Крысиная голова на палочке. Никто не держит палку, но в видении она подрагивает. Крыса пищит. «Приманка – капкан, охотник в ловушке!». Рот крысы красный, ее зубы желтые, глаза тёмные и блестящие. Крыса похожа на больших коричневых крыс, которых довольно часто видят около доков города Клерреса. На шее у нее черно-белый воротник, а сам жезл желто-зеленый.
Сон Капры 903872, записанный лингстрой Окув.
– Что ж, это было не очень приятно, – пробормотала Симфи.
– Вини себя, – возразила Капра. – Ты создала данный момент. Высвободила Любимого, лгала мне. Разрешала данной негодяйке с квашеной рожей думать, что она владела прозорливостью Белого Пророка. Ты поощряла ее на создание этого беспорядка. Полагаю, лишь я способна вернуть события на верный путь.
– Я возьму на себя ответственность за ребенка, – заявила Симфи.
Я слышала их голоса, как возможно было бы слышать жужжание мух у окна. Двалии не было. Остались лишь размазанные брызги ее крови. Винделиар провалился сквозь землю. Я была одна в этом месте, куда меня привели. Я внимательно взглянуть на красивую даму. Хорошенькая не означает хорошая. На меня она не посмотрела.
– Ты не должна этого делать, – заявила Капра.
– Мы все должны иметь доступ к ней, дабы выяснить ее сокровище, – внес предложение Феллоуди.
– Мы знаем, какую сокровище ты ей дашь, Феллоуди. Нет, – Капра тихо засмеялась.
Коултри негромко сообщил:
– Покончим с этим существом. Прямо на данный момент. Она станет только обстоятельством разногласий между нами, а этого нам уже достаточно. Вспомните, как возвращение Любимого настроило нас друг против друга, – он нахмурился так очень сильно, что косметика на лице начала отслаиваться.
— «Ни при каких обстоятельствах не делай того, чего не сможешь отменить, пока не поймёшь, чего не сможешь сделать по окончании того, как ты это сделал». Это одна из отечественных самых ветхих теорий, идиот! Нам необходимо позвать Коллаторов и искать каждые вероятные ссылки на нее, – Симфи сказала ровно.
– Это займет дни! – возразил Коултри.
– Потому, что не ты будешь заниматься данной работой, по какой причине тебя это заботит? – ответил Феллоуди. Более негромким голосом он добавил: – Словно бы ты можешь осознать сны, ни при каких обстоятельствах не имея собственных.
– Ты думаешь, я глухой? – гневно задал вопрос Коултри.
Феллоуди улыбнулся ему и ответил:
– Само собой разумеется, нет. Ты к будущему.
– Достаточно! – оборвала их Капра. Она посмотрела на меня, и я отвела взор. Я опасалась, что она взглянет мне в глаза. Что-то в ее взоре казалось злорадством, как словно бы она хранила кое-какие знания при себе. – Симфи, я предлагаю держать ее в верхних камерах. В сохранности. Здоровой. Быть может, она всего лишь светловолосое дитя чернорабочих, похищенное из дома Фитца Чивэла. Двалия не дала нам никаких доказательств того, что она другая. Если бы она вправду была из рода Любимого, ей бы на данный момент снились сны, и Двалия внесла предложение бы нам записи ее снов в качестве доказательства ее ценности. Я подозреваю, она не что иное, как уловка, предлог для оправдания утрат Двалии.
– Тогда по какой причине бы не покинуть ее со мной? – настойчиво попросила Симфи. – Я имела возможность бы применять еще одну служанку.
Взор Капры был убийственным:
– Уловку возможно применять неоднократно, дорогая девочка. Двалия говорит, что Любимый мертв. Она ничего не сообщила о Фитце Чивэле, его Изменяющем. В случае, если данный ребенок его либо имеет значение для него, мы можем опять иметь дело с Нежданным Сыном. Настоящим. Тем, что помогал Любимому помешать нам. Так, она должна быть в заключении, пока мы не определим, имеется ли по большому счету какая-нибудь правда в рассказе Двалии. , пока мы не добьемся всей правды как от Двалии, так и от того монстра, которого она взрастила.
