Сейчас я была разнаряжена, как идол, вес всего, что было на мне надето, казалось, раздавит меня. Я чуть имела возможность двигаться.
Император приблизился к столу, на котором находились две громадные иконы, и забрал одну, дабы благословить меня. Я подошла к нему и посредством отца и одного из кузенов преклонила перед ним колени. Он перекрестил меня.
Подняться я не смогла. Император, вернув икону на стол, подхватил меня под локоть и помог встать. Позже была образована свадебная процессия.
Принц, что должен был прибыть в церковь до меня, возглавлял ее. Я шла под руку с императором. Два камергера, два пажа и генерал Менгден, гофмейстер моей тети, несли мои шлейф и мантию, и, не обращая внимания на их помощь, я передвигалась с большим трудом. Мы шли через залы, громадные и мелкие, заполненные людьми в парадных придворных и мундирах платьях, пока наконец не достигли церкви.
Тут меня ожидал принц. Мы поднялись в центре нефа, он — справа, я — слева. Шаферы находились в два последовательности сзади каждого из нас. Началась работа.
Священники в ризах из золотой парчи двигались около нас, совершая классический православный обряд бракосочетания. Абсолютно ко всему равнодушная, я лишь смотрела за ними глазами. Я ощущала озноб, не смотря на то, что в церкви было жарко, и, должно быть, побледнела, в силу того, что один из моих шаферов согнулся и спросив, как я себя ощущаю, забрал у одного из пажей флакончик с нюхательной солью и положил мне в руку.
В богослужении приняли участие митрополит Санкт–Санкт-Петербурга и городское духовенство. Прекрасные весёлые песнопения наполняли церковь. Снаружи гремел артиллерийский салют, от которого дрожали стекла.
Я подняла взор и заметила отца и императора, они радовались мне. священники и Митрополит, перед тем как уйти, отвесили мне глубокие поклоны. Император, обе императрицы, король и мой папа подошли поздравить меня и моего мужа.
В этом случае под руку и во главе процессии мы вошли в дворцовое помещение, где была устроена протестантская церковь. И тут церемония бракосочетания повторилась. Мы сели в кресла, перед которыми находились две скамеечки для молитв. Отечественные кольца были сняты и надеты снова епископом, что намерено прибыл из Швеции. Императорский хор пел лютеранские молитвы. Усталые присутствующие легко двигались и перешептывались за нами.
Наконец работа кончилась. Мы перешли в другую гостиную и в течение полутора часов постоянно приобретали поздравления от придворных. Затем тетя увела меня в одну из помещений отдохнуть перед банкетом. Я освободилась от короны и мантии, и мне пара полегчало. Был подан чай. До тех пор пока мы с тетей писали ответы на весточки с поздравлениями, я положила утомившиеся ноги на кресло. Твёрдые складки платья все еще мешали мне, на мне остались диадема и кружевная фата.
В семь часов вечера я и принц сидели рядом во главе огромного стола в форме подковы.
Слева от меня сидел император. Императрица сидела справа от принца. Внутренняя сторона стола оставалась свободной, так что все гости имели возможность нас видеть. Банкет обслуживали воспитанники Пажеского корпуса. При каждом тосте, сопровождаемом орудийными залпами, камергеры разносили шампанское в высоких бокалах на золотых блюдах. Сзади каждого влиятельного гостя пребывали сановники и пажи, выделенные для их личного обслуживания.
Серьги так оттягивали мне уши, что посередине банкета я их сняла и, очень позабавив императора, повесила на край стоящего передо мной бокала с водой. Салфетка то и дело сползала по ровному платью и падала на пол. Находившемуся за моим стулом пажу приходилось неоднократно лазать под стол, дабы ее поднять. Это меня развеселило, ко мне возвратилось хорошее настроение, и за едой мы с императором радостно переговаривались.
