1. Сентиментализм, что явствует из самого заглавия (ср. лат. sens, sentis — чувство), апеллирует, в отличие от классицизма, не к рассудку, а к эмоции, к внутреннему, эмоциональному миру человека. Душевное чувство делается средством формирования людской индивидуальности.
Сентиментализм сосредоточивает внимание на человеке частном, в отличие от человека национального, каким его видел классицизм. Литературу ожидали на этом пути многие обретения. Воистину великое для собственного времени открытие сделал, к примеру, Карамзин, нашедший, что и крестьянки обожать могут. Классицизму подобное было легко неинтересно, да и недоступно.
Чувство в произведениях сентименталистов делается самодостаточной сокровищем, иногда собственного рода целью бытия. Всю землю рассматривается как средство для возбуждения тех либо иных эмоциональных состояний. Усадебный парк, посещение которого делается неким ритуалом, формируется так, дабы оказать помощь обладателю испытывать определенные, сменяющие одна другую эмоции. Сейчас человек уже не опасается заблудиться, затеряться среди нарочито извилистых дорожек. Наоборот: в затерянном уединении сентиментальному храбрецу возможно легче и свободнее отдаться желанным переживаниям.
Очевидно, наряду с этим ценится не всякое чувство — мало ли их, неотёсанных и недостойных, — но ласковые, легкие, приятные. Вершинное эмоциональное состояние, в особенности желаемое — меланхолия: зыбкое трепетание души на переходе от одного эмоции к второму, некая неопределенность, привлекательная конкретно таящимися в ней возможностями испытать неизвестное новое, очень сладостное переживание. Очевидно, все это полнее и острее переживается наедине с естественной природой.
2. Близость естественной природе возводится сентименталистами в культ: так как конкретно натура более всего и содействует естественному эмоции, возбуждает его, поддерживает и направляет. Натурфилософия делается оттого очень популярной.
Но более всего воздействует на умы людей того времени Руссо. Сейчас ценится не уже философский трактат, а второе — живость занимательного романа либо поверхностно-эмоциональные рассуждения, приправленные легкоусвояемой логикой.
Но идеология руссоизма — антихристианская в собственной базе, потому что исповедуя природную неиспорченность натуры человека, искалеченную только внешними неестественными влияниями (цивилизация или еще что — не так уж принципиально важно), женевский философ отрицает повреждённость людской природы первородным грехом. Руссо не кличет бороться с грехом, но предпочитает утверждать необходимость трансформации внешних условий существования, каковые всё и портят, согласно его точке зрения. Вот и идеологическое обоснование необходимости внешних же — революционных — трансформаций. Французская революция Руссо обязана очень многим.
Но значительно проницательнее появлялся тут маркиз де Сад, замечательно почувствовавший, куда ведет рационалистическое преклонение перед естественными законами природы. Конкретно естественностью он именно и обосновывал существование а также необходимость всех пороков, преступлений и извращений, и логически делал это безупречно. Маркиз имел смелость довести до логического финиша то, что терялось в лабиринтах побочных рассуждений у идеологов Просвещения. Их прекраснодушие рядом с его аморализмом и трезвым скептицизмом легко наивно. Идеи же маркиза страшны, ужасны, но на рациональном, предельно рационализированном уровне — неоспоримы. Противостоять им возможно только на уровне духовном. Но Всевышнего-то гуманизм именно и отвергает.
3. Так культура, о которой идет обращение, сопряжена с совсем необычным опытом. Культ природы не имеет возможности не подталкивать человека к пантеистическому мирочувствию. Расплывчатые религиозные чувствования, замешанные к тому же на неприятии Православия, приверженность которому имела возможность казаться и неприличной для всякого образованного человека нового времени, оборачивались неизвестным деизмом, в любой момент, как мы знаем, готовым перейти в атеизм а также богоборчество. Увлечение античностью, идущее еще от классицизма, символизация внутренних состояний в категориях и образах язычества Старой Греции и Рима, накладывали и на все религиозные переживания языческий же покров. Все эти снаружи достаточно невинные привычки, ритуалы и обычаи несли в себе опасность душевного расслабления, затрудняли саму возможность духовного трезвения, отрицали необходимость напряженных духовных стремлений. В душах людей образовывалось причудливое смешение обрывочных религиозных переживаний, довольно часто усугубляемое мистическим любопытством.