– Я не пологаю, что это нужно. Что ты…
– Либо мне придется их всех убить. Как я и должна была поступить с Любимым, – перебила ее Капра.
Мое сердце билось от их слов так очень сильно, что показалось, словно бы все мое тело содрогается ему в такт.
Повисло молчание. Коултри сообщил:
– Какое ты имеешь право диктовать нам? Нас Четверо.
– Я имею право собственных лет. Моего опыта. Моей мудрости. И потому, что вы действовали за моей спиной, разрешив Любимому «сбежать», я пологаю, что на данный момент настала моя очередь решить, не учитывая вашего мнения! – она сделала перерыв, в ее рыбьих глазах светилось удовлетворение. – О, отворачивайся и притворяйся, что можешь одурачить меня! Устроили таковой балаган! Вы думаете, я не знаю, как вы отвлекали деньги и ресурсы на Двалию? Вы думаете, что я не знаю о сообщениях птичьей почтой, каковые она отправляла вам? – она покачала головой, удивляясь их наивности, и ее ухмылка смотрелась плохо. – Вы забыли, кто видит сны лучше, глубже и дольше всех из вас либо ваших выведенных Белых! Вы считали, что сохранили в тайне от меня собственные секреты, но те сны, каковые я утаила от вас, уравновесили это в той же мере! В то время, как вы потакали бесперспективному поиску Двалии, стремящейся к реваншу, вы оставили без внимания отечественную куда громадную проблему. Не ребенок, что возможно либо не быть Белой крови, но проклятые драконы. Все, что мы пробовали не допустить, случилось. Драконы опять свободны в мире, а те лурики, каковые остались у нас, видят мрачные видения о волках, драконах и сыновьях. Нам оставалось только пальцами щелкнуть, дабы окончательно покончить с ними! Но драконы не прощают. И не забывают. Но, наверное, вы трое упускаете, что, в первую очередь, драконы не забывают о причиненном им ущербе! Пришло время прекратить играться тут в небольшую политику и взглянуть в будущее. Любимый расколол фундамент отечественных знаний, но мы восстанавливаем его с новыми пророчествами и видениями. Мы можем вернуть руль обратно и направить мир к собственной пользе. Но все это закончится, когда мы поднимем глаза и заметим крылья в небе над Клерресом.
В наступившей тишине я медлительно поднялась на ноги. Мне было стыдно за влажные брюки. Они липли ко мне, уже холодные. Я прижала собственный мелкий сверток к груди и разрешила слезам подступить к глазам. Я успела сплести жалкий щит лжи. Я смела сохранять надежду, что он будет трудиться.
– Я желаю к себе. Пожалуйста. Я ничего не осознаю. Я к себе.
Их взоры обратились на меня, в различной мере удивленные и осуждающие. Я вынудила нижнюю губу дрожать. Симфи, красивая юная дама, сообщила строго:
– Ты не говоришь ни с кем из нас, пока тебе не сообщат. Это ясно?
Я потупила взор. Могу ли я применять это?
– Да, мэм. Двалия приказала мне не говорить с вами. Мне надеялось бы не забывать.
Я держала голову опущенной, но пробовала наблюдать на них через ресницы. Симфи смотрелась смущенной. Я отважилась заговорить самым детским голосом, что имела возможность изобразить:
– Двалия сказала, что мы поболтаем с Симфи наедине. Либо с старая женщина. Она научила сказать о снах. Желаете услышать их на данный момент?
Симфи, по всей видимости, подала сигнал, которого я не увидела. Стражник махом ноги подсек меня, свалив на пол. Я очень сильно ударилась локтем о пол, боль пронзила мне плечо и руку. Я схватилась за него и свернулась кольцом.
