Аристотель как философ и естествоиспытатель 2 глава

Из гипотетических они, так, становятся в полной мере подлинными и, что самое основное, доказанными. Потому что не смотря на то, что они были раньше совокупности для нас, но совокупность раньше их сама по себе — в этом, фактически, и состоит осуждаемое Аристотелем подтверждение по кругу.

Для тех, кто принимает подтверждение по кругу, не может быть недоказуемых первых положений, у них все доказуемо, подмечает Аристотель. Они вычисляют науку вероятной и признают, что точным знание возможно только при помощи доказательства, но наряду с этим не допускают никаких первых положений, а обосновывают все.

Имеется и вторая точка зрения, в соответствии с которой по большому счету нереально научное познание, поскольку для этого необходимо знать кое-какие исходные положения; они-то именно и не смогут быть получены нами, потому, что все, что мы знаем, уже основано на чем-то втором, а до первичного нереально добраться (регресс в бесконечность). Эта точка зрения принимает необходимость для науки чего-то первого, что само уже не определялось бы через второе, но ее приверженцы не вычисляют вероятным дойти до этого первого, потому что для этого, согласно их точке зрения, нужно было бы пройти нескончаемое.

Аристотель не принимает ни первую, ни вторую точку зрения. Он согласен с диалектиками в том, что наука вероятна, но не по причине того, что все доказуемо, а по причине того, что возможно отыскать первые, потом уже ни из чего не выводимые, а значит, яркие положения, каковые и будут началом науки: Мы же, наоборот, утверждаем, что не любая наука имеется обосновывающая , но знание неопосредствованных недоказуемо. И разумеется, что это нужно так, потому что в случае, если нужно знать предшествующее да и то, из чего подтверждение исходит, — останавливаются же когда-нибудь на чем-нибудь неопосредствованном, — то это последнее нужно недоказуемо. Следовательно, мы говорим так: имеется не только наука, вместе с тем и некое начало науки, при помощи которого нам становятся известными термины.

Требование Аристотеля исходить из некоторых неопосредствованных (т.е. недоказуемых) начал внутренне связано с его убеждением в том, что в базе бытия постоянно лежит что-то такое, что уже не опосредовано вторым. Исходя из этого и в базе познания должно лежать что-то, не опосредованное ничем вторым, благодаря которому нам становятся известными термины, воображающие те же подлежащие, лишь забранные применительно к сфере знания.

Неприятность опосредования и подлежащее в физике

Мы разглядели логико-методологические нюансы неприятности опосредования противоположностей у Аристотеля. Но эта неприятность имеет и собственный физический нюанс. Конкретно рвение создать науку о природе — физику — и было одним из мотивов, побудивших Аристотеля подвергнуть пересмотру диалектический способ Платона и поставить в центр внимания вопрос о отыскивании третьего. Исходя из этого, переходя к физике Аристотеля, мы обращаемся к теме, где поиски среднего, третьего являются подготовкой земли для возведения на ней строения науки о природе.

Критикой способа соединения противоположностей начинается и аристотелевская Физика. Тут рассуждение Аристотеля особенно принципиально важно для нас, потому, что разрешает распознать отправные точки его способа изучения природы.

Затевать с фиксации противоположных определений предмета, согласно точки зрения Аристотеля, характерно всем пифагорейцам и натурфилософам, платоникам и элеатам. Такое начало в полной мере законно а также нужно, как думает Аристотель. Все натурфилософы, само собой разумеется, принимают противоположности началам: и те, каковые говорят, что все едино и без движений (так как и Парменид делает началами теплое и холодное, именуя их землёй и огнём), и те, каковые говорят о редком и плотном, и Демокрит со своим жёстким и безлюдным, из которых одно он именует сущим, второе — не-сущим… светло так, что все принимают начала в известном смысле противоположными. И это в полной мере разумно, поскольку начала не должны выводиться ни приятель из приятеля, ни из чего-нибудь другого, а, напротив, — из них все, а это именно свойственно первым противоположностям; они не выводятся из вторых, поскольку они первые, и приятель из приятеля в силу собственной противоположности.