В конце банкета мы возвратились в гостиную и уселись, ожидая завершения приготовлений к праздничному приему, которым заканчивалась программа этого дня.
В то время, когда все гости прибыли и были размещены, обер–гофмейстер явился и возвестил о том. Мы вошли в громадный бальный зал, устланный по этому случаю красными коврами.
А после этого начался церемониал, что не изменялся со времен Екатерины Великой. Под медленные звуки ветхого полонеза монархи, принцессы и принцы, члены императорской фамилии разделились на пары. Любая пара делала три тура по залу, и при каждом новом круге изменялись партнеры. Они держались за руки, как в балете, и всегда, в то время, когда пара расходилась либо же начинался новый круг, женщины приседали, а приятели кланялись. При дворе столь строго выполняли традицию, что на одном финише бального зала стоял карточный стол с зажженными колодами и свечами карт. Это в память императрицы Екатерины, которая на протяжении церемонии игралась в карты с самыми известными гостями.
Первый круг я танцевала с императором, второй — с эрцгерцогом Гессенским, а третий — с наследным принцем Румынии, что позднее стал королем Фердинандом. Отечественный проход сопровождался волной поклонов тесных последовательностей гостей. Перед императором я делала очень глубочайший реверанс, что было настоящим опробованием из за негнущегося необходимости и серебряного платья удержать в надлежащем положении диадему и фату.
В то время, когда закончился прием, мы сели в карету, запряженную четверкой лошадей, император вез нас к себе во дворец. Было уже мрачно, заполнившие улицы толпы ничего не могли видеть в карет. На пороге Александровского дворца императрица в сопровождении шведского короля встретила нас по русскому обычаю хлебом–солью на громадном серебряном блюде. На императрице была громадная диадема из жемчуга и бриллиантов, а ее парадное платье из белого муара украшало золотое шитье. Мы приняли блюдо из ее рук. Так закончилась церемония моей свадьбы.
Я вошла в помещение, где лишь этим утром царила оживленная суматоха. Сейчас тут было пусто и негромко. Гувернантка помогла мне раздеться. Она снимала сокровище, фату, помпезный костюм. У меня болела голова, а от тяжелого свадебного платья на плечах остались глубокие покрасневшие вмятины.
Я надела костюм жемчужно–серого цвета и мелкую шапочку, украшенную гиацинтами, со светло–вишневым бархатным бантом на боку. Принц ожидал меня в соседнем помещении.
Мадемуазель Элен одевала меня без звучно, то был тяжелый момент для нас обеих. Мы расставались по окончании двенадцати лет, в течении которых дробили горе и эйфории. Все отечественные разногласия в далеком прошлом забылись, то была часть моего детства, дорогие сердцу воспоминания, хорошие и нехорошие, все они остались в прошлом.
Я высвободилась из ее объятий и отправилась к принцу. Совместно мы направились проститься с царской четой. Императрица, в любой момент по–матерински хорошая, была особенно ласкова со мной в тот вечер. Она надела мне на палец прекрасное кольцо с сапфирами, ее презент на прощание.
Мы отправились на станцию, а оттуда — в Санкт-Петербург. Тут нам предстояло прожить пара дней в бывшем дворце моего дяди. В сопровождении русского и шведского почетных эскортов мы приехали во дворец поздно вечером. Тетя ожидала нас и встретила опять хлебом–солью. Она совершила с нами поздний ужин. Позже все разошлись, и мы остались одни.
На следующее утро шаферы, каковые все были отечественными дядями либо кузенами, приехали во главе с моим братом, преподнесли букет и остались на ланч. Днем мы делали визиты, а вечером возвратились в Царское Село на гала–концерт, даваемый столичными артистами. В один из дней мы были в Зимнем дворце на церемонии, именуемой «Громадной дипломатический круг». Не смотря на то, что дело происходило утром, все были в парадных диадемах и платьях. На мне был шлейф из небесно–голубого бархата, расшитый золотом, и набор украшений из бирюзы, что достался мне от матери.