– В клетку, – холодно внесла предложение Симфи. – На нижнем уровне. Увести ее на данный момент же.
И снова меня ухватили позади за рубаху и поволокли, как куль. Я обхватила собственный узелок с одеждой, сохраняя надежду, что это убережет меня от удара, которого я ожидала. Пальцы моих ног чуть касались пола, в то время, когда охранники тащили меня к высоким дверям. Сзади я услышала, как Симфи заявила:
– Я предлагаю собраться сейчас вечером. Мы поболтаем, и тогда совместно отправимся взглянуть, что она сообщит. До тех пор никто не должен навещать ее. Никто.
старуха засмеялась:
– О, дорогая маленькая Симфи. Она начала раскрывать собственные секреты? Ты вправду верила в то, что я еще не знала…
Двери захлопнулись на ее словах. Воротник врезался мне в горло. Я схватила его обеими руками.
– Разреши ей дышать, – сообщил охранник, что не держал меня, и я неожиданно упала на пол. Я растянулась в том месте, задыхаясь. Я ощущала от обоих запах крови Двалии и чеснока. Одному из них нужна была ванна. Не хорошо.
– Поднимайся, – сообщил он, и толкнул меня ногой, обутой в сандалию. Я повиновалась, но медлительно. В коридоре были люди, каковые наблюдали на нас. Я взглянула вниз. Пятна крови на полу. Они принесли Двалию ко мне. Они планировали посадить меня в клетку рядом с ней. С ней? Кошмар сковал меня.
– Отправишься сама либо потащим, – сообщил тот же охранник.
– Отправлюсь, – сообщила я, чуть дыша. Будет ли у меня шанс вырваться на свободу и бежать? Куда бежать?
После этого, сзади нас, я услышала зов:
– Стража, подождите!
Это был Феллоуди.
– Было решено, что мы будем держать ее на верхнем уровне, за Замком Четырех. Отведите ее в том направлении. Мы не так долго осталось ждать к вам присоединимся.
– Повинуемся, – сообщил один из охранников. Тот, кто поймал меня за воротник, дал мне пинка. Я проходила мимо отлично одетых людей, каковые поворачивались поглазеть, как меня гнали вперед. Дверь с одной стороны открылась, и я заметила прекрасный танцевальный зал. Две девочки моего возраста, одетые в кружева и сопровождаемые слугами, с любопытством наблюдали, проходя мимо нас, и охранники поторопили меня, дабы убрать меня от них с глаз долой.
Первый лестничный пролет поднимался по широкой спирали. Мои стражи не остановились на лестничной площадке, и не смотря на то, что я не легко дышала и к тому времени меня уже подташнивало, я встала вместе с ними вверх по второму лестничному маршу, а после этого отправилась по коридору, обшитому коричневыми панелями. Через равные промежутки из стенку выступали полки, на каждой из которых стояла толстая лампа, напоминающая чайник. Не было окон, дабы пропускать свет, но по обеим сторонам коридора, застеленного ковром, были двери. Мы прошли через вечный мрак. Горящее масло пахло сосновым лесом.
Мы миновали открытую дверь, и я мельком заметила помещение, уставленную последовательностями мелких прямоугольных полок с торчащими из них свитками. Они размешались от пола до потолка, и это напомнило мне пчелиные соты либо камеры в осином бумажном гнезде. За долгими столами люди сидели со свитками, развернутыми и прижатыми, лежащими рядом с пачками бумаги, подставками и чернильницами для перьев. Я желала все разглядеть, но когда отправилась медленнее, один из охранников ударил меня по затылку.
– Идешь сама! – напомнил он мне, и я отправилась.
Мы прошли еще один зал, полный столов, стенки его были уставлены книгами, а не свитками. Писцы подняли глаза от страниц и уставились на нас. Я не видела окон, но квадраты света отсвечивали от каменной кладки. Я для того чтобы ни при каких обстоятельствах не видела. Кое-какие пользовались спросом старше меня, а другие – старше моего отца. Их одежды были насыщенно зелеными. Они не были Белыми, и я додумалась, что это Служители Белых. Никто не заговорил, пока мы проходили, не смотря на то, что я ощущала их интересные взоры.
