«Ни один философ, — пишет Вольфсон, — ни при каких обстоятельствах не обрисовал абсолютно того, что было в его голове. Одни из них поведали нам об этом лишь частично, другие скрыли собственные мысли под вуалью тех либо иных неестественных литературных форм, а кое-какие создавали собственные философские труды подобно птицам, поющим собственные песни, не осознавая, что они повторяют весьма древние мелодии. Слова по самой собственной природе скрывают людскую идея в той же степени, в какой они открывают ее; и те слова, каковые высказываются философами, в лучшем случае выясняются не чем иным, когда бакенами на поверхности воды, подающими сигналы о присутствии каких-то глубоко загружённых, невысказанных мыслей. Исходя из этого ответственной целью как исторических изучений, так и самой философии есть обнаружение этих не переданных в словах мыслей, реконструкция скрытых процессов мышления, каковые постоянно прячутся за высказанными словами, и попытка определения подлинного смысла сообщённого на базе воспроизведения истории того, как именно это было сообщено и по какой причине это было сообщено так, а не в противном случае».
4. Изучение глубинных предубеждений, на которых основывается деятельность ученых, связывает анализ науки с рядом вторых современных областей изучений, включая изучения познания и человеческого восприятия, процессов обучения, мотивации а также выбора профессии. Более того, возможно сохранять надежду, что достижение лучшего понимания характера той рациональности, которая проявляется в деятельности ученых, — понимания, учитывающего все ее противоречивые компоненты, включая существование как предубеждений, так и объективных исследовательских техник, — окажет помощь преодолеть многие нелепые и страшные взоры на науку, характерные для некоторых распространенных представлений о ней. Для нас на данный момент начался период, в то время, когда число налагаемых извне на научные изучения ограничений всегда увеличивается, и ученые ощущали бы себя значительно лучше, если бы они верили в том, что условия, при которых вероятен расцвет научной оригинальности, уже изучаются, более обширно понимаются и охраняются.
***
Глубокая привязанность некоторых ученых к определенным безграничным темам с успехом может служить в качестве одного из основных источников той энергии, которая направляет их упрочнения, ведущие к созданию нового знания; эта привязанность дополняет чисто инструменталистские либо утилитарные стимулы в науке. Не признавая этого, как мне думается, тяжело осознать один из главных качеств деятельности ученых в самых разных науках, то есть то, что эта деятельность снова и снова рассматривается не просто как одна из самые успешных разновидностей простого и прозаического труда, а скорее как воплощение каких-то харизматических устремлений человеческого духа.
Определению каких изюминок развития науки содействует ее тематический анализ?
В каких областях науки допустимо применение ее тематического анализа?
Мысль анархистской методике научного познания в работе П. Фейерабенда «Против методологического принуждения»
На какие конкретно два вопроса должно ответить критическое изучение науки?
По какой причине П. Фейерабенд вычисляет современное общество коперниканским?
В чем состоит хорошая оценка П. Фейерабендом мифологического способа и мифов познания мира?
По какой причине П. Фейерабенд считает необходимым отделение страны от науки?
Какой принцип методики науки возможно защищать при всех событиях?
Фейерабенд П. Против методологического принуждения // Фейерабенд П. Избр. тр. По методологии науки. М., 1986. С. 126–159.
Дополнительная литература
Лешкевич Т. Г. новации науки: Учёб и Философия: традиции. пособие для институтов. М., 2001.
Никифоров А. Л. Философия науки: методология и история. М., 1998.
Сокулер З. А. Методологический анархизм П. Фейерабенда. М., 1987.
П. Фейерабенд
Против методологического принуждения.
Это доказывается и анализом конкретных исторических событий, и абстрактным анализом отношения между действием и идеей. Единственным принципом, не мешающим прогрессу, есть принцип возможно все (anything goes).
Мысль способа, содержащего твёрдые, неизменные и полностью необходимые правила научной деятельности, сталкивается со серьёзными трудностями при сопоставлении с результатами исторического изучения. Наряду с этим узнается, что не существует правила — сколь бы правдоподобным и эпистемологически обоснованным оно ни казалось, — которое в то либо иное время не было бы нарушено. Делается очевидным, что такие нарушения не случайны и не результат недостаточного знания либо невнимательности, которых возможно было бы избежать. Наоборот, мы видим, что они нужны для прогресса науки. Вправду, одним из самые замечательных достижений недавних дискуссий в философии науки и области истории есть осознание того факта, что достижения и такие события, как изобретение атомизма в античном мире, коперниканская революция, развитие современного атомизма (кинетическая теория, теория дисперсии, стереохимия, квантовая теория), постепенное построение волновой теории света, были вероятными только по причине того, что кое-какие мыслители или сознательно решили порвать путы «очевидных» методологических правил, или непроизвольно нарушали их.
Еще раз повторяю: такая либеральная практика имеется не просто факт истории науки — она и разумна, и полностью нужна для развития знания. Для любого данного правила, сколь бы «фундаментальным» либо «нужным» для науки оно ни было, постоянно найдутся события, при которых целесообразно не только проигнорировать это правило, но кроме того функционировать вопреки ему. К примеру, существуют события, при которых в полной мере возможно вводить, разрабатывать и защищать догадки ad hoc, догадки, противоречащие отлично обоснованным и общепризнанным результатам экспериментов, либо же такие догадки, содержание которых меньше, чем содержание уже существующих и эмпирически адекватных альтернатив, либо легко противоречивые догадки и т. п.[6]
Существуют кроме того события — и видятся они частенько, — при которых аргументация лишается предсказательной силы и делается препятствием на пути прогресса…
(Кстати, нередкое применение таких слов, как «прогресс», «успех», «улучшение» и т. п., не свидетельствует, что я претендую на обладание особым знанием о том, что в науке отлично, а что — не хорошо, и желаю внушить это знание читателю. Эти термины любой может осознавать по-своему и в соответствии с той традицией, которой он придерживается. Так, для эмпириста «прогресс» свидетельствует переход к теории, предполагающей прямую эмпирическую диагностику большинства базовых положений. Кое-какие вычисляют квантовую механику примером теории конкретно для того чтобы рода. Для других «прогресс» свидетельствует гармонию и унификацию, достигаемые кроме того за счет эмпирической адекватности. Конкретно так Эйнштейн относился к неспециализированной теории относительности. Мой же тезис пребывает в том, что анархизм оказывает помощь достигнуть прогресса в любом смысле. Кроме того та наука, которая опирается на порядок и закон, будет удачно развиваться только в том случае, если в ней хотя бы время от времени будут происходить анархистские перемещения.)
В этом случае делается очевидным, что мысль твёрдого способа либо твёрдой теории рациональности покоится на через чур наивном представлении о человеке и его социальном окружении. В случае, если иметь в виду широкий исторический материал и не стремиться «очистить» его в угоду своим низшим инстинктам либо в силу рвения к интеллектуальной безопасности до степени ясности, точности, «объективности», «истинности», то узнается, что существует только один принцип, что возможно защищать при всех событиях и на всех этапах людской развития, — возможно все.
Сейчас данный слишком общий принцип направляться проанализировать и растолковать более детально.
По какой причине, с позиций П. Фейерабенда, нужно нарушать нормы и методологические принципы?
По какой причине анархизм оказывает помощь достигнуть прогресса в любом смысле?
Неприятность научной рациональности в работе л. лаудана «ценности и наука»
В чем состоит мысль консенсуса в науке и как именно она отыскала отражение в социологии и философии науки?
Что такое диссенсус в науке и какие конкретно формы его проявления выделяет Лаудан?
Чем сетевая модель научной рациональности отличается от иерархической модели?
По отношению к чему должно быть релятивизировано определение научного прогресса?
Лаудан Л. ценности и Наука // Современная философия науки. М., 1996. С. 295–342.
Дополнительная литература
Зеленков А. И. Мировоззренческие компоненты в структуре современного образа науки // Мировоззренческие структуры в научном познании. Мн., 1993. с.10—46.
Косарева Л. М., Али-Заде А. А. Модель развития научного знания Л. Лаудана // Вопр. философии.1986. №5.
Л. Лаудан
ценности и Наука
Глава I. ДВЕ ЗАГАДКИ НАУКИ: РАЗМЫШЛЕНИЯ
О КРИЗИСНЫХ ЯВЛЕНИЯХ В ФИЛОСОФИИ
И СОЦИОЛОГИИ НАУКИ
Наука стала обильным источником неприятностей для некоторых социологов и видных философов последней половины века. Вправду, рвение осознать и растолковать, как трудится наука, привлекло интерес некоторых лидирующих мыслителей в этих в неспециализированном-то поделённых областях знания. Эта книга — одно из упрочнений оказать помощь дать добро последовательность тех вопросов, каковые наука ставит перед социологией и философией. Но перед тем как я смогу сохранять надежду, что мои ответы будут приняты с максимальной серьезностью, я обязан продемонстрировать, что те неприятности, за каковые я берусь, и настоящие, и еще нерешенные. Я пологаю, что лучший путь изложения неприятностей — это краткий очерк их недавней истории, причем истории, которая включает кое-какие интригующие пересечения между работами социологов и философов.
В течение 40–50-х годов любая из этих дисциплин выработала собственную картину науки. Философский подход, что я имею в виду,— это подход логического эмпиризма и подход Поппера, социологическая же модель, ассоциируется для меня в большинстве случаев с Мертоном и его последователями. Не смотря на то, что между философским и социологическим представлениями о науке, характерными этому поколению исследователей, существуют ответственные различия в выговорах, их картины — сейчас мы находимся в некоем удалении от них — были совсем подобными и выделено дополнительными. Эти сходства намного менее необычны, чем первоначально казалось, потому что философы и социологи этого периода имели одну и ту же базисную предпосылку и занимались неспециализированной проблемой. Эта предпосылка пребывала в том, что наука неповторима как сфера культуры и быстро отделена от вторых сфер интеллектуальной деятельности — философии, теологии и эстетики. Центральной проблемой для социологов и философов была неприятность объяснения той высокой степени согласия, которая достигается в науке. В течение 60–70-х годов, но, взоры многих исследователей на данный счет стали меняться. Узнаваемые тезисы логического эмпиризма и мертоновской социологии утратили стали и силу гонимыми к середине 70-х. На их место пришли взоры на науку, радикально расходящиеся с прошлыми. Причем не смотря на то, что эти взоры и быстро отличались от ветхих, сохранилось интригующее единство в философском и социологическом видении возможностей науки. Во главе неспециализированных позиций, разделяемых «новой волной» исследователей, стало убеждение, что центральной интеллектуальной тайной науки являются периодические вспышки разногласий в науке.
Кратко говоря, студенты, изучающие развитие науки, будь то социологи либо философы, были поочередно заняты объяснением консенсуса в науке либо разброда и разногласия в ней. Такое резкое смещение фокусов внимания было бы безвредно, если бы оно отвечало различию в позициях либо заинтересованностях. Очевидно, никто не имеет возможности охватить все стороны какого-либо вопроса. Напряжение формирует тот факт, что ни один подход не показал достаточных объяснительных ресурсов, дабы охватить обе эти стороны. Выделим следующее. Какой бы успех ни провозглашался одной из этих моделей в разрешении вопроса, предпочитаемого ею, он в значительной мере гасился ее несостоятельностью схватить сущность неприятности, поставленной соперничающей моделью. Социологические и философские модели годов 40—50-и науки, растолковывающие согласие в науке, принимали такие сильные допущения, касающиеся механизмов успехи этого согласия, ими постулированных, что затруднительно было придать суть характеру и размаху научных разногласий и споров. Более родные к нам по времени модели, не обращая внимания на все заключающиеся в них обещания раскрыть многообразие обстоятельств, по какой причине ученые смогут соглашаться, дабы ссориться, оставляют нас все же в темноте относительно того, как ученые рационально разрешают собственные разногласия, как они разрешают эти разногласия в таком определенном стиле, в котором они довольно часто вправду прекращают дискуссии.
Тема настоящего изучения в собственной завершенной форме состоит легко в том, что: а) существующие представления не имеют объяснительных ресурсов, дабы охватить эти две загадки в их единстве; б) это особенно касается новых привлекательных подходов к науке, оказывающихся как минимум так же уязвимыми, как были уязвимы те, каковые они заменили; в) мы нуждаемся в единой унифицированной теории науки, сулящей возможность объяснения обеих этих впечатляющих линия науки. Цель главы I диагностировать, как мы попали в передрягу, выясняясь в состоянии браться или за ту, или за другую из этих тайных, но не за обе совместно. В оставшейся же части книги намечен некий аппарат, растолковывающий, как смогут появляться и консенсус, и диссенсус, и как один из них может временами вести к второму.
Какая картина науки была создана в 40 – 50-е годы в социологии и философии науки?
В чем состоит центральная интеллектуальная тайная науки?
В. Ньютон-Смит О факторах динамики научного знания в работе «Рациональность науки»
По какой причине, согласно точки зрения В. Ньютона-Смита, совокупность постпозитивистских моделей динамики научного знания знаменует собой предпарадигматическую обстановку, сложившуюся в современной философии науки?
Какие конкретно составляющие, с позиций В. Ньютона-Смита, включают в себя рациональные (т. е., когнитивные) модели динамики научного знания?
Какие конкретно доводы в пользу утверждения о несоизмеримости научных теорий выдвигаются приверженцами нерационалистических, по В. Ньютону-Смиту, моделей динамики научного знания?
Какой версии решения проблемы динамики науки придерживается В. Ньютон-Смит?
Ньютон-Смит В. Рациональность науки //Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Хрестоматия. М., 1996. С. 246–265.
Дополнительная литература
Мамчур Е. А. Социокультурная детерминация научного познания (дискуссии в современной постпозитивистской философии науки) //Вопр. философии. 1987. № 7.
Печенкин А. А. Вводные замечания к разделу «Концепции рациональности» //Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада: Хрестоматия. М., 1996. С. 199–208.
В. Ньютон-Смит
Рациональность науки
Рациональные модели изменений в науке
Заберём какой-либо отдельный сдвиг в научной преданности, скажем, сдвиг от приверженности эфирной теории Лоренца к приверженности эйнштейновской особой теории относительности, сдвиг, произощедший в самом начале отечественного века. Данный сдвиг возможно растолкован в терминах рациональной модели, в случае, если выполняются следующие условия:
1. Научное сообщество преследует ту цель, которая установлена моделью.
2. Перед лицом дешёвых доказательных свидетельств правила сравнения теорий, установленные моделью, говорят о том, что новая теория Т2 превосходит ветхую теорию Т1.
3. Научное сообщество убеждается в превосходстве Т2 над Т1.
4. Это восприятие побуждает участников научного сообщества покинуть Т1 и принять Т2.
Так, изменение научной преданности от Т1 к Т2 состоит легко в том, что научное сообщество видит, что Т2 лучше. Я буду именовать такое объяснение отдельной перемены в науке объяснением перемены в терминах внутренних факторов. Квалификация «внутренний» свидетельствует, что упомянутые факторы касаются лишь изюминок разглядываемых их отношений и теорий к дешёвым доказательным свидетельствам. В противоположность этим факторам психотерапевтические и социологические факторы, относящиеся не к теориям и не к доказательным свидетельствам, а к самим их приверженцам (т. е. к их способности пропагандировать, к социальному климату того времени и т. д.), будут именоваться внешними факторами. Потому, что некая перемена в науке поддается рациональному объяснению, данное объяснение не предполагает обращения к таким факторам…
Кроме того те, кто избрал для себя рациональную модель изменений в науке, не торопится допустить, что все нюансы этих изменений рационально эксплицируемы. По большому счету говоря, согласится, что видятся либо смогут видеться такие сдвиги в преданности, каковые смогут быть растолкованы лишь подключением внешних факторов, и что, потом, в каждой отдельной перемене в науке, в принципе объяснимой в рамках рациональной модели, имеется нюансы, объяснение которых требует привлечения внешних факторов. Сопоставим, дабы привести ясный пример контраста между объяснением за счет внутренних факторов и объяснением за счет внешних факторов, тот анализ развития особой теории относительности, что совершил Захар (Zahar, 1973), и подход к этому вопросу Фейера (Feuer, 1974, сh. I). Фейер излагает историю, говоря, что преимущества теории не были серьёзны. Независимо от преимуществ новой теории социальный климат того времени созрел для ее принятия; революционная воздух Цюриха кого-нибудь предложить ее. С позиций Захара, социальные условия того времени ничего не решают. В постепенном осознании относительного превосходства эйнштейновской теории необыкновенная роль принадлежала ее объяснительным возможностям.
В рациональной модели неявно присутствует предпосылка рационалистов о том, что психотерапевтическое и социологическое объяснение применимо лишь тогда, в то время, когда люди, чье поведение рассматривается, отклоняются от норм, подразумеваемых рациональной моделью. Эту предпосылку поясняет следующая аналогия. Ньютоновская механика дает нам метод объяснения трансформации состояния перемещения. Но в пределах данной теории необъяснимо то, что тела, находящиеся в покое либо в состоянии равномерного и прямолинейного перемещения, пребывают в этих состояниях. Равномерное и прямолинейное перемещение имеется то естественное состояние, отклонения от которого подлежат объяснению. Эта обстановка не необыкновенная в науке. Существует некое понятие естественных состояний, остающихся без объяснений, разъясняются только отклонения от естественных состояний. То, что, в соответствии с некоей личной теории, есть естественным состоянием, возможно растолковано в совокупности второй теории…
Не смотря на то, что приверженцы рациональных моделей признают, что не все сдвиги в приверженности научным теориям смогут быть рационально растолкованы и что не все нюансы изменений, каковые более либо менее рационально объяснимы, поддаются рациональному объяснению, все-таки остается неоспоримым, что они допускают следующее: большей частью перемены смогут быть рационально растолкованы и внешние факторы играются наряду с этим минимальную роль. Практически те, кто (как, к примеру, Лакатос) принимает рациональную модель и трудится в истории науки, принимает, в большинстве случаев, в качестве исследовательского проекта проблему, пребывающую в том, дабы продемонстрировать, что те перемены в науке, объяснение которых первоначально относилось за счет внешних факторов, не требует в конечном итоге для собственного объяснения этих факторов. Они принимают, что социологу остается весьма немногое.
Раньше (до критических выступлений Куна, Фейерабенда и др.) мало говорилось о нерационалистических моделях объяснения изменений в науке, причем нерационалистической моделью считалась та, в которой перемена разъясняется за счет внешних факторов. К примеру, считалось, что лучшее объяснение научного поведения должно быть достигнуто при помощи теоретико-игровой модели, в соответствии с которой ученые рассматриваются как старающиеся максимизировать собственный престиж в научном сообществе. Другие же видели объяснение большинства изменений в науке в каузальном эффекте трансформаций в организации способов производства в обществе. На первый взгляд, такие подходы неприемлемы, потому что они не отводят места описаниям применения способов науки при ответах научного сообщества.
В чем содержится различие двух подходов к изучению динамики науки: рационалистического и нерационалистического в терминологии В. Ньютона-Смита (т. е. когнитивного и социокультурного)?
М. Вебер о ценности науки и призвании учёного в работе «наука как профессия и призвание»
Применимо ли к формированию науки понятие прогресса?
Какова точка зрения М. Вебера на проблему существования «беспредпосылочной» науки?
На точке зрения какого именно русского писателя много раз ссылается создатель?
См. Вебер М. Наука как профессия и призвание //Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 707—735.
Дополнительная литература
Гайденко П. П., Давыдов Ю. Н. рациональность и История. Социология Вебера и веберовский ренессанс. М., 1991.
Давыдов Ю. Н. «Картины мира» и типы рациональности //Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 736—769.
М. Вебер
Избранные произведения.
На данный момент отношение к научному производству как профессии обусловлено, в первую очередь, тем, что наука вступила в такую стадию специализации, какой не знали прежде, и что это положение сохранится в дальнейшем. Не только снаружи, но и внутренне дело обстоит так, что отдельный индивид может создать в области науки что-либо завершенное лишь при условии строжайшей специализации. Всегда, в то время, когда изучение вторгается в соседнюю область, как это иногда у нас не редкость – у социологов такое вторжение происходит неизменно, притом по необходимости, — у исследователя появляется смиренное сознание, что его работа может разве что предложить эксперту нужные постановки вопроса, каковые тому при его особой мнению не так легко придут на ум, но что его собственное изучение неизбежно должно оставаться в высшей степени несовершенным. Лишь благодаря строгой специализации человеку, трудящемуся в науке, возможно, один-единственный раз в жизни разрешено ощутить во всей полноте, что вот ему удалось что-то такое, что останется на долгое время. Вправду, завершенная и дельная работа – Сейчас в любой момент особая работа. И исходя из этого кто не может в один раз надеть себе, так сообщить, шоры на глаза и проникнуться мыслью, что вся его будущее зависит от того, верно ли он делает это вот предположение в этом месте рукописи, тот пускай не касается науки. Он ни при каких обстоятельствах не испытает того, что именуют увлечением наукой. Без необычного упоения, вызывающего ухмылку у всякого постороннего человека, без убеждённости и страсти в том, что «должны были пройти тысячелетия, перед тем как показался ты, и другие тысячелетия молчаливо ожидают», удастся ли тебе твоя предположение, — без этого человек не имеет призвания к науке, и пускай он занимается чем-нибудь вторым. Потому что для человека не имеет никакой цены то, что он не имеет возможности делать со страстью
Наконец, вы имеете возможность задать вопрос: в случае, если все это так, то что же фактически хорошего дает наука для практической и личной «судьбы»? И тем самым мы опять стоим перед проблемой «призвания» в науке. Во-первых, наука, в первую очередь, разрабатывает, само собой разумеется, технику овладения судьбой – как внешними вещами, так и поступками людей – методом расчета. Но это на уровне торговки овощами, сообщите вы. Я полностью с вами согласен. Во-вторых, наука разрабатывает способы мышления, рабочие инструменты и производит навыки обращения с ними, чего в большинстве случаев не делает торговка овощами. Вы, возможно, сообщите: ну, наука не овощи, но это также не более как средство приобретения овощей. Отлично, покинем сейчас этот вопрос открытым. Но на этом дело науки, к счастью, еще не кончается; мы в состоянии помогать вам в чем-то третьем, то есть в обретении ясности. Очевидно, при условии, что она имеется у нас самих.
Как это так, мы можем вам пояснить. По отношению к проблеме сокровища, о которой любой раз идет обращение, возможно занять фактически различные позиции – для простоты я предлагаю вам забрать как пример социальные явления. В случае, если занимают определенную позицию, то в соответствии с опытом науки направляться применить соответствующие средства, дабы фактически провести в судьбу данную позицию. Эти средства, быть может, уже сами по себе таковы, что вы вычисляете нужным их отвергнуть. При таких условиях необходимо выбирать между неизбежными средствами и целью ее успехи. «Освящает» цель эти средства либо нет? Преподаватель обязан продемонстрировать вам необходимость для того чтобы выбора. Большего он не имеет возможности – до тех пор пока остается преподавателем, а не делается демагогом. Он может вам, само собой разумеется, сообщить: если вы желаете достигнуть такой-то цели, то вы должны принять кроме этого и соответствующие следствия, каковые, как показывает практика, влечет за собой деятельность по достижению намеченной вами цели.
Все эти неприятности смогут появиться и у каждого техника, поскольку он также довольно часто обязан выбирать по принципу меньшего зла либо довольно лучшего варианта. Для него принципиально важно, дабы было дано одно основное – цель. Но именно она, потому, что речь заходит о вправду «последних» проблемах, нам не дана. И тем самым мы подошли к последнему акту, что наука как таковая обязана осуществить для успехи ясности, и в один момент мы подошли к границам самой науки.
Мы можем и должны вам сообщить: такие-то практические установки с внутренней последовательностью и, следовательно, честностью возможно вывести – в соответствии с их духом – из такой-то последней мировоззренческой позиции (возможно, из одной, возможно, из различных), а из вторых – запрещено. Если вы выбираете эту установку, то вы служите, образно говоря, одному Всевышнему и оскорбляете всех остальных всевышних. Потому что если вы остаетесь верными себе, то вы нужно приходите к определенным последним внутренним следствиям. Это возможно сделать по крайней мере в принципе. Распознать сообщение последних установок с их следствиями – задача философии как социальной дисциплины и как философской базы отдельных наук. Мы можем, в случае, если понимаем свое дело (что тут должно предполагаться), вынудить индивида – либо по крайней мере оказать помощь ему дать себе отчет в конечном смысле собственной деятельности. Такая задача мне представляется отнюдь важной, кроме того для чисто личной жизни.
Сейчас наука имеется профессия, осуществляемая как служащая и специальная дисциплина делу познания и самосознания фактических связей, а вовсе не милостивый дар пророков и провидцев, приносящий откровение и спасение, и не составная часть философов и размышления мудрецов о смысле мира. Это, без сомнений, неизбежная данность в отечественной исторической ситуации, из которой мы не можем выйти, пока остаемся верными самим себе.
Что, согласно точки зрения М. Вебера, говорит о наличии у человека призвания к занятию наукой? Без чего немыслимо занятие человека научной деятельностью?
В чем сокровище науки для общества и человека?
Философия как прояснение механизмов языка
и его смысловых функций по работе Л. Витгенштейна
«Философские изучения»
Что осознаёт Л. Витгенштейн под «языковыми играми»?
Что такое «домашнее сходство»?
Какова роль «расплывчатых понятий» в познании?
Как осознаёт Л. Витгенштейн сущность языка?
Какие конкретно особенности философии выделяет Л. Витгенштейн?
Витгенштейн Л. Философские изучения // Витгенштейн Л. Философские работы: В 2 ч. Ч. 1. М., 1994. С. 83, 110—113. 128—130.
Дополнительная литература
Козлова М. С. Философские искания Л. Витгенштейна // Витгенштейн Л. Философские работы: В 2 ч. Ч. 1 М., 1994.
Сокулер З. А. Людвиг его место и Витгенштейн в философии ХХ в. Долгопрудный, 1994.
Л. Витгенштейн
Философские изучения.
119. Результат философии — обнаружение тех либо иных тех шишек и явных несуразиц, каковые набивает рассудок, наталкиваясь на границы языка. Эти шишки и разрешают нам оценить значимость философских открытий.
120. Говоря о языке (слове, предложении и т. д.), я обязан сказать о повседневном языке. Не через чур ли неотёсан, материален данный язык для выражения того, что мы желаем сообщить? Ну, а как тогда выстроить второй язык? — И как необычно при таких условиях, что мы по большому счету можем что-то делать с этим своим языком! В рассуждениях, касающихся языка, я уже должен был прибегать к полному (а не к какому-то предварительному, подготовительному) языку. Само это свидетельствует, что я в состоянии сказать о языке только что-то внешнее [наружное] (Au?erliches). Да, но как смогут удовлетворить нас подобные пояснения? — Так так как и твои вопросы сформулированы на этом же языке; и в случае, если у тебя было что задать вопрос, то это следовало выразить конкретно этим языком!
А твои сомнения — плод непонимания.
Твои вопросы относятся к словам; следовательно, я обязан сказать о словах.
Говорят: речь заходит не о слове, а о его значении; и наряду с этим воображают себе значение как предмет того же рода, что и слово, хоть и хороший от него. Вот слово, а вот его значение. Деньги и корова, которую возможно приобрести на них. (Но иначе: деньги и их применение.)