Шли мы неспешно, и в случае, если сначала я ощущал себя отлично, то понемногу начала кружиться голова, голоса продавцов и покупателей стали звучать быстро, не очень приятно, запахи снеди, казавшиеся привлекательными, сделались ужасными, волной накатила тошнота.
— Что… проняло? Что… шкура? — промямлил я, с кошмаром думая, что меня на данный момент оторвёт.
Одновременно с отыскал в памяти про «это не я, это не мое», и мне стало легче.
Ну а брат Пон ухватил меня за руку и практически поволок за собой.
Скоро мы были на набережной, над заросшим кустами откосом, спускавшимся к Меконгу. Тут я ослабел совсем, навалился брюхом на ограду и шумно опустошил желудок.
— Вот так-то, — сообщил брат Пон. — А ведь ты всего месяц совершил за пределами данной клоаки.
— Ну, нет, съел чего-то не то… — пробормотал я и постарался отыскать в памяти, не было ли чего особого в утреннем рисе.
— Да ну? — монах улыбнулся. — То же самое, что мы готовим ежедневно.
— Тогда что со мной? — и я стёр со лба холодный пот.
— Твое восприятие изменилось, сейчас ты в состоянии уловить то, чего ранее не подмечал. Тот поток, которым ты являешься, очистился от неотёсанных аффектов, и они сейчас вызывают у тебя реакцию наподобие аллергической. Я специально повел тебя на рынок, поскольку где еще столь открыто правят бал жадность, злоба и зависть?
— И без того будет со мной в любой момент? — задал вопрос я, ощущая, как от кошмара холодею еще посильнее.
Как я возвращусь в Паттайю, где рынок на каждой улочке, как буду общаться с друзьями, многие из которых лишь и думают о деньгах, а хорошим развлечением вычисляют вечер с девушками легкого поведения в баре? Как отправлюсь трудиться, не имеет значения, на себя либо на кого-то другого?
— Если ты сбежишь от меня на данный момент, то само собой разумеется, — ответил брат Пон с ухмылкой. — Лишь так как ты не планируешь этого делать?
Я помотал головой.
— Тогда отправимся. У меня и в действительности имеется тут дела.
Относительно свежий ветер с реки и тот факт, что на набережной никого не было, разрешили мне мало прийти в себя. Люди объявятся тут вечером, в то время, когда солнце зайдет, и из бессчётных кафе извлекут столы с жаровнями, дабы возможно было готовить речную рыбу на глазах у клиентов.
И все равно я еле шел, с большим трудом выбирая ногами.
— Те же древние мудрецы пробовали узнать, как по событиям нынешнего воплощения возможно делать выводы о прошлых, — рассказывал брат Пон. — Убийство, к примеру, влечет за собой маленькую судьбу, воровство проявляет себя бедностью, тот, кому на данный момент поменяла супруга, в прошлом сам не отличался верностью, лжец обязательно столкнется с обманом, бывшего пустослова в данной жизни никто не будет слушать, а хаму нужно будет выслушать довольно много неприятного в собственный адрес.
— Это так и имеется? — задал вопрос я. — Это правда?
Монах пожал плечами:
— Древние придумали довольно много увлекательного и нужного, но иногда заносило и их. Кстати, мы пришли.
Целью отечественной прогулки был маленькой ват на набережной: обшарпанные мелкие строения, золоченая статуя сидящего Будды, развешенные на канатах желтые одеяния монахов.
— Посидишь тут, — сообщил брат Пон, подводя меня к могучему дереву, обвязанному многоцветными лентами.
Я уселся наземь, скрестив ноги, а монах ушел.
И практически тут же мне снова стало плохо, слабость обрушилась на плечи, кишки, хоть и опустевшие, снова свела судорога. Поле зрения заволокла багряная пелена, в ушах появился назойливый комариный звон, предвестник скорого обморока.
Но я сжал зубы покрепче и зашептал «это не я».
