Во дворе была метель. Ветер выл, ставни тряслись и стучали… За стеною и злилась, и плакала метель. Только печальный звон колокольчика пробивался через ее монотонный вой… Неровный мерцающий свет заливал мало-помалу смиренную, опрятную обитель, обнажая горшки с бальзамином на заснеженных окнах… Среди помещения стоял человек лет тридцати, росту среднего, в бобровой шапке, окутанный шалью… Из-за дощатой перегородки слышались причитанья и вздохи…
Голос СМОТРИТЕЛЯ. Ишь… и злится… и плачет… и стучит…
БЕЛКИН. Милостивый правитель! Будучи от природы человеком нрава смиренного…
Голос СМОТРИТЕЛЯ. Сударь… Дороги занесло… Слышь? — И злится… И воет… И куда ж сейчас ехать? — Дорога скверная… В полях страшно… Лошади не везут.
БЕЛКИН. Милостивый правитель! Я требую найти лошадей не-мед-лен-но!
Из-за перегородки показался САМСОН ВЫРИН, станционный смотритель, человек лет пятидесяти, но ж еще бодрый, в наскоро наброшенном на плечи сюртуке с тремя медалями в полинялых лентах.
СМОТРИТЕЛЬ. Сударь, помилуйте, куда ж вам ехать? Ишь, как бестии хрипят. .. Ваше высокоблагородие, послушайтесь меня: останьтесь, спросите ужин… Дуня!
БЕЛКИН. Помилуйте, в то время, когда бы ни нетерпение снова увидать места, где совершил я лучшие собственные годы…
СМОТРИТЕЛЬ. Дуня?! Чай, не слыхала? Поставь самовар да неси скорее сливок!
Стук, скрип дверей и вой ветра на миг заглушили его слова; в помещении в полумраке показался человек — ПРОЕЗЖИЙ в черкесской шапке, в военной шинели отряхивал налипший на сапоги снег…
ПРОЕЗЖИЙ. Эй! Любезнейший! Срочно сыскать лошадей!
СМОТРИТЕЛЬ. Не извольте гневаться, ваше высокоблагородие… Все лошади в разгоне.
ПРОЕЗЖИЙ. Ах ты разбойник! Проходимец! Изверг рода человеческого! Да я тебя…
БЕЛКИН. Милостивый правитель! Я требую в тот же миг же…
СМОТРИТЕЛЬ. Дуня-я-я-я! Воля ваша, господа проезжие, а лишь три часа назад приезжает генерал — отдаю ему двух последних лошадей, среди них и курьерскую, а тут неожиданно сделалась такая метель… (СМОТРИТЕЛЬ принес еще огня.) Дуня! Ну что же самовар?!
ПРОЕЗЖИЙ. Проклятый истукан! Ты хоть знаешь, старик, кто сейчас стоит перед тобою?!
Сняв мокрую косматую шапку, сдернув шинель, ПРОЕЗЖИЙ явился молодым стройным гусаром. Поднесши свечу, он внимательно всматривался в лицо сконфуженного ИВАНА ПЕТРОВИЧА.
СМОТРИТЕЛЬ. Господи помилуй…
ПРОЕЗЖИЙ. Молчать! Невежа. А ведь перед тобою стоит сейчас сочинитель! Надежда отечества, уникальный писатель российский… верховный судия… пророк и наблюдатель, чей лик известен уж всякому неразумному дитяти…
БЕЛКИН. Милостивый правитель…
СМОТРИТЕЛЬ. Батюшка… ваше высокоблагородие… Сочинитель! Дуня!! Да что ж ты в том месте копаешься?! Вот проклятая девка! Неси самовар да подай поскорее пуншу! Уж будьте покойны, ваше высокоблагородие! Всевышний в помощь, отправлюсь по дворам, сыщу вам лошадей…
И с этими словами СМОТРИТЕЛЬ, накинув на плечи тулуп, ушел в темноту, в мутную желтоватую мглу, через которую летели белые хлопья снега…
БЕЛКИН. Милостивый правитель! Разрешите мне в тот же миг же рассеять то диковинное недоразуменье…
ПРОЕЗЖИЙ. Но же, безлюдное.
БЕЛКИН. Я вовсе не сочинитель, но ж наглая идея сделаться писателем поминутно приходила мне в голову.
ПРОЕЗЖИЙ. Покиньте, сделайте милость…
БЕЛКИН. Помилуйте, это необычно: своим предположением вы… выразили подлинное намеренье… заветнейшую мечту мою…
ПРОЕЗЖИЙ. Да полноте вам молоть чепуху. Да назови я вас фельдъегерем — данный ветхий пройдоха в тот же миг задал вопрос бы подорожную и нашёл обман. Писатель же — человек без чина; слава, понимаете ли, вольна в собственных прихотях… (ПРОЕЗЖИЙ зевнул и развалился на лавке, как словно бы бы приехал в отеческое имение…) Так-то, сударь, простите, не имею чести знать вашего имени…
БЕЛКИН. Белкин. Иван Петрович. Следую в имение честных и добропорядочных моих своих родителей, смерть коих принудила меня подать в отставку, чтобы…
ПРОЕЗЖИЙ. На большом растоянии ли будет ваша деревня?
