, что имел возможность дать их орден. В силу того, что то, что ему не было сообщено в словах, являлось к нему в разных ясновидческих впечатлениях. Ответственные ясновидческие впечатления приобретал Иисус из Назарета либо же в самой общине ессеев, либо же пара позднее дома, в Назарете где в более созерцательной жизни он позволял действовать на себя тому, что теснилось в его душе из подступавших к нему сил, о которых не чаяли и ессеи, но каковые переживались его душой, как следствие больших бесед, проходивших с ним в общине ессеев.
Одно из таких переживаний, из внутренних впечатлений направляться особенно выдвинуть на передний замысел, в силу того, что оно может осветить целый духовный путь развития человечества. Это было замечательное большое видение, которое случилось у Иисуса из Назарета в состоянии собственного рода внутренней отрешенности, отвлеченности от всего, в то время, когда как бы в яркой современности ему явился Будда. Да, Будда явился Иисусу из Назарета как следствие обмена идеями с ессеями. И возможно заявить, что в то время между Буддой и Иисусом состоялась духовная беседа. В силу моего оккультного долга мне направляться сказать содержание данной духовной беседы, эти большие тайны эволюции человечества мы должны сейчас затронуть. В духовной беседе Иисус из Назарета воспринял от Будды примерно следующее: «Если бы абсолютно исполнилось мое учение таким, как оно имеется, то все люди должны были бы уподобиться ессеям. Но этого не может быть. Это было заблуждением в моем учении. Ессеи смогут развиваться дальше только по причине того, что отделяют себя от остального человечества; для них нужно существование остальных людских душ. Выполнением моего учения должны были бы все стать ессеями. Но этого не может быть». — Таково большое переживание, появившееся у Иисуса из Назарета благодаря общению с ессеями.
Вторым переживанием Иисуса из Назарета было его знакомство с одним, также молодым, практически одного с ним возраста человеком, что близко подошел, не смотря на то, что, само собой разумеется, и совсем вторым образом, чем Иисус из Назарета, к ордену ессеев, но что, однако, не стал в полной мере ессеем. Это был живущий в общине ессеев, я бы сообщил, как брат-мирянин Иоанн Креститель. Снаружи походя на ессеев (нося, как и они, зимний период одежду из верблюжьей шерсти), он так и не смог абсолютно заменить для себя учение иудейства учением ессеев. Но так как учение ессеев, вся жизнь ессеев создавали на него сильное чувство, то он жил как брат-мирянин судьбой ессеев, принимая от них импульсы и понемногу инспирацию, и мало-помалу пришел к тому, о чем поведано об Иоанне Крестителе в Евангелиях. Иисус из Назарета и Иоанн Креститель довольно много разговаривали между собой. И в один раз — я знаю, что означает так об этих вещах, но нет ничего, что может меня удержать от этого, в силу того, что, не обращая внимания на всё, я знаю, что об этих вещах должно быть поведано, — в один раз произошло, что на протяжении его беседы с Иоанном Крестителем перед Иисусом из Назарета вместо как будто бы провалившейся сквозь землю физической телесности Крестителя предстало видение Илии. Это было второе ответственное душевное переживание в общине ордена ессеев.
Были еще и другие переживания. Иисус из Назарета в далеком прошлом имел возможность замечать что-то особое, в то время, когда он доходил к местам, где были лишенные образов ворота ессеев. Иисус из Назарета не имел возможности пройти через такие ворота, не купив наряду с этим опять-таки горького опыта. Он видел эти ворота без внешних образов, но для него на этих воротах были духовные образы: по обеим сторонам ворот ему являлось то, с чем в отечественных разных духовнонаучных рассмотрениях мы знакомы сейчас под именами Аримана и Люцифера. И понемногу в его душе укрепилось переживание, чувство, что нерасположение ессеев к росписи ворот должно быть как-то связано с причаровыванием этих духовных существ; что образы на воротах являются отображениями Люцифера и Аримана. Много раз отмечал Иисус из Назарета, как поднимались такие эмоции в его душе.
Кто переживает подобное, тому не до копанья в этих вещах, в силу того, что они через чур очень сильно потрясают. К тому же весьма не так долго осталось ждать подмечаешь, что мышлению человека обосновать их не по силам; мысли не могут пробраться в эти вещи. Впечатления же не только глубоко попадают в душу, но сами становятся частью душевной жизни. Ощущаешь себя как бы связанным с той частью души, где накапливаются эти переживания, ощущаешь себя как бы связанным с самими переживаниями; эти переживания несешь дальше через судьбу.
Так Иисус из Назарета пронес через судьбу оба образа: Люцифера и в один раз, каковые он довольно часто видел на воротах ессеев. Сперва он лишь осознавал, что между этими двумя духовными существами и ессеями вершит тайна. В связи с этими душевными переживаниями Иисуса из Назарета в душе его появилось что-то, о чем он не имел возможности сказать с ессеями, и это пара ослабило обоюдное познание. Образы, пережитые им на воротах ессеев, постоянно стояли между ними, и это приводило к некоторой недоговорЁнности.
в один раз, в то время, когда по окончании серьёзного, большого беседы, в котором было затронуто довольно много высоко духовного, Иисус из Назарета покидал основное строение ессеев, проходя через ворота, он встретил образы, узнаваемые ему как Люцифер и Ариман. Он заметил Люцифера и Аримана, обращенных в бегство от ворот обители ессеев. И в душу его погрузился вопрос, не то, дабы он сам задал данный вопрос, но с глубокой стихийной силой данный вопрос вступил в его душу: «куда бегут они, куда бегут Люцифер и Ариман?» Потому что он знал, что в бегство их обратила святость обители ессеев. Но душой его овладевал вопрос: «куда бегут они?» И вопрос данный он больше не имел возможности удалить из собственной души, вопрос данный как пламя пылал в его душе. Все ближайшие семь дней он ходил, ежечасно, кроме того ежеминутно переживая данный вопрос; вопрос: «куда бегут Люцифер и Ариман?», что вспыхнул в его душе, в то время, когда по окончании духовной беседы он покинул ворота главного строения ессеев. Вопрос: «куда бегут Люцифер и Ариман?» — жег его душу.
Что он совершил дальше под впечатлением этого живущего в его душе вопроса, по окончании того, как он пережил, что древние инспирации были потеряны, религии и культы подпали демонической власти да и то, что он воспринял как поменянный голос Бат-Коль, в то время, когда упал на алтаре языческого культа, и задавался вопросом, что означали слова Бат-Коль, и что именно значит поведанное мной, в то время, когда душа Иисуса из Назарета вопрошала: «куда удирают Люцифер и Ариман?» — об этом, мои дорогие приятели, мы будем говорить на следующий день.
Пятая лекция