На сердитые голоса я сначала не обратил внимания, но после этого они стали громче, и я все же развернул голову. Брат Пон и незнакомый пожилой монах в очках обнаружились на ступенях вата, и в случае, если мой наставник смотрелся, как в большинстве случаев, спокойным, то его собеседник размахивал руками и практически кричал.
От удивления я кроме того забыл о собственных проблемах.
Брат Пон сделал примиряющий жест, но в ответ взял целую серию укоров. Сзади монаха в очках показались трое помоложе, и их мрачные лица высказывали готовность присоединиться к дискуссии.
Ого, думается, нас готовы выпроваживать силой!
Нет, я видел, само собой разумеется, как набрасываются друг на друга с кулаками представители различных конфессий, дробящих между собой храм Гроба Господня в Иерусалиме, но так так как христиане некогда и еретиков жгли, и в крестовые походы ходили, а в буддизме ничего аналогичного не было.
Собравшись с силами, я уцепился за дерево, под которым сидел, и постарался подняться. Это мне удалось, но перед глазами все померкло, а колени задрожали так, что чуть не начали биться приятель о приятеля.
— Негромко, бережно, — брат Пон был рядом, придержал меня за пояс. — Куда ты?
— Помогать… вам… в противном случае внезапно… — выдавил я.
— Ну нет, — он засмеялся. — Верные монахи не всегда одобряют неправильных. Лишь вот принцип ахимсы, ненасилия, никто из них не нарушит.
И мы пошли к воротам в ограде вата и дальше по набережной в сторону рынка.
— Твой труд был не напрасен, — говорил брат Пон, и я цеплялся за его голос, как за веревку, дабы не выпасть из действительности. — В тебе появились ростки пустоты. Соприкасаясь с хаотичной полнотой простых людей, они…
Но тут я, не обращая внимания на все усилия, не выдержал и утратил сознание.
Неприятные ощущения сгинули бесследно, стоило мне появляться за пределами Нонгкхая. Намного сложнее выяснилось избавиться от воспоминаний о том, что происходило со мной на протяжении визита в город.
Третий сутки меня мучил стыд, что я, взрослый крепкий мужик, опозорился, упав в обморок среди города.
Брат Пон точно подмечал, что со мной творится, но на эту тему не заговаривал. По большому счету не вспоминал, что мы куда-то ездили, как будто бы и не было никакого путешествия в Нонгкхай.
Но любопытство во мне выяснилось посильнее стыда.
— А что вы не поделили с тем монахом? — узнал я, найдя подходящий момент, в то время, когда и я, и брат Пон были ничем не заняты, что случалось весьма нечасто. — Он был вне себя…
Он улыбнулся так, что я осознал — ответа не будет.
— Но если доверять тому, что вы мне говорили о карме, то в прошедшей судьбе вы были заядлым спорщиком, — продолжал я. — За что и стали жертвой поношений. Так как так? Вы не забывайте собственные воплощения?
Брат Пон посмотрел на меня, прищурившись.
— Ты же осознаёшь, что слово «собственные» в этом случае — только условность? — проговорил он. — Это как бильярдные шары, передающие энергию удара друг другу… Разве тот, что под номером «пять» и сейчас покоится, в собственности номеру «восемь», что катится по сукну?
— Да, осознаю. Но так как знание о прошлых судьбах может оказаться нужным! Окажет помощь понять себя , в тех проблемах, с которыми я сталкиваюсь в данной, понять их обстоятельства!
