ник из Аила разрешает ослу грызть тростник, из которого он свил веревки, так и большая часть людей не подмечает, как забвение хватает их прошлое, пожирает его, увлекая в небытие любой поступок, успех, приятный досуг, общение, удовольствие, не давая жизни образовать целое, в котором прошлое переплеталось бы с настоящим; но как если бы человек день назад был не таким как сейчас, а на следующий день — еще вторым, так забвение разделяет их и, прогоняя память, обращает в ничто все, что было».15 Эта фраза, я полагаю, ответственна вот по какой причине. Сперва говорится о веревочнике, разрешающем ослу имеется волокна камыша, из которого свиты веревки. Это напоминание о ветхом образе, ветхой истории, ставшей присловьем,16 которую в большинстве случаев говорили, дабы продемонстрировать, к чему может привести ротозейство человека, невнимательного к тому, что он делает, и к самому себе. Он вьет веревки и не подмечает, что осел жует их. (В большинстве случаев вспоминают второй рассказ на ту же тему — бочки Данаид17). Что-то делается в этот самый момент же уничтожается. Вот так и человек будущего, он трудится для того, дабы все его труды пропали бесплатно. Увлекательны сделанные по поводу этого примера замечания, в которых говорится, что человек, что готов вот так свободно разрешить забвению поглотить все происходящее, не может к действию, не может достигнуть чего-то, не может к приятному досугу, не может к skhole, к данной форме ученых занятий, играющейся столь ключевую роль в заботе о себе.18 Он не может к общению с другими, он кроме того не может наслаждаться . Иными словами, в то время, когда память выведена из потребления, в то время, когда позволяют увести себя в беспамятство, то исчезает возможность суммирования, рассмотрения в целом (totalisation) публичной жизни, деятельной жизни, наслаждений, а тем более ученого досуга. Но кроме того. Не только все эти тотализации неосуществимы, но и сам себя человек не имеет возможности собрать и быть себе тождественным. Потому что человек, что вот так дает забвению поглотить себя, дав себя полностью заботам о будущем, это тот, кто вычисляет. Он, следовательно, в самом собственном существе дан прерывности (discontinuite). И текст кончается так: «Те, кто в школах отрицают рост на том основании, что материя без конца утекает,
* Слышно лишь: «…так, как сейчас»
превращают каждого из нас — в собственной науке — в существо, все время хорошее от себя самого».19 Ясно, что это намек на школу киренаиков:20 вечное утекание времени и материи, прерывность.21 Те, кто обрекают себя забвению, некоторым образом уподобляются в жизни киренаикам. Но это еще не самый финиш, в том месте еще сообщено: Но бывает и хуже. Еще хуже те, кто обращается к будущему и, значит, пренебрегает памятью, позволяя поглотить себя беспамятству. Они еще хуже киренаиков и тех, кто уподобляется им в собственной жизни: «Нет в их памяти воспоминаний о прошлом, они и не пробуют его отыскать в памяти, но позволяют утечь мало-помалу, а в итоге с каждым днем сужаются и скудеют в собственном бытии, подцепленные крючком завтрашнего дня, потому что сутки вчерашний и позавчерашний, протекший год их уже не касаются и совсем им не принадлежат».22 Это значит, что они обречены не только разрывам (discontinuite), но исчезновению и распылению. Их больше нет. Их удел — ничто.