БЕЛКИН. Горюхино? По подсчетам моим не более восьми верст вверх по N-скому тракту…
ПРОЕЗЖИЙ. Так я отправлюсь сейчас с вами, а по окончании уж отправлюсь и потом…
БЕЛКИН. Ах, извольте, едемте обязательно, в тот же миг же! Я лишь только опасаюсь… неожиданно сделалась такая метель…
Но ПРОЕЗЖИЙ, казалось, уже не слушал его…
А на большом растоянии ли изволите ехать?..
ПРОЕЗЖИЙ. Всевышний весть. Продолжительно ли, на большом растоянии ли… Путешествие привычно мне; а лишь невольно время от времени станет скучно среди нескончаемых равнин.,. да вот хоть и в нынешнюю ночь, в то время, когда, думается, небо слилося с почвой… Сообщите, тут в двух верстах за березовой рощей… местность? Село? Церковь у дороги…
БЕЛКИН. Возможно, Жадрино? А но, не сообщу…
ПРОЕЗЖИЙ. Жад-ри-но? Вообразите сюжет… вам как писателю…
БЕЛКИН. Помилуйте…
ПРОЕЗЖИЙ. Покиньте это, а вот что… Послушайте. Полчаса назад я был обвенчан Всевышний знает с чьею невестой.
БЕЛКИН. Вы бредите.
ПРОЕЗЖИЙ. Непонятная, непростительная ветреность… Не знаю, как кличут деревню, где я венчался, не помню, с которой станции отправился. Совпадение? Либо случай?
БЕЛКИН. Полно, да вы хоть понимаете имя той…
ПРОЕЗЖИЙ. Ах, нет… все сделалось как словно бы специально. Мы въехали в деревню, церковь была отворена… «Помилуй, где ты замешкался?» — сообщил мне кто-то. Но ж, вы правы, возможно, все это лишь видение либо сон. Ну слушайте. Я вошел в церковь, освещенную двумя либо тремя свечами…
Тут двери в соседнюю помещение отворились и на пороге показалась женщина, красота которой в тот же миг поразила обоих. Она потупила громадные начала и голубые глаза разговор безо всякой робости…
ДУНЯ. Уж правильно, господа прозябли с дороги.
ПРОЕЗЖИЙ. Ба-а-а-а…
ДУНЯ. Не изволите ли чаю? Ишь, и воют, и стонут, проклятые…
БЕЛКИН. Да кто ж это воет, красивая женщина?
ДУНЯ. Да кто ж их разберет? Духи аль бесы… Пожалуйте к столу, господа проезжие. Кто ж в наше время в поле выбирается? — Погода скверная, ямщик упрямый, лошади не везут…
ПРОЕЗЖИЙ подхватил из рук ДУНИ самовар и с проворностию установил его на стол, а по окончании с почтением поцеловал у нейруку. В ту самую секунду двери отворились
и на станцию, запорошенный снегом, охая и причитая, воротился
СМОТРИТЕЛЬ…
СМОТРИТЕЛЬ. Лошади готовы, ваше высокоблагородие, господин сочинитель! Воля ваша, а лишь все дороги занесло… не видно ни зги… А… вот и Дуня.
БЕЛКИН. Это дочка твоя?
СМОТРИТЕЛЬ. Дочка-с. Да такая проворная, вся в покойницу мать… Ну, Дуня, кличь-ка гостей за стол!
БЕЛКИН. Нет, нет! Нетерпенье в тот же миг же заметить места, где совершил я лучшие собственные годы… На вот забери, да обязательно приобрети собственной дочери гостинец… Прощайте. Прощайтесь, сударь, пора!
ИВАН ПЕТРОВИЧ сунул СМОТРИТЕЛЮ ассигнацию, обернулся к ПРОЕЗЖЕМУ, но тот не отвечал, да и, казалось, уж не слыхал ничего, глаза его были закрыты…
СМОТРИТЕЛЬ. Батюшка! Ваше высокоблагородие! Дуня! Да что же с ним сталось?
ПРОЕЗЖИЙ застонал: «Выпивать…».
СМОТРИТЕЛЬ. Так видно от беды не отбожишься… Ваше высокоблагородие! Сударь!
БЕЛКИН. То, правильно, припадок, но ж он и недавно бредил…
ДУНЯ. Принесите ж поскорее студеной воды! Да уложим его сейчас на лавку…
ПРОЕЗЖЕГО уложили. Опять раздался стук. Скрипнули двери. На пороге стоял человек, низкий, в медвежьем тулупе, задумчивый, хмурый.