— Ты думаешь? — сообщил брат Пон с сомнением. — Представь, что тебя ранили. Обмазанная ядом пуля вошла, скажем, в бок, и нужна срочная операция, дабы ее извлечь и спасти тебе жизнь… Но ты останавливаешь мою руку, руку доктора, и требуешь, дабы тебе сперва поведали о том, кто тебя ранил, из какой страны он родом, какого именно роста, какого именно цвета у него глаза и волосы… После этого ты желаешь определить, сколько у него родственников, чем они занимаются, где живут… Еще тебе весьма интересно, из какого именно ружья была выпущена пуля, на каком заводе и в то время, когда его изготовили, сколь многочисленна была партия… И ты не даешь мне делать операцию, пока я не поведаю тебе, из какого именно дерева приклад у ружья, и где оно росло, и в то время, когда было срублено… а яд тем временем расползается по организму, и шансов на успех меньше и меньше…
— Но так как мне ничего не угрожает, — постарался вмешаться я.
— Да ну? — брат Пон вытаращил глаза и рявкнул очень громко: — Ну а смерть?! Продемонстрировать тебе ее еще разок?!
Я содрогнулся, почувствовал на затылке леденящее дуновение.
Не выдержал, посмотрел назад и перефирийным зрением нашёл прямо у себя за спиной что-то извивающееся, скользящее — словно бы сзади лопаток свивала и развивала кольца огромная призрачная змея. Я практически различил зубы, любой в капельках яда, погремушку на хвосте, рисунок на чешуе.
Меня как будто бы окатило ледяной водой, захотелось быстро встать и побежать куда глаза смотрят.
— Ну вот, ты сам себе все продемонстрировал, — заявил брат Пон. — Кроме того лишнего, пожалуй.
Он щелкнул пальцами, ужасное видение провалилось сквозь землю, и ужас разжал холодные объятия.
— От нее не убежишь, — продолжил монах. — Кроме того на истребителе не улететь. Неизменно рядом, на расстоянии вытянутой руки, и в любой момент готова ударить… хлоп, и все, ты уже плаваешь крокодилом в Ганге либо наслаждаешься в небесных обителях, и тебе не до какой-то в том месте свободы, поскольку в первом случае у тебя нет ума, дабы о ней задуматься, а во втором все через чур отлично… Как сообщил один из древних: шанс получить человеческое воплощение приблизительно такой же, как на то, что черепаха, всплывшая из глубин океана, попадет головой в древесный коробку, выкинутый кем-то с борта корабля. Так что довольно глупо применять эту жизнь на то, дабы ковыряться в тех, что в далеком прошлом закончились, исчерпали себя.
— Но…
— Да, я слышал твои доводы, — брат Пон не дал мне сказать даже слова. — Многообразные тысячи воплощений, блики на гребнях волн, что колеблемы ветром привязанностей, невообразимо долгая предыстория того потока восприятия, которым ты в конечном счете являешься… Не имеет ни мельчайшего значения! По большому счету никакого!
— По какой причине? — честно удивился я.
— А по причине того, что мы можем легко замечать ее результат, воплощенный в твоем теперешнем состоянии. Ты сегодняшний — это и имеется основное последствие того, что на Западе привыкли именовать «прошлыми судьбами», и все, что необходимо тебе для борьбы за свободу, находится под рукой. Твои эмоции и мысли, жизненные обстоятельства и тело, уровень осознавания — вот материал, с которым возможно действенно трудиться. Те пропасти падения, в которых ты, допустимо побывал, искуплены тяжёлыми страданиями, что, в полной мере возможно, были пройдены тобой… Радость уравновесило печалью, успех и славу — безвестностью. Белая карма пожрала солидную часть тёмной, в противном случае бы ты легко со мной не встретился.
Сказал брат Пон логично и убедительно, вот лишь мне так же, как и прежде хотелось пускай перефирийным зрением, но посмотреть в те жизни, каковые пускай не совсем прямо, но были связаны с моей. Точно в том месте виделись вещи более увлекательные и броские, чем в этом, достаточно ординарном и неинтересном существовании.
— Я тебе сообщу больше! — в голосе монаха звучала необычайная настойчивость. — Значения не имеет кроме того недавнее прошлое, что безо всяких сомнений есть твоим. Для чего, к примеру, ты таскаешь с собой позавчерашний сутки, в то время, когда ты утратил сознание?
