бледнее, но снова только хорошенькой, возможно по причине того, что сидела она к ней trois quarts [75], что
так выгодно выделял точеный носик и длину ресниц; так же, как в дни первого знакомства, она очаровательно
щебетала, и тяжело было поверить, что эта девочка с косами – замужняя женщина. По-видимому, игралась она весьма
отлично. Юлия Ивановна без звучно прослушивала вещь за вещью, полностью захваченная артистичностью выполнения.
В то время, когда Ася кончила, ветхая учительница сообщила: – Мне хочется вас поколотить! С наивным удивлением встали
на нее ясные глаза. – Да, да! – продолжала, отвечая на данный взор, Юлия Ивановна, – у вас таковой большой
самобытный талант, а вы его зарываете в почву. Я сказала о вас день назад с доктором наук: он в полной мере дал согласие со
мной и, думается, разбранил вас на последнем просмотре? Ася захохотала: – О! К тому же как! Он стучал кулаком по
роялю и кричал: «И для чего вам пригодилось выходить замуж в девятнадцать лет!» Как словно бы мое замужество
может мне в чем-то помешать! Мой супруг так обожает музыку; любой раз, возвращаясь со работы, он задаёт вопросы,
достаточно ли я игралась, и огорчается, в случае, если меньше положенного времени. – Я вам в полной мере верю, дитя мое; но
усидчивости вам все-таки не достаточно. Вы все берете минутным воодушевлением и большой музыкальностью. Но
техническое совершенство не придет само собой. Вот данный пассаж у вас шероховат, в силу того, что вам не достаточно
беглости – и это при таковой необычной, чудесной легкости вашего прикосновения! В случае, если мы огорчаемся вашим
ранним замужеством, то лишь по причине того, что новые обязанности и интересы отвлекут вас еще больше от рояля,
которому вы и без того отдаете слишком мало времени. В случае, если у вас будет семья – кончено!! В отечественных условиях достаточно
одного ребенка, дабы на занятиях поставить крест! Сейчас такая тяжёлая судьба! Ася, вся розовая, без звучно собирала
ноты. Елочка отправилась было к роялю и внезапно с кошмаром заметила, что Ася, вместо того, чтобы уходить, садится на ее
место в уголке. Играться при Асе ей, с ее фальшивыми нотами и деревянными пальцами, которых она не слышит!… И
она тревожно задала вопрос: – По какой причине вы не уходите к себе? – Я ожидаю Олега и Лелю: мы сговорились встретиться тут,
дабы идти всем совместно к Нине Александровне на сутки рождения, – ответила Ася и, по-видимому, предугадав своим
узким чутьем, что Елочка стесняется при ней играться, выхватила книжку, в которую уткнулась. Елочка села, но
почувствовала себя закрытой: она уже не имела возможности сказать о себе! 60 секунд шла; все, что в собственности ей, показалось
ей снова непередаваемым: облеченное в слова, оно ни при каких обстоятельствах не покажется так существенно и красиво, как все, что
касается Аси, оно не будет «похоже», а параллельно с этим ей самой оно через чур дорого, дабы растрачивать
практически зря перед чужими. Она уныло принялась за инвенцию, заблаговременно прося прощения, что ничего опоздала
выучить. К ее счастью, Ася практически в тот же миг выскочила из класса, заслышав легкий стук в дверь. Через пятнадцать минут,
но, в подъезде музыкальной школы Елочка опять наткнулась на Асю же – та стояла вместе с Лелей, поджидая
Олега, задержавшегося на работе. Нечайно вместе с ними всматриваясь через стекло в заснеженную улицу,
Елочка медлила в настороженном ожидании. Вот он показался, наконец, целый засыпанный снегом и, предположительно,
промерзший в той же ветхой шинели. Она занесла в раскрытую душу – прямо в глубокую глубь – жест, которым он
приветствовал ее, черты и голос… но как будто бы специально в данный вечер, в то время, когда она была так покинута и печальна, они,
все трое, затеяли глупую возню в сугробах у подъезда на в большинстве случаев пустынной улице имени Короленко, где