Сперва мы принимали послов. Они входили к нам поочередно. Первым был посол Турции, являвшийся тогда дуайеном дипломатического корпуса. Все говорили одно да и то же: пара слов поздравления, мало комплиментов, слова и поклоны признательности.
Приняв послов, мы перешли в следующий зал, где на протяжении стенку находились группами главы дипломатических миссий со сотрудниками посольств и своими секретарями. Слева от меня, в линию находились жены послов, позже советников и посланников консульств. Потому, что я не бывала в обществе, то практически никого не знала и испытывала некую робость при виде огромного зала, заполненного чужестранцами, их устремленных на нас взоров, смотревших за каждым отечественным перемещением.
Я начала с дам. Принц, покинув меня, двинулся в другую сторону. По окончании того как я поболтала со всеми женщинами, я перешла к мужчинам, останавливаясь у каждой группы. Следовало представление, я протягивала руку для поцелуя, сказала пара слов и продолжала путь. За мной следовал паж, что нес мой шлейф, и почетный эскорт. Позже мы с принцем в течении более двух часов находились рядом, пока перед нами проходили жители, каковые были допущены ко двору. Все, и женщины и мужчины, целовали мне руку.
Мы провели в Петербурге восемь дней в вихре обедов, званых вечеров, приемов, нанося визиты и давая личной встречи. Все это было незнакомо мне а также казалось забавным.
Наступил сутки отечественного отъезда; мою грусть смягчало то, что часть пути папа проделает с нами, что в некоем смысле я уже простилась с Россией, в то время, когда покидала Москву, и что по окончании свадебного путешествия я встречусь с Дмитрием в Париже. И все же, в то время, когда я встретилась с ним на перроне стоящим сзади всех с тетей и поразмыслила, как тоскливо ему будет возвращаться в опустевшие апартаменты, сердце мое болезненно сжалось.
Отныне жизнь поделила нас, любой будет направляться своим методом, бороться поодиночке. радости и Печали отечественного одинокого детства весьма привязали нас друг к другу, любовь и нежность соединили на всегда. Но волевым ответом тетя развела нас в различные стороны. Мне предназначено строить собственную жизнь одной, в неизвестном мире и новом.
Мне было дано все, но я ощущала себя беззащитной. Меня постоянно оберегали, опекали, наставляли, я не владела собственной инициативой, не готовься к независимому поведению. Буржуазные идеи бытовали и при дворах монархов, где также поддерживали сглаживание различий. Нивелирование использовалось тут задолго до происхождения идеи общей уравнительности; принцесса, которая выделялась умом либо рвением делать что нибудь выходящее за привычные занятия благотворительностью, приводила к зависти себе равных, в этот самый момент нет ни критицизма, ни иронии. Предпочтение отдавалось посредственности, так было надежней и надёжнее, и это правильно не только для России, но характерно королевским кругам везде.
Переезжая из одной страны в другую, я не меняла собственной среды. На смену моей тете придут другие тети, вместо гувернантки будет фрейлина. Я не видела столь желаемой значительной перемены, и это в высшей степени тяготило. Мне была неизвестна несложная искренняя дружба, я так мало знала о том, что сейчас покидаю, — о России, ее жизни, ее величии, ее широких пространствах, ее вечно разнообразных красотах.
За исключением брата я ничего не оставляла сзади себя, ни семьи, ни дома, ни привязанностей. Но не обращая внимания на печальные воспоминания о детстве, не обращая внимания на пустую, бесцельную судьбу, которую я вела, не обращая внимания на отсутствие глубоких связей с отчизной, я по какой причине то испытывала любовь и преданность к собственной большой, загадочной стране. Не зная ее, я понимала ее инстинктивно, я ощущала ее недочёты, ее бесконечные возможности, ее ее мудрость и безрассудство и в душе в течении всей собственной жизни считала себя русской.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРОБУЖДЕНИЕ
Швеция
Отечественное свадебное путешествие началось с визита к королеве Швеции, матери мужа, которая по общему состоянию организма не имела возможности находиться на отечественной свадьбе. Урожденная принцесса Баденская, она жила тогда в Германии в Карлсруэ совместно со своей матерью, эрцгерцогиней Луизой.