— Ну… — я осознал, что краснею.
— Отбрось его! Забудь! Это не ты, это не твое! — он согнулся вперед, забрал меня за плечи и встряхнул. — Ты только то, что ты думаешь, принимаешь и переживаешь конкретно на данный момент, точка, мгновение, вспышка сознания!
Стыд прокатился по моему лицу обжигающей волной, я кроме того почувствовал, как он иглами торчит из кожи, а после этого пропал, как будто бы паром ушел в блекло-голубые небеса северного Таиланда.
Я с безумной резкостью понял вкус воздуха с ноткой речной сырости, желание закончить наконец рисунок колеса судьбы, тот факт, что многие люди в Паттайе либо на родине вычисляют меня пропавшим без вести либо вовсе погибшим, да и то, что мне в неспециализированном-то на их мнение совсем наплевать.
— Нынешняя судьба — чудо куда большее, чем тысяча оставшихся в прошлом, — сообщил брат Пон. — Исходя из этого сделай так, дабы она не была израсходована на ерунду. Двигай на кухню, чего сидишь? Нужно помыть овощи и почистить, сейчас, как я не забываю, твоя очередь…
БУСИНЫ НА ЧЕТКАХ
Отечественные жажды — это отечественные цепи, чем они интенсивнее, тем цепи тяжелее.
Каждая попытка бороться с ними напрямую, подавлять не позволит результата, но может привести к ненужному напряжению.
Жажды имеют над нами полную власть, если они не осознаются, в случае, если же направить на них внимание, они чахнут и слабеют.
Начать лучше с несложных, обыденных, каковые имеется у каждого, и просто отслеживать их. Фиксировать, в каких условиях они появляются, как себя проявляют, как воздействуют на поступки. Ни за что себя не осуждать, не волноваться, не сравнивать собственные с чужими, лишь замечать.
Беспристрастное созерцание владеет необычной силой.
* * *
Мы, люди, эгоцентричные существа, и вся западная культура основана на восхвалении личности, «я».
Но в действительности это только украшенная мишурой фикция, слово, а не объект, наименование, а не фрагмент действительности, прекрасная иллюзия, приверженность к которой является источником постоянных тотальной неудовлетворённости и страданий.
Медитация «это не я, это не мое» — хороший инструмент чтобы мало ослабить эгоистическую фиксацию. Включать его необходимо, в то время, когда вперед с подавляющей силой выходит один из качеств отечественного Эго — сильная чувство, назойливая идея, желание, телесное чувство либо жизненная обстановка.
Вместо того дабы, как в большинстве случаев, погрузиться в самоотождествление, необходимо, напротив, в мыслях отодвинуться и созерцать превалирующий нюанс личности со стороны, повторяя «это не я, это не мое».
Стремительный эффект маловероятен, но в случае, если практиковать систематично, то через какое-то время непременно произойдёт прорыв, и Эго начнет терять над нами ту власть, которую имело с самого рождения.
* * *
Знание событий прошлых судеб — вещь ненужная, кроме того вредная.
Целый их итог, финал, сухой остаток представлен в том, какими мы являемся на данный момент, и конкретно с этим актуальным состоянием и необходимо трудиться, дабы избавиться от страдания и проблем.
Желание посмотреть в прошлое позвано обычным любопытством, жаждой укрепить, продолжить во времени собственное «я», к тому же и повысить самооценку, доказав, что в случае, если на данный момент ты не особенно заметная сошка, то в прошлом был громадным, заметным человеком… либо кроме того всевышним.
Стоит ли тратить силы и время на то, дабы уплотнять пелену иллюзий около себя?
Глава 4. Голос пустоты
Очередной колышек, которым я вычерчивал в почве канавки, умер . Кончик разлохматился до таковой степени, что применять его в качестве «карандаша» стало нереально.
Но данный факт меня нисколько не расстроил.
Я запасной — еще позавчера сделал их с полдюжины — и возвратился к работе.