Но не смотря на то, что затевать вправду верно с противоположностей, но нельзя двинуться дальше, в случае, если исходить из них в качестве неопосредованных: так как тогда появляется удивление, как плотное может по собственной природе сделать что-либо редким либо редкое — плотным. То же относится и ко всякой второй противоположности, поскольку не дружба соединяет неприязнь совершает из нее что-направляться, и не неприязнь дружбу, но по отношению обеих имеется что-то иное, третье. Это третье должно быть подлежащим (ЎpoceЕmenon), сказуемыми которого являются (но не в одно да и то же время и не в одном и том же отношении) противоположности.

Как же воображает себе Аристотель это третье в Физике? Он мыслит его как особенное природное начало, которое должно быть положено в базу противоположностей. Особенное природное начало опосредует противоположности: теплое — холодное, образованное — невежественное, единое — очень многое и т.д., так как, по словам Аристотеля, противоположности не смогут влиять друг на друга (курсив мой. — П.Г.). Третье начало — подлежащее — само уже не будет противоположностью чего-либо, подчеркивает Аристотель.

Дабы наглядно продемонстрировать, как направляться осознавать это лежащее в базе, Аристотель говорит: Лежащая в базе природа познаваема по аналогии: как относится медь к статуе, дерево к ложу либо неоформленное вещество и материал, до принятия формы, ко всему владеющему формой, так и природный субстрат данный относится к сущности, определенному и существующему предмету.

Опосредуя противоположности посредством третьего — подлежащего, либо лежащего в базе, — Аристотель порывает с тем способом мышления, у истоков которого стоит элейская школа, а завершителем которого в античном мире по праву вычисляют Платона (данный способ сам Аристотель именует диалектикой). Конкретно отсутствие среднего звена между противоположностями, в соответствии с Аристотелю, лежит в базе тех апорий, каковые свойственны для философии элеатов: …первые философы в отыскивании природы и истины существующего уклонились в сторону, как бы сбитые с пути незнанием; они говорили, что ничто из существующего не появляется и не уничтожается, поскольку появляющемуся нужно появляться либо из сущего либо из не-сущего, но ни то, ни второе нереально, поскольку сущее не появляется (оно уже существует), а из не-сущего ничего не появится… и так… они стали утверждать, что очень многое не существует, а имеется лишь само сущее. Тут Аристотель излагает учение Парменида, лежащее в базе кроме этого и апорий Зенона, которого Аристотель именовал первым диалектиком.

Вправду, Парменид исходил из последних противоположностей, потом уже ни к чему не сводимых: сущее — не-сущее (бытие — небытие); из неосуществимости их опосредовать он сделал последовательный вывод: бытие имеется, небытия нет. А мы утверждаем, — возражает Аристотель, — что в то время, когда появляется что-нибудь из сущего либо из не-сущего, либо в то время, когда не-сущее либо сущее создаёт либо испытывает что-нибудь, либо по большому счету в то время, когда оно делается чем-нибудь определенным, то в известном отношении это ничем не отличается от того случая, в то время, когда доктор делает либо испытывает что-нибудь, либо по большому счету из доктора что-либо делается либо появляется…

В том месте, где для элеатов появлялись неразрешимые трудности: как из небытия может появляться бытие, из не-сущего — сущее — трудности, каковые пробовал дать добро Платон, открывший, что бытия нет, в случае, если нет небытия, что единого нет, в случае, если нет иного, — в том месте для Аристотеля дело обстоит очень легко, если не сообщить — прозаически. Он показывает, что эта драматическая коллизия бытия — небытия ничем не отличается от случая, в то время, когда речь заходит о бытии либо небытии тех либо иных предикатов любого из известных нам сущих, к примеру доктора. Как же поясняет Аристотель собственную идея? …Доктор, — говорит он, — сооружает дом не как доктор, а как строитель и седым делается, не потому, что он доктор, а потому, что он брюнет: врачует же и делается невежественным в медицине, потому, что он доктор. А так как мы вернее всего говорим: доктор делает либо испытывает что-нибудь либо делается чем-нибудь из доктора, если он испытывает либо делает это либо делается чем-нибудь, потому, что он есть доктором, то ясно, что и появляться из не-сущего обозначает: потому, что оно есть не-сущим. Вот этого-то не умея различать, прошлые философы и сбились с пути и именно поэтому незнанию наделали столько новых неточностей, что начали думать, словно бы ничто другое не появляется и не существует, и устранили всякое происхождение.

