| И |
сторически, комплекс слияния не есть что-то новое. Его мучительная динамика и безумие, принимающие форму неспособности ни отделиться от объекта, ни соединиться с ним, видятся везде в течении истории, в литературе и мифах. Архетипическое ядро комплекса слияния, быть может, оптимальнее представлено в мифе об анатолийской великой богине Кибеле и ее юном любимом, Аттисе, Самое известное изложение данной истории — а существует пара ее предположений — пришло к нам от Овидия. Он говорит миф в форме ответа, взятого им от богини, спрошенной, по какой причине последователи Кибелы калечат себя.
«Отрок фригийский в лесах, обаятельный видом Аттис Чистой любовью увлек в том месте башненосицу встарь. Дабы покинуть его при себе, дабы берёг он святыни, Требует богиня его: «Отроком будь окончательно!» Повиновался он ей и дал ей слово, поклявшись: «В случае, если солгу я в любви — больше не знать мне любви!» Не так долго осталось ждать солгал он в любви; и с Сагаритидою нимфой, Быть тем, кем был, прекратил. Грозен богини был бешенство: Нимфа упала, в то время, когда ствол дерева упал, подрублен, С ним погибла и она — рок ее в дереве был. Аттис сходит с ума, ему мнится, что рушится крыша; Выскочил вон и бежать ринулся к Диндиму он. То он кричит: «Уберите пламя!», то: «Не бейте, не бейте!», То он кричит, что за ним фурии спешат толпой. Острый он камень схватил и тело терзает и мучит, Долгие пряди волос в нечистой влачатся пыли. Он кричит: «Поделом! Искупаю вину мою кровью! Пускай погибают мои члены: они мне неприятели!
Пускай погибают!» Вскричал и от бремени пах облегчает, И не осталося внезапно знаков мужских у него. Это безумство вошло в обычай, и дряблые слуги, Пряди волос растрепав, тело калечат себе85».
Миф начинается с равновесия, где Аттис в райском состоянии вместе с Кибелой, жаждущей, дабы он был «покинут при ней» «чистой любовью», благодаря чего он пребудет «отроком окончательно». Так Аттис дает обет оставаться в вечном слиянии с Богиней и ни при каких обстоятельствах не отделяться.
После этого он встречает речную нимфу Сагаритис, и воспылав к ней страстью, тем самым нарушает клятву Кибеле. Его сепарация, перемещение в сторону индивидуации, без шуток наказана86. Он поражен сумасшествием: он видит в галлюцинациях фурий, атакующих его, и бежит на вершину горы Диндимус (т.е., отщеплен от тела), где и предпринимает собственный катастрофическое воздействие: «Пускай погибают члены, приведшие меня к провалу!»
Гора Диндимус — это та же Кибела87, и бегство Аттиса в отчаянной попытке снова связаться с ней в безопасности ментально-духовного мира. Он не жалеет о Сагаритис! Его единственное раскаяние — в том, что он предал Кибелу, и в собственном сумасшествии он оскопляет себя.
Так, мы видим процесс в двух стадиях.88 Сперва состояние глубокой связи, после этого сепарация от этого состояния, приведшая к психотической тревоге. Галлы (чьи действия и пробует растолковать миф) воссоединяются с Кибелой при помощи увечья, нанесенного себе в подражание Аттису.
В версии Арнобиуса, изложенной в «Теогонии» Гесиода, Зевс пробует овладеть Кибелой, пока она спит; семя его, но, попадает на гора Агдос, из чего рождается чудовище-гермафродит Агдитис, альтер-эго Кибелы. У таких мифов — более древние корни, восходящие к бронзовому веку в Анатолии89, и они повествуют, о последующей кастрации похотливого чудища всевышними-мужчинами, дабы подчинить его, потому, что это существо через чур тяжело осуществлять контроль. Его энергии непросто контейнировать, и уж точно не сделать этого посредством рациональности и духовной жизни. Всевышние-мужчины кастрируют его,
‘ Овидий, Фасты,книга 4,223-244, цит. в пер.Ф.Петровского
лишая фаллической природы, и в некоторых сказаниях от аналогичной кастрации она делается психотичной.