СМОТРИТЕЛЬ. Чего тебе, батюшка? Ты проезжий али кто? АДРИЯН. На большом растоянии ли до Ненарадова?
СМОТРИТЕЛЬ. Ты, значит, в самом деле сбился с дороги… верст семь, да и то в случае, если полем, а так и все девять… Да лишь сейчас куда? — Не дойдешь, не видно ни зги… БЕЛКИН. Да на что тебе оно?
ПРОЕЗЖИЙ опять застонал. ДУНЯ приложила к его губам стакан с водою…
АДРИЯН. Нарочный приходил от покойного… А что, нет ли у вас в деревне покойников?
ДУНЯ. Да что ты, батюшка?! Нет! Перекрестись!
БЕЛКИН. Да что ж сейчас делать?
ДУНЯ. А что ж? Будем ходить за ним, а утром в город отправим за немцем…
АДРИЯН. Ну коли так, отправлюсь до Ненарадова.
СМОТРИТЕЛЬ. Полно, батюшка, куда ж сейчас идти? Останься ночь переждать.
Скрипнули двери, и незнакомец пропал. Метель за стеною неунималась. Лошади хрипели. На пороге показался ВЛАДИМИР, бедный военный прапорщик, чуть живой, падая с ног от усталости, он скоро осмотрел убогое жилище…
ВЛАДИМИР. На большом растоянии ли Жадрино? СМОТРИТЕЛЬ. Отколе ты?
ВЛАДИМИР. Жадрино-то на большом растоянии ли? СМОТРИТЕЛЬ. Недалече… ДУНЯ. Но ж, версты три.
ВЛАДИМИР. Лошадей! Я заплачу, сколько будет угодно! СМОТРИТЕЛЬ. Все лошади в разгоне! Да куда ж вам ехать? Не видно ни зги! БЕЛКИН. Постойте… Жадрино… Нам с вами по дороге. Я отвезу вас… СМОТРИТЕЛЬ. Прощайте, ваше высокоблагородие… Насилу дотянулся коней… ВЛАДИМИР. Благодарю. Что сейчас час?
СМОТРИТЕЛЬ. Ишь… генералов да курьеров царёвых уж повидали, а дабы сочинитель…
ДУНЯ подошла к сконфуженному ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ.
ДУНЯ. А разрешите, любезный сударь, вас поцеловать на прощание… СМОТРИТЕЛЬ. Ишь, егоза! Да вы уж ей разрешите… Девка она славная, грамоте научена от дьячка, такая разумная: уж прочла Новейший письмовник… ВЛАДИМИР. Что сейчас час?
ДУНЯ ринулась на шею БЕЛКИНУ, ПРОЕЗЖИЙ опять застонал.
СМОТРИТЕЛЬ. Уж не так долго осталось ждать рассветет. Ну с Всевышним… Так и воют… так и хрипят… Слышите ль?
ВЛАДИМИР. Я погиб.
БЕЛКИН. Прощайте. Едемте, сударь!
ВЛАДИМИР. Вы слышите?! Я погиб!
СМОТРИТЕЛЬ отворил двери, и ВЛАДИМИР и БЕЛКИН растворились в снежной мгле, отзвенел колокольчик, а по окончании темнота и вой метели поглотили голоса и огоньки…
Глава вторая. Бедная Маша
Ясное морозное утро. Тишина. Только однообразный звон колокольчика, то пропадая, то возвращаясь снова, напоминает о прошедшем: о нескончаемой дороге, буре, туманной мгле… В то время, когда свет наполняет пространство, освещая жилище храбреца — помещение в ветхом помещичьем доме, где появился, а сейчас живёт ИВАН ПЕТРОВИЧ БЕЛКИН, — мы видим множество разбросанных в беспорядке листков, и сидящих тут и в том месте ДВОРОВЫХ ДЕВУШЕК, громадных, босых, с гусиными перьями в руках. Сам же хозяин в величайшем беспокойстве ходит меж ними, размахивая дистрофичными руками, тихо бормоча…
БЕЛКИН. Неожиданно сделалась метель… окрестность провалилась сквозь землю во мгле… мутной… мутной и желтоватой… Настасья!
НАСТАСЬЯ. …-апно …сделала-ся …те-е-и-ми-е-ль… БЕЛКИН. Продолжительно ли?
|
НАСТАСЬЯ. Ох, погоди, барин, не так шибко…
БЕЛКИН. Продолжительно ли еще странствовать мне по белу свету?., белые хлопья летели! Дарья!
ДАРЬЯ. …хлопья летели… Ох, не поспеть мне… Господи помилуй!
БЕЛКИН. Господи!… и возможно, Господь сулил мне погибнуть в кибитке… в карете… Аграфена!