Разберемся в доводах Аристотеля. Его рассуждение исходит не из сущего как такового, как некоего подлежащего (субъекта либо субстанции) и не-сущего как противоположного ему подлежащего же, а из сущего и не-сущего как предикатов некоего подлежащего (в этом случае — доктора). В следствии предикаты, каковые характеризуют доктора, потому, что он конкретно доктор (может ли он отлично лечить либо не может), и изменение, происходящее в нем, потому, что он доктор, т.е. появление на место одного предиката другого, противоположного ему, будут выступать как сущее либо как происхождение сущего из сущего. В отличие от них изменение предикатов, которыми владел доктору по совпадению, т.е. не потому, что он конкретно доктор, но потому, что он кроме этого и строитель либо потому, что он по большому счету человек и т.д., направляться разглядывать как происхождение сущего из не-сущего. Иначе говоря седина появляется у доктора как не-доктора, и дом сооружает доктор как не-доктор — в этом конкретно смысле и появляется сущее из не-сущего. У Аристотеля, так, происхождение из не-сущего трактуется как случайное происхождение, причем само познание случайного тут очень характерно. Пример с доктором показывает, что именно осознаёт Аристотель под случайным: показатель седины для подлежащего доктор совсем не связан с его сущностью как доктора и в этом смысле случаен. В Метафизике Аристотель также показывает, что происхождение из несуществующего может совершаться лишь привходящим образом, т.е. случайно. Потому, что у осуждаемых Аристотелем диалектиков речь заходит о происхождении сущего из не-сущего, то всякое происхождение для них в конечном итоге случайно, исходя из этого они и не вычисляют вероятной науку о природе, где происходит уничтожение и возникновение. Что же касается аристотелевского понимания происхождения, происходящего не просто так, то оно появляется из сущего. Аристотель намерено для объяснения происхождения подразделяет все существующее на вероятное и настоящее — категории, играющие ключевую роль в его философии. Не просто так появляется то, что переходит из вероятного в настоящее. В примерах с доктором не просто так появляется ухудшение либо улучшение врачебного мастерства, потому что каждый доктор в возможности есть искусным либо неискусным доктором.

Вместо полного различения сущего и не-сущего Аристотель говорит о переходе от существующего одним методом к существующему вторым методом; основанием для различения этих способов есть у него природный субстрат, предикатами которого будут сущее и не-сущее. Подытоживая собственный рассуждение, Аристотель говорит об элеатах (и всех тех, кто не сумел отыскать третье): Если бы указанный природный субстрат был ими увиден, он устранил бы все их незнание. Основное же, что нереально растолковать при отсутствии третьего, опосредующего противоположности, — этопо мнению Аристотеля, изменение; исходя из этого элеаты и обосновывали невозможность (немыслимость) трансформации.

Платон в отличие от элеатов признавал изменение, но думал, что изменчивое не может быть предметом точного знания, а потому и не разрабатывал физику как науку о природе. В соответствии с Аристотелю, данный взор Платона обусловлен его методологическим принципом; он также не сумел (либо не счел нужным) отыскать средний термин, к которому были бы отнесены противоположности. В действительности, Платон противопоставляет друг другу два начала: сущее и не-сущее; второе начало он именует кроме этого материей, неизвестной двоицей, громадным и малым, — одним словом, иное имеется принцип нескончаемой изменчивости.