В Карлсруэ нас ожидал официальный прием. Мне необходимо было выйти из поезда в парадном виде, с украшениями, и возможно представить, сколь сложно одеться так в условиях простого купе первого класса. В Карлсруэ двор пребывал в трауре по случаю смерти деда моего мужа. Все принцессы и фрейлины были в вуалях и чёрных одеждах, а на любимом кресле покойного эрцгерцога лежал траурный венок.
Эрцгерцогиня Луиза, дочь императора Вильгельма I, являлась одной из последних представительниц сейчас провалившегося сквозь землю поколения принцесс. Это была ветхая женщина, в которой железная воля и строгие принципы сочетались с живым умом и очень широким кругом заинтересованностей. Не обращая внимания на мои юные годы, она в любой момент уважительно ко мне относилась, что поражало меня. Часов в восемь утра, в то время, когда она в большинстве случаев поднималась, она отправляла ко мне собственную первую статс–женщину, дабы спросить, как я дремала, я всегда чувствовала ее заботу. Довольно часто она приходила в отечественные апартаменты, в то время, когда мы с мужем завтракали. Кроме того в столь ранний час она была официально одета, вся в тёмном, с вуалью, веером и длинным шлейфом в обтянутой тёмной перчаткой руке.
Ее преданность семье была необычной, ее интересовало практически все, что этого касалось. Часами она расспрашивала меня о различных родственниках в РФ, которых знала лишь по именам. Для нее имела значение мельчайшая подробность. Такое же отношение распространялось и на погибших, каковые, казалось, занимали то же место в ее жизни, что и прежде. Ее спальня, куда она меня пригласила в один раз, была увешана фотографиями королей, королев, принцесс и принцев на их смертном одре. Кое-какие рамочки украшали веточки бессмертника и креповые банты.
При дворе в Бадене строго соблюдался этикет. Кроме того домашние встречи были обставлены торжественностью, и мне казалось, что такое актерство доставляло наслаждение знатным персонам, лишенным вторых развлечений. Моя новая семья относилась к этому весьма без шуток.
На следующий по окончании отечественного приезда сутки император Вильгельм II приехал с официальным визитом. Вечером по окончании церемоний и парадов семья собралась на обед в узком кругу, за столом было лишь семь либо восемь человек. Я сидела рядом с принцем Максом, тогда молодым человеком, отличавшимся от родственников радостным характером. От его шуток я засмеялась.
Наступила тишина. Все обернулись и наблюдали на меня с крайним удивлением. Я покраснела и потупилась. Дома, в РФ, где все отличалось громадным масштабом, индивидуальные отношения были значительно несложнее. Этикет существовал лишь для церемоний.
Позже мы с мужем отправились в Венецию, причем шведский король сделал вывод, что на протяжении медового месяца нам не необходимы сопровождающие. Венеция, где я страстно грезила побывать с детства, привела к разочарованию, я не отыскала в ней ничего превосходного, лишь спустя десятилетия я сумела оценить ее. Позже мы отправились в Ниццу, где нас ожидал автомобиль, на котором мы путешествовали по Франции.
В Марселе принц слег в постель, поскольку мало простудился. В компании водителя я совершила маленькую морскую экскурсию, дабы взглянуть замок Иф. Это происходило в субботу, и в выходной сутки на пароходе было довольно много солдат и рабочих, все потягивали вино и распевали во целый голос.
