Напав на след более либо менее подходящего мальчика, опять совещаются с ламой-прорицателем. В случае, если тот одобряет предполагаемого кандидата, то последнего подвергают следующему опробованию: пара личных вещей покойного ламы перемешивают с подобными предметами, и ребенок обязан отобрать вещи ламы, как бы выясняя предметы, принадлежавшие ему в прошедшей судьбе. Время от времени на высвобожденный со смертью тюльку престол претендуют сходу пара мальчиков. У всех детей одинаково убедительные приметы, все они определят без единой неточности вещи покойного ламы. Бывает также, что ламы-прорицатели и звездочёты расходятся во мнениях и показывают на различных наследников. Такие недоразумения значительно чаще имеют место, в то время, когда речь заходит о преемнике одного из великих тюльку, владык известных обширных поместий и монастырей. Не считая главы монастыря, громадные гомпа время от времени насчитывают среди собственных монахов более сотни тюльку. Последние кроме шикарного жилища в монастыре — их официальной резиденции — довольно часто имеют жилища и в других монастырях, а, помимо этого, владения во многих местах Тибета либо Монголии.
Множество семей грезят посадить одного из собственных сыновей на трон усопшего ламы. Родителям юного тюльку довольно часто разрешают жить в монастыре, пока он еще испытывает недостаток в заботах и материнском уходе. Со временем им предоставляют удобные жилища на монастырских угодьях, но за пределами монастыря, и снабжают в изобилии всем нужным для беззаботного и приятного существования. В случае, если в монастыре нет жилища, специально предназначенного для своих родителей великого тюльку либо же дело касается тюльку, не являющегося главой гомпа, мать и отец ребенка-избранника остаются на родине и приобретают богатое содержание до конца своей жизни. Близкое родство кроме того с самым малым из тюльку в любой момент достаточно выгодно, дабы возбудить жадность в сердце какого именно угодно тибетца. Исходя из этого около права наследования тюльку плетутся бессчётные интриги, а среди агрессивного населения Кхама и северной границы разгоревшиеся страсти довольно часто бывают обстоятельством кровопролитных столкновений. Из финиша в финиш по всему Тибету разносятся бесчисленные предания о мелких тюльку, обосновывающих подлинность собственного происхождения рассказами о прошлой жизни. В этих рассказах мы находим простую для Тибета смесь комического, суеверия, хитрости с вправду ошеломляющими фактами. Я имела возможность бы сказать десятки аналогичных историй, но предпочитаю ограничиться двумя событиями, поскольку мне довелось принимать в них некое участие лично.
Рядом с дворцом ламы-тюльку Пегиай, у которого я жила в Кум-Буме, пребывало жилище другого тюльку по имени Агнай-Тсанг (не нужно его путать с великим Агхиа Тсангом, главой Кум-Бума, о котором говорилось выше). По окончании смерти последнего Агнай-Тсанга прошло уже семь лет, а его воплощения все еще не получалось отыскать. Не пологаю, что это событие через чур удручало его домоправителя. Он бесконтрольно распоряжался всем имуществом покойного ламы, причем его собственное состояние, по-видимому, переживало период приятного процветания. На протяжении очередной коммерческой поездки интендант ламы завернул отдохнуть и утолить жажду на одну из ферм. До тех пор пока хозяйка готовила чай, он дотянулся из-за пазухи табакерку из нефрита и уже планировал угоститься понюшкой, как внезапно игравшийся до этого в углу кухни мальчуган помешал ему, положив ручонку на табакерку и спросив с укором:
— По какой причине у тебя моя табакерка?
Управляющий остолбенел. Драгоценная табакерка вправду ему не принадлежала. Это была табакерка покойного Агнай-Тсанга. Возможно, он и не планировал совсем ее присвоить, но все-таки она была у него в кармане и он неизменно ею пользовался. Он стоял в смущении, дрожа перед устремленным на него жёстким угрожающим взором мальчика: лицо малыша внезапно изменилось, потеряв все ребяческие черты.
— на данный момент же дай, — приказал он, — это моя табакерка. Преисполненный раскаяния, перепуганный монах упал к ногам
собственного перевоплощенного повелителя. Через пара дней я замечала, как мальчика с чрезвычайной пышностью препровождали в принадлежавшее ему жилище. На нем было одеяние из золотой парчи, а ехал он на прекрасном пони тёмной масти, которого управляющий вел под уздцы. В то время, когда шествие вошло за дворцовую ограду, мальчик сделал следующее замечание:
— По какой причине, — задал вопрос он, — мы поворачиваем налево? Во второй двор необходимо ехать через ворота направо.
