Большая часть написанного раби Нахманом носит автобиографический
темперамент. Он довольно много говорил о собственных мыслях и переживаниях, подшучивая над
собственной откровенностью. Эта его особенность отлично сочеталась с
отношением к покаянию. Хасиды открывали душу собственному преподавателю, а с течением
времени среди последователей раби Нахмана устоялся обычай покаяния приятель
перед втором. Раби Нахман настаивал на том, что человеку нужно изливать
собственный сердце пред Всевышним не только в классических словах молитвы, но и
собственными словами, идущими из глубины души. Человек обязан говорить
Творцу о собственных колебаниях, бедах и сомнениях. Подобная личная беседа с
Творцом стала одним из основных отличительных показателей браславского
хасидизма. Исходя из этого не приходится удивляться тому, что раби Нахман довольно часто
выстраивает цепь рассуждений из историй и человеческих исповедей. Он делает
это не только в толкованиях Торы (каковые время от времени включают его личные
признания в душевных проблемах), но и в собственных историях. Повествование помогает
сценой, на которую выводится та либо другая неприятность, дабы в объективном свете
рампы разглядеть ее уже не как частное, а как неспециализированное явление. Само собой разумеется, любое
художественное произведение в той либо другой мере автобиографично и
исповедально. Но это не оправдывает исследователей, раздувающих индивидуальные
мотивы творчества раби Нахмана, что замечательно умел отвлечься от
личного, легко проводя грань между общим подходом и частным.
Рассказы о его поступках, его уроки беседы и Торы с учениками оказывают помощь
нам осознать темперамент раби Нахмана. Но с его собственной точки зрения
впечатления и переживания, обусловленные личными изюминками, полезны только
тем, что являются средством познания неспециализированного. Поступки каждого человека — и в
том числе самого раби — показывают на происходящее в высших мирах, потому что собственной
судьбой человек готовит себе место в будущем мире. Слова Иова …и во плоти
собственной я вижу Б-га (5) — один из неспециализированных правил Кабалы, на котором особенно
заострено внимание хасидской литературы. И потому в творчестве раби Нахмана
существует связь в это же время, о чем он пишет, и пережитым,
прочувствованным им. Многие персонажи Историй — главные и второстепенные —
помогают его зеркалами, выразителями разных сторон личности автора. Таков
парень из истории бедняк и Купец, таков Бааль Тфила из одноименного
произведения.
Многие рассказы раби Нахмана открыто высказывают его отношение к событиям,
имевшим место в конечном итоге. О нескольких историях он сам сказал, что
в них запрятан ключ к его прошлому: словам, переживаниям, происшествиям и
поступкам. Отбор для творческих целей, так, велся целенаправленно.
Вплетаясь в беседу на темы Торы либо в одну из историй, пережитое и замеченное
переосмысливалось и обобщалось. Самого себя раби Нахман видел в качестве
персонажа и символа космической мистерии, сюжет которой разыгрывался в
мироздании.
В некоторых историях, кроме событий, послуживших толчком к их
созданию, проглядывают настоящие личности, более либо менее завуалированные
автором. Это не обязательно люди из его окружения. То и дело мы находим
описание настоящего исторического персонажа, время от времени намеренно
гиперболизированное. Это относится не только библейских образов, но и храбрецов
вторых эр. Раби Нахман быстро интересовался и событиями современности, не смотря на то, что
не всегда был последователен и глубок в их оценке. Об этом свидетельствует
хотя бы то, что история О сыне служанки и сыне царя поведана по окончании его
беседы с раби Натаном о Наполеоне. В собственных беседах раби Нахман иногда
упоминает великих людей прошлого, к примеру, Колумба, а в его историях (к
примеру, в Бааль Тфила) находятся намеки на события прошлого и
настоящего.
СОДЕРЖАНИЕ и ФОРМА.
Говоря собственные истории, раби Нахман высказывал желание встретиться с ними
напечатанными а также сказал ученикам, какой воображает себе книгу. Он
ощущал и осознавал, что в его творчестве раскрывается не только учение,
разрешающее постичь глубины Торы, но и дарованный ему литературный талант.
Я думаю издать Истории так: текст на святом языке будет в верхней части
страницы, а внизу — на жаргоне, — сообщил в один раз раби Нахман, имея в виду
двуязычные издания на иврите и идиш, и добавил: — Что люди будут сказать об
этом? По крайней мере, эти истории заслуживают книги.
Эти слова выдают намерение автора. Его Истории о необычайном с самого
начала должны были заслуживать книги, и это предопределило соотношение
содержания и формы. Предназначенные для чтения, они были занимательными,
кроме того забавными. Их многообразное содержание влияло на различных
уровнях, причем не всегда открыто, как следствие прямого авторского упрочнения.
Иногда человек сам не имел возможности сообщить, чем на него подействовала та либо другая
история, что-то поменявшая в нем. Собственную первую сказку — О том, как пропала
царская дочь — раби Нахман предварил словами: Довелось мне как-то в дороге
говорить сказку, и каждый, кто ее слышал, вспоминал о возвращении к
Б-гу. Так поступал Бааль-Шем-Тов. Его притчи, выполненные глубочайшего
смысла, пробуждали такие сильные переживания, что кроме того тот, кто ничего не
осознавал в кабалистической символике, чувствовал беспокойство.
Необычная свойство историй раби Нахмана пробуждать от духовного
сна во всех его проявлениях определяется единством содержания и формы.
Занимательное повествование идет своим чередом, но наряду с этим оно так
многослойно, что слушатель либо читатель снова и снова возвращается к
рассказу и думает о нем, пробуя расшифровать закодированный в нем суть
— и как наставление для всех, и как назидание для него лично. А таковой
непростой труд побуждает человека к постоянному духовному бодрствованию и
формированию.