АГРАФЕНА. …в карети-и-и…
БЕЛКИН. Во рву! Пелагея! Во рву, размытом водою, в чистом поле, среди бескрайних равнин… Написала ль?
ПЕЛАГЕЯ. Ох, Господи забудь обиду! …во рву-у-у-у-у… У-у-у! боле не могу, барин, пощади!
ИВАН ПЕТРОВИЧ вырывает быстро из ее руки покрытый невообразимыми каракулями листок, погружается в чтение, в отчаянье рвет написанное… В комнате появляется КИРИЛОВНА, нянька и старая ключница…
КИРИЛОВНА. Снег-то… снег… так и сверкает, аж глаз слепнет… БЕЛКИН. Нет, невыносимо. Что ж… видно не каждый рожден быть поэтом! КИРИЛОВНА. А что б тебе, батюшка, в санях до станции проехать… Да и забери, коли хочешь, с собою Настасью… Баба громадная!
ИВАН ПЕТРОВИЧ, не подмечая ветхую няньку, просматривал уж другие страницы…
НАСТАСЬЯ. …странствовать по свету… Уф! Готово, барин! БЕЛКИН. Осознайте же: случай этот преследует мое воображенье… и я стремлюсь придать какой-нибудь образ сему загадочному лицу…
За окнами снова зазвенел колокольчик…
КИРИЛОВНА. И-и-и-и, батюшка, надевай-ка поскорее сертук! Гости у крыльца! Дарья! Пелагея! Готовь самовар, да ступай в погреб за сливками! АГРАФЕНА. …не-бо… сли-ло-ся… с почвой… НАСТАСЬЯ. …цер-кафь… НАСТАСЬЯ. …бы-ла… АГРАФЕНА. …из-вестие… НАСТАСЬЯ. …о-жидал-о-о-о… АГРАФЕНА. …закрыта. Фу-у-у-у!
ИВАН ПЕТРОВИЧ в это же время обнимался с приезжими гостями — ненарадов-скими помещиками, бывшими в давнем знакомстве с его покойными родителями, — ГАВРИЛОЙ ГАВРИЛОВИЧЕМ Р* и женой его ПРАСКОВЬЕЙ ПЕТРОВНОЙ.
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. И-и-и, матушка! Полно слезы-то лить!
БЕЛКИН. Помилуйте, Прасковья Петровна…
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. А как вы-то, батюшка, постарели…
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Ну, будет, будет… Прежнего не воротишь! Что, Иван Петрович, уж и введен во владение? Ишь… Живешь барином… А в далеком прошлом ль с покойным твоим родителем… зайцев на болоте Бесовском… Э-эх… (Начал плакать и ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ.)
БЕЛКИН. Не в силах унять беспокойства чрезвычайного… осмелюсь узнать о здоровий Марьи Гавриловны…
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. А день-то, день-то какой… Все солнце… бугры-то сверкают… Ишь…
БЕЛКИН. Так что же Маша? Здорова ли? Замужем?
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Ах, Маша, Маша… в наше время-то здорова… а 14 дней в горячке лежала… Все бредила…
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Уж сказывали, была, мол, на краю гроба… уж лекарь головою качал, но ж Всевышний милостив — встала!
БЕЛКИН. Да где ж она сейчас?
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Замешкалась в сенях… Ишь, робеет…
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Обязательно тебя заметить хотела… Уж ты ей, Иван Петрович…
ИВАН ПЕТРОВИЧ при этих словах пришел в беспокойство чрезвычайное, не дослушав ПРАСКОВЬИ ПЕТРОВНЫ, он выбежал из помещения вон, чуть не сбив с ног ветхую НЯНЬКУ.
КИРИЛОВНА. Ох, батюшка, а у нас-то — беда. Ох, горе да беда… Корова бурая пала… Пожалуйте, гости дорогие… самовар в далеком прошлом уж кипит… А снег-то… снег…
НАСТАСЬЯ, АГРАФЕНА, Дарья и Пелагея бубнили, склонившись над исходниками, разумеется переписывая набело плоды утренних фантазий ИВАНА ПЕТРОВИЧА. В комнате в сопровождении хозяина показалась МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА, стройная бледная печальная девушка…
НАСТАСЬЯ. …страшное…
АГРАФЕНА. …о-жи-да-ло… его…
БЕЛКИН. Что ожидает меня в будущем? Единственная мечта моя сделаться писателем…
ДАРЬЯ. …ис-чез-ло… во… мгле…
ПЕЛАГЕЯ. …была… за-пер-та-а-а-а…
БЕЛКИН. И сейчас, будучи в отставке, я не в состоянии более противиться влечению природы…
НАСТАСЬЯ. …неожиданно… скрылося… И…
МАША. Так вы, значит, уж и публиковали собственные произведения?