И вправду, по окончании смерти ламы почему-то ворота справа заложили и проделали вместо другие слева. Это новое подтверждение подлинности избранника повергло монахов в восторг. Юного ламу провели в его индивидуальные покои, где был сервирован чай. Мальчик, сидя на громадной груде подушек, взглянуть на находившуюся перед ним нефритовую чашку с блюдцем из позолоченного серебра и украшенную бирюзой крышку.
— Дайте мне громадную фарфоровую чашку, — приказал он и детально обрисовал чашку из китайского фарфора, не забыв и украшавший ее рисунок. Никто таковой чашки не видел. монахи и Управляющий старались почтительно убедить молодого ламу, что в доме аналогичной чашки нет. Именно сейчас, пользуясь дружескими отношениями с управляющим, я вошла в зал. Я уже слышала о приключении с табакеркой и мне хотелось поближе взглянуть на моего неординарного мелкого соседа. По тибетскому обычаю я поднесла новому ламе шелковый шарф и пара вторых подарков. Он принял их, мило радуясь, но с озабоченным видом, думая о собственной чашке.
— Ищите лучше и отыщете, — уверял он.
И внезапно как будто бы мгновенная вспышка озарила его память, и он добавил пара подробностей о сундуке, выкрашенном в такой-то цвет, что находится на таком-то месте, в такой-то комнате, где сохраняются вещи, употребляемые лишь иногда. Монахи кратко растолковали мне, о чем шла обращение, и хотя взглянуть, что же будет дальше, я осталась в помещении тюльку. Не прошло и получаса, как чашку вместе с крышкой и блюдечком нашли в коробке на дне обрисованного мальчиком сундука.
— Я и не подозревал о существовании таковой чашки, — уверял меня позже управляющий. — Должно быть, сам лама либо мой предшественник положили ее в данный сундук. В нем больше ничего полезного не было, и в том направлении уже пара лет никто не заглядывал.
Второй тюльку объявился при еще более фантастических событиях. Это событие случилось на бедном постоялом дворе в маленькой деревушке неподалеку от Анси (в Гоби). Тропы, ведущие из Монголии в Тибет, пересекают тут весьма долгий путь из Пекина в Россию. Исходя из этого меня не поразило, но раздосадовало, в то время, когда, прибыв на закате солнца на постоялый двор, мы поняли, что он занят монгольским караваном. Путники, разумеется, были взволнованы каким-то чрезвычайным происшествием, но при виде монашеских одеяний на мне и Ионгдене, по большому счету характерная монголам учтивость стала особенно выделенной. Они потеснились, высвободив для нас и отечественных слуг одну помещение и нашли место для лошадей в конюшне. До тех пор пока мы с сыном медлили, разглядывая лежащих во дворе верблюдов, дверь одной из помещений отворилась и показался большой юный человек приятной наружности, одетый в бедное тибетское платье. Он остановился на пороге и задал вопрос, не тибетцы ли мы. Мы ответили утвердительно. Тогда за молодым человеком показался пожилой лама. По богатому одеянию мы определили в нем начальника каравана. Он также заговорил с нами по-тибетски. Как постоянно бывает при аналогичных встречах, случился обмен ответами и вопросами откуда и куда мы держим путь. Лама сказал, что они предполагали идти в Лхасу через Сутшу зимним методом, но сейчас, потому, что путешествие стало ненужным, он возвращается в Монголию. Занятые во дворе слуги выразили одобрение словам ламы серьёзным покачиванием головы. Я недоумевала, что вынудило этих людей поменять замыслы? Но так как лама возвратился к себе, было бы невежливым следовать за ним и просить разъяснений. Позднее вечером монголы, уже взявшие исчерпывающие сведения о отечественном караване от слуг, пригласили нас выпить с ними чаю, и я определила все.