Вы встретите много других откликов, я полагаю, достаточно занимательных, на эти размышления о предпочтении то ли памяти, то ли будущего как двух противоположных позиций, одной — похвальной, второй — отвергаемой. Их довольно много у Сенеки, к примеру в «De Brevitate vitae».23 А также в 99-м письме. К примеру, Сенека говорит: «Располагая на будущее, мы не ведаем признательности за уже полученное, — как словно бы будущее, в случае, если лишь оно наступит, не перейдет весьма не так долго осталось ждать в прошлое. Кто радуется лишь настоящему, тот через чур сужает пределы обладания всеми вещами…». Потом направляться занимательное замечание, из которого ясно, что Сенека говорит не совсем то же, что Плутарх. Вот что он говорит: «… нет, и прошлое, и будущее тешат нас…». Может показаться, что в этом фрагменте критикуется сосредоточение на настоящем и что Сенека защищает восприимчивость и большую открытость по отношению к будущему и прошлому. Но он в тот же миг додаёт: «…одно [тешит нас] ожиданьем, чей финал [именно будущего. — М. Ф.], но, неизвестен, потому что оно может не сбыться [нам нужно будет к этому возвратиться.— М. Ф.], второе [т. е. прошлое.— М. Ф.]— воспоминанием, которого не имеет возможности не остаться. Что за сумасшествие — упускать самое надежное!».24 Итак, вы видите, что все крутится около особенной роли памяти, благодаря которой мы владеем тем, чего у нас забрать запрещено, коль не так долго осталось ждать мы о нем не забываем. Ре-
альное, то, что было, еще находится в отечественном распоряжении благодаря памяти. Либо возможно заявить, что память — это метод существования того, чего уже нет. И ровно в таковой мере она снабжает отечественную власть и подлинную независимость над собой; мы постоянно можем, говорит Сенека, прогуляться по тропинкам отечественной памяти. А, помимо этого, обладание памятью даст нам повод и возможность восславить всевышних в благодарственном гимне. Вы видите, например, как Марк Аврелий славит всевышних в начале «К себе самому», в биографии, которое больше похоже не на рассказ о себе, а на гимн всевышним за их благодеяния. Марк Аврелий говорит о собственном прошлом, о детстве, отрочестве, как он был возвышен, кого встречал и т. д.
Итак, все помой-му должно привести нас к предпочтению, безоговорочному, практически необыкновенному, упражнений памяти перед упражнениями в будущем. Но в этом неспециализированном контексте, отдающем первенство памяти и оглядке на прошлое, стоики создали собственный известное упражнение, каковым есть praemeditatio malorum. мысленное предварение зла. Этому упражнению в упреждающем размышлении о зле яростно воспротивились эпикурейцы, каковые говорили, что в настоящем и без того через чур много проблем, дабы еще тревожиться о будущих бедах, которых может и не быть.25 И против этого praemeditatio malorum эпикурейцы выставили два вторых упражнения: упражнение в avocatio, которое содержится в том, дабы отвлекаться от представлений либо мыслей о зле, стараясь, наоборот, думать о приятных вещах, каковые ожидают нас если не сейчас, то на следующий день; и упражнение в revocatio, напротив, предохраняющее и защищающее нас от несчастий, либо, якобы, зол, каковые смогут нам угрожать, посредством воспоминаний о удовольствиях, каковые мы когда-то испытали.26 Стоики, но, практиковали praemeditatio malorum, Praemeditatio malorum основывается на принципе, о котором я вам уже напоминал: аскеза по большому счету и, скажем, упражнение имеют целью вооружить человека подлинными речами, каковые придут ему на выручку, к каким он обратится с просьбой о помощи (logos boethos), в то время, когда появится потребность и произойдёт что-то такое, что непрозорливому взору может показаться злом, в то время как это легко очередной разворот естественного и нужного порядка вещей.27 Нужно, значит, вооружиться подлинными ре-
чами, и мысленное предварение зла именно на это и нацелено. В действительности, говорят стоики, человек, на которого внезапно упало несчастье, которого он никак не ожидал и не был к нему готов, может показать слабость. В его распоряжении нет речей-опор, речей-прибежищ, каковые разрешили бы ему устоять, не разрешить себя смутить, сохранить самообладание. Потому, что у него нет таких запасных средств, он может стать легкой добычей беды. Беда войдет в его душу, смутит ее, завладеет ею. Он не сможет противостоять беде. Значит, нужно подготавливаться к будущим событиям, подготавливаться к несчастьям. Вот что говорит Сенека в 91-м письме: «Все неожиданное гнетет нас посильнее, невиданность прибавляет тяжести бедствиям, каждый смертный, удивляясь, горюет больше».28 Что-то похожее вы встретите у Плутарха: никак нельзя допускать того, дабы перед лицом нагрянувшей беды ты имел возможность бы сообщить себе «я этого не ожидал». Но именно напротив: «Разве я не должен был это предвидеть?» и «разве меня застали врасплох?». Люди, «каковые не упражнялись» (anasketos diakcimenoi), те, кто появились в положении, к которому не были подготовлены, «не смогут прибегнуть к рефлексии, дабы вести себя подходящим образом и не навредить себе».2* Необходимо, значит, подготовиться ко злу. — И как это делать? — Прибегая к praemeditatio malorum, которое описывается так.