ДАРЬЯ. …провалилось сквозь землю… во мгле.
БЕЛКИН. Увы. Я пробовал. Все роды поэзии были мною разобраны.
ПЕЛАГЕЯ. …во мгле…
НАСТАСЬЯ. …мут-ной и жел-той… Уф! Готово, барин!
БЕЛКИН. Я обязательно решился на эпическую поэму… Я искал себе храбреца… но — нет!.. Я взялся за катастрофу — катастрофа не отправилась. Я пробовал обратить ее в балладу, но и тут не имел возможности найти храбреца!..
МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА, казалось, не слушала его, она стояла у окна в печальной задумчивости…
МАША. Посмотрите, как снег сверкает.
БЕЛКИН. А вы, Марья Гавриловна, не желали бы сделаться героинею баллады?
МАША. Нет. Не станемте боле сказать о балладах…
БЕЛКИН. Помилуйте, я обязан прочесть вам обязательно! Вообразите…
ИВАН ДЕВУШКИ и ПЕТРОВИЧ бросились лихорадочно подымать с полу листки…
БЕЛКИН. Страшная, сливающая небо с почвой метель! Мутная мгла! Настасья! (НАСТАСЬЯ вручила ему исписанный листок.) Вообразите: бедный военный прапорщик, уговорившийся тайно… Пелагея! (БЕЛКИН быстро рвал страницы из рук испуганных девушек.) …решился венчаться тайно с предметом собственной страсти! Дарья! Аграфена! И уж, очевидно, против воли ее своих родителей… И что же? В назначенный час он торопится к невесте, уж ожидающей его в церкви…
МАША. Что вы рассказываете… Как это необычно…
БЕЛКИН. Но неожиданно исчезает во мгле… мутной и желтоватой. Свора демонов… Но вы не слушаете меня?
МАША. Прошу вас, продолжайте.
БЕЛКИН. В то время, когда же перед восходом солнца он подъехал к церкви… убитый раскаяньем… он отыскал, что дверь ее закрыта… и…
МАША. Достаточно. Вам все известно.
БЕЛКИН. Помилуйте, вы в беспокойстве? Полно! Я радостен! Я вынудил трепетать ваше юное воображенье! Определите ж боле: в ту ночь я встретил и приютил этот блуждающий дух! Я пленил моего храбреца!
МАША. Владимир… сейчас у вас?
БЕЛКИН. Он вам знаком? Помилуйте… Марья Гавриловна…
МАША. Я обязательно обязана его заметить.
БЕЛКИН. Нет, не сейчас… Я клятвенно заверил его, что ни единая живая душа… не определит о месте его нахождения.
МАША. Мне надобно сказать с ним в тот же миг же. А вы… окончите балладу!
БЕЛКИН. Поразительно… Так это были вы?..
Бледный, как сама смерть, в помещении показался ВЛАДИМИР. МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА, готовая в тот же миг же упасть в обморок, удержалась заручку кресла. ИВАН
ПЕТРОВИЧ желал было удалиться из комнаты, но ВЛАДИМИР удержал его самым решительным образом.
ВЛАДИМИР. Что же… Мне нечего скрывать боле — сейчас вы понимаете имя той…
БЕЛКИН. Помилуйте, от отроческих лет являясь преданнейшим втором столь почитаемой мною Марьи Гавриловны и разделяя с нею в прошедшем детские мои шалости и первейшие испытания литературного образования…
ВЛАДИМИР. Она была воспитана на французских романах, следственно, была влюблена.
МАША. Я… обязательно обязана объясниться… Владимир!
БЕЛКИН. Страшные неизвестные бесовские силы вмешались в судьбу двух любящих сердец! Настасья!
НАСТАСЬЯ проворно вбежала в помещение. Найдя перо, она склонилась над чистым страницей.
МАША. Все в ту ночь казалось мне плохим предзнаменованьем: метель не утихала… Насилу добрались мы до церкви и три часа ожидали тебя. Я была как словно бы в бреду… и внезапно…
ВЛАДИМИР. Полноте. Не тревожьте себя боле…
БЕЛКИН. Владимир Николаевич! Да осознаёте ли вы, в каком состояньи находится сейчас бедная Маша?!
ВЛАДИМИР. Что же… Марья Гавриловна сделалась героинею баллады, я же — посмешищем рода человеческого!
МАША. И вы… уж не любите меня боле?
ВЛАДИМИР. Достаточно мы клялись друг другу в вечной любви…
ВЛАДИМИР посмотрел на нее с серьезностию. После этого он подошел и со всею сердечностью обнял бедную девушку… Тут двери отворились и ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ, ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА в сопровождении КИРИЛОВНЫ, АГРАФЕНЫ, ПЕЛАГЕИ и ДАРЬИ показались на пороге…
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. Ба! Смотри-ка, да у них, думается, дело уж совсем слажено! Здоров, брат Владимир Николаевич! Что же ты 14 дней глаз не казал? А мы уж думали, батюшка, бес тебя унес. Уж видно, суженого конем не объедешь… Так ли, матушка?