Один из наибольших историков XVIII века кн. М.М. Щербатов писал в книге с примечательным заглавием О повреждении нравов в РФ (финиш 1780-х гг.): Взирая на нынешнее состояние отечества моего таковым оком, каковое может иметь человек, вежливый по строгим древним правилам , не могу я не удивляться, в коль краткое время повредились везде нравы в РФ. Он же и обстоятельство тому нашёл определенную: Провалились сквозь землю любовь к Всевышнему и к святому Его закону, и нравы за недочётом другого просвещения, исправляемые верой, утратив сию подпору, в разврат стали приходить.
4. В религии, как и во всей жизни, в культуре времени явственно обнаруживало себя игровое начало. Кто-то соблазнялся игровым началом в масонстве, а религиозная неразборчивость тому помогала. Большая часть игралась в вольнолюбивых римских граждан, вылилось в следствии в стояние на Сенатской площади в декабре 1825 года.
5. Особенность культуры того времени, да и более позднего, в том еще проявлялась, что многие деятельно строили кроме того собственную жизнь по заимствованным в мастерстве примерам. В первую очередь употреблялись литературные клише, в особенности из сентиментальных романов. Позднее это было обрисовано и в литературе.
Кроме того гусарский полковник Бурмин из пушкинской Метели (этакий Васька Денисов, каким представляется нам гусарский офицер) разъясняется в любви предмету собственной страсти подобно Сен-Прё, герою романа Руссо Юлия, либо новая Элоиза. Обстановка прекомическая, недаром же так развеселила она Баратынского, о чем свидетельствовал сам Пушкин. В Евгении Онегине Пушкин отчётливо продемонстрировал нам, что воображала собою сентиментальная дева на рубеже XVIIIи XIX столетий.
Одна из судеб, сопряженная с историей русской литературы, будущее не вымышленного персонажа, но настоящего живого человека, — проблему просветительского гуманистического обольщения, распознала с очевидностью ожесточённой.
К сентиментализму в большинстве случаев относят и самое знаменитое произведение финиша XVIIIвека — радищевское Путешествие из Санкт-Петербурга в Москву (1790). Жанр путешествия по большому счету стал одним из любимых жанров в сентиментализме.
Александр Николаевич Радищев(1749—1802), жертва революции, обычный просветитель-гуманист — фигура в истории русской литературы ужасная. Принадлежа к грамотному элитарному слою, выделившемуся из состава народа в петровскую эру и сознававшему собственный противостояние главной массе нации, Радищев первым светло выразил тот комплекс вины перед народом да и то рвение уменьшить его положение, какими после этого будут мучиться многие и многие поколения русских борцов за народное счастье.
Я посмотрел окрест меня — душа моя страданиями людскими уязвлена стала — в этих начальных словах Путешествия отразилось искреннее сострадание, возвышенное и чистое душевное состояние, из тех, что имеют несомненную духовную базу. Радищев открывает собой парадоксальнейший последовательность русских революционеров, какие конкретно еще остались кроме того в большевистский период, — борцов, готовых на абсолютное самопожертвование во имя великой цели, великой идеи счастья ближних собственных. Они в большинстве собственном ничего не хотят для себя, их деяния не замутнены никакими своекорыстными мыслями, они кроме того рискуют утратить всё и теряют, но нет ничего, что смущает их — и они идут и гибнут, романтически ведомые яркой мечтой. В этом их неповторимое положение в последовательности деятелей мирового революционного процесса. Таков и Радищев.