помещалась школа. Девочки вдвоем набросились на него, стараясь повалить в сугроб, и стали засыпать снег ему за
воротник. Елочка с досадой наблюдала эту молодую возню, которая, с ее точки зрения, так не шла к нему. «Они
забывают, что у него плеврит, и простудят его этим снегом!» – думала она с болью в сердце. Неожиданно Ася
отделилась от остальных и, подбежав к раскатанной ледяной дорожке, лихо прокатилась по ней, звонко смеясь; но
у самого финиша поскользнулась и кувырнулась в снег. Олег ринулся к ней. – Ушиблась? Стряхнулась? Нужно быть
осмотрительнее! какое количество раз все растолковывали тебе! – повторял он, отряхивая ее пальто. -Вот сейчас отправишься под
конвоем: берите ее, Леля, за одну руку, а я за вторую! Елочка вслушивалась в эти тревожные реплики, и смутное
подозрение зародилось в ней; через пара мин. оно превратилось в уверенность: поравнялись с
кондитерской, и Олег вошел, а девочки остались около двери; Ася набралась воздуха и сообщила: – какое количество у Нины
Александровны будет, предположительно, вкусных вещей, а мне снова ничего не захочется! Леля сообщила: – А ты не думай про
«это». Бабушка так как тебе сказала, что имеется обязательно необходимо и что натощак мутит еще больше! «Так вот в чем
дело!» – поразмыслила Елочка. Простившись на ближайшем углу, она шла и раздумывала над новым открытием с
нежданно возродившейся злобой: «Вот и дошалилась в собственном «палаццо»! Вольно же! Как ей сейчас неудобно и
стыдно, а в возможности уродство и эти страшные роды, о которых и поразмыслить-то страшно! Ну что ж, любой
выбирает то, что ему нравится! Дети – такая тоска беспросветная! Вот тебе и талант и красота! Ну, да и его осудить
возможно: не сумел предохранить ее. Так как живут же другие, не имея детей! Я в этом ничего не осознаю, но какие-то
методы имеется!» Решительно все складывалось так, чтобы доконать ее! Из музыкальной школы она спешила на
работу, где в восемь вечера должно было состояться собрание; Елочка весьма редко посещала эти собрания,
но сейчас решила почтить его своим присутствием, и не по причине того, что испугалась обвинений в антисоветской
настроенности, – нет! Она подозревала, что на собрании станут снова трепать имя ее дяди, и вычисляла себя
обязанной вступиться за честь отсутствующего сейчас, в то время, когда его запрет уже был не властен над ней. Она
терпеливо высидела все собрание, но ничего достопримечательного не случилось; под конец стали раздавать
премии отличившимся работникам: кому «Капитал» Карла Маркса, кому ордер на костюм, кому путевка в
однодневный дом отдыха; Елочка только что поднялась, дабы уйти, как внезапно услышала собственный имя… остановилась, не
веря ушам! Она в перечне премируемых, она!… В эту 60 секунд на эстраде показались калоши, каковые, передавая
через головы, празднично вручили ей – вот признательность, которую она заслужила! Ничто, значит, не
угрожает ей, никто кроме того не вычисляет ее «враждебным элементом»! И вместо того, дабы облегченно набраться воздуха, она
почувствовала, как вся желчь всколыхнулась в ней! Что же это? Насмешка? Не требуется ей данной жалкой
признательности хамов, каковые только что так расправились с человеком, что один стоил больше, чем все они
совместно! Для чего ей эта признательность, и неужто они не видят, как она ненавидит их, неужто мало презрения
звучало в ее недавней речи? Чаша мученичества снова проходила мимо ее уст! Она как будто бы бы окончательно
застрахована от «их» бешенства – да отчего же это? Ее яростная неприязнь никого не тревожит, ее не вычисляют ни
страшной, ни враждебной… Да неужто же она уж такое ничтожество?! Вот обида горше всех прошлых! Она
подымалась по лестнице в собственную квартиру, в то время, когда услышала детский голос: – Здравствуйте, тетя Лизочка.