ПРАСКОВЬЯ ПЕТРОВНА. Совет да любовь. И в самом деле говорят, жить-то тебе, Маша, не с достатком, а с человеком! Так, видно, и на роду тебе написано… Такова, значит, и будущее…
И старуха опять начала плакать. Марья и ВЛАДИМИР ГАВРИЛОВНА отпрянули друг от друга. Не легко молчали.
БЕЛКИН. Верьте мне, Гаврила Гаврилович…
ГАВРИЛА ГАВРИЛОВИЧ. А тебе, Иван Петрович, быть обязательно посаженным отцом! Проси ж его, Маша!
ВЛАДИМИР. Вот вам, любезный Иван Петрович, сюжет и тема для катастрофы! Прощайте ж, Гаврила Гаврилович… Прасковья Петровна. Дорогая, драгоценная моя Маша. Я покорнейше прошу вас забыть о несчастном, для которого смерть остается единственною надеждою… Прощайте.
И с этими словами ВЛАДИМИР вышел из помещения. Бедная МАРЬЯ ГАВРИЛОВНА упала без эмоций… НАСТАСЬЯ, АГРАФЕНА, Пелагея и Дарья скрипели перьями, записывая на огромном белом странице…
БЕЛКИН. Любезная… Настасья! Лю-безная, дра-го-полезная моя Марья Гавриловна. .. Аграфена! Возможно, в необычном беспокойстве решаюсь направить вам сие послание, припоминая неясные черты последнего свидания отечественного… Пелагея! ну что? Не так долго осталось ждать ли? Ну что за народ!
КИРИЛОВНА. Уж не бессудь, батюшка… Бабы громадные, а ума-то Всевышний не отправил…
БЕЛКИН. Катастрофа сия еще не окончена! Клянусь всем, что свято для меня в данной жизни… Пелагея!.. .найти того, кто решился присвоить себе полномочия судьбы… Настасья! Чтобы убить злодея в честном поединке и снова подарить вам покой и свободу… остаюсь покорнейшим втором вашим. Иван Петрович Белкин.
КИРИЛОВНА. Ишь… Мы и слов-то эдаких, батюшка, отродясь не слыхали…
Девушки расстилают на полу исписанный лист и складывают из него громадного бумажного змея. Змея пускают в небеса. ИВАН ПЕТРОВИЧ продолжительно смотрит в небо…
Глава третья. Бедная Дуня
Было ясное утро. Весеннее солнце освещало жилище СМОТРИТЕЛЯ, в котором царили сейчас небрежение и ветхость. На окнах уж не было цветов. СМОТРИТЕЛЬ дремал, укрывшись тулупом… Звук колокольчика потревожил его сон, он заворочался, бормоча через дрему…
СМОТРИТЕЛЬ. Погода несносная… Дорога скверная… ямщик…
Скрипнули двери, и в помещение практически что вбежал ИВАН ПЕТРОВИЧ БЕЛКИН, промокший, взъерошенный, в беспокойстве чрезвычайном…
БЕЛКИН. Эй! Здорово, диктатор!
СМОТРИТЕЛЬ. Ваше высокоблагородие! Все лошади в разгоне…
БЕЛКИН. Помилуй, да определишь ли ты меня?
СМОТРИТЕЛЬ. Погода несносная… ямщик упрямый…
БЕЛКИН. Полно, да так как мы с тобою ветхие привычные!
СМОТРИТЕЛЬ. Дорога громадная… возможно, и виделись…
БЕЛКИН. Полно, ты ли это, Самсон?! Да здорова ли твоя Дуня?
САМСОН. Дорога громадная, проезжих довольно много…
СМОТРИТЕЛЬ. Вот чудак! Да что ж твоя Дуня? Уж, правильно, она замужем?
Опять скрипнула дверь, и на станции показалось новое лицо: человек лет тридцати пяти в поношенном сюртуке, запыленный, обросший бородою; он задал вопрос с угрюмостию, бросив на стол подорожную…
СИЛЬВИО. Лошадей! Сейчас! В тот же миг же!
Но САМСОН, казалось, не увидел сурового окрика, он смотрел без движений на ИВАНА ПЕТРОВИЧА, словно бы обдумывая сделанный им вопрос…
САМСОН. Эх, Дуня, Дуня… Что за девка-то была…
СИЛЬВИО. Лошадей!
САМСОН. Поверите ли, сударь, генералы, фельдъегеря с нею по получасу заговаривались…
СИЛЬВИО. Лошадей, изверг!!!