В конце коридора была дверь и еще один последовательность ступеней. Они были поуже и круче, и я приложила все силы, идя . Наверху я обернулась назад. Один из стражников отвернулся от моего взора. Второй ни при каких обстоятельствах и не встречал его. Он стучал в дверь с мелким зарешеченным окном, пока не подошла дама с карими глазами и тёмными волосами и не взглянула через решетку.
– Что в том месте? – задала вопрос она требовательно.
– Замок Четырех, – сообщил один из них.
– Для кого? – она подняла брови.
Он указал вниз. Она поднялась на цыпочки, дабы взглянуть на меня сверху вниз.
– О, – сообщила она. – Отлично.
Я видела ее замешательство, но она отперла дверь, и мы вошли в весьма маленькую комнату. Она отвернулась от нас и открыла вторую дверь. Пролился броский солнечный свет, и она вывела нас на ровную, открытую площадь. Я заморгала, а после этого прикрыла от солнца рукой глаза. Свет отражался на меня от белого пола. Я прищурилась. Это была громадная площадь, обнесенная высокими стенками, и я мельком заметила охранника, медлительно идущего по стенке. Мы были на крыше цитадели. Высокие красивые башни, каковые я видела раньше, поднимались в каждом углу строения.
– Ко мне, – сообщила она. Я последовала за дамой, стражники пошли за мной. Я держала одну руку, закрывая глаза от слепящего солнца, косясь по сторонам сквозь пальцы. Это казалось забавным: маленькая я среди таковой бдительности. Мы пересекли открытое пространство, а после этого вошли в более узкий проход, с камерами по обеим сторонам, забранными металлическими решетками. Кое-какие были заняты, но большая часть пустовало. Я остановилась, в то время, когда остановилась и дама.
Она взглянуть на меня сверху вниз:
– Сейчас мы ожидаем Четырех, потому что лишь у них имеется ключи от этих последних четырех клеток. Дай мне данный мешок.
Я нехотя дала собственную мелкую сумку. Она открыла ее и посмотрела вовнутрь.
– Легко одежда, – сообщила я ей. Она ничего не ответила, роясь в моих рваных вещах, а позже вернула мне.
Я услышала звук захлопнувшейся двери и негромкие спорящие голоса и посмотрела назад украдкой. Четверо. Когда они осознали, что мы ожидаем их, разговор закончился. Каждого сопровождал гвардеец. Они скоро прошли к нам. Симфи вытащила из кармана, скрытого в ее юбках, искусно сделанный ключ на украшенной драгоценными камнями подвеске. Она протянула его собственному охраннику, что засунул его в долгий засов и развернул с резким щелчком. После этого она отошла, в то время, когда Коултри вручил охраннику ключ с белой костной ручкой. Еще один щелчок. В то время, когда все четыре ключа были засунуты и развёрнуты, дама, что вела нас, переместила железный засов в сторону и открыла дверь. Она жестом указала мне вовнутрь.
В то время, когда я переступила через порог, услышала глубочайший мягкий голос из соседней клетки.
– Что, Симфи? Кроме того не поприветствуешь? Коултри, тебе необходимо вымыть лицо. Ты выглядишь смешно. Феллоуди, у тебя нет мальчика для содомии? Ага, и Капра тут. Вижу, вы смыли кровь с рук для этого визита. Как официально.
Ни один из них не содрогнулся и не ответил. Я была в собственной клетке и не имела возможности посмотреть в следующую, но я задалась вопросом, кто был так смел, дабы кинуть вызов Четырем. После этого первая стражница с лязгом захлопнула зарешеченную дверь. Любой охранник шагнул вперед, дабы развернуть ключ и убрать его, а после этого передать собственному господину либо госпоже.