Думается, подобные борцы все сущность живое воплощение той самой заповеди Спасителя, которою были ведомы и великие святые подвижники, солдаты Христовы (и так как порою многих из борцов за народ так и именовали — святыми, пускай кроме того не в духовном, но более в житейском смысле):
Нет больше той любви, как в случае, если кто положит душу собственную за друзей собственных (Ин. 15,13).
Но нам направляться не обольщаться, а светло заметить сущностно порочную базу деяний и стремлений аналогичных людей. Имени Христа не несли они ни в сердце, ни в мыслях, ни в деяниях. Не смотря на то, что случалось, что кто-то претендовал именно на звание продолжателя Его дела (как цареубийца Желябов, к примеру), — по всему были они антихристианами. Ими двигало своеволие, но не смирение. Они вносили в судьбу хаос бунта. Что стало обстоятельством того? У каждого собственная конкретная обстановка, собственные и обстоятельства.
Обратимся к Радищеву. Он через чур поддался обольстительным обманам века и через чур нафантазировал, мало вникая в сущность вещей. Он правильно видел многие конкретные проявления зла, страдания человеческие. Он честно сочувствовал и сострадал несложному народу. Но на глазах его были воистину бельма, какие конкретно не смогла снять та фантастическая и необычная особа, которая якобы дала ему настоящее зрение. Создатель обманулся довольно собственного вызывающего большие сомнения видения. В главе Спасская Полисть эта некая мистическая странница, заявившая себя Истиной, без сомнений, имеется только прельщение ума, потому что Истиною (с громадной буквы) мы именуем единственно Христа. И самозванство тут несет многие беды.
В чем видится автору обстоятельство зла, и как предлагает он избыть его — главные по сути вопросы. Просветители не признавали, что подлинным источником зла есть поврежденная первородным грехом природа человека. Они совсем утвердили в умах идею решающего влияния на всё внешних событий бытия; отринув в гордыне собственной Всевышнего, они только усугубляли обстановку первородного греха; борясь со злом, они множили это зло, создавая для него питательную землю. Для Радищева, как подлинного ревнителя Просвещения, обстоятельство всех социальных бед виделась в распространении невежества, которому содействовал сложившийся порядок вещей. Внутренний человек (не в христианском, а в сентиментальном смысле слова), которому любой просветитель посвящал большую часть сочувственного внимания, казался повреждённым конкретно господством окружающего его невежества. Раз виноваты события — их нужно поменять. Недаром же Пушкин рассмотрел у Радищева сатирическое воззвание к возмущению. Да и Екатерина видела в нем бунтовщика хуже Пугачева. Не обошел Радищев вниманием и проблему приобщения к цивилизации, данной панацее для большинства ревнителей прогресса. Ко всему подмешались и заблуждения автора и масонские увлечения Путешествия.
И вот он попадает в порочный и ужасный круг, порвать что возможно только отказавшись от гуманистической просветительской идеологии. Так как как ни поменяй условия внешние, поврежденная природа людская останется все той же, если не будет рвения к внутреннему очищению от греха.
Но осмыслить проблему на духовном уровне Радищев был не в состоянии. Показательный пример: еще до Путешествия он написал Житие Федора Васильевича Ушакова, биографию собственного друга со столь красноречивым определением жанра, — и произведение это, по верному наблюдению исследователя, было полемически заострено и против настоящих житий святых, и против панегириков вельможам. Что за сумбур в этом просвещенном сознании, не талантливом отличить святого подвижника от возносимого лестью вельможи?
Отсутствие действительно прочной жизненной базы стало обстоятельством и личной трагедии Радищева: он оборвал жизнь суицидом. Он усмотрел для себя невозможность помогать добру возвышенно и бесплатно. А препятствия заметил в тех же внешних событиях. Неужто в самом деле всё так безнадёжно?