Восьмилетняя школьница, дочь соседки, догоняла ее, подымаясь через ступень. Елочка равнодушно
пробормотала: «Здравствуй», – и в один момент поразмыслила: «Какая я тебе «тетя»! Чисто пролетарская замашка
обращаться так к каждой особе женского пола». Покрасневшие от холода ручки цеплялись за перила, и девочка
настойчиво равняла ход по шагу Елочки, по-видимому, хотя заговорить. – Ты отчего сейчас так поздно
возвращаешься, Таня? – выдавила наконец Елочка. – А у нас сейчас также собрание было, посвященное смертному
решению суда, – с важностью ответила девочка. – Что?! – Елочка остановилась, как вкопанная. – Да, мы также руки
подымали. Отечественная классная воспитательница растолковала нам, какие конкретно эти люди неприятели Советской власти, и мы все до
одной проголосовали «за», – лепетал детский голос.
Глава восьмая
Нина волновалась тревожное время. Первый месяц по возвращении она пребывала на высотах собственного «я», в
ней напряженно пульсировал ее внутренний душевный мир и громадная, тёплая любовь. Вспоминая собственную поездку и
трудности, каковые ей было нужно преодолеть для любимого человека, она с весёлым удовлетворением
сознавала, что заслужила то уважение, которым ее окружили Наталья Павловна, Ася, госпожа, Олег, Аннушка, кроме того
тетка и Мика; но по поводу последнего она не была уверена – быть может, ей это лишь казалось на первых порах.
Говорить Наталье Павловне все подробности пережитого и перевиденного доставляло ей невыразимое удовольствие,
а нежность ветхой женщины частично вознаграждала ее за отсутствие любимого человека. Каким вниманием ее
окружали всегда, в то время, когда она приходила в дом к собственной свекрови, и как приятно было слышать ее голос,
задававший вопросы по телефону: «Здоровы ли вы, Ниночка? Я уже два дня не видела вас», либо щебет Аси: «Бабушка
приказала передать, что вы сейчас у нас обедаете!» Нина была одинока так продолжительно, что сейчас любая самая
маленькая забота еще и еще отогревала чуть не погубленное морозами сердце, отходившее в тепле. Ей нигде не
хотелось посещать также дома; в угоду Наталье Павловне она прекратила подкрашивать губки – привычка,
которую купила на сцене, а волосы начала причёсывать a la cavaliery [76], как в молодости, ни на каких поклонников
она не хотела обращать внимания; кроме того пение всего больше доставляло ей удовольствие в присутствии Натальи
Павловны, под сопровождение Аси. Так продолжалось целый первый месяц. За этим начались осложнения, они
поползли как грозовые облака и обложили все небо с четырех сторон. Началось с очередной анкеты, которую ей
было нужно заполнять новыми данными в связи со вторым замужеством. Заполняя графу за графой она, содрогаясь,
подмечала, что картина получалась еще хуже, поскольку сведения о Димитрии вписывались так же, как и прежде, а к ним
прибавлялись новые, столь же вызывающие большие сомнения! Раньше графу «где и на какой должности трудится в настоящее
время супруг» она прочеркивала; сейчас ей было нужно тёмным по белому писать: «На данный момент супруг находится
на положении ссыльного в Томской области». Анкета сломала ей сутки; чуть только упрочнением воли она отогнала
хмурые мысли, как отыскала у себя на столе приглашение в гепеу. По окончании тревожного заседания с Олегом и бессонной
ночи она отправилась в том направлении и высидела долгий разговор tete-a-tete [77] со следователем, что выслушивал,
высматривал, вынюхивал, не доверяя, по-видимому, ни одному ее слову. Детальные придирчивые расспросы по
предлогу ее мужа и беглые скользкие по поводу личности Олега составляли базу допроса. Выручало только то, что
смерть Димитрия, как неопровержимый факт, о котором она имела возможность сказать, не опасаясь запутаться, была вплетена в