В Биаррице я встретилась со своей кузиной великой княгиней Ксенией, которая с детьми жила в большой вилле у моря. в один раз мы съездили в Сан–Себастьян взглянуть бой быков, но сели на солнцепеке, и головная боль заставила меня уйти, не дождавшись финиша. Из Биаррица мы отправились в Тур, а оттуда по замкам Луары.
К тому времени я возненавидела эти поездки. Езда на автомобиле утомляла меня, довольно часто случались всякие поломки, к тому же костюмы того времени были не хорошо приспособлены к подобным путешествиям. В то время я не привыкла обходиться без горничной. Шляпа, укрепленная на верху высокой прически, не держалась на месте, и, дабы не утратить ее, приходилось прочно привязывать ее вуалью, которая забивалась пылью и не давала вольно поворачивать голову. Юбки были через чур долгими и широкими для таких поездок. Иногда я посматривала на себя в зеркало заднего вида и приходила в кошмар: ветер трепал волосы, а шляпа съезжала набок.
Наконец в первых рядах лишь одна еще остановка, и мы будем в Париже, где меня ожидали Дмитрий и отец! Но в данный последний сутки у нас пять раз подряд лопались шины, а на замену одной из них требовалось как минимум сорок пять мин.. Я нетерпеливо ходила взад и вперед по шоссе, раздражаясь от каждой новой поломки.
Лишь поздним вечером мы добрались до Парижа. В то время, когда автомобиль подъехал к отелю, первым, кого я заметила, был Жданов, ветхий камердинер моего брата. Я весело ринулась ему на шею.
Утратив надежду встретиться с нами в тот вечер, Дмитрий отправился к отцу в Булонь–сюр–Сен. Но он скоро возвратился, и мы опять встретились. Обоим казалось, что разлука продолжалась продолжительно. Нам так много хотелось поведать друг другу, но в первоначальный момент мы не могли думать ни о чем и молчали, охваченные беспокойством.
Не смотря на то, что мой супруг всячески старался скрыть это, было видно, что мое нетерпение заметить Дмитрия, радость от встречи с ним глубоко его задела. Я отметила про себя, что направляться быть сдержанней, но, не обращая внимания на благие намерения, мне это не удалось, и когда принц отправился в постель, я прокралась в помещение брата. Он планировал в тот же миг послать меня назад, но так много всего накопилось у нас на душе, что время летело незаметно, и мы полночи совершили, сидя рядышком на ступенях и шепотом поверяя сокровенное.
На следующее утро мы завтракали у отца. Наконец то я заметила дом, к которому много лет устремлялись мои мысли, в первоначальный раз познакомилась со своим сводным братом и двумя сестренками, старшей из которых было шесть лет. Дом в Булони был эргономичным, комфортным, без особенной роскоши. Это был настоящий дом. Вряд ли папа сожалел о громадном дворце, холодном и пустынном, что он оставил в Петербурге. Они с женой были по–настоящему радостны.
Глядя на них, на их дом, я чувствовала, что нет у меня в душе ни тени недоброжелательства, которое я некогда питала к мачехе. Сейчас мы обращались друг к другу по имени и на «ты» и весьма подружились. Папа этому был безмерно рад.
До этого я была в Париже лишь в семилетнем возрасте. Все в нем меня восхищало. Магазины были заполнены необычными вещами, легко глаза разбегались, но, как мне помнится, я сделала лишь две приобретения, да да и то достаточно необычные. Одна из них — накладка для волос, валик из завитых волос на подушечке из конского волоса, дабы с его помощью делать прическу более высокой. Лишь в один раз парикмахер применял его для моей прически, а позже я его закинула, у меня самой были весьма частые волосы. Должно быть, у меня таким необычным образом проявилось кокетство, захотелось приукрасить себя, по крайней мере моя новая фрейлина баронесса Фалькенберг смеялась до слез.
Вторым моим приобретением стало огромное боа из желтых и светло синий страусиных перьев, национальные цвета Швеции. Я сделала вывод, что надену его на протяжении официального прибытия в Стокгольм.