Но в том же периоде, коему посвящено тут отечественное внимание, прослеживается ещё одна будущее, промыслительно отметившая другой путь через все хитросплетения и обольщения культурного бытия XVIII столетия.
Андрей Тимофеевич Болотов(1738—1833) — представляется в разнообразные прочих справочниках и энциклопедиях как учёный-агроном. Обожают информировать биографы, что именно ему обязаны мы началом разведения в РФ картофеля, и сетуют при том, что за подобные же заслуги французы поставили собственному соотечественнику монумент, в то время как русские люди имени Болотова практически не знают.
Да если бы лишь в одном картофеле дело было… Болотов — чуть ли не самый занимательный русский человек во всем XVIII столетии. По широте заинтересованностей с ним по большому счету некого рядом поставить, быть может, что и Ломоносова. В агрономии его заслуги неоспоримы: он первым создал теорию севооборота, установил лесоразведения и принципы лесопользования, не устаревшие и до этот поры, создал управление по агротехнике, применению удобрений, создал целую науку помологию (за сто с лишним лет до Мичурина выводил новые сорта плодовых культур). Нынешние ученые с удивлением нашли, разбирая труды Болотова, что он открыл один из законов генетики — но опередил время, и открытие его пропало втуне. Он был химиком, физиком, биологом, фармацевтом и медиком. Его возможно назвать первым отечественным физиотерапевтом: при помощи электрической автомобили он начал лечить, и не без успеха, кое-какие болезни. Он был создателем и теоретиком-практиком русского пейзажного парка — в Богородицке (недалеко от Тулы) до сих пор сохраняются остатки созданного им шедевра паркового мастерства. Он был живописцем, театральным драматургом, поэтом (не смотря на то, что литературное его творчество, необходимо признать, не отличалось высокими преимуществами). Он был выдающимся педагогом, причем педагогические его открытия основывались только на своем опыте: в созданной им школе он обучал и воспитывал не только собственных детей, но и детей собственных друзей-соседей, а также крепостных, крестьянских, — чем отличался от Руссо, умозрительные теории которого парадоксально совмещались с печальной практикой отказа от помещения и родных детей их в воспитательные дома. Болотов владел выдающимся административным талантом, был примерным хозяином, недаром же и прослужил управителем имений Екатерины II более 20-ти лет в Киясовской и Богородицкой волостях. Перечислять заслуги и таланты Болотова возможно бы и еще, но это выходит за рамки отечественных ярких заинтересованностей.
Ответственнее второе.
В одной из научных биографий Болотова говорится о дуализме его мировоззрения. В чем же содержится этот дуализм? В том якобы, что при всей собственной религиозности Болотов становился стихийным материалистом, обращаясь к занятиям естественными науками. Нелепость аналогичных умозаключений в далеком прошлом бы пора отринуть, уяснить, что естественнонаучные интересы вовсе не обязательно связаны с материализмом и не противоречат вере в Творца познаваемых законов мироздания, а наоборот — дополняют и усиливают ее (что мы видели и на примере Ломоносова).
Распространителей безбожия, аналогичных Вольтеру и Гельвецию, Болотов характеризовал как развратителей и извергов людской рода. И это слова не чёрного и ограниченного провинциального аристократа, но великого русского и выдающегося учёного просветителя.
О просветительской его деятельности необходимо очень сообщить. в течении десятилетий вся грамотный Российская Федерация черпала знания о достижениях науки и вела хозяйство, просвещаясь трудами Болотова. Являясь членом Свободного Экономического Общества, созданного по инициативе наибольших отечественных вельмож и по благосклонности самой императрицы, и пользуясь помощью этого наибольшего российского научного общества, имевшего целью помогать изучениям для развития отечественного хозяйства, Болотов издал множество собственных трудов, он же совершил великий подвиг, производя более десяти лет научные издания Деревенский обитатель, а после этого Экономический магазин. Единственным автором этих изданий был он сам, причем автором неизвестным. Результаты собственных собственных открытий, успехи европейской науки, за которой он пристально следил, Болотов делал достоянием всего общества, снабжая напряженным трудом еженедельный выпуск столь нужных изданий. Помимо этого, не одно поколение русских детей овладело начатками научных знаний, просматривая составленную Болотовым Детскую философию — собственного рода популярную научную энциклопедию, где в занимательной форме беседы матери-помещицы со собственными детьми рассказывалось об устройстве мира, о законах науки, о её новейших для собственного времени достижениях.