Греческий миф о Марсии, которого иногда отождествляли с Аттисом, додаёт к этому изучению еще один нюанс: ответственное размышление о спеси (в греческой культуре предававшейся анафеме) и о судьбе узкого тела в руках всевышнего Аполлона90. Спесь — это инфляция личности через идентификацию с архетипической силой, проявляющаяся особенно через крайней степени пассивное фантазирование. Узкое тело не в состоянии контейнировать мощь для того чтобы масштаба и оказывается поврежденным.
Марсий отыскал флейту, созданную, а после этого выкинутую Афиной, наложившей проклятие на всякого, кто отыщет ее и заиграет на ней. Он обучился замечательно играть на этом инструменте; в действительности, его игра оказала целительное влияние и была соблазнительной для Кибелы, печальной по окончании смерти Аттиса. Но у Марсия дотянулось спеси поверить, что он может играться лучше Аполлона, позвавшего его на состязание. Очевидно, Аполлон победил, а спесь Марсия вызвала «страшный нюанс»91 всевышнего, что содрал со смертного кожу и повесил ее на сосну92. Но в то время, когда человек может, не уподобляясь Марсию, пожертвовать слиянием с непомерной фантазийной судьбой, то Аполлон может оказать исцеляющее, очищающее действие на его сумасшествие. Мудрость, приписываемая этому всевышнему и выгравированная в его храме в Дельфах, призывает смертных не делать «ничего чрезмерного» и «Познать себя самого» либо, в случае, если перевести более совершенно верно: «Знать, что ты не всевышний»93.
Бессчётные изюминки мифа об Аттисе-Кибеле характеризуют его как архетипическое ядро комплекса слияния. 1) «Неосуществимая» динамика слияния-сепарации есть центральной чертой мифа: Аттис не имел возможности ни оставаться с Кибелой, ни расстаться с ней. 2) Сумасшествие Великой Богини, ее негативная нуминозность олицетворяет сумасшествие в ядре комплекса слияния. 3) Сумасшествие Аттиса, настигающее его при попытке сепарироваться от Кибелы, иллюстрирует то, как расставание с надёжным состоянием слияния может привести к важной, дестабилизирующей тревоге психотического уровня. 4) Центральная роль кастрации в культе Кибелы имеет психотерапевтические корреляты, характерные для комплекса слияния. 5) Как и гермафродит Агдитис, Кибела обнаруживает не только сумасшествие, вместе с тем и насилие и мощные страсти, что
отражает эти грани комплекса слияния. 6) Отчаяние Аггиса и его регрессивное возвращение к Кибеле по окончании того, как она убивает нимфу, которую он возжелал, — главная поведенческая модель комплекса слияния, принимающего форму регрессивного цепля-ния за «надёжную территорию» — очевидно не угрожающую трудностями работу, ригидные отношения, неспособность встретиться с творческим вызовом — все это ведет к непрожитой судьбе. 7) Сумасшествие Кибелы в ядре комплекса слияния разбивает защиты и господствует в поле между людьми, приводя к неожиданному трансформации масштаба переживания, при помощи чего человек может погрузиться в эмоциональный вихрь, как будто бы бы неожиданно появлявшись увлеченным в быстрину когда-то спокойного моря. 
Смелый подход проигрывает в отношениях с Кибелой, равно как и не годится он для комплекса слияния. 9) Проживание ограничений и безумия комплекса, каковые он порождает — это путь исцеления; совершенно верно так же те, кто побывал на мистериях Богини, очищались от собственной мании. 10) В форме Марсия Аттис оказывается освежеванным, что подчеркивает, как инфляция ведет к утрата защитной кожи узкого тела
Нимфа Сагаритис в мифе Овидия олицетворяет более бессознательную, женственную часть Аписа, и именно на нее направлена чёрная энергия атак Богини. В то время, когда мужик глубоко поражен негативной нуминозностью комплекса слияния, его свойство к отношениям — как с другими, так и с собственной глубинной самостью — нарушена Он остается без всякого эмоции контейнирования, и пытается убежать в интеллект либо подчиниться любому, кто бессознательно несет на себе его проекцию Кибелы, и все в надеждах вернуть чувство потенции. Его мужественность получает форму кастрированности, так что он всегда сливается с другими людьми, ловя их разрешающие посылы, и редко в то время, когда ощущает собственную независимость.