Во-первых, praemeditatio malorum — это опробование в том, хуже чего не бывает. В каком смысле? В первую очередь, нужно думать, что с нами смогут произойти не просто простые проблемы, каковые случаются значительно чаще, но что с нами произойдёт все, что лишь может произойти. Praemeditatio malorum содержится, значит, в том, дабы воображать себе, что на тебя валятся все вероятные беды, какие конкретно лишь возможно себе вообразить. Требуется перебрать в уме все вероятные беды, а потому, что такое вряд ли фактически быть может, то нужно думать, что тебя ожидают нехорошие из зол. Во-вторых, praemeditatio malorum — еще и потому опробование в том, хуже чего не бывает, что нужно не только думать, что с тобой произойдёт нехорошее, но что оно произойдёт обязательно: как ни крутись, оно не имеет возможности не произойти. Никаких надежд на милость судьбы. Упражнение требует от нас не сомневаться в том, что беды не миновать: гак и будет. Об этом — в письме к Маруллу, о котором я уже
сказал,30 Сенека писал Маруллу, утратившему сына, дабы его утешить. И утешительное послание к Маруллу, как и вся эта утешительная литература, представляет собой долгий список зол, каковые уже случились, случатся обязательно либо смогут случиться. И подводя итог этого утешительного письма, где о том только и обращение, что с другими может произойти 1 либо уже произошло еще нехорошее, Сенека говорит: в случае, если я написал тебе, то не по причине того, что ты-де ожидаешь от меня лекарства. Так как уже через чур поздно, мое письмо до тех пор пока еще дойдет и т. д. Но я тебе его написал, дабы «на будущее ободрить, дабы ты воспрял духом и противился судьбе, предвидя, что все ее удары не только смогут упасть на тебя, но упадут обязательно».31 И наконец, третья обстоятельство, но которой praemeditatio malorum I должно быть опробованием в том, хуже чего не бывает: нужно думать, что с тобой произойдёт не только самое нехорошее, не только, что это произойдёт обязательно, вне всякого расчета возможности событий, но и что это произойдёт прямо на данный момент, немедля, без отсрочки. 91-е письмо Сенеки: Кто заявил, что хватит дня, часа, мига, дабы обрушить самую великую империю в мире, через чур отсрочил беду.32
Пожалуй, возможно поразмыслить, что в воздухе неспециализированной дискредитации мыслей о будущем, pracmeditatio malorum несмотря ни на что образовывает исключение из неспециализированного правила, будучи и в действительности мыслью о будущем. Но стоит присмотреться внимательнее, и вы убедитесь, что praemeditatio malorum — это идея не о будущем. Скорее, речь заходит об отмене будущего. Обращение о том, дабы методично, ход за шагом, в мыслях отменять его, лишая какой-либо протяженности. Не будущее с его разнообразными открытыми возможностями вырисовывается тут. Все возможности уже даны, по крайней мере нехорошие. Не о будущем с его неопределенностью тут обращение. Все, что может случиться, представляется неминуемым. И наконец, обращение не о будущем как о какой-то неясной возможности, по крайней мере не о развертывании времени. Не в последовательно раскручивающемся времени, а прямо на данный момент, во времени, стянувшемся в точку, нужно воображать себе все нехорошее, которого нам все равно не миновать. Все беды неминуемы на данный момент в переживаемом нами настоящем. Как видите, это вовсе не какой-то особенный метод думать о будущем в воздухе неспециализированного
недоверия к мыслям о будущем. В действительности это продиктованный этим недоверием метод отменить будущее посредством, в случае, если угодно, перемещения в настоящее (presentification) всех возможностей на протяжении мысленного опробования. Не из настоящего мнят себе какое-то будущее, но будущее берут полностью и помешают его в настоящее. Так его отменяют.