О счастье он думал довольно много. Это так как была, как мы знаем, одна из наиболее значимых неприятностей времени. Утверждение эвдемонического типа культуры не имело возможности не увлечь и его. Но что имеется счастье? Многие чувствуют это очень смутно, но все к нему стремятся.
Болотов в начале 80-х годов XVIII века создал целый философский трактат — Путеводитель к подлинному людской счастью. Наименование знаменательное. Всё то, что многие признают за непременное условие счастья — сокровища на земле — им непременно отрицается и выставляется, наперекор бытующей точке зрения, как условие несчастий людских.
Основной обстоятельством несчастий являются, по Болотову, нравственное зло и дистрофичные отечественные склонности к неистинным сокровищам (к сокровищам на земле, поясним еще раз). Что же есть сокровищами подлинными, другими словами условием счастья? Смирение, кротость, отсутствие зависти, трудолюбие, щедрость и т.д. Возможно с уверенностью утверждать: вектор устремлений автора очевидно направлен в сторону сокровищ неземных. Это было не теоретическое размышление праздного созерцателя судьбы. Все суждения Болотова, все его выводы были оплачены собственным нелегким жизненным опытом. Его убежденность подкреплялась практикой его жизни.
Наиболее значимое же, возможно, из созданного Болотовым — его многотомный труд приключения и Жизнь Андрея Болотова, обрисованные им самим для собственных потомков. Всю собственную жизнь он обрисовал не для печати, то есть для потомков, дабы жизнь эта послужила бы им уроком, остерегла от неточностей, дабы описание собственного пути осветило бы им их дорогу, в особенности в чёрных, неясных, в противном случае и мрачных местах ее. Дабы они осознали, что имеется в жизни самое основное, к чему нужно стремиться, на что опираться. Все моральные сентенции Болотова не имели бы столь великой ценности, в то время, когда бы не одно наиболее значимое событие: повествуя о собственной жизни, Болотов говорит о том, что в течении всего собственного продолжительного жизненного пути он единственно рассчитывал, сохранял надежду и опирался на поддержку Божию. Он жил с верой в то, что ни при каких обстоятельствах и ни в чем Всевышний его не покинет. Возможно заявить, что Болотов шел по судьбе с убеждением, которое зиждется на апостольской заповеди:
В случае, если Всевышний за нас, кто против нас? (Рим. 8,31).
Его деяния, поступки, размышления были пронизаны сознанием, перенасыщены ощущением, что он ведом по судьбе Создателем. Он всегда переживал собственную сообщение с Ним. Очевидно, любой действительно верующий уверен, что, по Писанию, волос не упадет с головы без воли Всевышнего, но каждому ли удается нести неизменно в себе — в сознании, в подсознании — чувство промыслительности всех мгновений собственной жизни? Болотов жил этим. Он не был святым подвижником, великим праведником. У него были собственные душевные слабости, собственные житейские предрассудки, собственные заблуждения. Он знал многие испытания и трудности. И в любой момент, в то время, когда доводилось падать духом, он неизменно укреплялся чувством и мыслью: Всевышний — мой покровитель, с Ним нет ничего, что страшно.