Материя у платоников выступает, так, как начало небытия (не смотря на то, что и не только), т.е. как лишенность, по словам Аристотеля. Мы, со своей стороны, говорим, что материя и лишенность — различные вещи, из коих одна, конкретно материя, есть не существующей по совпадению, лишенность же — не существующей сама по себе, что материя близка к сущности и в известном отношении имеется сущность, лишенность же — ни за что. А они вычисляют громадное и малое одинаково не-сущим либо то и второе совместно, либо порознь каждое, так что данный метод образования триады совсем другой, чем отечественный.

В полемике с платониками Аристотель расщепляет платоновское понятие иного на два понятия: лишенность (stЪresiV) и материя (џlh). Лишенность — это противоположное сущего, а материя — среднее между этими двумя противоположностями — сущего и не-сущего: Так как существует что-то божественное, благое и хорошее рвения, то одно мы именуем противоположным ему, а второе — талантливым стремиться и домогаться его, в соответствии с собственной природе. У них же (платоников. — П.Г.) выходит так, что противоположное начало пытается к собственному уничтожению. И, но, ни форма не имеет возможности домогаться самой себя, потому что она не испытывает недостаток, ни противоположности, потому что противоположности уничтожают друг друга. Но домогающейся есть материя…

Материя. Различение Аристотелем двух родов бытия — настоящего и вероятного

Стремясь отыскать лежащее в базе третье, которое было бы посредником между противоположностями, Аристотель вводит собственный понятие материи, уточняя платоновское понятие материи как иного, небытия, неизвестной двоицы. Уже у Платона в Тимее, как мы отмечали, материя выступает не только в качестве небытия, но и как кормилица и восприемница всего сущего. Но это второе значение материи у Платона, во-первых, слишком мало распознано и отделено от первого, а во-вторых, при уточнении этого понятия Платон сближает материю с пространством. Аристотель же четко и последовательно проводит различие между лишенностью и материей как возможностью (dЏnamiV). Что же касается понимания данной последней, то тут Аристотель полемизирует с Платоном, считая недопустимым отождествление материи с пространством.

Разглядим оба эти момента последовательно. Введение Аристотелем понятия материи как возможности позвано его неприятием способа Платона, исходящего из противоположностей сущее — не-сущее. В следствии для того чтобы подхода, пишет Аристотель, Платон отрезал себе путь к постижению трансформации, составляющего основную линии природных явлений. …В случае, если забрать тех, кто приписывает вещам небытие и бытие совместно, из их слов скорее получается, что все вещи находятся в покое, а не в движении: в действительности, трансформации уже не во что случиться, потому что все особенности имеются у всех вещей (курсив мой. — П.Г.).

Данный упрек Аристотеля в адрес Платона, в первый раз создавшего тот способ, что растолковывает все отдельное, исходя из его места в совокупности, т.е. способ системно-структурный, имеется, по существу, тот же упрек, что довольно часто возможно слышать и сейчас по отношению к системно-структурному способу. Платон, говоря современным языком, не имеет возможности растолковать изменение и развитие, потому что его совокупность синхронична и диахрония в ее рамках неосуществима, она разрушает эту совокупность.

Итак, противоположности бытие — небытие, говорит Аристотель, необходимо опосредовать чем-то третьим; таким посредником между ними выступает у Аристотеля понятие бытия в возможности. Понятие возможности Аристотель вводит, так, чтобы возможно было растолковать изменение, гибель и возникновение всего природного и тем самым избежать таковой ситуации, которая сложилась в совокупности платоновского мышления: происхождение из не-сущего — это случайное происхождение. И, вправду, все в мире преходящих вещей для Платона непознаваемо, потому что носит случайный темперамент. Таковой упрек по отношению к великому диалектику античности может показаться необычным: так как, как мы знаем, конкретно диалектика разглядывает предметы с позиций изменения и развития, чего никак нельзя сказать о формально-логическом способе, создателем которого справедливо вычисляют Аристотеля.