И такое перемещение будущего в настоящее, ведущее к его отмене, представляет собой в то же самое время — и это, полагаю, еще одна сторона praemeditatio malorum — некую редукцию действительности. В случае, если будущее указанным образом помещают в настоящее, то не чтобы прибавить ему действительности. Наоборот, этим занимаются для того, дабы сделать его минимально настоящим либо, по крайней мере, дабы отменить действительность того, что в будущем может показаться либо быть сочтено злом. Вот 24-е письмо Сенеки, оно весьма интересно. Сенека говорит: «Если ты желаешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя произойдёт обязательно». Это в начале письма. Луцилий в тревоге, он затеял процесс и опасается его проиграть. И Сенека в утешение говорит ему: «Если ты желаешь избавиться от всякой тревоги, представь себе, что пугающее тебя произойдёт обязательно», представь себе, значит, что ты проигрываешь тяжбу. Вообрази себе это — таково правило нехорошего, о чем я только что сказал. «И какова бы ни была беда, отыщи ей взвесь и меру собственный ужас. Тогда ты точно осознаешь, что несчастье, которого ты опасаешься, либо не так громадно, либо не так длительно».33 Луцилию, так, предлагают представить себе, что он проиграет собственный процесс, вот-вот проиграет, что он уже его проиграл, и в нехорошем для него варианте. Но вовсе не чтобы претворить в реальность зло либо сделать его более настоящим, наоборот, дабы побудить Луцилия отыскать меру событию и в итоге убедиться, что зло не так громадно и не так длительно. И в конце того же 24-го письма имеется целый пассаж, достаточно занимательный, именно по поводу мыслей о будущем и о соотношении этого мышления о будущем и воображения. Я вам только что сказал в связи с недоверием по отношению к будущему, что одна из обстоятельств, по которой ему нельзя доверять, та, что будущее — это некоторым образом апелляция к
воображению. И та неуверенность, в которой мы пребываем по отношению к будущему,* дает если не право, то, как минимум, возможность мнить себе его в нехороших вариантах. И вот нужно одновременно и мнить и не мнить себе его в нехорошем виде, правильнее, трудиться над тем, дабы некоторым образом вывести идея о будущем из-под власти воображения, которому она в большинстве случаев подчинена, и воображать себе будущее тем, чем оно и есть на деле, — ничем, по крайней мере, в качестве несчастья. Вот данный отрывок: «Что случается с детьми, то же бывает и с нами, взрослыми детьми: они пугаются, в случае, если внезапно заметят в масках тех, кого обожают, к кому привыкли, с кем постоянно играют. Не только с людей, но и с событий необходимо снять маску и вернуть им настоящий вид. Для чего ты показываешь мне факелы и клинки и шумную толпу палачей около тебя? Убери эту пышность, за которой ты скрываешься, пугая неразумных! Ты — смерть, это тебя сравнительно не так давно презрел мой раб, моя служанка. Для чего ты снова выставляешь напоказ мне дыбы и бичи? К чему эти орудия, каждое из которых приспособлено терзать один какой-нибудь член тела, для чего много снарядов, мучащих человека по частям? Покинь все это, от чего мы цепенеем в кошмаре. Прикажи, дабы смолкли стоны и горестные вопли и крики, исторгаемые под пытками. Разве ты — не та самая боль, которую презрел данный вот подагрик, которую терпит второй, страдая желудком, выносит среди наслаждений, которую терпит дама в родах? Ты легка, в случае, если я могу тебя вынести, ты мала, если не могу».34 Тут он обращается к смертной казни, к смертной казни, которая, в то время, когда о ней думаешь, предстает в окружении всех этих пыток, клинков, страданий и пр. И упражнение в praemeditatio malorum должно затевать из этого, но не чтобы себе все это. Наоборот, дабы не разрешить разгуляться воображению и задать вопрос себя: но что же прячется за этими мечами, за страданием терзаемого? Уберем все эти стращала, и что же мы найдём? Обычную боль, которую испытывает дама в родах, от которой страдает подагрик… Не более того. Эта боль, с которой, и действительно, возможно сопряжена смерть, она «легка,
* Во французском тексте: a 1’egard du passe явная оговорка либо опечатка. — Прил. перев.