В произвольных событиях, в произвольных непростых случаях судьбы Болотов как бы останавливается и начинает думать — и приходит к тому, что он готов принять всё, потому, что уверен, что Всевышний сделает лишь к его благу. Но кроме того в случае, если ниспосланное ему покажется бедой, он всё равняется примет это с признательностью, в силу того, что он осознаёт, что мы, по собственному несовершенству, можем чего-то и не осознать, принять за зло, но в случае, если это идет по воле Всевышнего, а нет ничего, что может идти без Его воли, то это и не может быть злом, и отечественный долг принять даваемое с признательностью и стараться осознать, в чем же это есть благом для нас. И трудности Он же окажет помощь одолеть, в случае, если будем верить в Его помощь.
Болотов вверял милости Творца не только наиболее значимые события собственной жизни, но и по большому счету все абсолютно, не различая наряду с этим их по степени важности. Он пребывает во всей полноте судьбы, вверяя её всю воле Божией.
Мемуары Болотова занимательны во многих отношениях. Любители истории отыщут в них много ответственных для себя наблюдений приметливого и созерцателя и умного участника современных ему событий. Начало жизненного пути Болотова хватало бурным, карьера его развивалась при начале собственном удачно. Он был участником Семилетней войны, после этого являлся адъютантом генерал-полицмейстера Санкт-Петербурга барона Корфа, по характеру обязанностей служебных через чур близко замечал жизнь главных и двора особ страны, начиная с венценосных. в один раз будущее преподнесла ему шанс извлечь радостнейший, казалось, из вероятных для него билет в жизненной лотерее: его близкий друг Григорий Орлов собирался предложить Болотову учавствовать в возведении на престол Екатерины II. Прими Болотов то предложение — и знали бы мы его имя в числе знатнейших вельмож страны. Но он просил об увольнении и покинул столицу в самый сутки мятежа, а позднее определив о его успехе, порадовался, что остался от всех этих событий в стороне. Порадовался потерянной возможности головокружительной карьеры? У каждого собственные представления о счастье. Деревенскую глушь предпочел он блеску придворной судьбе. Он поселился в небогатом родовом поместье, в Дворянинове, находящемся в ста с маленьким верстах южнее Москвы, за Окою. Жил в том месте до конца своих дней собственной, за исключением тех двадцати с маленьким лет, что дал управлению казенными владениями.
У него было какое-то особенное духовное чутье, без сомнений проистекавшее из того ощущения неразрывной связи собственной с волею Творца, — чутье верного выбора в критических обстановках. Оно ни при каких обстоятельствах не подводило его. Так выручала его неоднократно религиозность, церковность. И он сам это светло сознавал: Всевышний отвел и сохранил меня — первая его идея при известии о беде, которой удалось избегнуть. Подготавливаясь к нехорошему, Болотов постоянно рассуждал так: в случае, если кроме того Всевышний и отправит мне это, я приму без ропота, как волю Творца, пекущегося лишь о моем благе.
В то время, в то время, когда игровая стихия перенасытила верхние слои общества, Болотов оставался честно важен. Он жил так, как и обязан жить человек, ощущающий неизменно, что он ведом по судьбе Создателем, принимающий все от Него. И выясняется, что для для того чтобы человека нет ничего недоброго в жизни. Все творится к нашему добру. И такая покорность Божией воле, очевидно, в первую очередь неприемлема для носителей идеи революционного переустройства мира, каковых изобильно поставляла история, безбожно соблазненная (и не в первый раз) именно в те годы, в то время, когда Болотов выращивает картофель, выводит новые сорта яблок, делает химические испытания, устраивает первый в РФ детский театр, думает о счастье, формирует красивый парк, руководит имениями, противодействует распространению питейных заведений, печется о благополучии семейства, пишет научные труды… И уповает во всем на волю Божию. Болотов не принимал заразу собственного времени, и оно отплатило ему безвестностью в будущем.