Прекрасный юный человек был родом из отдаленной провинции Нгари на юго-западе Тибета. Он казался мало одержимым. По крайней мере, такое чувство он произвел бы на европейца, но … мы были в Азии. С самого раннего детства Мигьюра — так его кликали — преследовала необычная уверенность, что он находится не в том месте, где ему направляться быть. Он ощущал себя чужестранцем в собственной деревне, чужим в собственной семье… Во сне он видел пейзажи, каких в Нгари не существовало: песчаные пустыни, круглый войлочный шатер, маленький монастырь на бугре. Кроме того в состоянии бодрствования ему являлись все те же заветные образы, заслоняя окружавшие его настоящие предметы, неизменно создавая около него миражи. Мальчику еще не было и четырнадцати лет, в то время, когда, повинуясь непреодолимому жажде заметить собственные сны наяву, он убежал из дома. С того времени он вел жизнь бродяги, нанимаясь иногда по пути батраки, дабы получить на кусок хлеба, но значительно чаще нищенствовал, не в силах совладать с возбуждением и осесть где-нибудь в определенном месте. на данный момент он возвращался из Арика, расположенного на севере пустыни трав. Он брел все вперед, как в любой момент без определенной цели, и опередив нас на пара часов, дошел до постоялого двора, где расположился на отдых караван. парень увидел во дворе верблюдов. Сам не зная для чего, он переступил порог и оказался перед ветхим ламой, и тогда — как будто бы молния прорезала тьму — воспоминание осветило в его памяти в далеком прошлом прошлые события. Он заметил этого самого ламу молодым человеком — своим учеником, а себя в образе старого ламы. Оба ехали по данной же дороге, возвращаясь из долгого паломничества по святым местам Тибета к себе, в собственный монастырь на бугре. Все это он напомнил главе каравана, приводя небольшие подробности их жизни в далеком множество и монастырь вторых подробностей.
Целью путешествия было намерение просить Далай-ламу указать им метод разыскать тюльку, главу их монастыря. Престол его пустовал уже более двадцати лет, не обращая внимания на все старания отыскать перевоплотившегося ламу. Эти наивные люди готовы были верить, что всеведущий Далай-лама, зная об их намерении и по великой собственной благости, устроил им встречу с возрожденным ламой. Бродягу из Нгари срочно подвергли простому опробованию. Он выдержал его с честью, сходу, совершенно верно и с уверенностью вынув из мешка с перемешанными в нем предметами принадлежавшие покойнику-ламе вещи. Монголы не испытывали ни мельчайшего сомнения в подлинности их снова полученного тюльку.
На следующий сутки мы видели, как громадные верблюды возвращавшегося вспять каравана медлительно ответственной поступью дошли до горизонта и растворились в пустыне Гоби. Новый тюльку уходил вместе с караваном навстречу собственной необычной судьбе.
Глава 4
Сношения со злыми духами, — Ужасный пир. — Пожиратели дыхания судьбы. — Заколдованный кинжал. — Чудотворный труп. — Танцующий мертвец. — Я нежданно выступаю в роли волшебника и навожу кошмар на вора-вольнодумца
Тибет — страна демонов. В случае, если делать выводы по легендам и народным поверьям, то нужно будет сделать вывод, что численность злых духов намного превышает население страны. Эти зловредные создания, принимая тысячи разных личин, обитают на деревьях, горах, в равнинах, озерах, источниках. Они охотятся за животными и людьми, похищая у них дыхание судьбы, дабы насытиться им. Демоны слоняются по лесам и полям, и путник постоянно рискует столкнуться с кем-нибудь из них лицом к лицу. Подобный порядок вещей вынуждает тибетцев всегда вступать в сношения со злыми духами. В функции официального ламаизма входит подчинение демонов, перевоспитание их в покорных слуг, а при непокорности обезвреживание либо уничтожение. В этом с официальным духовенством соперничают волшебники. Но в большинстве случаев они стремятся поработить одного либо нескольких демонов для недобрых дел. В случае, если у волшебника не достаточно знаний и умения, дабы вынудить демонов повиноваться, они заискивают перед ними, стремясь лестью вкрасться в доверие духов и добиться от них помощи.
Кроме совершаемых ламами волшебных обрядов, изучаемых в монастырских школах гиюд, и тёмной магии волшебников тибетские мистики поощряют особенный метод сношения со злыми духами, требующий некоей духовной подготовки. Он содержится в том, что ученик ищет встречи с демонами с целью предложить им подаяние либо померяться с ними силами. Не обращая внимания на нелепые, кроме того ужасные для европейцев формы, эти обряды преследуют нужные либо возвышенные цели, к примеру, избавиться от страха, привести к чувству любви к ближнему, рвение отрешиться от собственного Я и, в итоге, прийти к духовному озарению.