– Дитя, – быстро сообщила Капра. – Сообщи мне собственный имя и имя твоего отца.
Я репетировала это:
–Я Пчелка Баджерлок, из Ивового Леса. Мой папа – арендатор Том Баджерлок. Он руководит стадами овец, землями лорда и фруктовыми садами Фитца Чивэла. Прошу вас, мне возвратиться к себе!
Ее глаза не высказывали ничего. Я не солгала, совсем нет. Я взглянуть на нее убедительно.
Без прощаний и каких-либо слов они все ушли. Из соседней клетки я опять услышала тот мягкий голос.
– Одиннадцать взрослых, дабы закрыть одного мелкого ребенка. Они вправе опасаться тебя?
Я не посмела ответить. Они смогут проигнорировать его, но я поразмыслила, что они смогут возвратиться, дабы избить меня. Сжимая собственный узелок, я осмотрела камеру. В углу стоял ночной горшок, низкая кровать с набитым соломой одним одеялом и матрасом из некрашеной шерсти в ногах. Задняя стена моей клетки была из ажурного белого камня; отверстия, каковые пропускали свет и воздух, имели форму листьев, морских раковин и цветов. Я попыталась просунуть руку в одно из них. Оно подошло, и я смогла дотянуться до внешней стороны. Стенки была толщиной в мою предплечье и руку. Зимний период в этих клетках было бы не очень приятно, поразмыслила я про себя. После этого я поразмыслила, придет ли зима в эти края, и буду ли я жить достаточно продолжительно, дабы заметить это.
Клетка пользовалась спросом шире кровати, мне именно хватало места пройти мимо нее. Дверь и стенки, обращенные к проходу, были из прутьев. У меня был свободный обзор на пустую клетку наоборот моей. Я бы не смогла тут уединиться, ни для пользования ночным горшком, ни для смены моих мокрых брюк.
Я не имела возможности высунуть голову меж прутьев. Я посмотрела так на большом растоянии, как смогла, по обе стороны прохода, но никого не заметила. У меня было мало времени. Я дотянулась светло синий брюки, каковые мне дала торговец Акриэль. Я натягивала их в ту ночь, в то время, когда они убили ее. Ее любимый оттенок светло синий. И пара бурых пятен ее крови. Сейчас на коленях были зияющие дыры, а манжеты изношены до бахромы. Но они были сухими. Я быстро переоделась, а после этого разложила влажные брюки на полу моей камеры, давая им высохнуть.
Я присела на край кровати. Соломенный матрас был узким. Он промялся подо мной, и я почувствовала кроватную сетку. По-моему, было бы эргономичнее стащить матрас с кровати и дремать на полу. Я опять подошла к двери и выглянула наружу. Коридор был еще безлюден. Лишь тогда я разрешила себе расстегнуть воротник рубахи. Я вложила нос и подбородок в него и почувствовала чуть уловимый, исчезающий запах жимолости моей помятой, расслаивающейся свечи.
– Мама, – сообщила я вслух, как не сказала, в то время, когда была весьма маленькой. Слезы защипали мои глаза, как словно бы сказанное мной слово привело к скорби из могилы, а не воспоминание о ней.
– Ты весьма, весьма молода для для того чтобы громадного количества проблем, – сказал мягкий голос. Я застыла и не издала тишина, мое сердце стучало. Голос был глубок, и не смотря на то, что слова были на Неспециализированном, они были приправлены зарубежным выговором. – Сообщи мне, мелкое создание. Что нехорошего ты сделала? Либо чем, согласно точки зрения Четырех, ты заслужила, дабы тебя закрыли так?
Я ничего не сообщила. Я сидела как возможно тише, не двигаясь, дабы хруст соломы не выдал меня.
Он продолжительно молчал. Позже сообщил:
– В то время, когда я был мальчиком, это было прекрасное место. Тут не было никаких клеток. Тут были жилища жен императора, но к тому времени, в то время, когда я определил это место, это был красивый сад на крыше. Решетчатые беседки смягчали лучи солнца. целебные травы и Всевозможные цветы росли тут в горшках. Я приходил ко мне по вечерам, в то время, когда запах цветущего по ночам жасмина наполнял воздушное пространство. И в самые жаркие ночи, в то время, когда ветер с моря охлаждал эти помещения, я тут дремал.
Он говорил , не задавая никаких вопросов, и я без звучно слушала, пока свет медленно-медленно угасал по окончании продолжительного летнего дня. Я слышала, как дама, которая открывала дверь, сказала с кем-то. Никто не ответил. Я сидела без движений. Я услышала шаги, и ее голос зазвучал ближе.
– Вот ты где.
На этот раз я услышала, как кто-то пробормотал: Благодарю. Я отважилась тихо скользнуть с постели и двинуться к двери. Я услышала шаги и приглушенный стук посуды на подносе. Шаги остановились, дама что-то сообщила, ее еле слышно поблагодарили в ответ. Пристально вслушиваясь, я разобрала, как она останавливалась еще два раза, перед тем как добраться до соседней камеры. Это была стражница, которая открыла дверь, дабы разрешить войти меня. Она поставила тарелку на пол и без звучно просунула ее под решетку двери камеры моего соседа. Подойдя ко мне, она нахмурилась и покачала головой:
– Ты такая маленькая. Вот твоя еда. Я возвращусь с водой для тебя.
Она набралась воздуха, планируя сказать что-то еще, но после этого сомкнула губы и двинулась дальше. На подносе остались лишь две миски. Я слышала, как она остановилась еще два раза, пока шла в финиш коридора. Так, семерых из нас держали в клетках, которых было двадцать либо около того.
Я подтянула миску ближе к себе и разглядела содержимое. Кусочки волокнистых овощей были непривычного оранжевого цвета. Всего шесть поверх каши из зерна, которого я не определила. Кусочки капусты додавали сильного запаха, поверх была насыпана еще какая-то измельченная зелень. В еду была вложена маленькая ложка. Я съела все это, не смотря на то, что зелень обожгла мой язык. И в то время, когда дама возвратилась, дабы забрать мою миску и покинуть мне мелкий горшок с водой с узким горлышком и толстым днищем, я выпила практически все. Только мало отставила в сторону, поразмыслив, что в случае, если на следующий день она принесет мне больше воды, я умою лицо.
Продолжительный вечер сгустился в чёрную ночь. Стражница пришла, дабы зажечь лампу – пузатый горшок с маленьким фитилем, торчащим из его носика. Пламя горело белым и источало запах сосны. Ночной ветер шептал через стенки, принося с собой запахи моря. В то время, когда солнце садилось, я слышала, как плакали чайки. Я сидела на краешке кровати и думала о том, что Четверо обсуждают на данный момент, кем бы я могла быть, и засомневалась, что имела возможность бы вынудить их поверить мне. Они через чур много знали. Капра знала, что Нежданный Сын — мой папа. Исходя из этого я не имела возможности заявлять об этом. Я сообщила им, что я всего лишь ребенок слуги, похищенный из разоренного дома, несложная маленькая девочка. Если бы они поверили в это, выпустили бы меня? Реализовали бы? Либо убили бы как ненужную?
Если бы они узнали, что именно мои сны поведали мне о том, кто я имеется, они точно убили бы меня.
Я нуждалась в Волке-Отце, но не осмеливалась опустить собственные стенки. А что, в случае, если в Клерресе имеется и другие люди, владевшие такими же свойствами, как и у Винделиара?
Ночь стала чернее. Я слышала шепот из вторых камер, но не имела возможности разобрать слов. Я задавалась вопросом, кого еще тут держали и что они сделали. Поднялась и вытряхнула одеяло, в котором чуть ли нуждалась в таком теплом месте. Я сняла обувь и бережно поставила рядом. Стащила безрадосно провисший матрас с кровати, разложила его на полу в свободном пространстве около двери и сложила пополам, дабы придать ему определенную толщину. Я положила поверх него одеяло, свернулась кольцом и закрыла глаза.