ее жизнь, и она имела возможность ссылаться на многих свидетелей вдовства и своего горя. Заблаговременно инструктированная Олегом,
она выпуталась, не противореча его показаниям, и, стараясь ободриться, сказала себе: «Будь, что будет! Нужно
стать такой же фаталисткой, как Наталья и Ася Павловна!» Но именно на второе утро на репетиции в Капелле
показалась новая солистка сопрано, которая разучивала те же партии, что она сама. Голос ее существенно уступал
голосу Нины и диапазоном, и качеством звука – на этом дружно сошлись все – однако, новая дива весьма
с уверенностью разучивала партии Нины, и у администрации, по всей видимости, составились какие-то замыслы
относительно нее. «Возможно желают иметь дублершу-заместительницу, а возможно собираются спихнуть меня в
недалеком будущем!» – думала Нина и, вспоминая собственную анкету, начинала против воли нервничать. В хоре новую
артистку прозвали «гробокопательницей» и относились к ней неприязненно; Нина была этим тронута, но это не
рассеивало ее опасений. Так продолжалось с семь дней. За этим произошло, что она встретила раз у графини Капнист
пожилого моряка – человека из прошлого общества если судить по его манерам и по дому, в котором они встретились. Он
трудился педагогом в военно-морской академии, но был любителем музыки и, определив в Нине солистку Капеллы,
расцеловал ей ручки, высказывая восторг ее голосом и задавая вопросы, в то время, когда он сможет снова ее услышать? Не
поразмыслив, она дала ему собственный телефон, дав осведомляться о дне концерта. И он, вот уже три дня подряд
названивал ей, уверяя, что не имеет возможности дождаться концерта, в котором она будет петь. К такому факту в полной мере возможно
было отнестись безразлично, но Нину тревожило и смущало, что она снова с некоторым интересом думала о новом
поклоннике, а данный последний от телефонных звонков перешел в это же время к визитам; она задумала было его
остановить и шутливо, но с твердостью сообщила: – Покиньте ваши попытки… С некоторых пор я холодна, как рыба.
Но ветхий волокита, наклоняясь к самому ее уху, шепнул: – Сударыня, что возможно лучше холодной рыбки под
ветхим хреном! Это ей показалось таким остроумным, что она против жажды засмеялась, и вся серьезность
ее отказа сошла на нет. Целый последующий вечер она и Марина обсуждали эту милую и элегантную наглость,
находя ее очаровательной, и смеялись рядышком на диване, причем обе уже осознавали, что холодной рыбке
неминуемо быть под указанной приправой. Кроме того: Нина поймал а себя на мысли, как устроить
половчее знакомство этого человека со своей belle mere [78] и Асей, каковые, само собой разумеется, будут на ее концерте…
Отрекомендовать собственного поклонника ветхим привычным некомфортно, поскольку эта заведомая неправда в любой момент может
выплыть наружу- Не знакомить вовсе? Но это указывает выказать пренебрежение… Притом она пара опасалась
проницательных глаз Олега. Другими словами, ясность и целость ее духа были нарушены. Четвертое осложнение было
самое важное: пара дней она подозревала, позже уверилась, что у нее началась беременность… Как давно
и настойчиво грезила она о ребенке! какое количество было ссор с Сергеем Петровичем из-за его «осторожности», и вот она
взяла то, чего желала, и в качестве зарегистрированной жены имела возможность не страшиться ни укоров, ни пересудов. И
вот сейчас, в то время, когда это, наконец, совершилось, тоскливое смятение охватило ее! Как пойти на новые трудности,
которых и без того больше, чем она в состоянии вынести! В первую очередь: она весьма не так долго осталось ждать не сможет петь и придется
брать полугодовой отпуск, а «гробокопательница» тем временем разрешит войти корешки и войдет в силу… А позже?
Средств к судьбе нет, кинуть работу нереально, оставлять же ребенка не на кого; дать в ясли – значит таскать
по трамваям в любую погоду и доверить чужим людям. Молока у нее может не появляться, а с прикормом так много
возни… Верной супружеской жизни у нее ни при каких обстоятельствах не будет: Сергею Петровичу возвратиться не разрешат, – ребенок
свяжет ее по ногам и рукам… Но вот вторая сторона дела: пару дней назад ей исполнилось тридцать три года; если не быть
матерью сейчас, то, в итоге, станет поздно: неизвестно, в то время, когда она опять встретится с мужем. Ребенок…
девочка! Ей постоянно хотелось девочку… Маленькое платьице, кудряшки, громадный бант на голове… Дочка сидит у нее
на коленях и обнимает ее шею мягкими ручками… От эйфории с ума сойти возможно! Отчего же она молчит и не шлет
мужу восторженного письма, не смотря на то, что ей известно его желание? В ее молчании уже имеется что-то предательское по
отношению к маленькому существу, которое кристаллизуется в глубине ее тела: она не жжет сзади себя мостов,
дабы сохранить за собой возможность отступления! Что же она задумывает? Истребление? «Во мне два человека:
одна – та, которая была в юности с Димитрием и с Сергеем в Сибири, вторая – артистка, уже подпорченная. В случае, если
бы Сергей был тут, я бы не стала изменять ему – Всевышний видит, он мне дороже всех! Но я одна; горя было так много,
а жизнь мала. Лучшие мои годы уже сзади, я похоронила их в Черемушках, заливаясь слезами… Сейчас уже
недолго я буду прекрасна! Наталья Ася и Павловна – весталки с рыбьей кровью – с их точки зрения существует супруг и
больше никаких мужчин в целом свете, а измены – выдумки бульварных романов… А мне так мучительно хочется
счастья! В случае, если покинуть беременность, новый флирт отметается сам собой… Решать необходимо сейчас же:
шестинедельную беременность прервать легко, а позже самой уже ничего не сделать!» Она открыла собственную тайну
Марине и ожидала, что Марина повторит ей все те аргументы, которыми она себя убеждала, но Марина продолжительно молчала.
– Не знаю, что заявить, что дать совет… 60 секунд, в то время, когда я лежала на этом страшном столе и слышала скребущий,
хрустящий звук, с которым скребли мои внутренности, самая тяжелая в моей жизни! не забывай. Совет могу дать лишь
один: если ты не сделала вывод, что сделаешь, подожди сказать о беременности Наталье Павловне и ему писать
подожди. Осознала? – Да, да. Само собой разумеется, – ответила Нина, но позже, вспоминая эти слова, видела в них что-то
недостойное. Особенно остро она почувствовала это, в то время, когда пришла на другой сутки к Наталье Павловне. «Я не
заслужила ни любви, ни ласки данной добропорядочной матроны! – сообщила она себе – Мы с Мариной говорили как
заговорщицы». Ей было как-то не по себе: она не имела возможности наблюдать ветхой женщине в глаза и достаточно скоро
простилась. На следующий сутки она больше обычного устала и издергалась на работе и, возвращаясь,
ощущала себя совсем разбитой. Идти к Наталье Павловне либо к себе? Дома будут осаждать те же мысли, но в случае, если
идти к Наталье Павловне, то уж тогда открыться ей, в противном случае она не сможет встретиться с ней глазами, как незадолго до,
и все равно убежит под тем либо иным предлогом. В ночь на данный сутки она видела во сне морду Демона, которая
совалась к ней, насторожив острые уши, и лизала ей руку. С собакой данной у Нины связывалось воспоминание о
самоотвержении и собственном мужестве и оно было отрадно ей! «Решиться все-таки на подвиг: стать матерью в
этих тяжёлых условиях? Мужественно скрывать от Сергея собственные трудности и радовать изгнанника известиями о
ребенке, а на всем собственном, личном, поставить крест? Во всех меня окружающих родных я отыщу моральную
помощь и не только моральную. Наталья Павловна ничего не пожалеет, дабы оказать помощь мне. Притом так как не
выдумка же это, что лучший, очищенный поступок несет великую приз сам в себе, а плохой – внутреннее
возмездие, от которого бежать некуда. Решиться?» Подымаясь по лестнице, она воображала себе, как будет на данный момент
ласкать, ободрять и утешать ее Наталья Павловна, если она ей сообщит. Ей так хотелось любви и ласки! «Сообщу.
Отрежу себе дорогу к отступлению». Она не совершила ошибку в полноте участия, на которую сохраняла надежду. – Не опасайтесь,
Ниночка, все будет отлично. Я помогу всем, чем лишь смогу. Все, что у меня имеется – ваше. Сократить с работы вас
сейчас не имеют права, а через месяц по окончании родов вы превосходно сможете петь. Ася также в положении. Станете
приносить ребенка к нам, а мы тут повозимся в один момент с обоими. Совместно незаметно вырастим. Заметите сами,
какое количество вам это принесет счастья. Сергей говорил мне, что вы до сих пор не имеете возможность утешиться в утрата
вашего первенца – лишь новый ребенок залечит эту рану. Не нужно волноваться и расстраиваться. Отдохните на
диване, через полчаса мы будем обедать. С эмоцией громадной победы над собой Нина покорно растянулась на
диване. «Решено. Прочь все сомнения: дочка у меня будет! на данный момент во мне что-то наподобие червячка, но это сокровище,
которое мне станет дороже всех на свете». В то время, когда в помещение радостно вбежала возвратившаяся из музыкальной школы
Ася, Нина поразмыслила: «Вот эта чистая душа не знала и 60 секунд тех сомнений, каковые трепали меня, безнравственную», – и
почувствовала прилив умиления. Ася тут же попала в водоворот дел: ее отправили в булочную, по окончании в кухню оказать помощь
госпожа, по окончании приказали накрывать на стол. Напевая, она бегала по помещениям и, по-видимому, была весьма далека от
мысли потребовать особого внимания к собственному положению. Нина поймала ее за руку и привлекла к себе: – Дай
собственный ушко, стрекоза: я сообщу тебе секрет. Головка с двумя блестящими глазами и длинными косами склонилась над
диваном, и по окончании нескольких слов, сообщённых шепотом, в тот же миг, как из решета, посыпались восторженные проекты,
сопровождаемые круженьем и прыжками по помещению: – Вот хорошо-то! Чудно! Чудно! Я буду его нянчить совместно со
своим! Вы станете приносить его ко мне, а я буду их забавлять, кормить, носить гулять! Олег желает сына, а вам нужно
девочку! Чудно! Чудно! На следующий сутки Нина встретила на улице моряка, которым была заинтересована. Для чего
это произошло? По окончании, неоднократно вспоминая эту встречу, она видела в ней что-то роковое: конкретно тогда, в то время, когда она
уже решилась на самоотречение, конкретно тогда! Очевидно, она не допустила ничего интимного: лишь разрешила
проводить себя и угостить пирожными в кафе; но устремленный на нее восхищенный взор мужских глаз имел
могущество яда либо обморока. Природа как будто бы мстила ей за аскетическую чистоту тех лет, каковые она совершила
юный вдовой в Черемухах. Сейчас у нее было постоянное тревожное сознание уходящей судьбе, слишком мало
полного применения собственной женской прелести и жадное желание эйфории. «Сергей сам виноват, он помогал
моему первому падению: мне не снились подобные отношения, пока не показался он; через него я отошла от той
строгости, в которой была воспитана. Он не знал тогда, что делает это на собственную же беду! А сейчас что делать мне с
моей мятущейся душой!» В данный вечер к ней пришла Марина, и почему-то, встретившись с ней, Нина сходу осознала, что все
сейчас же будет кончено. В то время, когда они уселись на ее диване за шкапом, их разговор и в действительности напоминал
разговор двух заговорщиц. – Ну что? – задала вопрос шепотом одна. – Не знаю, что делать! – ответила также шепотом
вторая. – Решилась на что-нибудь? – Нет. – Так так как нужно же решать, либо будет поздно. – Я осознаю, что нужно, да не
могу! Одну глупость я уже сделала: я сообщила Наталье Павловне. – Сообщила старая женщина? – Да. Отыскала 60 секунд. Марина, я
– дрянь! Как она ласкала меня и ободряла! Она строга с Асей, а со мной так очень мила! Это человек весьма
громадной воли: ты не воображаешь, сколько в их семье значит ее благорасположение! – какое количество бы ни означало,
решать обязана лишь сама ты. Она тебе, допустим, кое в чем окажет помощь, но она ветха; подожди, еще тебе же
нужно будет вертеться около нее, в случае, если ее хватит удар либо сердечный приступ. Что она с тобой ласкова – неудивительно,
она больше всего на свете опасается, дабы ты не сбежала от ее сына. Осознай, это материнский эгоизм: ей жаль сына, а
не тебя! «Его и в действительности жаль!» – поразмыслила Нина, глядя на оранжевый круг, падавший от абажура. И снова та
же идея, что в ней борются две души и что на данный момент выходит на поверхность нехорошая, мелькнула в ней. «Я еще могу
развернуть на данный момент в хорошую сторону, еще могу… но, думается… уже не захочу!» Они помолчали. – Я отговаривала
тебя торопиться с признанием чтобы в случае, если ты решишь ликвидировать ребенка, сохранить тебе
абсолютно Натальи и уважение Павловны, и твоего Сергея. Я думала лишь о тебе! – сообщила Марина. – Да, да,
Марина! Я осознаю, но сейчас этого уж не исправить! – Пожалуй, исправить еще возможно: сообщи Наталье Павловне,
что подняла что-то тяжелое: шкаф передвигала либо белье в прачечную относила… никто не удивится в отечественных
условиях. А возможно ты предпочитаешь сообщить прямо и лечь на официальный аборт в поликлинику? – О, нет, нет!
Что ты! Они не забудут обиду мне! В случае, если уж ликвидировать то… замести следы! – Ну, тогда решай! Сейчас всего эргономичнее:
у тебя выходной сутки на следующий день и, так, ты сможешь отлежаться, а я могу остаться переночевать и за тобой
поухаживать: Моисей Гершелевич в командировке. На всякий случай я захватила три порошка хины – проглоти, а
позже затопим ванну, полежишь в тёплой воде. Лишь не забывай: я тебя не уговариваю! Оказать помощь тебе я, очевидно,
готова, но я не уговариваю! Утром все было кончено. Для правдоподобия сделали вывод, что, не ждя, пока забьет
тревогу Наталья Павловна, Марина сейчас же позвонит ей и сообщит, что тревожит ее по поручению Нины, которая
лежит, поскольку неудачно подняла белье, но раньше, чем они выполнили данный замысел, кто-то постучал в
помещение. Марина только что подала Нине в постель утренний чай; еще не причесанная, в халатике Нины, она
подошла открыть дверь и заметила перед собой Олега. – Ах, это вы! Простите, ко мне запрещено, Нина Александровна
нездорова. Возможно, вы пройдете до тех пор пока в помещение Мики? – и женским жестом ухватилась за еще спутанные
локоны. Отойдя на ход от порога, он смерил ее стремительным взором, и в его неожиданно сверкнувших глазах ей
почудилось что-то такое странное и гневное, что она нечайно опустила собственные, интонация его был как в любой момент
корректна. – Благодарю, я не буду задерживаться и тревожить вас. Наталья Павловна отправила меня с известием,
что театральный магазин приобрел ее страуса, и просила меня передать Нине Александровне это письмо. Что обязан я
сказать Наталье Павловне о здоровье Нины Александровны? – Подождите минуточку, Нина напишет записку, –
ответила Марина. Нина написала пара слов – те, каковые предполагалось сообщить по телефону, и Олег вышел.