Дмитрий уехал из Парижа за пара дней до отечественного отъезда, сообщив, что отправляется посетить эрцгерцогиню Гессенскую. Мы с мужем пересекли Германию, позже Балтийское море и достигли Швеции. На всем пути до Стокгольма толпы людей встречали нас приветственными возгласами. Мне нравилось все это любопытство, такое внимание. Не смотря на то, что никто меня не наставлял, я знала, что мне делать. Я выступала с маленькими речами, целовала мелких девочек, каковые подносили мне цветы, говорила с чужестранцами, радовалась в ответ на приветствия, махала собравшимся платочком. Мне помогало знание шведского языка, я честно желала понравиться шведам. Сознание того, что мне это удается, пьянило меня.
Мы прибыли в Стокгольм по морю, отечественный армейский корабль проплывал на протяжении островов. Стояла красивая погода. Я была вся в белом, в кружевной широкополой шляпе и накидке со страусиными перьями. А на шее у меня было то самое боа.
Разукрашенный корабль доставил нас на пристань, откуда мы въехали в город. Мы направлялись открытом экипаже в сопровождении эскорта кавалеристов в небесно–серебряных касках и голубых мундирах.
Ехали мы медлительно. За нами следовал кортеж парадных карет. Улицы, украшенные шведскими и русскими знамёнами, были заполнены людьми. Дети махали флажками, дамы бросали цветы, каковые не так долго осталось ждать заполнили экипаж, все кричали.
Во дворце, что возвышался над городом и был виден отовсюду, был выстроен почетный караул в форме времен Карла XII. В то время, когда подъехал отечественный экипаж, лакей открыл створки, и из них посыпались цветы. На каждой ступени парадной лестницы стоял гренадер в огромной шапке из медвежьего меха. Дворец был наполнен звуками труб и барабанов, армейский оркестр выполнил национальные гимны двух государств.
Наверху лестницы нас встретили королева и король. А за ними, на пороге открытой двери я заметила — нереально было поверить в это — Дмитрия в белом гвардейском мундире. Я застыла на месте и наблюдала на него, вид у меня был таковой ошеломленный, что встречающие нечайно заулыбались. Король тайно привез его в Швецию, дабы сделать мне сюрприз, порадовать в первоначальный сутки нахождения в чужой стране.
По окончании представления и приветствий двору нас провели в отведенные помещения, где предстояло жить, пока не будет выстроен отечественный дом. Тут уже была моя любимый горничная фокстерьер и преданная Таня, что с восхищением прыгал на меня. Через пара мин. пришли генерал и Дмитрий Лейминг, и сначала судьбы в Стокгольме я появилась в окружении родных лиц.
Но не обращая внимания на заботливое внимание короля и мою радость видеть Дмитрия, я все же сочла, что лучше будет, если он нанесет визит позднее. С момента въезда в Швецию я следовала другой линии поведения, решив хотя бы на некое время забыть о себе, абсолютно отдаться своим новым обязанностям и отыскать приятное в новой роли. Присутствие Дмитрия как то отвлекало от намеченного и заставляло меня обратиться к прошлому, а я собиралась наблюдать вперед, в новую судьбу.
По окончании нескольких суток празднования, обедов, приемов мы отправились в поездку по стране, Дмитрий сопровождал нас. Мой супруг как герцог Сёдерманландский имел маленькой загородный дворец в двух часах езды поездом от Стокгольма. Тут нас ожидала праздничная встреча, вся провинция вышла приветствовать собственного герцога и его жену. Мы уже безумно устали от всех этих приемов, это выяснилось самым тяжёлым. Целыми днями в парке было полно людей, они наблюдали в окна нижнего этажа на протяжении всего дома. Нам и имеется приходилось на публике, как будто бы мы пребывали в витрине: в столовой было три громадных окна и застекленная веранда.