У дам нимфа олицетворяет привлекательность и красоту ее индивидуальности, за пределами отождествления ее с матерью (либо с женской стороной отца). Под натиском Кибелы хорошие качества Я бледнеют, и дама может ощутить себя некрасивой и никчемной, глубоко презренной, в то время как ее мужская часть также кастрирована. Так, например, она теряет в основном собственную свойство к ясному мышлению, рефлексии и внутреннюю сообщение с бессознательным, все, что в большинстве случаев
несут в себе маскулинные образы ее психики. Помимо этого, у нее появляются сложности в установлении связи с внешним миром без утраты идентичности в слиянии с внешними объектами.
Бессознательное структурирование женско-мужского сотрудничества в мифе об Аттисе-Кибеле возможно заметить у разбираемого, которого я назвал Джон (упоминавшегося кроме этого в главах первой и четвертой). Джон поведал о беседе с женой, на протяжении которого он утратил терпение, и она отреагировала «холодной миной». в течении того дня и следующего переживание от ее реакции не покидало его. Обида, которую он почувствовал, не рассеивалась, и они с женой все еще были отчужденными и холодными между собой.
Джон внес предложение поболтать о том, что между ними случилось, но он осознавал кроме этого, что у него имеется и вторая потребность — писать поэму, над которой он трудился. Он внес предложение поболтать мин. сорок, а позже он возвратится к собственной работе, и в случае, если будет в том потребность, они смогут продолжить разговор в тот же сутки попозже. Супруга дала согласие на это. Но, в то время, когда подошел сорокаминутный предел, они с женой, как он выразился,
«…были в самой середине процесса, и меня раздирало на части между жаждой продолжить разговор и прислушаться к моей потребности писать. Мы говорили . Я ощущал, что меня не слышат, она ощущала, что ее не слышат. После этого я почувствовал что-то наподобие воодушевления, и сообщил ей, что осознал, как много боли ей было нужно испытать, в то время, когда я незадолго до утратил терпение. Но мою попытку отпихнули, абсолютно отвергли»
В том, что за этим последовало, мы можем заметить влияние более замечательной активизации архетипического ядра комплекса слияния, иллюстрирующее неожиданную «смену масштаба» эмоциональной судьбе Джона:
«Я вышел из строя, я разъярился из-за ее холодности. Я закричал на нее: «Чего ты желаешь от меня?» Я почувствовал сухую боль в груди, как будто бы бы в меня выстрелили стрелой. Совсем нехарактерно, но я начал бить себя в грудь, расшагивать, сказать зло и с напором. Я выбежал в дру-
гую помещение и разнес стул. Я ощущал себя молодым, растревоженным и абсолютно униженным. Я ни при каких обстоятельствах, ни при каких обстоятельствах не реагировал так ни на что.
Но я почувствовал, что достучался до нее. Она схватила меня и дала мне чувство физического удерживания. И не смотря на то, что я с опаской «сканировал» ее в отыскивании опасности, я все же был успокоен тем, что она меня держала, и рад, что она больше не была холодна, либо зла, либо не сходила с ума, и особенно — что она больше не обвиняла меня во всем, сама не беря ответственности ни за что».
Как Аттис сходит с ума и кастрирует себя, так и Джон пережил эпизод сумасшествия, сломав стул и утратив контроль над чувствами. В ходе регресса в молодое состояние он отыскал защиту у собственной жены, как и в культе Кибелы ее последователи, галлы, обнаружили защиту, кастрируя себя, абсолютно посвящая себя ей94. Как Аттис, он пожертвовал собственной потребностью в творческой работе. В каком-то смысле Джон служил Кибеле, сохраняя верность определенной ограниченной душевной «территории», которую он редко рисковал покинуть, и это мешало ему реализовать его большие творческие дары. В то время, когда он решался сепарироваться и позаботиться о собственных собственных потребностях, крайняя тревога толкала его назад к его надёжной территории и прочь от важной творческой работы. Так история Джона показывает неудачу хорошего и любящего соединения с его собственной женской стороной, представленной в мифе Сагаритис Эта свойство помогла бы ему отделиться от сферы комплекса слияния, что господствовал в его отношениях с женой. Вместо того он «сепарировался» неполноценным образом, становясь мрачным и «раздраженным» на жену, а после этого бросая собственные творческие занятия.
Вспомните кроме этого, что по окончании того, как Сагаритис была убита, Аттис испытывает скорбь — не по нимфе, объекту собственной любви, но по причине того, что предал Кибелу. Кроме этого и Джон ощущал себя виноватым и неправым по причине того, что не был близок с женой, из-за собственной натужной и несвязной попытки проявления эмпатии. Он видел, что предает жену, но не собственные творческие потребности. Любое чувство живой, внутренней действительности провалилось сквозь землю для Джона; его внимание все было посвящено жене и угрызениям совести по поводу нее.
Иногда рассказ мифа об Аттисе и Кибеле— процесс, что Юнг именовал «амплификацией» — может принести пользу. Возможность заметить мифологические параллели с личным опытом может дать более широкий и довольно часто контейнирующий контекст, талантливый породить чувство смысла. В этом случае Джон почувствовал, что купил некую личную повесть, и что миф «вобрал в себя множество тем, в особенности — обвинения и хронические чувства вины, которыми я был затоплен в жизни, вместо того, дабы печалиться о том, что я покинул собственную душу».
Джон осознал, что его жизнь была, как он сообщил «нашпигована обвинениями». В его сознании каждая возможно конфликтная обстановка с женой была ведома или его, или ее виной, потому, что конкретно такова экономика комплекса слияния. Ужас быть обвиненным нарушал его ощущения, так что несложный вопрос со стороны жены он принимал как атаку.
В отношениях Джона было мало шансов, в случае, если по большому счету таковые были, на искреннее сотрудничество, в котором оба человека брали бы на себя любой собственную часть неспециализированного поля либо признавали бы, что любой несёт ответственность за одну из борющихся сторон. Вместо этого один должен был быть обвинен. Джон осознал, что его «фальшивые обвинения» были надёжной территорией, на которой он имел возможность избегать осознания собственной вины за то, что покинул собственную душу. Миф, сообщил он, «помог мне ощутить себя более крепким и эластичным. Он помог мне заметить, что я не одинок. Я наблюдаю на вторых мужчин, которых я знаю, и на неспециализированную судьбу, я вижу, что все так страдают». В момент, в то время, когда Джон думал о том, что он — часть данной большей действительности, я почувствовал, что его тело расслабилось, как будто бы бы юные части его внутреннего существа имели возможность сейчас ощущать себя в безопасности.
* * *
Опираясь на многие годы супервизии психотерапевтов и на размышления о собственных давешних случаях, я думать что эмоциональный скачок, порожденный архетипическим уровнем комплекса, значительно более распространен, чем возможно было бы предположить. Следующий пример показывает неспособность контейни-ровать архетипические энергии комплекса слияния в качестве
«внутренних» состояний, и демонстрирует потребность в поле как в контейнере более большого измерения.
Роджер, тридцативосьмилетний психотерапевт, владел особенным бесплатно чуткого восприятия психологического состояния другого человека, включая состояние узкого тела; он поделился собственными переживаниями от общения с дамой по имени Вильма. В течение фактически всего дня все было отлично и наполнено любовью. Разговор их в основном был сосредоточен на ее скором окончании учебы, и данный будущий переход вызывал у нее громадную тревогу. С одной стороны, тревога Вильмы по поводу данной перемены была в полной мере объяснима. С другой, было что-то такое в ее методе описания обстановки, что озадачило Роджера; ее жалобы и страхи показались ему необычными, но не так-то легко было уложить это некомфортное чувство в связные слова.
Он растолковал мне, что пробовал быть эмпатичным, и пологал, что во многом преуспел и был «в том месте для нее», не ввязываясь ни в какие конкретно интрузивные действия по «решению проблемы», потому что подобные упрочнения только вынудили бы ее ощутить себя еще хуже; он не задавал вопросов, каковые, как он ощущал, только увеличили бы ее тревогу. Каким-то образом все вопросы по большому счету, «сбор информации», казалось, были самым тяжёлым делом для нее, заставляли ее умолкнуть; его это приводило в замешательство больше всего. Он все время думал, но так и не сказал: «Я тут чтобы оказать помощь тебе, у тебя имеется способности и навыки, так отчего же данный переход столь сложен?»
А после этого Роджер поведал о том, что выяснилось поворотной точкой в тот сутки: он вышел прогуляться и выкурил марихуаны. Вильма очень сильно волновалась по поводу этого его пристрастия к наркотикам, потребление которых он в течение продолжительного времени уменьшал и довел до одного раза в месяц, а скоро планировал прекратить вовсе. По окончании данной прогулки он возвратился к ней, не упомянув о том, что сделал, и они продолжили общение, которое он обрисовывал как выполненное любви и близости совместное времяпрепровождение.
В конце вечера, испытывая некую вину из-за марихуаны, он огорчился, что держал все в тайне, и сообщил Вильме правду. Ее ответ поразил его. Она сообщила: «Ты лжив».
Роджер знал, что ее ремарка была верной. Ему вспомнились другие моменты, в то время, когда он бывал таким же лживым, и он подметил, что частенько скрывал от нее кое-какие мысли. Он не при-
вык к тому, дабы она высказывалась так в точку и без того прозорливо; в большинстве случаев это он извлекал на свет ее чёрные, неприятные нюансы либо не самые блестящие грани их взаимоотношений, помогая их лучше осознать. Из последовавших за тем событий самым серьёзным было то, что он смог внутренне контейнировать данный «удар в тело», как он его назвал, поразмыслить над ним и не считать, что она атакует либо осуждает его. Замечание Виль-мы было обидным, но по окончании того, как он его услышал и обдумал, он почувствовал в ней союзницу.
Возможно было заявить, что Роджер смог внутренне контейнировать собственные реакции. Функционирующая самость существовала, а обманчивая «теневая сторона» природы Роджера могла быть выявлена как один из качеств его личности. Он смог присвоить такое познание, не растворяясь в эмоции вины, не упуская из виду другие собственные качества, такие, как свойство быть честным, и не чувствуя себя «нарциссически раненым», что быстро уронило бы его самооценку. Вместо того у Роджера был внутренний контейнер для переживания и свойство рефлексировать на тему бессчётных форм собственных реакций, таких как тревога и злость, и не отыгрывать их.
Но после этого Вильма взглянуть на него и сообщила: «Ты не находился тут со мною целый сутки». Услышав такое, Роджер почувствовал себя «задетым, дезориентированным, обвиненным, смущенным и не талантливым думать». Он обрисовал это чувство как шок для его организма, как неожиданную перемену эмоционального состояния, как полный разрыв с тем, что он испытывал на мгновение раньше. Бешенство вскипел в него, и ему захотелось настоять на своем: «Мы совершили таковой превосходный сутки, и ты сказала, как отлично, что я с тобой, а сейчас внезапно «ты не был тут»! Это несправедливо и глубоко неверно!»
Его эмоции сопровождались необыкновенным и важным физическим дискомфортом в голове и груди. По мере возрастания бешенства он чуть имел возможность: сдержаться, дабы не обрушить его на Вильму. Он ощущал себя «пойманным в ловушку и раненым зверем, мечущимся между жаждой бежать и побуждением наброситься на кого-нибудь в отчаянии». По окончании нескольких секунд молчания он начал думать: «Она желает уничтожить меня. Она убьет меня, в случае, если я останусь с ней. Она страшна. Необходимо уходить. Слава Всевышнему, на мне никаких обязательств. Возможно, я через чур
довольно много наобещал ей, говоря, что буду рядом, пока она будет устраиваться на работу». Его любовь улетучилась. В тот момент преобладала неприязнь.
Не такое уж легкое дело для приятели услышать о собственных чёрных, неприятных качествах от кого-то, перед кем он уязвим, и наряду с этим сохранять собственный интерес и чувство идентичности к этому человеку. Роджер смог контейнировать в качестве внутреннего переживания первое сообщение — о собственной лживости. Но второе сообщение стало причиной совсем иному состоянию, в котором его функционирующая самость чуть ли была дешева. Роджер смог контейнировать кое-какие собственные реакции: он сдержался, и не отыграл вовне собственный бешенство, помимо этого, маленькая свойство к рефлексии сохранялась; к примеру, он осознавал необыкновенную силу собственных реакций. Но большинство его реакции была вне контейнирования, потому, что он эмоционально был переполненным, перегруженным тревогой, дезориентированным и был близок к панике — это тот скачок чувств, что столь характерен для комплекса слияния, констеллировавшегося между ним и Вильмой.
В то время, когда Роджер отыскал в памяти, что необходимо глубоко вдохнуть, и мало пришел в себя, ему удалось сообщить Вильме, что ее слова показались ему очень несправедливыми. Он сообщил ей, что почувствовал удар ниже пояса. И все же он сознавал кроме этого, что происходящее он не имел возможности принимать как произошедшее «в него» либо «исходящее от нее». Лучшее, что он смог сообщить — что бы это ни было, это что-то имело место в пространстве между ними.
Пережить такое сотрудничество с Вильмой потребовало громадной сознательности и воли. Был искус соскользнуть, счесть эту боль чем-то, «что она приносила ему в следствии ее патологии», либо повторением его хаотических ранних переживаний с депрессивной матерью. Но Роджер знал, что подобные варианты — только соблазны, дающие слово некое знание в противовес открытости к малоизвестному между ними. И он принес в жертву подобное «патологизирование» и обрисовал чувство открытости, возвратившееся к нему. Без слов это, наверное, подействовало и на Вильму, которая смогла признать, что в ее ощущении себя также находился радикальный сдвиг либо нарушение последовательности между первым замечанием о его лживой природе и вторым — о том, что он отсутствовал.
10-8869 145
Как дальше поведал Роджер, Вильма осознала, что она очень сильно рисковала, сообщив то, что она сообщила. Потому, что кроме того зная, что Роджер весьма кроме того находился в течение дня, на том уровне психики, что раскрывался в ней, и на котором она опасалась потонуть в хаосе, угрожавшем смести ее идентичность, она осознавала, что требует от него еще большего. Ей необходимо было, дабы он «психически был склеен с ней» — и, в случае, если учесть ее стыд за такую потребность, признание аналогичной зависимости потребовало громадного мужества.
На отечественной следующей сессии Роджер так же, как и прежде испытывал те же эмоции к Вильме, не забывая о внезапном изменении и шоке, которое он испытал, в то время, когда она усомнилась в его присутствии рядом с ней. Сны его были заполнены насилием, и он имел возможность видеть, что все еще реагирует на нее злобой. А позже он смог полнее воссоздать то, что он ощущал в тот момент, отыскав в памяти, что он желал ринуться к ней и сказать: «Ну что ж, ничего. Мы с этим справимся». А после этого вторая, противоположная идея абсолютно вытеснила первую: «Я буду обманывать себя, утрачу себя либо искалечу, в случае, если это сделаю. Я не могу с ней быть». Эти противоположности— совладать и не иметь возможности оставаться с нею — были противоречивыми состояниями, каковые он испытывал как абсолютное отсутствие и абсолютное слияние связи. Если он пробовал удержать в уме одну, из них, в тот же миг же появлялась вторая и разрушала осознание и всякое воспоминание прошлого, противоположного состояния. Это были взаимоуничтожающие оппозиции — наподобие последовательности «утка-заяц», обрисованной в первой главе — образующие сумасшествие, складывающееся из противоречивых состояний, каждое из которых было верным. Так Роджер, практически, признал мощь собственного комплекса слияния, что имел возможность существовать, как стало ему видно, в полной мере независимо от взаимоотношений.
Отношения, как и психотерапия, смогут быть наполнены незнанием того, что делать с этими необычными, больными, сумасшедшими и неконтейнированными состояниями, каковые пережили Вильма и Роджер. Довольно часто хороший итог зависит от единственного фактора: смогут ли оба человека быть открытыми взаимности и полю процесса, происходящего между ними, либо же один либо второй из них будет удирать в пара-
ноидное пространство того, кто «в любой момент прав»? Это не несложный вопрос, но не несложны и отношения между людьми.
* * *
Имеется в мифе об Аттисе-Кибеле занимательный нюанс, что стоит изучить: по какой причине власти Рима (в 205 г. до РХ) призвали в Рим Кибелу, известную как экстатическая Богиня у нее на родине, в Анатолии? Призвание чужого всевышнего либо богини в общество во времена великого стресса не было чем-то очень новым, но чуть ли это было чем-то повседневным.
На данный счет было высказано довольно много различных догадок; большей частью упоминалось о том, что римляне сражались с армиями Ганнибала и молили о помощи у оракула, что настойчиво попросил привнесения Кибелы в Рим. Но какой бы ни была обстоятельство, мы должны высказать предположение, что коллективное сознание того времени поистерлось, и была необходимость в привлечении новой энергии. Но Кибела! Быть может, римское общество было столь патриархальным и столь отрезанным от хтонического царства Великой Богини, что требовалась радикальная перемена
Я пологаю, что имеется резон в мысли о том, что вездесущная природа комплекса слияния в отечественной культуре кроме этого есть бессознательным ответом на господствующую патриархальную, агрессивную позицию и на рационально-перспективное сознание, под управлением которого находится отечественная коллективная судьба. Миф об Аттисе-Кибеле вносит совсем иную позицию. Дабы вобрать в себя сепарации и оппозиции слияния, нужна совсем другая форма сознания, такая, как аперспективное сознание Гебсера; и свойство ценить сумасшествие, в действительности подвергнуться его действию и быть ограниченным им бросает вызов главным рациональным точкам зрения, существующим уже тысячи лет, и особенно — в наши дни.
Предания о Кибеле времен Рима подчеркивали ее ее опасность и безумие. В частности, Катулл писал: «О Кибела, о богиня, ты, кого на Диндиме чтут! /Пускай мой дом обходят дальше, госпожа,/раденья твои,— / Возбуждай вторых к безумству, подстрекай/на буйство вторых!*»95. Но культ Аттиса и Кибелы кроме этого говорит о том, что выстрадав сумасшествие и почувствовав
Цит. в пер.Ф.В.Шервинского
147
его ограничивающие свободу качества» человек очищается от сумасшествия. И так страдания покупают очень серьёзную цель96.
Миф и ассоциирующийся с ним культ показывает, что выстрадать сумасшествие внутреннего, переполняющего человека состояния в попытке сепарироваться от ветхого порядка — это путь исцеления. Сознательное переживание принимаемых нами ограничений возможно агонией, но оно и исцеляет. С другой точки зрения, миф показывает, что поиск новых форм альянса, тут — альянса Аттиса и Сагаритис, — ведет к контрнападению со стороны переполняющего вас расстройства. Так что состояния важных расстройств считаются последствиями попыток установить новый порядок. Такое осознание довольно часто разрешает человеку пережить хаотические состояния, придавая таким состояниям суть, в противном случае отсутствующий. Более того, возможно привести много литературы, имеющей отношение к функции порожденного расстройства, и это особенно оказывает помощь, в то время, когда необходимо пережить процесс контейнирования хаотических полей, а не процесс смелого преодоления при помощи создания нового порядка97.
Мифологический подход придает суть принимаемым нами ограничениям, это то, что Лакан провозгласил в собственной сентенции: «Человеческое существование не только непостижимо вне сумасшествия, но оно просто не было бы людской существованием, не неси оно в себе сумасшествие как ограничение свободы»98. И это оказывает помощь нам с состраданием относиться и к нашим страхам сепарации, и к тому факту, что, в той либо другой степени, мы живем на психологической территории, которую сами же ограничиваем, и привыкаем, соответственно, к нанесенным самим себе увечьям. Миф говорит нам о том, что люди страдают от этого тысячелетиями, и развиваются через эти страдания. В следующей главе, которая разглядывает творчество и комплекс слияния, я обсуждаю случай, в котором эти глубокие, сознательные страдания приводят в следствии к необычной изменению самости и к новому качеству творческой продукции.