И однако упрек Аристотеля в полной мере оправдан, в случае, если разобраться в существе дела. Вправду диалектика Платона разглядывает предмет в его трансформации, но лишь это особенный предмет — логический; парадоксальным образом оказывается, что наряду с этим в поле зрения Платона не попадает то изменение, которое происходит с чувственными вещами. Еще более парадоксально то, что для условий, при которых в поле зрения науки имели возможность бы появляться трансформации, происходящие в чувственном мире, необходимо было создать логику, которая отличается от платоновской, то есть такую, в которой сами логические формы прекратили бы быть субъектом трансформации. Субъект трансформации у Аристотеля из сферы логической переместился в то подлежащее, по отношению к которому логические определения выступили как сказуемые, как предикаты. В случае, если у Платона отношение было первичным, а относимые — вторичными, то у Аристотеля дело обстоит напротив. Сущее, так, имеет у Аристотеля неоднозначный темперамент: сущее в конечном итоге и сущее в возможности. И потому, что оно имеет неоднозначный темперамент, то все изменяется из существующего в возможности в существующее в конечном итоге, к примеру из белого в возможности в белое в конечном итоге. И одинаково обстоит дело кроме этого по отношению к росту и убыли. А потому происхождение может совершаться не только — привходящим образом — из несуществующего, вместе с тем все появляется из существующего, конкретно из того, что существует в возможности, но не существует в конечном итоге.

Понятие dЏnamiV имеет пара разных значений, каковые Аристотель выявляет в V книге Метафизики. Два основных значения потом взяли и терминологическое различение в латинском языке — potentia и possibilitas, каковые А.В. Кубицкий переводит как возможность и способность.

Заглавием свойства в первую очередь обозначается начало перемещения либо трансформации, которое находится в другом либо потому, что оно — второе, как, к примеру, строительное мастерство имеется свойство, которая не находится в том, что строится; а врачебное мастерство, будучи некоторою свойством, может пребывать в том, кто лечится, но не потому, что он лечится (курсив мой. — П.Г.).

Аристотель показывает потом вероятные значения свойства и талантливого, неспециализированным моментом которых есть конкретно отношение их к трансформации, перемещению, переходу из одного состояния в второе. Так, строительное мастерство — свойство действия построения, согревающее — свойство согреваемого, лечащее — свойство оздоровляемого и т.д. Конкретно по причине того, что потенция в смысле свойства в любой момент связана с перемещением, трансформацией и есть условием последнего, она и вводится Аристотелем как понятие, без которого неосуществима наука о природе.

Второе значение понятия возможность (dЏnamiV) не имеет отношения к перемещению, потому что характеризует конкретно те объекты, каковые не являются физическими в аристотелевском смысле этого слова. Неосуществимым, — говорит Аристотель, — есть то, противоположное чему нужным образом действительно (как, к примеру, нереально, дабы диагональ была соизмеримой, в силу того, что такое утверждение имеется неправда и противоположное ему не только действительно, но и нужно , дабы диагональ была несоизмеримой…). А противоположное неосуществимому, вероятное, в том случае, в то время, когда не нужно, дабы противоположное было ложью, как, к примеру, что человек сидит — допустимо: потому что не сидеть не есть нужным образом ложью.

Оба значения понятия dЏnamiV между собой связаны органичнее, чем это может показаться на первый взгляд. В чем состоит эта сообщение, мы заметим при анализе понятия реальность, коррелятивного с понятием возможность.

…Все то, в чем находит себе выражение понятие свойства, восходит к первому значению этого понятия; таким началом для свойства есть начало трансформации, находящееся в другом либо потому, что это второе… Это значение Аристотель, как видим, объявляет главным.

Данный момент мы намерено выделили чтобы не появлялось недоразумения либо неясности при потреблении термина потенция. Греческое dЏnamiV довольно часто переводится на русский язык как возможность и наряду с этим конкретно в значении свойство. Так, В.П. Карпов переводит dЏnamiV конкретно в его первом и главном значении свойство посредством терминов потенция либо возможность, каковые им употребляются как однозначные.