* * *
Самая фантастическая из ритуальных церемоний, именуемая тшед (от глагола отрезать, уничтожать) является подобием заупокойной мистерии, исполняемой одним актером. Постановка спектакля запланирована на устрашение лицедействующих новичков так искусно, что кое-какие из них на протяжении совершения церемонии неожиданно сходят с ума а также падают замертво.
Довольно часто до посвящения (без посвящения обряд не настоящ) ученика предварительно подвергают разнообразным опробованиям. Наставник варьирует их в соответствии с умственным развитием и характером испытуемого. Часто юные монахи, непреложно верующие в существование сонмов злых духов, отправляются к какому-нибудь мистику-ламе и, не испытывая и тени сомнения в истинности его учения, в наивном собственном благочестии, просят руководить ими на стезе духовного совершенствования. В педагогическую совокупность преподавателей-мистиков не входит долгое наставление о истине и заблуждениях. Они используют наглядный способ, предоставляя ученикам возможность черпать знания из личного опыта и наблюдений, дабы развить в них свойство мыслить самостоятельно. Дабы отучить наивного и трусливого ученика опасаться демонов, ламы прибегают к приемам, на первый взгляд смехотворным, но в действительности — принимая к сведенью уровень развития подопечных — варварски ожесточённым. Одного привычного мне молодого человека преподаватель-лама из Амдо отправил в чёрную лощину в пустыне, о которой в народе бродила плохая молва. парень должен быть привязать себя к горе и ночью вызывать и дразнить самых свирепых и жестоких демонов. Тибетские живописцы изображают их в виде чудовищ, сосущих мозг из черепов и копающихся в людских внутренностях. Какой бы кошмар парень ни испытывал, он должен был бороться с искушением отвязать себя и спастись бегством: преподаватель приказал ему не двигаться с места, пока не взойдет солнце. Подобный способ принят в качестве хорошего. Многие юные монахи в Тибете вступают на путь духовного совершенствования, начиная конкретно с этого искуса. Время от времени ученик, делая приказание, остается привязанным три дня и три ночи, бывает и продолжительнее, борясь со сном, пребывав во власти порождаемых усталостью и голодом галлюцинаций.
На протяжении моего тайного путешествия в Лхасу ветхий лама из Тсаронга говорил Ионгдену о ужасном финише одного для того чтобы упражнения. Очевидно, смиренно сидящая в уголке незаметная мамаша, какую я в то время изображала, не потеряла ни одного слова из его рассказа.
В молодости данный лама со своим младшим братом по имени Лоде ушел из монастыря, последовав за чужеземцем-аскетом, на некое время уединившимся на известной как место паломничества горе Пхагри неподалеку от Дайюля. Анахорет приказал младшему брату привязать себя за шею к дереву на месте, по слухам облюбованном Тхагс-Янгом — демоном, являющемся в большинстве случаев в образе тигра и владеющим всеми жестокими инстинктами этого зверя. Привязанный к дереву, как жертва к алтарю, бедняга должен был внушать себе, словно бы он корова, приведенная ко мне в качестве приношения Тхагс-Янгу. Дабы сосредоточиться на данной мысли и лучше войти в роль, юноше было приказано иногда мычать. Предполагалось, что при достаточно сильной концентрации воли, он впадет в транс и, потеряв сознание собственной личности, вправду почувствует себя коровой, которой угрожает опасность хищных зверей.
Упражнение было вычислено на трое суток и три ночи. Прошло четыре дня. Ученик не возвратился. На утро пятого дня отшельник сообщил старшему брату: Этой ночью я видел необычный сон. Отправься и приведи собственного брата. Монах отправился в том направлении, где был его брат. Его глазам представилось страшное зрелище: с дерева еще свешивалась на веревке часть растерзанного, наполовину съеденного тела Лоде, а по окружающему и траве кустарнику валялись кровавые объедки. Потрясенный парень собрал все, что осталось от брата в подол собственной монашеской тоги и поспешил к преподавателю. Добежав до хижины, являвшейся приютом ученикам и анахорету, монах в ней никого не отыскал. Лама ушел, захватив с собой все собственный имущество: две священные книги, пара предметов культа и дорожный посох с трезубцем на финише.
— Я почувствовал, что схожу с ума, — говорил старик. — Необъяснимое исчезновение ламы испугало меня больше, чем страшная смерть брата. Что видел во сне отечественный преподаватель? Знал ли он о печальной участи собственного ученика? По какой причине он ушел?..