Я проснулась со слезами на щеках и в горле. Я почувствовала руку отца на голове и потянулась, дабы схватить ее.
– Папочка! По какой причине ты так продолжительно искал меня? Я желаю к себе!
Он не ответил, но с опаской совершил пальцами по моим спутавшимся кудряшкам. После этого опять заговорил глубочайший, богатый голос.
– Итак. Малышка. Что ты сделала?
Я затаила дыхание и села. Свет от лампы-горшка чуть доходил до меня. Я отшатнулась от того, что заметила в не сильный свете. Рука, обогнув угол соседней камеры, дотянулась до моей. Кожа на ней была темнее, чем я когда-либо видела на всех живых существах. Эта рука касалась моей головы. Я пробовала успокоить собственный дыхание, но задыхалась от страха.
Голос раздался опять:
– Как ты можешь опасаться меня? Между нами стенки. Я не причиню тебе вреда. Поболтай со мной, малышка. Потому что я тут так продолжительно, и никто больше не говорит со мной. Я желал бы знать, что происходит в великом внешнем мире. Что привело тебя ко мне?
Рука повернулась, показывая мне более бледную ладонь. Я представила, как обладатель руки обязан лежать на полу соседней камеры, прижав плечо к решетке, дабы добраться до меня. Он больше ничего не сообщил, и рука легко лежала в том месте, открытая и умоляющая.
– Кто ты? – задала вопрос я. И добавила: – Что ты сделал?
Была ли я рядом с убийцей? Я напомнила себе, какой хорошей Двалия была в первые 60 секунд моей встречи с ней. Я не имела возможности обмануться так опять.
– Меня кличут Прилкоп. Я был Белым Пророком моего времени, но это было довольно много, много лет назад. Я прошел через многие трансформации кожи в моей жизни.
Всколыхнулись смутные воспоминания. Двалия ли сказала это имя? Прочла ли я это в бумагах отца?
– И по какой причине я тут? – продолжил он. Он сказал весьма негромко. Я приблизилась к прутьям, дабы услышать его ответ. – Чтобы сказать правду. Для выполнения моего долга перед миром. Приблизься, дитя, не требуется меня опасаться, и я думаю, тебе нужен приятель. Как тебя кличут, малышка?
Я не желала ему сказать. Вместо этого я задала вопрос:
– По какой причине никто не говорит с тобой?
– Они опасаются меня. Либо, правильнее, они опасаются того, что смогут услышать. Опасаются, что они определят что-то, что их потревожит.
– У меня не будет еще громадных неприятностей.
Я имела в виду совсем иное, но он истолковал мои слова в противном случае:
– Я пологаю, что это в полной мере допустимо. А у меня не может быть громадных неприятностей, чем те, что уже имеется. Итак. Поведай мне собственную историю, малышка.
Я молчала, думая. Я не имела возможности доверять никому. Что бы я ему ни сообщила, он имел возможность бы поведать вторым. Быть может, это было бы полезно?
– Они пришли в мой дом среди броского снежного дня. Прямо перед Зимним Праздником. Дабы похитить меня. В силу того, что они считали, что я была Нежданным Сыном. Но это не я.
Я старалась быть предельно осмотрительной в том, что ему говорила, но когда начала с ним сказать, из моего рта в беспорядке посыпались слова, местами переходя в писк, в то время, когда мне перехватывало горло. Я не давала ему собственной руки, но каким-то образом в итоге он держал обе мои нечистые босые ноги в собственной одной громадной тёмной руке.