Через пара дней Дмитрий возвратился в Россию. Мы с мужем остались одни, не считая баронессу Фалькенберг и капитана Клеркера, адъютанта мужа.
Возможно было наслаждаться покоем по окончании всех беспокойств прибытия и свадебного путешествия в Швецию. капитан и Баронесса тактично оставляли нас наедине. Остается высказать предположение, что они времени напрасно не теряли, потому, что скоро также отпраздновали свадьбу.
Мне было достаточно скучно. Я весьма тосковала по отчизне. Летом приехал мой юный дядя принц Кристофер и совершил у нас пара дней. Весьма живой и радостный, он скрасил мне жизнь, я жалела, в то время, когда он уезжал. А в осеннюю пору, как и было обещано, снова приехал Дмитрий, и мы отправились в круиз на паруснике среди островов на протяжении побережья Швеции. Днем мы плыли, а вечерами бросали якорь в какой нибудь маленькой гавани либо высаживались где нибудь на острове, довольно часто необитаемом, купались между скал, готовили еду на костре. Мы славно совершили те семь дней.
На следующую осень Дмитрий приехал опять, и мы снова совершили путешествие на яхте. Мне нравилась такая жизнь, несложная, спокойная, без всяких условностей. Время от времени я сама поднималась к рулю, и принц учил меня вождению яхты. Команда складывалась из трех человек и был еще стюард, что убирал каюты и готовил еду. Мне приходилось управляться без горничной, и я вспоминаю, как мучилась со собственными волосами, каковые никак не получалось привести в порядок. В итоге я придумала выход: заказала себе парик!
Но с париком выяснилось еще сложнее, чем с собственными волосами, потому, что я не умела делать прическу. Начать с того, что его необходимо было расчесывать, а это занятие не из легких: уверяю вас, парик расчесать тяжелее, чем спутавшиеся волосы на голове. Как я ни старалась, он всегда был похожим разметавшийся стог. Каждое утро, устав бороться с ним в собственной каюте, я в растрепанном виде поднималась на палубу с париком в руках, и тут, усевшись где нибудь и не обращая внимание на поддразнивание, принималась бороться с ним. Расчесав парик, я пробовала пристроить его так, дабы он закрыл мои волосы, но не так то легко было этого достигнуть, в любой момент пара прядей выбивались. Голова от парика становилась таковой большой, что на нее не налезала шляпа. А помимо этого, под париком голове было жарко. какое количество же мне это причинило проблем!
Спустя десять дней мы возвратились в Стенхаммер, и Дмитрий уехал в Россию. В октябре мы покинули загородный дом и переехали во дворец в Стокгольме. Помещения, каковые мы занимали, были громадными и чёрными, с прекрасной обстановкой, которой было слишком мало, дабы их заполнить, и со стенками, увешанными ветхими гобеленами.
Той в осеннюю пору я выяснила, что у меня будет ребенок, и не смотря на то, что физически ощущала себя отлично, пребывала в растрепанных эмоциях, впала в хандру. Принц по окончании перерыва возвратился к выполнению собственных обязанностей в генштабе военно–морских сил, и я видела его лишь вечерами. одиночество и Праздность угнетали меня. Я занималась вышиванием, пробовала просматривать, но, потому, что образование мое было очень поверхностным, из чтения я ничего не извлекала. Я не была приучена к систематическому изучению и серьёзным книгам выбранной темы. Во мне не был пробужден дух изыскания, способности и анализа сравнения. Я жила в окружении воспоминаний и традиций о великих временах, не осознавая их и не идентифицируя себя с ними. История Швеции, дворец, музей, коллекции предоставляли много возможностей, но я кроме того не помышляла об этом.
Я подумывала о занятиях благотворительностью. Это всегда было главным делом ее окружения и тёти Эллы. Но, похоже было, тут, в Швеции, в таковой помощи никто не нуждался. Все было превосходно организовано, и мне собственные силы приложить было некуда.