Последние дни при работе над колесом судьбы мной обладало необычное воодушевление. Я сам удивлялся, какой жёсткой стала моя рука, и друг за другом заканчивал картинки внешнего круга — человек, выпивающий вино, его брат-близнец, срывающий плоды с дерева, курица-несушка, роженица, старик, что тащит на закорках труп.
Брат Пон до тех пор пока так и не разъяснил мне, что все это значит, но я не сомневался, что все определю в собственный срок.
Парой штрихов я изобразил бороду на лице старика, исправил округлость его лысины и уставился на громадный, сложный рисунок, не веря собственным глазам. Осталось придумать чудовище, что держит в пасти колесо, и возможно просить цветного песка, дабы раскрасить картину.
Но это на следующий день, сейчас не успею, до заката времени не так много.
Я принялся вычерчивать мохнатые, бугрящиеся мускулами лапы, кривые, совершенно верно у лягушки. Обозначил зубы, два громадных глаза, но, мало поразмыслив, сказал к ним третий, а на голове монстра натыкал рогов, кривых и прямых а также ветвистых, совершенно верно у оленя.
— Красота, — сообщил я, чувствуя гордыню, хорошую известного живописца.
Тут же устыдился, зашептал «это не я, это не мое».
Солнце тем временем укатилось за деревья, и в лесу начало быстро темнеть. С запада донеслись раскатистые обезьяньи крики, и на миг мне показалось, что они приближаются.
Макаки больше меня не тревожили, по большому счету не обращали внимания, кроме того в то время, когда я несколько раз натыкался на них около источника. Подобный факт наводил на мысли, что в первоначальный раз их спровоцировали, и иногда я начинал подозревать, что это устроил брат Пон.
Он в полной мере имел возможность организовать и наступление псов.
В деревню меня более не отправляли, и совместно мы в том направлении также не ходили.
— Красота, — повторил я уже более тихо и встал с коленей.
Поясница по окончании продолжительного нахождения на четвереньках болела, ныли колени — маленькая цена, в случае, если учесть, что я возьму, завершив личный рисунок колеса судьбы.
Брат Пон давал слово, что данный факт поменяет меня самого и всю мою жизнь!
Отряхнув антаравасаку, я стёр со лба честный трудовой пот и отправился в сторону Тхам Пу.
Монах встретил новость, что бхавачакра готова, спокойным одобрением.
— Превосходно, — сообщил он. — на следующий день удостоверимся в надежности, что ты в том месте намалевал, и раскрасим. Позже отметим… у меня именно припрятано пара бутылок пива а также ром имеется. Накатим по стаканчику.
Я покосился на него с сомнением.
Каким бы неправильным монахом ни был брат Пон, выпивающим я его себе представить не имел возможности.
На ужин в данный сутки к рису подали не только овощи, но еще и грибы, к тому же по ананасу на брата. По окончании таковой трапезы я уснул практически мгновенно и проснулся в полной тьме от отдаленных раскатов грома.
В тот момент меня посетило удивление — ливень в разгар сухого сезона?
Позже я снова заснул и открыл глаза снова, в то время, когда ливневой дождь обрушился на крышу моей хибары. В дюжине мест тут же потекло, под ногами захлюпало, сгинули последние жалкие намеки на уют.
Я подтащил матрас к той стенке, что смотрелась покрепче, и скорчился так, дабы на меня не капало. Некое время пологал, что не усну до восхода солнца, а позже моргнул и понял, что уже утро, вовсю щебечут птицы, а ко мне заглядывает один из молодых монахов.
— Поднимаюсь, поднимаюсь… — сонно пробормотал я, в этот самый момент тревога воткнулась в меня подобно острому мечу.
Как в том месте мой рисунок?
Монах провалился сквозь землю, а я принялся торопливо натягивать одежду, ставшую привычной за время нахождения в Тхам Пу. После этого, спотыкаясь, помчался через окутанные туманом, еще не проснувшиеся джунгли.