БЕЛКИН. Сударь, я желал бы вас предуведомить…
САМСОН. Бывало барин, какой бы сердитый ни был, при ней утихает…
СИЛЬВИО. Так ты специально меня не слышишь, разбойник!
БЕЛКИН. Поверьте, сударь… человек этот, будучи от природы нрава смиренного…
САМСОН. Дом ею держался… Дуня!
СИЛЬВИО. Молчать! Изверг рода человеческого! Да я тебя…
При этих самых словах СИЛЬВИО дотянулся оружие, выстрелил, а после этого выстрелил еще… Обе пули угодили в стенку, продырявив картину, изображавшую библейскую историю блудного сына… ИВАН ПЕТРОВИЧ подошел к стенке, чтобы разглядеть след, покинутый обеими пулями, старик же, казалось, не увидел и выстрелов, он все бормотал, покачивая седою головою…
САМСОН. Эх, Дуня…
БЕЛКИН. Но же, хороший выстрел. Лишь раз встречал я в жизни человека, что сходу имел возможность бы уложить в одно отверстие обе пули… САМСОН. …Дуня!
Из-за перегородки показалась ДУНЯ в салопе и тёплом платке, следом за нею показались НАСТАСЬЯ, ПЕЛАГЕЯ, Дарья и АГРАФЕНА с корзинами в руках. Устроившись на лавке, ДЕВУШКИ достали из корзин перья и листочки. Окунув перья в чернильницу СМОТРИТЕЛЯ, они принялись за работу…
БЕЛКИН. Что же…
НАСТАСЬЯ. Что-о-о-о же-е-е-е…
СИЛЬВИО. Что же… пистолет требует ежедневного упражнения…
САМСОН. Что же… ты, Дуня? Лошади готовы… Простись с их благородием.. . Ты что же, к обедне собралась?
ДУНЯ. К обедне…
БЕЛКИН. Сильвио?! (ИВАН ПЕТРОВИЧ приблизился к проезжему…) Полно, быть этого не имеет возможности… Определишь ли ты меня?
СИЛЬВИО. Но же, необычный случай… САМСОН. Лошади готовы, ваше высокоблагородие!
Из второй помещения вышел МИНСКИЙ в шинели, окутанный шалью… Со стороны казалось, что станция полна проезжих — одни прибывали, другие же — отправлялись в путь…
САМСОН. Лошади готовы, ваше высокоблагородие. Уж будьте покойны: дорога скверная…ямщик упрямый… (Онирассмеялись…)
Дуня!
СИЛЬВИО. О ком он бредит, несносный старик?
БЕЛКИН. Дочь его нынешнею зимою сбежала с проезжим… Но ж… Откуда ты? Куда? В далеком прошлом ли вышел в отставку?
МИНСКИЙ. Что же… Прощай, диктатор! Вот тебе за постой!
БЕЛКИН. Да как же ты тут? Для чего? Один среди сих унылых, пустынных мест?
МИНСКИЙ. А право, жаль мне расставаться с тобою. Осмелюсь предложить Авдотье Самсоновне собственных лошадей… проехать до церкви…
ДУНЯ. Ах, нет… сударь, благодарю… Дорога скверная… ямщик упрямый… Уж я и сама…
МИНСКИЙ. Что ж… Свободному воля. Прощайте.
САМСОН. Да что же ты, Дуня, дичишься, совершенно верно крестьянская девка? Чай, его высокоблагородие не волк и тебя не съест. Прокатись-ка до церкви!
ДУНЯ. Ужель?.. Так, значит, и Всевышний повелел. {ДУНЯ ринулась на шею СМОТРИТЕЛЮ, поцеловала и выбежала вон.)
САМСОН. Так и пропала… так и сгинула… Бывало генералы… фельдъегеря…
СИЛЬВИО. Что же… Юность, ум, красота…
БЕЛКИН. Так ты, значит, знаком с ним?
САМСОН. Ну, с Всевышним, ваше высокоблагородие… Прощайте.
МИНСКИЙ и САМСОН простились…
СИЛЬВИО. Милостивый правитель! МИНСКИЙ. Я к вашим услугам.
СИЛЬВИО. Вообразите себе юность, ум, красоту, веселие самую легкомысленную…
МИНСКИЙ. Я к вашим услугам. Жребий?
Они кинули жребий.
БЕЛКИН… .веселие самую свирепую, храбрость самую легкомысленную, громкое имя, деньги, которым не знал он счета и каковые ни при каких обстоятельствах у него не переводились… Настасья!
СИЛЬВИО. Ты, граф, чертовски радостен.
МИНСКИЙ. Что же… Счастье, как мы знаем, вольно в собственной прихоти. Ну-с?
БЕЛКИН. Аграфена!
АГРАФЕНА. Ду-ня с той стан-ци-и…
БЕЛКИН. Отмерь двенадцать шагов. Быстро!