Не смотря на то, что мое здоровье не давало мельчайшей обстоятельства для тревоги, мы практически не бывали в обществе, а меня окружили таковой такими мерами и заботой предосторожности, что в итоге я сама поверила в собственную слабость.
Прошла зима. Я страстно хотела присутствия рядом кого нибудь из родных, горько сожалея, что у меня нет матери. Тетя Элла отказалась приехать ко мне, она была поглощена созданием женской общины и не имела возможности, написала она, обходиться без собственного дела.
Наступило время родов. Боли начались вечером, но все же ночью я смогла поспать. Утром моя невестка кронпринцесса (дочь герцога Коннахта, она погибла в первой половине 20-ых годов двадцатого века) пришла посетить меня и оставалась со мной целый сутки. Мы совместно совершили эти продолжительные часы страдания, и в то время, когда ночью я наконец разрешилась от бремени сыном, именно она накладывала мне на лицо намоченную хлороформом маску.
В соответствии с обычаям шведского двора новорожденный был празднично представлен королем высшим сановникам и членам правительства двора. Я не могу совершенно верно отыскать в памяти, происходило это той же ночью либо утром следующего дня, но в памяти четко сохранилась картина, как мой баронесса и конюший Фалькенберг, оба в полном парадном одеянии, забирают у меня с постели ребенка, дабы нести его к королю.
Когда я оправилась по окончании родов, сына назвали в одном из комнат дворца. Я так сохраняла надежду, что кто нибудь из участников моей семьи примет участие в церемонии, но этого не случилось. Лишь бывшая гувернантка мадемуазель Элен приехала из России, дабы находиться при крещении. Я утешала себя тем, что в июне русский император с супругой должны нанести ответный визит шведскому двору.
Они прибыли на собственной яхте в сопровождении эскорта из флотилии боевых судов. Стокгольм был расцвечен знамёнами двух государств. Мы встали к ним на яхту, дабы встретить их и сопроводить на берег. Их приезд имел для меня особенное значение, они воплощали для меня Россию, о которой я страстно грезила, пребывав вдалеке от нее. А потому я с энтузиазмом встречала собственных монархов, и от их сердечности снова почувствовала себя — как они не в серьез в большинстве случаев именовали меня — их «старшей дочерью».
Но будущее была так бессердечна, что омрачила кроме того эту радость вторжением смерти и насилия. Императора и императрицу восторженно встретили на берегу, прекрасными празднествами был отмечен их визит, но в то время, когда высоких гостей доставили во дворец, по окончании официального обеда, спрятавшийся преступник выстрелил из револьвера в шведского генерала. Он был смертельно ранен и скоро погиб. Мотив этого правонарушения остался нераскрытым, возможно, убийца ошибочно принял шведа за русского сановника. Столетиями в Швеции не происходило ничего аналогичного. Все были потрясены, а я утратила покой, опасаясь за судьбу отечественных гостей до их отбытия.
Практически сразу после этого мой супруг отправился на два месяца в плавание. Вот и еще одной разлукой стало больше. Мне необходимо было привыкать обходиться без него, самостоятельно организовывать собственную жизнь. Все реже и реже мы сейчас бывали совместно.
Я еле пыталась завести друзей. Меня тянуло к людям, от которых прежде я была отгорожена. Мне казалось, что от близкого знакомства с ними я смогу больше определить о жизни и как противостоять ей. Я была весьма молода и весьма самоуверенна, тогда я еще не осознавала, какой помехой для свободного общения с людьми станет великокняжеское воспитание, унаследованные привычки и черты.
«Курицы не смогут обучиться летать, а орлы — говорить, как попугаи». Принцы царствующих фамилий — это особенный разряд людей, которых столетиями взращивали во дворцах, отгораживая от действительности, строго присматривая, ограничивая условностями, обрекая жить среди иллюзий и своих мечтаний. Мы чужды этому его нуждам и миру, а потому обречены на забвение и уничтожение.