Я сказала кругами, говоря ему часть истории, а после этого возвращаясь, дабы растолковать про Винделиара, поведать о том, как скрывала Персиверанса под моим плащем, не смотря на то, что, вероятнее, он был уже мертв, как они похитили совместно со мной Шун, но она убежала. Я начала дрожать, в то время, когда сказала с ним, он мягко сжал мои ступни и ничего не сообщил. Опять и опять я настаивала на том, что мое похищение было страшной неточностью. И в то время, когда мой путаный рассказ закончился всхлипываниями вперемешку со слезами, он сообщил:
– Бедная малышка. Ты не Нежданный Сын. Я это знаю, в силу того, что я встречал его и его Пророка.
Я скоро успокоилась. Это уловка? Но то, что он сообщил дальше, было еще ужаснее.
– Ты снилась мне. Ты стала вероятной в тот сутки, в то время, когда Любимый был оторван из смерти , стёрши с лица земли так много пророчеств. В тот сутки я выяснил, что что-то прорвалось через все будущие дороги и заменило их новыми возможностями. Это испугало меня. Я верил, что мои дни, как пророка, были успешны и вправду закончились. Что мое время истекло, и я могу возвратиться к себе. Позже приснился сон о тебе. О, я тогда не знал, что это будешь ты. Но я был шокирован. И опасался твоего пришествия. Я пробовал сделать его менее возможным. В то время, когда Любимый и его Изменяющий возвратились ко мне, когда имел возможность, я уговорил их расстаться. Я пологал, что сделал достаточно, дабы поменять мир к лучшему, – громадная рука сомкнулась около моей ноги на некое время. – Но в то время, когда я опять начал видеть сны о тебе, я знал, что уже через чур поздно. Ты существовала. И благодаря твоему существованию, показалось довольно много вероятных расхождений с подлинным Методом.
– Ты видел сны обо мне? – я стёрла мокрое лицо рубахой.
– Да.
– Что тебе снилось?
Его рука бережно погладила снизу мою ногу. Я не стала ее отдергивать. Он произносил слова медлительно, как словно бы лил мед.
— Мне приснилось довольно много снов. Не всегда о тебе, но о тех вариантах будущего, каковые стали вероятны, в то время, когда ты показалась. Я видел сны о волке, что разоблачил кукловода. Я мечтал о свитке, что сам собой переписался. Я видел сны о человеке, что отряхнул с себя доски и стал двумя драконами. Я видел…
– Я также это видела! – сообщила я, перед тем как поразмыслить, обязана ли я это делать.
Молчание, за исключением двух вторых осуждённых, шепчущихся дальше по коридору.
– Я не удивлен. Не смотря на то, что и напуган.
– Но по какой причине эти сны обо мне?
Он негромко засмеялся.
– Мне приснился огненный шторм, пришедший поменять все. Я потянулся, дабы забрать его за руку. И знаешь, что произошло?
– Это тебя сожгло?
– Нет. Вместо этого он внес предложение мне собственную ногу. Мелкую босую ступню.
Я отдернула ноги, как словно бы обожглась. Он негромко, весьма мягко захохотал:
– Что сделано, то сделано, малышка. Сейчас я тебя знаю. Я знал, что ты придешь. Я не ожидал, что ты будешь ребенком. Итак. Сейчас ты назовешь мне собственный имя?
– Меня кличут Пчелка, – я шепетильно поразмыслила.
Он ничего не сообщил. Его рука была все еще в том месте, раскрытая, на полу клетки. Я поразмыслила, что ему должно быть весьма некомфортно лежать на полу и дотягиваться до моей камеры.
– Если ты видел сны обо мне, можешь заявить, что со мной будет?
Его самообладание было, как занавес. В лампе в коридоре около моей клетки иссякло масло. Мне не требуется было видеть это, дабы знать, как пламя танцует на финише фитиля, высасывая последнее. Наконец, мрачный глубочайший голос заговорил опять.
– Пчелка. Ничего не происходит с тобой. Ты происходишь со всем.
Он медлительно убрал руку. В ту ночь он больше не сказал.