Понятие потенции (свойства) имеет у Аристотеля в качестве собственного коррелята понятие деятельности. Деятельность, как поясняет Аристотель, в известном смысле возможно уподобить цели, т.е. тому, для чего существует свойство, потому что как цель выступает дело, а делом есть деятельность, по какой причине и имя деятельность (ЩnЪrgeia) производится от имени дело (Ьrgon) и по значению приближается к осуществленности (pr’V ЩntelecЪian). Эти термины — энергейя, эргон и энтелехия (от слова телос — цель, финиш), как видим, самим Аристотелем характеризуются как родственные по смыслу. Время от времени Аристотель соотносит потенцию с энтелехией, время от времени же — с энергией.

Наряду с этим Аристотель различает два варианта реализации свойства. В одном случае это будет сама деятельность осуществления (к примеру, видение — процесс реализации свойства к зрению), в другом — определенный продукт: к примеру, дом имеется осуществление свойства к постройке. Из этого в тех случаях, где в следствии получается еще что-нибудь, не считая применения , в них реальность в собственности тому, что создается (к примеру, деятельность строительства дана как действительность в том, что строится, ткацкая работа — в том, что ткется, а подобным же образом — и в остальных случаях, и по большому счету перемещение — в том, что движется); а в тех случаях, в то время, когда не получается какого-либо результата, кроме настоящей деятельности, эта деятельность находится как действительность в самих действующих существах…

Как видим, термин ЩnЪrgeia употребляется Аристотелем как для чёрта деятельности по осуществлению свойства, так и для обозначения результата, продукта деятельности. В первом случае энергейя — это деятельность; во втором — это скорее реальность; в русском языке нет слова, эквивалентного греческому энергейя, в котором совмещались бы оба эти значения.

Нужно также подчернуть, что деятельность — реальность, по Аристотелю, первее способности — возможности, не смотря на то, что на первый взгляд может показаться, что дело обстоит напротив, потому что перед тем как свойство сможет реализоваться, она уже должна быть налицо. И в действительности, с позиций времени, говорит Аристотель, она в известном смысле прежде действительности; но действительности в собственности первенство в более ответственном — в отношении сущности: Вещи, каковые позднее в порядке происхождения, раньше с позиций формы и сущности (к примеру, взрослый мужик впереди ребенка и человек — в первых рядах семени…); а помимо этого все, что появляется, направлено в сторону цели и своего начала (потому что началом есть то, для чего происходит что-нибудь, а происхождение происходит для цели); в это же время цель — это реальность, и для данной цели принимается свойство. Потому что не чтобы владеть зрением, видят живые существа, но они владеют зрением чтобы видеть…

Тезис о приоритете деятельности (действительности) над свойством (возможностью) с позиций сущности крайне важен для научной программы Аристотеля. Данный тезис абсолютно согласуется с аристотелевским учением об онтологическом первенстве формы если сравнивать с материей. Нетрудно видеть, что положение о приоритете действительности над возможностью представляет собой философское выражение глубокого убеждения Аристотеля в том, что высшее не имеет возможности появляться из низшего, что из хаоса самого по себе ни при каких обстоятельствах не родится космос, из лишенного смысла — суть, из материи — форма. Это убеждение Аристотель разделяет с Платоном, а эллинистическая и философия и средневековая наука — с Аристотелем.

Не просто так одним из наиболее значимых доводов в пользу приоритета действительности над возможностью есть у Аристотеля довод от вечных вещей: …ей (действительности. — П.Г.) в собственности первенство и более главным образом, потому что вечные вещи — прежде преходящих, в это же время ничто вечное не дается как вероятное. Характерно подтверждение этого положения у Аристотеля: Любая свойство имеется в одно да и то же время свойство к отрицающим друг друга состояниям… То, что способно к бытию, может и быть и не быть, а следовательно, одно да и то же способно и быть и не быть. Но то, что способно не быть, может не быть, в противном случае, что может не быть, преходяще… Так, все те вещи, каковые являются непреходящими, как такие, ни при каких обстоятельствах не бывают даны, как такие, в возможности… Эту же идея Аристотель поясняет и в другом месте: В возможности одно да и то же возможно совместно противоположными вещами, но в настоящем осуществлении — нет. Как видим, возможность по самому собственному понятию содержит несоответствие: талантливое быть одновременно с этим имеется талантливое не быть, а вещи вечные не смогут быть к несоответствию причастны — таков принцип Аристотеля. Мы не забываем, как решает Аристотель проблему несоответствия: противоречащие друг другу утверждения не смогут быть подлинными в противном случае как при условии, что они характеризуют предмет или в различное время, или в разных отношениях. Исходя из этого и свойство быть либо не возможно принадлежать лишь вещам преходящим, потому что лишь они существуют во времени и смогут изменяться во времени.