А заметив место, где размешалась бхавачакра, я не сдержался, испустил горестный крик — ночной ливневой дождь смыл все начисто, покинув ровную, совершенно верно щека младенца, почву.
— Нет-нет-нет! — вскрикнул я, цепляясь за надежду, что я сплю и что это мне мерещится.
— Да, безрадосно, — брат Пон, по обыкновению, появился рядом тихо.
— Безрадосно? Да это трагедия! — я сжал кулаки, про себя проклиная данный так не одновременно с произошедший ливень, единственный, возможно, в этих местах за целую зиму. — Как такое по большому счету допустимо?
— Я же давал предупреждение тебя, что рисунок готовься , в то время, когда ты сам готовься , — сообщил он.
Я застонал.
— Это не ты, это не твое, — напомнил монах и захохотал, но не жалко, а так, что мне полегчало. — Не нужно быть мудрецом, чтобы выяснить, в чем источник неприятности. Через чур очень сильно ты желал закончить бхавачакру, для тебя она стала не средством освобождения, а предлогом отрастить еще один корень привязанности. Из этого эмоции.
— Но я же не имел возможности относиться к этому делу равнодушно!?
— Равнодушие — также чувство, а вот хладнокровие — нет, — брат Пон покачал головой. — Трудясь над рисунком, ты должен быть бесстрастным, а не корчиться от желания завершить дело как возможно стремительнее.
— И тогда дождей не будет? — задал вопрос я практически издевательски.
— Откуда же мне знать? Но ничто и никто не сможет подняться у тебя на дороге. Лишенный привязанностей неуязвим, и каждая задача ему по плечу.
— Но откуда возьмутся эти задачи, если не будет жажд?
— Из осознания, — брат Пон взглянул мне прямо в глаза. — Жажды только мешают. Отвлекают, сбивают с толку, грузом висят на плечах, не позволяют действовать тихо и действенно. По окончании полудня начнешь рисовать заново, а на данный момент отправимся, нечего тут находиться.
Я потащился за монахом, сгорбившись, так и не разжав кулаков, и про себя негодовал по поводу проклятого дождя, произошедшего так не одновременно с…
Эх, если бы его не было!
Извлечённая из воды простыня, казалось, весила не меньше центнера.
Я встряхнул ее, держа подальше от себя, и принялся выжимать, скрутив в тугой неподатливый жгут. Струи мутной воды потекли на мостки, на мои обутые в сандалии ноги, в стороны полетели брызги.
Поселившись в вате Тхам Пу, я скоро выяснил, что такое стирка руками, без какой-либо автомобили, могущей полоскать и отжимать. Порошки еще не завоевали популярность в данной части Таиланда, и местные обходились хозяйственным мылом.
Вдобавок к другим «удобствам» жидкость, текущая между берегов Меконга, не отличалась прозрачностью. Полоща в ней белье, ты имел возможность только собрать грязи и всякой плавучей дряни наподобие листьев и веточек.
Итог же работы инспектировал лично брат Пон, и от его зоркого взора ничего не ускользало.
Так что я пыхтел и потел на берегу уже второй час, получая от наволочек и простыней хотя бы относительной чистоты. Солнце палило, мимо проплывали лодки с туристами, и многие щелкали фотоаппаратами в мою сторону, полагая, что перед ними аутентичный тайский монах.
Последняя простыня шлепнулась в корзину, и я с облегчением распрямился.
Ну все, осталось встать к вату, развесить шмотье на канатах, и для того потока восприятия, которым я являюсь, найдется второе занятие, и имеется шанс, что не столь изнурительное…
Но наверху меня встретил брат Пон.
— Белье покинь у кухни, — приказал он. — Братья о нем позаботятся. А мы в деревню.
Я мигом забыл, что пальцев и кожа ладоней саднит от неотёсанного мыла, а мускулы поясницы и спины жалуются на судьбу. Проснулся ужас перед сворой полудиких псов, каковые живут на окраине и точно отлично не забывают мой запах, а кое-какие — и вкус.