в случае, если я могу се вынести, и мала, если не могу». Это, как вам известно, ветхий афоризм стоиков: или боль столь невыносима, что от нее умирают, и тогда она — мала, либо она переносима.35 И если она переносима, в случае, если от нее не умирают, она — легка. Следовательно, так или иначе, она сведена если не совсем к ничто, то к минимуму.
Итак, вы видите, что praemeditatio malorum — это не попытка представить себе будущее. Это отмена будущего и редукция мнимого к несложной и лишенной устрашающих атрибутов действительности зла, к которой повернулись лицом. Отменить будущее, представив его наступившим, редуцировать действительность зла, отнять у него устрашающих атрибутов, — в этом, я полагаю, и состоит цель praemeditatio malorum. Это метод взять на вооружение некую истину, которая окажет помощь нам, в то время, когда произойдёт беда, редуцировать к их подлинному ядру вес тс представления, каковые, не имей мы нужной подготовки, смогут взволновать отечественную душу и смутить ее. Praemeditatio malorum представляет собой, так, форму paraskeue. Это форма paraskeue, подготовки, на протяжении которой мы убеждаемся в нереальности того, что вообразили себе в этом мысленном упражнении. А сейчас, с вашего позволения, я перейду к рассмотрению другого упражнения, которое в некоем смысле есть продолжением прошлого к размышлениям о смерти, упражнению в смерти. И после этого, кратко — досмотр души (ехаmen de conscience).
Примечания
1 См. лекцию от 17 марта, первый час.
2 «Следовательно, в случае, если глаз хочет заметить самого себя (ci mellei
idem hauton), on обязан наблюдать (bleptcon) в [другой] глаз» (Платон.
Ллкивиад, 133b. M., 1990, т. 1, с. 262).
3 Разбор этого места см.: лекция от 12 января, второй час.
4«Алкивиад», 124Ь, 129аи 132с (см. лекции от 6 января, второй час,
11 12 января, первый час).
5 «Воттак следовало бы прославлять во всем, а величайший и божест-ксннейший гимн петь за то. чю он разрешил способность понимать все это и методом пользоваться всем этим (hodo khrcstiken)» (Беседы Эпиктета, пит., с. 68).
6 Entretiens, III, 13, 7 (p. 47 (Беседы Эпиктста, цит., с. 175)).
7 «В действительности, потому, что они [животные] созданы не для их са
мих, а для служения, было бы не нужно сотворить их нуждаю
щимися еще и в другом. В противном случае наблюдай, каково было бы нам заботиться
не только о самих себе, но и о ослах и баранах…» (Entretiens, I, 16, 3,
р. 61 (Беседы Эпиктста, цит., с. 67); тот же фрагмент в Lc Souci de soi,
op. cit., p. 61—62).
8 О способе, например, о картезианском способе, см. лекцию от
24 февраля, первый час.