Подведем итог действительности понятий и рассмотрению возможности. Какие конкретно задачи решает Аристотель, вводя в собственный учение эти понятия? По всей видимости, не будет неточностью заявить, что он разрабатывает таким методом пара взаимно связанных неприятностей.

Во-первых, вопрос общеметодологический, который связан с проблемой несоответствия: два противоположных определения не смогут быть свойственны предмету актуально; человек не может быть в один момент больным и здоровым. Противоположные определения смогут быть свойственны предмету лишь в возможности. Тождество противоположностей, данный фундаментальный принцип диалектики Платона, относится, по Аристотелю, лишь к сфере возможности.

Во-вторых, вопрос метафизический: сфера возможности конкретно потому, что ей свойственно тождество противоположностей, по собственному статусу ниже действительности; вечное бытие — это чистая реальность, оно не имеет возможности.

Наконец, в-третьих, категории возможности и действительности вводятся для ответа главного вопроса физики: что такое перемещение? Разумеется, что ответ этого вопроса внутренне связано как с общеметодологическими, так и с метафизическими базами учения Аристотеля. Трудность анализа аристотелевской программы состоит конкретно в том, что при рассмотрении физического нюанса любой неприятности нельзя терять из виду два вторых ее нюанса.

Аристотелевская теория перемещения

Как уже отмечалось, Аристотель первенствовал древним философом, создавшим понятийный аппарат для определения того, что такое перемещение, а тем самым — первую форму физической науки. Так как природа, — читаем в Физике, — имеется изменения и начало движения, а предметом отечественного изучения есть природа, то нельзя оставлять невыясненным, что такое перемещение: так как незнание перемещения нужно влечет за собой незнание природы.

Вопрос о том, что такое перемещение, как допустимо выяснить его в понятиях, воображает громадные трудности, подчеркивает Аристотель. Не просто так его ученики и Платон в Академии не смогут сделать перемещение объектом научного познания: они не могли дать ему хорошего определения, соответственно, и не могли постигнуть перемещение при помощи понятий. Вправду, как мы говорили, платоновское определение всего подвижного и изменчивого есть чисто отрицательным; изменчивое для Платона — это то, что противоположно миру вечно-сущего (идей), а значит, не-сущее. Аристотель подвергает критике платоников и эту установку Платона: Они говорят, — пишет он, — что перемещение имеется разнородное, неравное и не-сущее; но ничему из этого нет необходимости двигаться, будет ли оно разнородным, неравным либо несуществующим, и изменение как в направлении к этому, так и от этого существует не в основном, чем от противоположного. Обстоятельство, по какой причине они помещают перемещение в таковой разряд, содержится в том, что перемещение думается чем-то неизвестным, а начала другого последовательности — неизвестными потому, что основаны на лишенности: так как ни одно из них не представляет собой ни определенного предмета, ни качества, ни других категорий. А по какой причине перемещение думается неизвестным, это зависит от того, что его запрещено ни в число потенций предметов, ни в число энергий: так как ни потенциальное количество, ни актуальное не двигаются в силу необходимости; иначе, перемещение думается известной энергией, но лишь не завершенной.

Античная философия. Лекция 13/14. Философия Аристотеля.


Интересные записи:

Понравилась статья? Поделиться с друзьями: