украшения и Туалетные принадлежности пользовались у арабов не меньшим успехом, как и сейчас. И до сих пор богатые носят драгоценные камни и золото, а недостаточные классы — серебро, латунь, цветные стекла. И в старину мавританки отдавали громадную дань уважения румянам и всевозможным втираниям. Они чернили порошком брови и веки для придания глазам огня и блеска. Раскрашивали ноги и руки, время от времени одни ноги, время от времени пальцы, ступни и ладони. густота и Натуральный цвет волос их считались, само собой разумеется, высшей красотой. С боков завивали долгие локоны, спереди волосы подстригались кратко; время от времени все количество волос на висках заплеталось во множество косичек. Косички спускались за пояснице, и в них вкручивались шнурки, украшения из листового золота, золотые пуговки, колечки. Кольца носили не только на руках, но время от времени и в носу.
Что касается утвари, то чуть ли дошли до нас образчики чисто арабского происхождения. По аналогии мы можем, но, дать достаточно верное заключение о той технической форме, которая преобладала в данной отрасли мастерства. Отсутствие понимания форм вынудило наблюдать араба на утварь как на нужную принадлежность, а не как на произведение искусства. Невозможность, в силу предписания Корана, изображать человеческие и по большому счету животные формы сказала всей их утвари внешнюю пестроту и некоторую сухость. Отсутствие меры в мастерстве вынудило его впасть в вычурность и уйти от хорошей простоты древнего мастерства. направляться процветало у арабов, причем часто не считая драгоценных металлов употребляли латунь, латунь, медь, время от времени стекло. Отличное умение декорировать металлы сказалось на сосудах во всей силе. Отделка у них не всегда гармонирует с формой, и часто сосуд имеет декоративный вид: выставляется напоказ как убранство.
Арабская мебель, как и у всех кочевых народов, в сущности ограничивается одним ковром, которым покрыт пол, и диваном. Фактически «диван» назначается для сидения и складывается из кирпичной лавки, которая идет на протяжении каменных стен; сверху кладется тюфяк, кроется ковром, кладется валик с кистями вместо подушки, и воображает с внешней стороны вид очень схожий с общеупотребительными на данный момент турецкими тахтами. Восток не обожает стульев, и чуть ли они были у арабов. Постель складывается из тюфяка, покрытого простыней, причем летом кладется вторая простыня, которой покрываются, а зимний период ватное одеяло. Сверху усиливают занавесь от комаров и вампиров. Наутро тюфяк свертывается и скрывается в чулан. Столы также не есть нужная мебель на Востоке. Употребляются маленькие столы для письма и мелкие подставки в виде многогранных тумбочек, пестро раскрашенных.
Время от времени Восток придумывал самые нелепые, неосуществимые предметы шикарной обстановки, каковые конкретно ввиду данной нелепости с любовью заимствовались европейцами. В Багдаде был трон, о котором стоит упомянуть; слава о нем была так громадна, что император Феофил (Византийский) поручил математику Льву соорудить для себя совсем такой же. До нас дошло описание данной нелепости, которой уже обладал Константин Багрянородный. «Перед царским троном, — обрисовывает один из представлявшихся этому императору, — пребывало позолоченное дерево, на ветвях которого сидели позолоченные птицы и пели на различные голоса. Перед троном, как будто бы на страже, находились золоченые львы, каковые били хвостами по полу, издавали гул, разевая пасть и шевеля языком. Меня ввели два евнуха в тронную залу. Когда я вошел, львы зарычали, птицы зачирикали. Я не испугался и не удивился: я уже был предотвращён об этом через сведущих людей; по окончании того как я, поклонившись в третий раз земным поклоном, поднял голову, царь был практически на потолке, в то время как при моем входе он сидел весьма невысоко; и платье на нем уже было второе; как это произошло — осознать не могу, но полагаю, что его подняли кверху при помощи для того чтобы механизма, что практикуется для выжимания винограда. Царь сейчас ничего не сказал, да если бы желал, то чуть ли бы это было допустимо ввиду той высоты, на которой он был».