– Как необычно! Он, думается, что-то осознал! Я это почувствовала по его взору, – сообщила Марина, садясь около
Нины.- Он не задал ни одного вопроса по поводу твоей болезни, а эта фраза «что обязан я сказать» также
заставляет призадуматься! Ася имела возможность ему поведать о твоей беременности, но он каким-то образом заподозрил
конкретно намеренный аборт! – Я увидела, что Олег весьма проницателен, – задумчиво ответила Нина, – но он не
таков, чтобы заводить сплетни и шептаться по поводу собственных предположений, он будет молчать, меня тревожит на данный момент
второе: Наталья Павловна отправила мне сто рублей, а ведь у них систематически не достаточно денег: Олег трудится
один на четырех, и все-таки она отправила мне, а ведь Ася также в положении. О, как мне стыдно! Они помолчали.
Нина посмотрела на подругу и заметила, что глаза ее наполнились слезами. – Ну, прекрати, прекрати, Марина! Так как
для тебя не новость их любовь! – Не новость, да. Но я поразмыслила, она отправилась на то, чего побоялась я! Он сравнивает
на данный момент нас и… мню, как еще выросли его уважение и любовь. А на меня он взглянул недоброжелательно и,
думается, считает меня особенной вызывающей большие сомнения нравственности, специалисткой по абортам… да как он смеет! Лучше
мне вовсе не встречать его, чем выносить таковой взор! В данный же сутки Наталья Павловна, обеспокоенная
состоянием Нины, приехала к ней. раскаяния и Чувство стыда переполнили душу юный дамы, и она
разрыдалась, припав к груди собственной свекрови. Наталья Павловна приписала ее отчаяние разбитым надеждам и снова
утешала ее, говоря, что время еще не ушло и все это возможно исправить… она лишь вскользь попеняла за
небрежность. У Нины не хватало мужества рассказать о собственном поступке, и отлично осознавая, что как бы ворует
уважение и любовь собственной belle mere, она все-таки промолчала. «Я искуплю позже все, все! Самую малость повеселюсь
одну лишь эту зиму, а летом снова отправлюсь к Сергею и буду самой верной и смирной женой и самой
самоотверженной матерью», – сказала она себе, стараясь успокоить собственную совесть. Писать любимому человеку,
придумывая фальшивые фразы, выяснилось весьма не легко. Она просидела за этим письмом пара вечеров подряд, и
ей было нужно еще раз пожалеть о собственном признании Наталье Павловне, благодаря которому она не смогла схоронить
концы в воду. Одна неправда постоянно влечёт за собой другую: она все-таки написала и отправила это полностью фальшивое
письмо. Отлично, что бумага не краснеет! По окончании того, как она опустила его в коробку, она с тревогой наблюдала на
себя в зеркало: ей казалось, что эта неправда обязана будет что-то поменять в ее лице; наложив чуть уловимую печать
на лоб и на глаза, подменить благородство вида. Трансформаций, дешёвых собственному взору она не нашла, но
все-таки утратила уверенность в себе. Видясь с Натальей и Асей Павловной, она нечайно опускала глаза, но
эти чистые души по-видимому не разгадали ничего, так чужды были им мотивы, руководившие Ниной. Это
успокоило последнюю, и понемногу она купила прошлую манеру держаться. В одном она осталась уверена:
Олег осознал ее полностью! Словами было тяжело выяснить, в чем выражалось это, а в это же время в чем-то все-таки
выражалось! Как словно бы холоднее стал звук его голоса в обращении к ней; целуя ее руку, он не столько склонялся к
ее руке, сколько подносил ее к своим губам; при ней он, по-видимому, в особенности подчеркивал собственный уважение к