Но я без звучно поставил корзину наземь и затопал за братом Поном.
— Твои «приятели» тебя определят, нет сомнений, — проговорил он, в то время, когда мы дошли до мостика над оврагом, — и если ты будешь функционировать как в большинстве случаев, то они на тебя нападут. Мое присутствие ничего не поменяет.
— Возможно, вы сможете, как тогда… ну, неоднократно со мной делали… — слов мне не хватало. — Точно не знаю, как это назвать, но прикасались, и в меня все изменялось… Не забывайте?
— Да, я встряхивал твое существо так, что кое-какие элементы в отдельных струях изменялись местами. То, что было на первом замысле, отходило в тень, а скрывавшееся за кулисами оказалось на сцене. Могу поступить так и по сей день, но лучше будет, если ты сам проделаешь с собой такую штуку.
— Но как?! — деревня приближалась, и я опасался все посильнее и посильнее, по коже бежали мурашки.
— Люди это делают по сто раз на дню, сами того не подмечая, бессознательно. Совершить что-то подобное по собственной воле намного сложнее, но в полной мере допустимо… Отыщи в памяти для начала, что ты вовсе не кусок мяса, а поток восприятия, текучий и неуязвимый.
— Да я не забываю, но толку с того?!
— Во-вторых, попытайся заметить атакующих тебя псов именно в виде кое-как скрепленных полос мяса, огрызков кости и кусков жил, что завернуты в мохнатую шкуру. Что именно в таковой совокупности подверженных гниению некрасивых объектов может тебя напугать?
— Ну… зубы… — мы уже шли по дороге, осталась какая-то сотня метров до окраины деревни.
— Представь собачьи зубы, висящие в пустоте… что, страшно?
— Нет, — согласился я.
— Раздельно собачьи глаза, что полны ярости… Неужто они пугают тебя? Громогласный лай, доносящийся из ниоткуда… ерунда же?
Я кивнул.
— Вот и воспринимай эти элементы по отдельности, — брат Пон посмотрел на меня. — не забывай еще, что если доверять древним, то мы воплощались в тысяче миров столько раз, что все живые существа успели побывать отечественными матерями, среди них и эти мохнатые животные.
Жестокое рычание возвестило, что отечественное появление не осталось незамеченным.
Свора во главе с тёмным вожаком выскочила из зарослей и понеслась нам навстречу. Я содрогнулся, почувствовав импульс срочно обратиться в бегство, но тут же мне стало стыдно.
Я постарался отодвинуть вбок собственный кошмар, поглядеть на него со стороны.
И в один момент сосредоточился на тёмном лохматом барбосе, в мыслях разбирая его на части: желтые клыки, клочья шерсти, похожей на воротник ветхой шубы, которую сто лет не вынимали из комода, обтрепанный хвост целый в грязи и пыли, мило розовый язык.
Брат Пон, шагавший мало в первых рядах, псов не заинтересовал, как будто бы его вовсе не было. Они ринулись на меня, и мне стоило громадного труда удержать рушившийся под напором злости и страха взор на вожака как на сочетание кое-как пригнанных друг к другу частей.
Но я справился, не поднял ноги для пинка, не закричал, не замахнулся для удара.
И тёмный барбос остановился, упираясь лапами в почву, рык его отразил не столько агрессию, сколько удивление. Меня же звук покинул равнодушным, потому, что я не связал его с оскаленной пастью и сердитыми буркалами.
Самая небольшая собака затявкала, сунулась вперед, но тут же смутилась, завиляла хвостом и отошла.
— Вот так значительно лучше, — сообщил брат Пон. — Держи-держи, не упускай контроля. Осознавай, что ты делаешь…
Вожак рыкнул еще раз, смерил меня полным удивления взором и затрусил прочь. Следом потянулись остальные собаки, разве что рыжая с подпалинами, что в прошедший раз получила от меня по морде, задержалась.