По большому счету роскошь царских приемов у арабов хороша замечания и полна того же сказочного комфорта, что им был свойствен. При праздничных приемах послов халифы умели устраивать самую пышную помпу; по обеим сторонам дворца расставлялось войско в числе ста шестидесяти тысяч; у входа находились высшие сановники, невольники с золотыми перевязками, усыпанными драгоценными каменьями; потом следовали четыре тысячи белых евнухов и три тысячи тёмных. Число стражей-привратников было до семисот. Тридцать восемь тысяч громадных стенных ковров украшали дворец. Сто львов ходило на золотых цепях по помещениям, а в приемной зале восседал халиф на том троне, что так понравился Феофилу.
Влияние мавров на европейское зодчество было очень существенно.
Глава восьмая
Российская Федерация
Предстоящее развитие христианства в Европе
Влияние на славян Грузии и Византии. — Киев. — Владимир. — Суздаль. — Москва. — Иконография. — Одежда
самые точные сведения о славянах мы встречаем у арабских писателей Масуди и Ибн-Фадлана. «Громадна их область, — говорят они о болгарах, — от Византии до почвы их 15 дней пути, а сама страна тянется на 20 дней пути в ширину и на 30 в длину. Она окружена колючим плетнем с отверстиями в виде окон. Они язычники; у них нет письменности. Их кони на свободе пасутся по лугам и употребляются лишь на протяжении войны; а кто сядет на лошадь в мирное время, того предают смерти. У них нет ни золотых, ни серебряных монет: разменной платой помогает овцы — и скот коровы. Они ездят в Византию для детей и продажи девиц. В случае, если раб у них в чем-нибудь провинится и господин желает его бить, раб сам ложится перед ним, и в случае, если поднимется, перед тем как кончится экзекуция, его убивают».
«Ни при каких обстоятельствах мы не видели, — пишут они о руссах, — людей более стройного телосложения, — они высоки, как пальмы, румяны, волосы у них рыжие. Приятели носят одежду на одном плече, так что правая рука постоянно остаётся Свободной. Дамы носят на груди нож и ящичек на кольце, золотые и серебряные цепи, кораллы и бусы. Руссы самый нечистоплотный народ; в то время, когда они приходят на собственных судах в иноземный торговый пункт, их живет человек десять либо двадцать совместно, в одном доме, в одной комнате. Они не хорошо моются; едят хлеб, мясо, чеснок, мёд и молоко. У них имеется собственный всевышний — чурбан, перед которым они простираются на землю и говорят: «Господи, издали пришел я, привез столько-то и столько-то мехов и рабынь; молю тебя отправить мне клиента богатого, что бы на серебро и чистое золото приобрел у меня, не торгуясь, товар мой». В то время, когда дела его идут отлично, он приносит жертвы мелким изваяниям около главного идола, говоря: «Это отечественного всевышнего жены и дети». Он вешает в признательность на колья головы овец и быков, за ночь их съедают собаки, а наутро русс радуется, что всевышний покушал, говоря: «Благоволит ко мне господь, он принял мою жертву». В случае, если поймают у них вора, его вешают на прочной веревке на дерево и оставляют висеть, пока дождь и ветер не размоют разложившийся труп».
Жили славяне селеньями из бревенчатых изб, обнесенных частоколом, поклонялись ветхим, разбитым молнией деревьям, полагая, что это место пребывания Перуна. Они совершали время от времени человеческие жертвоприношения. «Совершив возлияние вином на головы жертв, — говорит Геродот, — их режут над кровью и сосудом их обливают клинок». Тот же историк уверяет, что скифы выпивают кровь первого убитого ими неприятеля; скальпы вешают на уздечку, а кожей обтягивают колчаны.
ремесла и Промыслы, процветавшие среди славян, направлялись по преимуществу для удовлетворения собственных потребностей. Они пряли неотёсанные ткани, дубили кожи, добывали металлы, но нельзя сказать, дабы уходили на большом растоянии в этих занятиях. Описание художественного устройства славянских храмов и идолов не может быть признано хорошим веры, не смотря на то, что без сомнений, что славяне были очень искусны в резьбе по дереву.