САМСОН. Дуня с той станции отправилась вместе с гусаром… Дорога скверная. . • ямщик упрямый…
СИЛЬВИО. Удачи его в полку и в обществе дам приводили меня в идеальнейшее отчаянье… Шесть лет назад я взял пощечину, и неприятель мой до сих пор жив!
БЕЛКИН. Вы с ним дрались?
АГРАФЕНА. Сию минуточку, барин… Один. Два. Три.
СИЛЬВИО и МИНСКИЙ поднялись. МИНСКИЙ выстрелил. С головы у СИЛЬВИО слетела фуражка.
МИНСКИЙ. Сейчас ваш черед.
СИЛЬВИО начал прицеливаться.
САМСОН. Ваше высокоблагородие!
МИНСКИЙ. Что тебе?
САМСОН. Уж больно полюбились вы мне… вот, заберите в путь.
СМОТРИТЕЛЬ протянул МИНСКОМУ плетеный кузовок. МИНСКИЙ помедлил, а по окончании снял фуражку и высыпал в том направлении пригоршню ягод… Он стоял, освещенный весенним солнцем, выбирая из фуражки спелые ягоды и выплевывая косточки. Скрипели перья…
НАСТАСЬЯ. …весеннее сол-нце… взо-шло-о-о, и жар уже нас-пе-е-е-вал…
СИЛЬВИО прицелился, но по окончании опустил пистолет.
БЕЛКИН. Стреляйте.
СИЛЬВИО. Вы сейчас изволите завтракать; мне не хочется вам помешать.
МИНСКИЙ. Вы никак не мешаете мне. Стреляйте.
СИЛЬВИО. Вам, думается, сейчас не до смерти…
САМСОН. Стреляйте, ваше высокоблагородие! Дуня с той станции отправилась вместе с гусаром!
ПЕЛАГЕЯ. Стреляй, барин!
ДАРЬЯ. Стреляй! Поделом злодею!
БЕЛКИН. Цыц! Я отыскал собственного храбреца! Всевышний знает, какое количество несчастиям он станет еще обстоятельством… Не стреляй. Что пользы отнять у него жизни сейчас, в то время, когда он ею вовсе не дорожит?
МИНСКИЙ. Так станете вы стрелять либо нет?
СИЛЬВИО. Нет. Нет!
МИНСКИЙ. Как вам будет угодно… Но, выстрел ваш остается за вами. Я в любой момент к вашим услугам. Прощай, диктатор!
Скрипнули двери, и МИНСКИЙ провалился сквозь землю. Колокольчик еще долго звенел, но и он стих… Слышно было, как скрипят перья.
СИЛЬВИО. Три дня назад я взял известие, что неприятель мой планирует вступить в брак с молодою прелестною особенной…
БЕЛКИН. Поразительно… Все это неправда… Обман… Бесовство…
СИЛЬВИО. Посмотрим… Посмотрим, так ли равнодушно он сейчас примет смерть…
САМСОН. Лошади готовы!
Утро. ПЕЛАГЕЯ, Дарья и АГРАФЕНА спят над исходниками. Зевая и охая, в помещение входит КИРИЛОВНА, навстречу ей с корзиною исходников, всхлипывая и шмыгая носом, плетется НАСТАСЬЯ.
КИРИЛОВНА. Четвертое мая. Снег. Господи, твоя воля… Тришка снова бит… Корова рыжая пала… Настасья! Баба громадная, а по дому слоняешься сопливая да босая. Барин спит, чай?
НАСТАСЬЯ. Дремли-и-т… Уж полчаса, как започивал…
КИРИЛОВНА. Храни нас, Господи… Вишь, снег во дворе… Чего плачешь, дура?
НАСТАСЬЯ. В противном случае… {Она дотянулась из корзины листок и прочла.) Я ли не лелеял моего дитяти; уж ей ли не было житья? Эх, Дуня, Дуня…
ДАРЬЯ, АГРАФЕНА и Пелагея встрепенулись и также захлюпали носами…
КИРИЛОВНА. Сбежала? Лжёшь!
НАСТАСЬЯ. Сбе-жала-а-а… Вот те святая пятница!
Девушки сошлись около корзины НАСТАСЬИ, они вынимали листки и просматривали, бормоча…
КИРИЛОВНА. Не уследил, значит… Девка-то известный… Эх! Ну, а что же Самсон? НАСТАСЬЯ. Как мы знаем, что… Отправился за нею!
ДАРЬЯ (просматривает). Может быть, думал он, приведу заблудшую овечку мою… ПЕЛАГЕЯ. С э-той мы… мыс-лею… прибыл он в город… о-ой, не могу-у…
Девки передают друг другу листки, рыдают.
КИРИЛОВНА. Ну будет, будет… что слякоть-то разводить… И без того уж снегу навалило … Может, еще найдёт да к себе приведет… Чего на свете-то белом не бывает…