На физиономии ее читались разочарование и сомнение.
Кратко тявкнув, пес рванул за сородичами.
— Фу… — я разрешил себе выдохнуть, а после этого перевел взор на брата Пона.
Тот безотлагательно поднял громадной палец.
Во второй раз я начал работату с колесом судьбы совсем по-второму.
Для начала я израсходовал пара часов на то, дабы обдумать, что и как желаю изобразить. Прокрутил в голове любой из знаков наружного круга, примерил по нескольку вариантов на картинки среднего и внутреннего.
И лишь после этого взялся за один из остро заточенных колышков.
То ли рука моя стала жёстче, то ли и в самом деле что-то во мне изменилось, но круг я начертил с первой попытки.
Скоро явились макаки, но В этом случае я не обратил на них внимания, лишь огляделся, хотя убедиться, что в чащобе не маячит брат Пон, неизвестным образом пригнавший мартышек ко мне.
Со своей бамбуковой палкой он в полной мере сошел бы за пастуха.
Но в случае, если монах и был причастен к нашествию кричащих, скачущих по веткам хвостатых тварей, то скрывался он отлично. В меня опять летела любая дрянь, но я не разрешал себе разозлиться либо занервничать, , в то время, когда это непотребство закончится.
Макакам развлечение скоро надоело, и они убрались прочь.
А я занялся свиньей невежества, курицей алчности и змеёй ненависти…
В то время, когда дело дошло до последней, я закрыл глаза, дабы отыскать в памяти, как воображал эту птицу. И с удивлением понял, что вижу что-то наподобие грозди светящихся виноградин либо скорее лежащую на тёмном бархате кучку драгоценных камней — желтых, алых и зеленых.
Я моргнул, потряс головой, но видение и не поразмыслило исчезать.
Более того, я понял, что оно маячит и перед открытыми глазами, лишь вот на фоне всего другого думается призрачным, еле заметным, и исходя из этого я на него не обращал внимания.
Что это еще такое? У меня начались галлюцинации?
Но с чего?
Не смотря на то, что я более месяца занимался всякими необычными с общепринятой точки зрения вещами, я чувствовал себя куда более психически стабильным, чем год, два либо пять назад… Сильные чувства навещали меня редко, о таких вещах, как невроз, фрустрация либо бытовой скандал, я по большому счету забыл!
Либо это показатель неприятностей со зрением?
У окулиста я был в последний собственный приезд в Россию, и тот, изучив мои глаза, заявил, что к эксперту его профиля мне возможно не обращаться как минимум лет десять-пятнадцать…
Возможно, все дело в недоедании?
В скудной монашеской пище точно не достаточно каких-то микроэлементов…
Пригодилось около часа сосредоточения на «это не я, это не мое», дабы отогнать беспокойство. Видение не провалилось сквозь землю, кроме того не побледнело, я только прекратил принимать его как источник тревоги.
Ну висит перед глазами и пускай себе висит, все равно я сделать с ним ничего не могу…
Я продолжил рисовать, но через какое-то время понял, что слышу шепот. Назойливый, не смотря на то, что и весьма негромкий голос донесся из зарослей за моей спиной, смотревшихся слишком мало густыми, дабы укрыть и кошку.
Но на всякий случай я поднялся и проверил.
Нет, никого, а шепот сейчас долетает прямиком от колеса судьбы!
Совершенно верно галлюцинации, не только зрительные, и вдобавок и слуховые.
Одновременно показалось, что невидимка бормочет, чуть не нависая над моим плечом. Я зажал уши, но шепот не стал тише, и я практически разобрал слова, мало похожие как на русские, так и на британские либо тайские.
— Срочно заткнись! — сообщил я, не столько сохраняя надежду на то, что меня кто-то услышит, сколько хотя заглушить назойливый звук. — Отвали! Ты мне не занимателен! Ясно?