В первой половине 30-ых годов XIX века в Керчи нашлась так называемая куль-обская ваза, сделанная из золота, на которой, несомненно, изображены обитатели славянских земель, выполненные греческими живописцами с громадным тщанием; на ней мы светло видим стародавний костюм скифов, их колчаны и тяжёлые щиты, их маленькие рубахи, подпоясанные ремнями, их длинноволосые, славянского типа головы. На другой, так называемой никопольской вазе, сделанной из серебра, имеется не меньше сцены и интересные подробности. На куль-обской вазе трактуются армейские сцены: разговор двух солдат, операция и перевязка ноги зубного доктора, возможно имеющая кроме этого отношение к армейским подвигам потерпевшего. Никопольская ваза изображает сцены дрессирования степных лошадей и, следовательно, скорее подходит к изображению жанра; в этот самый момент волосы у мужчин долгие, верхние одежды — подпоясанные, укороченные позади, удлиненные спереди. Фигуры лошадей весьма жизненны, не имеют хорошей условности; особенно хороша лошадь уже оседланная. Зимний период скифы ходили в теплых кафтанах, опушенных мехом; богатые шаровары и кафтаны расшивались золотыми бляхами, расположенными в виде узоров; предводители носили золотые венцы, а на шее гривны, другими словами толстые, литые из золота обручи с застежками позади, время от времени в фунт весом. Оружие их складывалось из маленького меча, лука и стрел. Время от времени носили броню из металлических пластинок, нашитых на одежду, остатки которых находят при раскопке могил. Само собой разумеется, запрещено с точностью сообщить, каков конкретно был костюм первобытных жителей Руси, но отечественный примитивный деревенский костюм, складывающийся из неотёсанной рубахи, затрапезного сарафана и лаптей, само собой разумеется, воображает ту же несложную форму одежды, какая практиковалась тысячу лет назад. Одежда парфян, изображенная на известной Траяновой колонне, имеет огромное сходство с отечественной теперешней простонародной одеждой. Овчинные тулупы, рукавицы и валенки, само собой разумеется, были и в глубокой древности, равно как и душегрейки, надеваемые поверх сарафана. Отечественный кокошник — убор чисто восточного происхождения, само собой разумеется, был разнообразен до чрезвычайности, что зависело от местности.
На Траяновой колонне имеется отдельные изображения жилищ даков, без сомнений воображающие неспециализированный тип славянских построек. Это отечественные обычные избы, время от времени высокие, двухэтажные, время от времени низенькие, со стеной, окружающей город, и с шестами на стене, на которых красуются головы, возможно, убитых неприятелей.
Каменные массивные постройки, возводимые в Риме, само собой разумеется, воображали резкий контраст с теми плетушками, обмазанными глиной, наподобие тех, в каких до сих пор живут малороссы. Но на всех изображениях домов даков видно, что крыши были древесные, что дома были строены прочно и приземисто.
Темперамент отечественных первых каменных построек был чисто византийский, и отечественное мастерство из Греции почерпнуло первые мотивы стройки. Христианство, начавшее попадать в отечественную южную окраину, без сомнений, еще ранее Дира и эпохи Аскольда, при Святославе взяло право гражданства потому, что мать князя — Ольга переменила языческую веру на православную. Владимир, внук ее, поняв собственную силу и могущество по отношению к Византии, решился на официальное принятие христианства. Огромные торговые пользы, каковые воображала дружба с Византией, очевидно, имели громадное влияние на мнения тех десяти избранных, каковые были посланы князем в иноземные края для рассмотрения вопроса о том, какая вера лучше. Рискованное чувство религиозности, которого нужно касаться более чем с опаской, вопрос, возможно, самый щекотливый изо всех вопросов душевного строя человека, был предоставлен на разрешение избирательных. В случае, если потом на Владимира христианская вера повлияла самым благотворным образом, то, без сомнений, до собственного крещения он действовал совсем по-варварски, не смотря на то, что и с соблюдением собственного преимущества. Приверженность к ветхим всевышним встретила сильную оппозиционеров со стороны народа, так что веру было нужно водворять огнём и мечом. Но отсутствие широкого, помпезного богослужения у восточных славян (у западных идолослужение было поставлено на более широкую ногу) много содействовало сравнительной легкости введения внешних религиозных обрядов.
Но, домашние всевышние славян составляли их мир и не уничтожались с введением христианства. Чуть не 1 000 лет минуло с того времени, а доселе и домовые, и стрибоги, и дажбоги, и олицетворения громовой облака в виде бабы-яги, и водяные нимфы, русалки царствуют во всей силе1.
1 Отличная картина отечественной мифологии//Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу.
II
Истребив капища и идолов, Владимир призвал из архитекторов и Византии мастеров, под управлением которых стали воздвигаться церкви. Вся церковная утварь, ситуация, целый стиль строительства, вся живопись и орнаментистика полностью были византийские. Никаких уклонений в сторону от раз положенного канона не дозволялось. И как греки непреложно вводили собственный устав, так и снова обращенные христиане действовали неукоснительно в этом направлении. Пантеон всевышних, данный наглядный образчик индифферентизма Рима, был немыслим в христианстве, и мастерство в широком смысле, помогавшее для воздаяния почестей и для олицетворения всевозможных полубогов и богов-храбрецов, сузилось до одной цели — церковного богослужения. Все выходящее за пределы этого круга считалось поганым, языческим. Меценатствующий Рим, наблюдавший на мастерство как на дело рабов, плебеев, как на что-то недостойное высшего класса общества (взор, не чуждый и нам еще в недавнюю пору), довел мастерство собственными извращенными понятиями до совершенного упадка. Византийцы, восприняв его, по инерции покатились под гору, переработав, само собой разумеется, по-своему то немногое, что было им необходимо.
Христианские храмы, показавшиеся в шестом веке, были так близки к языческим постройкам, что иные строения мы не возьмемся выяснить: христианские они либо нет. Распространяясь все шире и шире, византийское мастерство оказывало собственный действие и в Испании, и в Азии. Мы видели, что кроме того мавританский орнамент обязан Византии своим происхождением. Новая вера, распространявшаяся в языческих государствах, пропагандировала византийский стиль, и он значительно более обязан этому событию, чем привлекательности форм и своей внешности, что сделался повсеместным. Любая национальность, в случае, если лишь она имела в себе какие конкретно бы то ни было архитектурные вкусы, варьировала Византию по-своему, информируя более либо менее уникальный вид постройкам.
В то время, когда христианство было перенесено на восточные берега Черного моря, византийцы пришли в столкновение с армянами, имевшими до тех пор сношение и с Римом, и с сасанидами. Восприняв христианство и возводя храмы, армяне действовали под влиянием и сасанидов, и византийцев, и крестоносцев. Внутренний замысел армянской храмовой постройки — тот же византийский, сводчатый, с куполом посередине. галереи и Нартекс для дам тут редко воспроизводились. Неспециализированное очертание не обожает выступов, ограничивается прямолинейностью. Наружность отличается сомкнутостью и лишенной оригинальности простотой. Многогранный конус есть любимым мотивом. Узкие, высокие трехгранные ниши, многогранные пирамиды вместо купола — вот отличительные черты грузинской архитектуры. Многогранность эта заставляет ее очень сильно отходить от Византии, позволяет чувствовать собственный восточное влияние.
Узкие колонки, украшающие наружные стенки, подробности и орнаменты уникальной отделки очень сильно напоминают резьбу на дереве, которая, по всем вероятиям, была свойственна с покон веков Малой Азии. Подковообразная дуга арки напоминает мавританскую декорацию и еще яснее говорит о Востоке. базы и Капители колонн не смотря на то, что по картинкам и имеют родство с византийскими, но по характеру очень сильно уклоняются к Востоку. Тупая арка сасанидского искусства в Армении до того заострилась, что перешла к готическому стилю.
Столицею Армении считался Вагор-Шабат, пребывавший недалеко от теперешнего Еревана. В начале IV столетия здесь появляется Эчмиадзинский монастырь, служащий и сейчас резиденцией патриарха. Основателем его считается святой Григорий, просветитель Армении, обращавший тут собственными чудесами язычников в христианство. Нетленная рука его хранится до сих пор в Эчмиадзинском соборе. Старый собор выстроен из местного красноватого камня, и на нем чувствуется довольно много различных влияний. По замыслу собственному собор воображает господство византийского стиля, не смотря на то, что стенки расписаны в недавнее относительно время — в прошлом столетии. Самобытный армянский стиль выразился особенно в монументах Ани, города, бывшего столицей в эру самостоятельности Армении. Собор в Ани дает самое ясное представление о характере армянского стиля. В общем чувствуется родственность романо-готическому стилю, и при взоре на него думается, что мы перенеслись на Запад. В армянские церкви богато отделаны рельефными скульптурами сасанидского примера и фресками византийского.
изящества и Вкуса в армянской архитектуре, пожалуй, больше, чем в византийской, не смотря на то, что в ней нет той грандиозности, которая поражает нас в иных монументах зодчества Византии. Армения действовала на нас: многогранный купол, не чуждый отечественному стилю, без сомнений, занесен оттуда.
III
До нас не дошли киевские церкви первичной эры, Владимира и времён Ольги: частью они сгорели, частью погибли от татар. Летописи упоминают о церкви Святого Ильи, бывшей в Киеве при Дире и Аскольде; говорят, что при Ольге были основаны церкви Святой Николая и Софии. Владимир, приняв крещение, выстроил на том месте, где стоял идол Перуна, церковь Святого Василия, имя которого он взял при крещении. В один момент с ней он заложил Десятинную церковь, главным смотрителем за работами которой был Анастас Корсунянин. Князь решил отдавать ей десятую часть собственных доходов на вечные времена и сделал запись, по которой налагалось проклятие на каждого, нарушившего это распоряжение; из этого и оказалось наименование церкви Десятинной. Вся утварь была привезена из Греции и Корсуни (Херсонеса); в она, возможно, была отделана мрамором, яшмой, кафелями, фресками и мозаикой. При разграблении Батыем Киева она была уничтожена. с покон веков пользуясь глубоким почитанием богомольцев как его князя супруги и усыпальница Владимира-гречанки, она при первом эргономичном случае, само собой разумеется, должна была быть восстановлена, что и было выполнено в семнадцатом веке Петром Могилой. Потом, придя в ветхость, она была срыта, и сейчас на ее месте поставлена новая широкая церковь, не имеющая никакой связи с прошлой, — весьма неуклюжая. Кроме того ветхий фундамент срыт, — и какое бы то ни было изучение ветхого замысла сейчас стало немыслимо.
Самым древним, дошедшим до нас монументом XI века необходимо, несомненно, вычислять Святую Софию, выстроенную князем Ярославом. Стенки Святой Софии как будто бы каким-то чудесным образом дошли до нас со всеми их фресками и мозаиками. Два раза Святая София горела, Батый разграбил все, что возможно было разграбить, выкинув кроме того из могил кости великокняжеские. Продолжительное время в четрандцатом веке она стояла в запущении, без крыши, с обрушившимися стенками, с развалившейся западной стороной. пристройки и Надстройки совсем поменяли наружный вид собора, но материал и превосходная кладка Ярославовой постройки — гранит, мрамор и шифер сохранили алтарную часть собора и до сих пор в том же виде, в каком она была при Ярославе. Девять апсидов образуют алтарную стенке собора и принадлежат частично к первой постройке; контрфорсы, в числе шестнадцати, подпирающие стенки, очевидно, пристройки позднейшие. Мы не можем делать выводы, каковы были древние купола, но ужасные луковицы с удлиненными шеями, по крайней мере, не имеют кроме того отдаленного родства со собственными предшественниками. Печать немецко-польской безвкусицы XVII века отразилась на наружности Святой Софии самым пагубным образом; и если бы не мозаические украшения, о которых упомянуто выше, храм данный имел бы для нас столь же мало значения, как и Десятинная церковь. Основной сокровищем собора нужно считать так именуемую «Нерушимую стенке» — большую византийскую мозаику, изображавшую Богородицу на золотом фоне. Величина фигуры Богородицы семь аршин; бывши над алтарем, не обращая внимания на отдалённость и темноту, она светло видна по своим размерам отовсюду и создаёт неотразимое чувство. Ниже Богородицы идет два последовательности мозаик, из которых в верхнем последовательности нарисовано причащение апостолов на протяжении Тайной вечери, а в нижнем изображены отдельные фигуры архидьяконов и святителей. В других местах собора мозаика повысыпалась, но однако все же до нас дошли изображения архангелов, Богородицы и мучеников. На всех образах Пресвятая Дева изображена в голубом хитоне, с поручами, с фелонью на голове. Голову окружает нимб, олицетворяющий солнце, исходящий свет. Все фигуры пара удлинены, перемещение рук пара древесно, складки условны, но благородство очертаний в изображении лиц, в особенности на картине Благовещения, превосходно.
Святая трапеза (Тайная вечеря) трактована совсем по-византийски и отличается идеальной условностью. На столе, покрытом красной с золотом материей, помещаются крест, диск, копье, а нужно всем этим возвышается сень на трех подставках; по бокам стола стоят два ангела в белых одеждах с рипидами в руках; и слева и справа нарисовано по шесть апостолов, каковые делают перемещение по направлению трапезы; навстречу им, как с той, так и иначе, изображен идущий Христос; оба изображения Христа весьма похожи, и отличие между ними самая малый: с одной стороны Он преподает Тело, с другой — Кровь. Апостолы сделаны очень однообразно, ближайшие протягивают к Христу руки за Святыми Дарами.
Наровне с мозаиками до нас дошли фрески, без сомнений, той же эры с теми же археологическими атрибутами, каковые мы подмечаем в мозаике, с той же изломанностью постановки фигуры, с той же сухостью неспециализированного. Многие фрески воображают для нас бесценный материал, изображая сцены светского содержания, всевозможные княжеские забавы: игры, охоту, танцы, музыку. Дошла до нас вся эта живопись по той счастливой случайности, что была закрыта штукатуркой, безобразно расписанной в разные эры. В первой половине 40-ых годов девятнадцатого века первые фрески были открыты из-под данной обложки и по желанию императора Николая возобновлены по возможности; всех фигур на фресках насчитывают более трехсот, многие из них писаны во целый рост, кое-какие по пояс и притом в весьма больших размерах: пара менее людской роста.
Из той же древней эры дошла до нас превосходная гробница, заложенная в стенке Софийского собора и воображающая саркофаг Ярослава с византийскими орнаментами; тут красуются простые византийские аллегории: пальмовые ветви, рыбы, голубки, розетки и кресты. Гробница сделана из белого мрамора и складывается из двух частей: нижнего четырехугольного коробки и кровлеобразной двухскатной крышки; по углам находятся римские акротерии — узорчатые многоугольники. При отрытии Десятинной церкви были отысканы такие же мраморные саркофаги, не то княжеские, не то знатных бояр. Саркофаги эти были несложнее, чем только что обрисованный, и украшены по преимуществу лишь крестами.
В начале XII века князь Святополк-Михаил заложил церковь Святого Михаила с простым типом Византии и тремя апсидами. Мозаики, которыми был в собор украшен, многие вычисляют копиями с мозаик софийских, да и сам храм сходен по внешним формам и плану с матерью киевских церквей. В Михайловском храме (сейчас Златоверхо-Михайловском монастыре) имеется изображение такой же Тайной вечери, но сохранившееся немного хуже. Киево-Печерская лавра, выстроенная в конце XVI века, не отличается на данный момент особой древностью, и мы знаем о прошлой обстановке ее лишь по преданиям. Киево-Печерская лавра явилась первым русским монастырем, поскольку Михайловский выстроен был греками. По выражению Нестора-летописца, Киево-Печерская лавра поставлена не достатком, а постом, слезами, молитвой и бдением. Каменная церковь, начатая Феодосием лет за 150 до нашествия Батыя, по блеску постройки, возможно, соперничала с Софией. Отзывы современников о соборе этом самые восторженные; к сожалению, до нас не дошло никакого рисунка либо чертежа этого дивного Успенского храма. Предание говорит, что Сама Божия матерь дала размеры этого храма, Сама отправила мастеров из Византии, явившись им в видении и дав им мощи и местную икону для основания. Икона эта хранится и до сих пор над Царскими вратами Печерской обители. Строители, пришедшие на данный чудный зов из Византии, совершив собственную миссию, не захотели возвратиться обратно на родину, а, потрудясь много лет над созданием храма, приняли в нем же иночество и погребены в притворе. Нестор говорит, что в его время еще хранились бумаги этих мастеров и вещи.