Обстоятельства, побудившие ламу уйти, были мне столь же непонятны, как и этому монаху. Но все-таки возможно было предположить: в то время, когда ученик не пришел в срок, лама испугался, не произошло ли с ним беды, прошедшей в конечном итоге. Возможно, лама и в действительности взял одно их тех загадочных предупреждений, какие конкретно иногда приносят нам сновидения, и предусмотрительно скрылся, опасаясь бешенства своих родителей собственной жертвы. Смерть парня разъяснялась совсем легко. В данной местности водится довольно много пантер. Случается забрести и леопарду. Я сама видела леопарда в лесу за пара дней перед тем, как мне довелось услышать данный рассказ. Монах стал добычей одного из них, привлеченного, разумеется, его мычанием, перед тем как успел отвязаться и постараться спастись. Но, согласно точки зрения окружающих и рассказчика его слушателей, дело обстояло не так легко. Они были уверены, что демон в образе тигра завладел опрометчиво предложенной жертвой. Юный послушник, говорили они, — разумеется, не знал волшебных жестов и формул, защищающих от демонов. Вина его наставника конкретно в том, что он приказал парне привести к демону-тигра, не вооружив его предварительно нужными знаниями и посвящением. Но, обиженный в собственном эмоции привязанности к преподавателю, брат несчастного хранил в глубине души подозрение еще более страшное: он поведал о нем шепотом и дрожа всем телом.
— Кто знает, — сообщил он, — не был ли данный чужеземный лама сам демоном-тигром, принявшим на время человеческий вид, дабы завлечь жертву? Он не имел возможности завладеть ею в образе человека, но ночью, пока я дремал, он опять превратился в свирепого зверя и насытился.
Воцарилось тяжелое молчание. Должно быть, старику довольно часто случалось говорить об страшном приключении собственной далекой юности, но интерес слушателей от этого не ослабевал. Разве это происшествие не было до сих пор злободневным? Разве Тхагс-Янг и его сородичи не слоняются около жилищ человека, подстерегая животных и людей, не могущих обезопасисть себя от их козней? По большой кухне, слабо освещенной пламенем очага, пронеслось дуновение страха. Одна из дам нечайно подняла глаза на расклеенные по стенкам листы бумаги с волшебными, ограждающими от не добрый силы символами, словно бы хотя убедиться, не месте ли они. Старик отправился в соседнюю помещение взглянуть, горит ли на алтаре вечерний жертвенный светильник, и наполнился ли благоуханием зажигаемых им ароматических палочек.
Возможно поразмыслить, что ужасные происшествия на протяжении для того чтобы рода обрядов нередкое явление, но в действительности они представляют собой исключения. Нечайно напрашивается идея, что ученик, посещавший в течение некоего времени по ночам бесовские логова и вызывающий демонов, предлагая им на съедение собственное тело, в итоге, начинает сомневаться в действительности созданий, ничем собственного существования не проявляющих.
Я задавала вопросы об этом многих лам.
— Такие сомнения, — сообщил один из них, геше (врач философии) из Дирги (город в провинции Кхам на востоке Тибета), — время от времени вправду появляются. Их направляться разглядывать как одну из целей, преследуемых преподавателями мистиками. Но в случае, если ученик обретает неверие прежде, чем оно возможно ему полезно, то часть упражнений, рассчитанная на воспитание в нем бесстрашия, останется без результата. Наставник-мистик, — прибавил он, — не примет в ученики человека, исповедующего пошлое неверие. Оно противоречит истине. Ученик обязан осознать, что демоны и боги существуют и смогут приносить добро и зло лишь тем,
кто в них верит, им поклоняется и опасается. Весьма немногие впадают в неверие на первом этапе духовного совершенствования. Большая часть учеников вправду видят ужасные образы.
Не беру на себя смелость оспаривать это мнение, потому что бессчётные примеры являются доказательством его обоснованности. характер местности и Ночной мрак, намерено выбираемой для сношений с демонами, уже сами по себе смогут породить галлюцинации. Но все ли явления, замечаемые совершающими обряд учениками, направляться отнести к галлюцинациям? Тибетцы утверждают, что не все.
Мне представилась возможность разговаривать с отшельником из Га (восточный Тибет) Кушогом Вантшееном о случаях скоропостижной смерти на протяжении заклинания духов. Данный лама не обнаруживал ни мельчайшей склонности к суеверию и, думая отыскать в нем единомышленника, я сообщила:
— Все они погибли от страха. Их видения легко объективизация собственных мыслей. Демоны не смогут победить того, кто в них не верит.