9 Гуссерль сам в «Кризисе» предлагает такое видение греческой
рациональности, полагая, что по окончании того как Декарт заново обосновал
ее в «Мыслях», она взяло собственный телеологическое (в смысле
все более радикальной постановки вопроса о Разуме) завершение в
трансцендентальной феноменологии. См.; La Crise des sciences euro-
peennes et la Phenomcnologie transcendental с, op. cit., chap. 73, p. 298—
305. (Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная фе
номенология. СПб, 2004, § 73, с. 350—358).
10 См. лекцию от 24 февраля, первый час.
11 См. лекцию от 20 января, первый час, об «omnes preoccupati su-
mus» Сенеки (50-с письмо к Луцилию).
12 Темпоральная структура новоевропейского сознания уже рас
сматривалась Фуко в большой главе («Le recul et le retour de Torigine»)
в «вещах и Словах» (Les Mots et les Choses, op. cit., p. 339—346).
13 О stultitia, например, у Сенеки, см. лекцию от 27 января, первый
час.
HPlutarqve. De la tranquillite de Tame, 473b / trad. J. Dumortier J. Defradas, ed. citee, § 14. p. 118.
15id.,473c(p. 118).
16 Вить веревку Окна» — обращение о трудяге Окис, супруга которого про
едала все, что он получал.*
17 Дочери царя Даная, Данаиды (их было пятьдесят), насильно вы
эти замуж за собственных двоюродных братьев, закололи (не считая Гипер-
мнестры) в брачную ночь дремлющих мужей. В наказание они были
осуждены всегда черпать воду дырявыми бочками.
18 См.; Andre J.-M. L’Otium dans la vie morale et intellcctuelle romai-
ne, dcs origins a 1’cpoque augustccnne, op. cit.
19 De la tranquillitc de 1’ame, 473d (p. 118).
20 Философская школа V—IV вв., основанная Аристиппом из Кире-ны. Киренаики исповедовали гедонистическую мораль, разглядывая
* Окн (Genus) — тот, кто в наказание за какую-либо провинность обречен в Аиде всегда вить веревку, которую всегда обгрызает ослица. — Я/жи. перев
наслаждение как нередуцируемый субъективный опыт, полностью заключенный в точке настоящего. Такая этика у Аристиппа не ведет, но, к погоне за удовольствиями, но предполагает идеал самообладания. См. сведения об этом философе, приводимые F. Caujolle-Zaslawsky в «Diclioimaire dcs philosophes antiques», op. cit., t. I, p. 370—375.
21 «Дело в том, что и боль, и удовольствие являются перемещением, в это же время как отсутствие боли либо удовольствия не есть перемещение […]. Однако память о благе либо ожидании блага не ведет к удовольствию, как это думается Эпикуру: дело в том, что перемещение души угасает с течением времени». Диоген Лаэртский, О жизни, учениях… М., 1979. С. 131—132.
22 De la tranqillite de 1’ame, 473d—e (p. 118—119).
23 «Время судьбы делится на три времени: то, что было, то, что имеется, то, что будет. Из них время, в которое мы живем, коротко; которое должны будем прожить — неизвестно; прожитое — правильно и надежно […] Так как прошлое — это неприкосновенная часть и святая нашей жизни, неподвластная превратностям людской существования, отвоеванная у царства фортуны; его не потревожат больше ни потребность, ни ужас, ни неожиданные приступы заболевания; его запрещено ни нарушить, ни забрать; это отечественное единственное пожизненное достояние, за которое не требуется беспокоиться […] Спокойная и беззаботная душа вольна отправиться в любую пору собственной жизни и гулять, где ей угодно; души занятых людей, как будто бы волы, впряженные в ярмо, не смогут ни развернуть, ни посмотреть назад. Вот по какой причине их жизнь как будто бы проваливается в пропасть» (Seneque. De la brevetc de la vie, X, 2—5 / trad. A. Bourgery, ed. citee, p. 60—61 (Сенека. О скоротечности судьбы // Сенека. Философские трактаты. Цш., с. 51—52)).
24 Seneque, Lettres a Lucilius, t. IV, livre XVI, lettrc 99, 5 ed. citee,
p. 126—127 (Сенека. Нравственные письма. С. 247—248).
25 «[Эпикур вычисляет, что] каждый человек испытывает горе, видя се
бя в несчастии, даже в том случае, если эти неприятности предвиденные и ожидае
мые либо уже привычные. Потому что неприятность не умаляется от давности
и не облегчается от предвидения: вспоминать о будущих неприят
ностях и по большому счету о будущем — безлюдное дело, в силу того, что любая беда до
статочно тяжела, в то время, когда приходит. Кто все время думает, что с
ним может приключиться, тот живет в вечной муке, и особенно страшна
зга необязательная мука, в случае, если ожидаемое зло так и не наступает: вот и
приходится жить в вечном томлении, или терпя зло, или мня
P- 21—22 (Марк Туллий Цицерон. Избранные произведения. Цит., с. 280)).
26 «Средств к облегчению в юре у такою человека имеется два: во-первых, отвлечься от мыслей о плохом (avocatione a cogitanda mo-
Iestia) и, во-вторых, обратиться к помыслам о удовольствии (revocatio-ne ad conlemplandas voluptaies)» (id., 33, p. 22 (в том месте же, с. 280)).
27 О logos boelhos см. лекцию от 24 февраля, второй час.
28 Lettrcs a Lucilius, t. IV, livrc XIV, letter 91, 3 (p. 44 (Нравственные письма, с. 247—248)).
29 Phitarque. Consolation a Apollonius, 112c—d / trad. J. Defradas
R. Klaerr, ed. citee, § 21, p. 66—67.
30 Первый раз это письмо разбирается в лекции от 3 марта, второй
час.
41 Leltrcs a Lucilius, t. IV. iivre XVI, leltre 99,32 (p. 134 (Нравственные письма, с. 251)),
5- «Кто сообщил „один сутки, тот дал продолжительный срок поспешающим бедам; достаточно часа, мига, дабы низвергнуть державу!». (Lcttres a Lu-ciiius, t. IV, Iivre XVI, Icttre 91, 6, p. 45 (Нравственные письма, пит., с. 210)).
33 Leltres a Licilius, 1.1, Iivre III, leltre 24, 2 (p. 101—102 (Нравствен
ные письма, с. 44)).
34 Id., Icttre 24, 13—14 (p. 106 (Нравственные письма, с. 46)).
35 Что-то похожее мы находим у самого Сенеки (см., к примеру,
78-е письмо: «Какую заболевание ты предпочел бы — продолжительную либо корот
кую, но более тяжелую? Если она продолжительная, в ней бывают промежутки,
она дает срок оправиться и дарит довольно много времени, в силу того, что непре
менно обязана развиться, позже пройти. Маленькая и стремительная бо
лезнь сделает одно из двух: или сама кончится, или тебя прикончит.
Но какая отличие, ее ли не будет либо тебя? И в том и другом случае боль пре
кратится». (Lettres a Lucilius, t. Ill, Iivre IX, lettre 78,17, p. 77 (Нравст
венные письма, с. 155)). Нужно, но, отмстить, что довольно часто примером
для аналогичных суждений были эпикурейские максимы, в которых про
должительность довольно легких страданий противопоставлялась
краткости тяжелых: «Боль не бывает постоянной в теле, но самая
сильная проходит быстрее всего». (Maxime capitale IV // Epicure. Let
tres ct Maximes, ed. citee, p. 231); «Всякой болью нетрудно пренебречь:
та, что мучит очень сильно, мала, та, что длится продолжительно, мучает не
так очень сильно» (Sentence Vatican 4, Lettres et Maximes, p. 249).
Лекция от 24 марта 1982 г.
ВТОРОЙ ЧАС
Размышление о смерти: взор вперед (sagittal) и ретроспективный взор, —Досмотр души у Сенеки и Эпиктета. — Философская аскеза. — Биотехника, опробование себя, объективация мира: вызовы западной философии.
Итак крайней формой мысленного предварения злa будет, очевидно, размышление о смерти, о котором я сообщу только кратко, потому, что оно представляет собой топос, неспециализированное место в философии. Принципиально важно, само собой разумеется, подчернуть, что melcte tha-natou показалась на свет вне рамок практики себя, таковой, какой она сложилась к началу империи либо в эллинистический период: размышление о смерти вам встретится у Платона, пифагорейцев и т. д.1 Следовательно, в размышлении о смерти, о котором я вам сейчас кратко сообщу, нас интересует не неспециализированная и полная история данной столь старой практики; нам принципиально важно уловить смену тональности, купленные смысловые оттенки, изменение форм, случившееся с ним в эллинистической и римской практике себя. Размышление о смерти в его неспециализированной форме совсем изоморфно предположению (presumption), прсдумышлению зла, о котором мы только что говорили, по той несложной причине, что: [во-первых], очевидно, смерть — не какое-то легко вероятное событие, но событие неизбеж-
ное. Не просто событие какой-то степени важности, но событие решающее. И наконец, как известно, смерть может прийти в то время, когда угодно, в любой миг. Значит, конкретно к этому, в случае, если угодно, событию, к несчастью par excellence, и необходимо готовить себя при помощи melete thanatou, особенного упражнения, для того чтобы, в котором, либо при помощи которого, мысленное предварение зла должно достигнуть собственной высшей точки. Но имеется что-то, что отличает конкретно размышление о смерти, вот об этом отличии я и желал поболтать. В действительности, в размышлении о смерти, в этом упражнении в умирании, которому отводится совсем особенное место и которое все вычисляют столь серьёзным, имеется что-то такое, чего нет в других упражнениях, в других формах мысленного предварения зла. И это что-то — особенная форма осознания себя, особый взор, которым мы смотрим на себя, так сообщить, с позиций смерти, взор, обусловленный аналогичной актуализацией смерти. В действительности, любимая форма размышления о смерти у стоиков это, как вы понимаете, упражнение, пребывающее в том, дабы воображать себе, в согласии с неспециализированной схемой praemeditatio malorum, что смерть — вот она, уже тут, и жить осталось один сутки. Вот одно из писем Сенеки, оно воображает интерес. Это 12-е письмо, в нем Сенека пускается в спекуляции на тему, с давних времен обширно распространенную в древней мысли, что жизнь — это один продолжительный сутки со своим, очевидно, утром, которое — детство, полднем — зрелостью и вечером — старостью; что у года, как и у дней, имеется собственный утро — своя ночь и весна — зима; что ежемесячно — это все равно, что сутки, и что, в итоге, один сутки, течение одного-единственного дня показывает, как устроено время судьбы либо различных возрастов, различных периодов, вкупе составляющих людскую судьбу.2 Так вот, упражнение, которое Сенека в 12-м письме предлагает Луцилию, в том и состоит, дабы прожить сутки так, как если бы не только месяц, год, но и вся жизнь истекали вместе с ним. И нужно учесть, что любой час дней, что нам предстоит прожить, это как бы определенный возраст, так что в то время, когда сутки клонится к вечеру, наступает вечер судьбы и близится ее неминуемый закат. Это и будет упражнение последнего дня. Мало себе «сейчас я могу погибнуть» либо «в полной мере быть может, что со мной произойдёт что-то непоправимое, чего я не имел возможности пред-
усмотреть». Этого мало. Нужно так выстроить собственный сутки, так его жить, как если бы любая его 60 секунд была минутой громадного дня судьбы, и последняя его 60 секунд — последней минутой судьбы. И в случае, если это удастся, в случае, если удастся так прожить сутки, то вечером, отходя ко сну, возможно будет радостно, с ухмылкой на устах сообщить себе: «Прожита жизнь». Марк Аврелий пишет; «Совершенство характера (teleiotes tou elhous) содержится в том, дабы проводить ежедневно как последний».3