IV
По мере того как вырастало торговое влияние Новгорода, город украшался, его финиши застраивались, на всех улицах вырастали церкви, и наконец потребовался громадной собор, что имел возможность бы являться центром религиозного поклонения. Для этого были выписаны, опять-таки из Византии, мастера, обычные ремесленники, усвоившие на практических постройках неспециализированные законы архитектуры однотипного рода церквей. Выстроив Святую Софию, они в собственный черед дали пример новгородцам для предстоящих сооружений. Само собой разумеется, вместе с этими мастерами пришли в Новгород и художники-писари. До нас не дошел Софийский новгородский собор в том виде, в каком он явился в XV столетии. Сначала он, без сомнений, был одноглавый, с круглым куполом, тремя апсидами. Еще в конце XIV века существовала одна глава, сгоревшая на протяжении пожара. При отстройке заново около главы, поставленной на месте ветхой, выстроено было еще четыре меньших, а шестая глава — над круглой лестницей в притворе. Ко храму с обеих сторон начали приставлять приделы, из которых особенно превосходен древний придел Рождества Божией матери, с древним иконостасом и бронзовыми Царскими вратами старороманского стиля. Мы лишь по предположениям можем делать выводы о том, каковы были форма собора и внешний вид; но предположения эти смогут сделаться совсем правдивыми, в случае, если мы пристально разглядим остальные новгородские церкви, для которых София являлась образцом. некоторое отступление и Видоизменение, сделанные новгородцами от общевизантийского стиля, заключались в местных климатических условиях, к каким нужно причислить северные дожди, снега и зимние стужи. Крышу по возможности было нужно делать более удобной для стока воды, по какой причине и начали строить ее восьмискатной. Огромные окна, характерные Греции, были очень неудобны у нас зимой. Эти окна стали заделываться, не смотря на то, что византийские зубчики и наличник определяли в наружной стенке место прошлого окна. Потом, строя независимые церкви, заменяя одно громадное окно тремя мелкими прорезями, новгородские архитекторы повторяли мотив фальшивого окна, не хотя покинуть стенке совсем ровной и не имея возможности почерпнуть в собственном воодушевлении новую форму. Русская размашистая натура, желание все сделать поскорей, на может быть, очень сильно отразились на новгородских соборах. Это неряшливые постройки с полнейшим пренебрежением к горизонту и отвесу; и сама кладка, и прорези окон очень небрежны, не смотря на то, что и прочны. Орнамент принят самый легкий, соответствующий раннему периоду архитектуры: зигзаг — последовательность треугольников, обращенных вершинами то кверху, то книзу, образованных кирпичами, наклоненными друг к другу. Более богатый орнамент состоял отнюдь не из более прекрасного рисунка, а из повторения зигзага три либо четыре раза. Зигзаг видится в романском стиле, и весьма быть может, что был занесен к нам с Запада, а не из Византии.
Итак, новгородские соборы конкретно принадлежали по своим фундаментальным правилам Византии. И лишь с XVII века, в то время, когда вольность Новгорода была сломлена, он подчиняется столичному веянию, и любимая форма столичного купола — луковица начинает украшать и новгородские церкви. Стили начинают путаться, первобытный темперамент затемняется, получается что-то неосуществимое. Часто прошлый купол в виде полушара оставался, над ним вытягивали новую, более узкую шею барабана, на которую и ставили маленькую луковицу: получалась неосуществимая дисгармония. В это же время для того чтобы рода построение возможно часто встретить и до сих пор не только в древних, обезображенных таким мотивом соборах, но и в новых храмах, бессознательно повторяющих нелепый мотив. За Дорогомиловской заставой в Москве, в известных Филях, имеется прекрасная церковь Покрова Божией матери, совсем обезображенная луковичной надстройкой.
Как на особую оригинальность, характерную новгородским церквам, возможно указать на так именуемые голосники: горшки либо кувшины, вмазанные в стенке горизонтально для воспринятая и отражения звука; вмазаны такие кувшины в стенке безо всякой симметрии и в барабане купола и в парусах; диаметр иных из них доходит до пяти вершков; по большому счету они создают на неподготовленного зрителя необычное чувство массой тёмных отверстий. Часть отверстий замазана, и в Святой Софии видно их два либо три. Голосники нигде не видятся в Византии, не смотря на то, что новгородское происхождение их вызывающе большие сомнения. Отечественные архитекторы считают, что обвалившаяся либо счищенная штукатурка найдёт когда-нибудь и в Византии подобные же устройства1. Алтарные апсиды расписывались византийцами по тем же традициям, как и киевская София. Благословляющий Спаситель, писанный в новгородском соборе, имеет собственную легенду: правая рука Его, не смотря на то, что живописцы писали ее разжатой, сжималась к утру следующего дня; три раза переписывали ее и наконец услышали неизвестный глас, потребовавший руки сжатой и пророчествовавший о том, что, в то время, когда рука эта разожмется, будет финиш Новгороду.
1 Часть сведений о новгородских церквах заимствована нами из лекций учителя Академии художеств — академика Горностаева, изучавшего новгородские церкви на месте.
И в Новгороде, и в Пскове типы византийских церквей продолжительно сохранял византийский отпечаток; и все эти церкви: Спаса на Нередице, Святого Стратилата, Спаса Преображения на Ильинской улице, Иоанна Богослова, Псковско-Мирожский монастырь, монастырь Успения — все это варианты одного и того же мотива, и изучение их для неспециалиста было бы делом излишним.