К моему величайшему удивлению анахорет ответил необыкновенным для него тоном:
— По вашему точке зрения, достаточно не верить в существование тигров, и ни один тигр ни при каких обстоятельствах вас не прикоснётся?
Он продолжал: Объективизация умственных представлений весьма загадочный процесс, безразлично, происходит он сознательно либо бессознательно. Какова участь этих созданий? Возможно, подобно младенцам, рожденным от отечественной плоти, они — дети отечественного духа — уходят из-под контроля, и с течением времени, либо же сходу начинают жить независимой судьбой? Не нужно ли кроме этого предположить, раз мы можем порождать их, что имеется на свете и другие существа, владеющие такой же свойством? В случае, если подобные волшебные создания (тюльпа) существуют, то нет ничего необыкновенного в том, что мы приходим с ними в соприкосновение — или по воле их создателей, или по причине того, что личные отечественные мысли и действия создают условия, разрешающие им заявлять о собственном присутствии и проявлять активность. Заберём для сравнения реку и представим себе, что вы живете на некоем расстоянии от берега. Рыба ни при каких обстоятельствах не приблизится к вашему жилищу. Но совершите от реки до вашего участка канал, а в его финише выройте пруд. Тогда вы заметите, что вместе с водой из реки в пруд попадет и рыба. Остерегайтесь создавать такие каналы необдуманно. Немногие имеют представление о том, что таится в недрах вселенной, куда они опрометчиво заглядывают.
После этого, уже менее важным тоном, он закончил: Нужно мочь защищаться от тигров, созданных вами же, либо порожденных вторыми.
Теории для того чтобы рода и определяют выбор местности, подходящей для совершения таинства тшед. Отдается предпочтение кладбищам либо пустыням с диким, легко возбуждающим кошмар ландшафтом, в то время, когда с ними к тому же связаны ужасные предания либо ужасные происшествия, имевшие место в конечном итоге. Такое предпочтение разъясняется тем, что эффективность обряда зависит не только от эмоций, пробуждаемых в душе священнодействующего мрачными словами заклинаний либо же ужасным ландшафтом, на фоне которого он их произносит. Необходимо, в первую очередь, расшевелить сознательные существа и таинственные силы, завлекаемые в такие места идеальными тут злодеяниями либо настойчивой концентрацией мысли многих людей. Как следствие, на протяжении отправления обряда тшед — драмы, исполняемой одним актером, данный актер, в следствии ли процесса объективизации, самовнушения либо же, как верят тибетцы, благодаря вторжению на сцену существ из оккультного мира, внезапно оказывается в окружении сотрудников, иногда начинающих играться в спектакле непредусмотренные режиссером роли. Последнее событие приветствуется, в силу того, что, усложняя упражнение, делает его тем самым особенно нужным. Но нервы некоторых неискушенных адептов не выдерживают через чур интенсивной нагрузки, и вот тогда-то (я уже об этом сказала) постигает их сумасшествие либо неожиданная смерть.
Тот, кому предстоит выполнять обряд тшед, обязан, в первую очередь, как и подобает всякому лицедею, выучить собственную роль наизусть. После этого ему необходимо тренироваться в ритмическом танце, вырисовывая ногами на земле фигуры ; обучиться крутиться на одной ноге в обе стороны; постукивать по земле пяткой в такт и подпрыгивать. Наконец, он обязан мочь манипулировать особенным методом разными предметами культа и играть на тамбурине и на трубе из бедренной людской кости. Это не так-то легко, и во времена моего ученичества мне самой неоднократно приходилось попыхтеть до полного изнеможения. Руководящий репетициями наставник-лама отдаленно напоминает балетмейстера. Но его окружают не сияющие ухмылки балерин в розовых трико; перед ним пляшут исхудавшие от лишений и самоистязания юные подвижники, в рубище, с пылающими диким упорством и исступлением глазами на воспаленных нечистых лицах. Они готовятся к чреватому опасностями опробованию, и их неотступно терзает идея об страшном ужине, в то время, когда тело их будет являться угощением для изголодавшихся демонов. Нет ничего необычного, что при таком положении вещей эта забавная репетиция делается ужасной.
Полное описание таинства тшед заняло бы тут через чур много места: оно содержит долгие подготовительные заклинания. Произнося их, священнодействующий попирает ногами все виды людских страстей и распинает собственный самолюбие. Но основная часть обряда пребывает в пиршестве. Кратко целый сценарий его возможно изобразить следующим образом: священнодействующий трубит в канглинг,* (*Труба, сделанная из людской бедренной кости. — Прим. авт.) приглашая демонов на пир. Он мнит* (*Доводит концентрацию мысли до объективизации субъективных представлений. Концентрация мысли может быть около таковой степени, что мнимые местность и факты абсолютно заслоняют настоящие образы. — Прим. авт.) божество женского пола, олицетворяющее собственную его волю. Данный образ его воли устремляется из его головы, через макушку с саблей в руке. Одним стремительным взмахом она отрубает ему голову, после этого, тогда как со всех сторон в ожидании лакомства и угощения слетаются своры вампиров, она отсекает от ноги и тела руки, сдирает с туловища кожу и вспарывает пузо. Из живота вываливаются внутренности, ручьями течет кровь, а омерзительные гости раздирают, грызут и смачно чавкают. В это же время священнодействующий монах сам натравливает их на добычу следующими ритуальными заклинаниями: в течении безграничного последовательности столетий, в ходе повторяющихся существований, я заимствовал у бесчисленных существ за счет их их жизней и благоденствия мою пищу, мою одежду и всевозможные блага, дабы содержать собственный тело в добром здравии, в эйфории и защищать его от смерти. в наше время я плачу долги, предлагая на истребление собственный тело, которое я так обожал, холил и лелеял. Я отдаю собственную плоть желающим, кровь — жаждущим, собственную кожу — тем, кто наг, кости собственные — на костер для тех, кто страдает от холода. Я отдаю собственный счастье несчастным, собственный дыхание судьбы — умирающим… Бесчестье да падет на мою голову, в случае, если я устрашусь принести эту жертву. Позор всем, кто не осмелится принять ее.
Это воздействие катастрофы именуется красное пиршество. За ним направляться тёмное пиршество. Мистическое значение последнего раскрывается лишь ученикам, удостоенным высшей степени посвящения.
Видения дьявольского красного шабаша рассеиваются, визг и хохот вампиров смолкает. Мрачную оргию сменяет безотносительное одиночество. непроглядная тьма и Глубокое молчание окутывают подвижника. Состояние дикого возбуждения понемногу стихает.
Сейчас монах обязан представить себе, словно бы от него осталась маленькая кучка обуглившихся останков, плавающая на поверхности озера грязи — грязи от нечистых помыслов и плохих дел, запятнавших его духовную сущность в течении неисчислимого последовательности существований, начало которых затеряно во тьме времен.
Необходимо, дабы он осознал, что мысль самопожертвования, охватившая его, — лишь иллюзия, появившаяся из слепой гордыни, не имеющая под собой земли. В конечном итоге, он ничего не имеет возможности дать, в силу того, что он сам ничто.
Немногословный отказ аскета, отрицающего гордое опьянение идеей самопожертвования, кладет финиш ритуалу.
Кое-какие ламы отправляются в путь, дабы совершить тшед у 108 озер, 108 кладбищ, 108 лесов и т.д. Целые годы посвящают они этому обряду не только в Тибете, но и в Непале, в некоторых районах Китая и Индии.
Другие же удаляются от людей, для ежедневного совершения тшеда в течение более либо менее продолжительного времени, меняя любой раз место, которое паломник выбирает, бросая камень из пращи. Перед тем как раскрутить веревку, он кружится на месте с закрытыми глазами до утраты ориентации. Он наблюдает лишь, куда упадет камень, выпущенный из пращи.
Кое-какие ламы пользуются пращой, дабы обозначить направление, куда идти. К примеру, бросая камень утром, они будут брести целый сутки в направлении падения камня, по горам, пока хватит сил. В сумерках они остановятся и совершат тшед на следующую ночь.
Данный ритуал имеет притягательную силу, которую нереально обрисовать, в особенности, если не знаешь той атмосферы, в которой он был задуман.
Как и другие, я была необычно очарована жёсткими знаками ночного Тибета.
В первый раз отправившись в одиночку в это необычное паломничество, я остановилась у прозрачного озера, заключенного между каменистыми берегами. Пустынный пейзаж дышал равнодушием, он не давал ощущения ни страха, ни безопасности, ни эйфории, ни грусти. Казалось, словно бы все потонуло в пучине нескончаемого безразличия.