Мемуары Болотова просматривать человеку начала XXI столетия непросто — они заставляют вживаться в другой ритм существования, не столь нервный, к какому мы уже успели притерпеться. Проза Болотова погружает нас в неторопливый быт с обилием подробностей, довольно часто как словно бы лишних, как будто бы отвлекающих от спешки за бегом времени. Болотов вовлекает нас в несуетный движение размышлений и жизни человека XVIII столетия. Но в противном случае и не проникнуться ощущением исторического времени. Слог данной прозы необычен, необычен, часто он думается через чур архаичным, но порою внезапно поражает и собственной энергией, каким-то напором изнутри, какому нельзя противиться — и современный стилист, если не потерял эмоции языка, не имеет возможности этому не поразиться.
Болотов прожил продолжительную судьбу, пребывая в гармонии с миром, как это допустимо человеку, и в мире со своей совестью. Он одолел 95 лет жизненного пути. Может по причине того, что лучше многих осознал суть подлинного людской счастья, отринутый людьми к счастью рвущимися, но так его и не получившими.
Из опыта судьбы собственной он вывел немудрёное, но наимудрейшее правило: Я и прежде сказал и сейчас говорю, что никто, как Всевышний! Нежели Ему угодно будет восхотеть что сделать, то все будет иттить своим чередом и все лучше клеиться, нежели думаешь и ожидаешь, а Его ничем к вспоможению себе толь убедить не возможно, как жёстким и несумненным упованием на Его вспоможение.
Так как в случае, если Всевышний за нас, кто против нас?
Глава III
ЛИТЕРАТУРА НАЧАЛА XIX ВЕКА
Болотов принадлежал к тому частично редкому разряду людей, каковые, живя в гармонии с собою и с миром, в любой момент довольны существующим своим положением, довольны настоящим, за всё благодарят Всевышнего. В том (как убедил он своим жизненным опытом) оказывает помощь человеку его глубокая и искренняя вера. Просматривая Болотова, понемногу приходишь к пониманию, что он мало чувствовал давление времени, практически не входил со временем ни в какие конкретно отношения, не смотря на то, что иногда и мог поэтически пофилософствовать о неуловимом и неумолимом течении его.
По большому счету тяготение к настоящему — не есть ли в какой-то отражение и меря отечественного тяготения к вечности? Потому что настоящее, как давно увидели многие мудрецы, вовсе не существует, а только неуловимо скользит между прошлым и будущим. Полное настоящее не есть ли отсутствие времени, хотя бы субъективно переживаемое человеком? Но так как и вечность имеется отсутствие времени.
— Какое дело самое ответственное? — задал вопрос юный инок старца, собственного духовного отца.
— То, которым ты занимаешься в настоящем.
Старец, без сомнений, направлял внутренний взгляд духовного чада от времени к вечности.
Но человек XVIIIвека через чур тесно взаимодействовал со временем, дабы сосредоточиться на настоящем онтологически, а не только психологически. Психологически любой из нас в любой момент готов показать собственный недовольство этим настоящим по той несложной причине, что все мы создаем в собственной душе некоторый идеал житейского благополучия, а идеал в любой момент недостижим.
Отвергая и осуждая настоящее, мы склонны поэтизировать прошлое, отсекая от воспоминаний всё плохое, или возлагать преувеличенные надежды на будущее. И без того в отечественной душе всегда создаётся питательная среда для того, что именуется романтизмом.
Романтизм в литературе кроме этого основан на неприятии живописцем настоящего, на нарочитой поэтизации прошлого либо напряженной вере в будущее.
Тот романтизм, что связан с тяготением к прошлому, именуют реакционным, консервативным, пассивным. Последнее предпочтительнее и правильнее. Первые два воспринимаются уже в большей мере как негативная оценка, а оценка включает в любой момент момент субъективного; нужна же только отстраненная, непредвзятая черта явления. Обращение к прошлому в любой момент пассивно. И вправду, прошлого не вернёшь, на него не воздействуешь, остается только волноваться воспоминание о нем.
Романтизм, устремленный в будущее, именуют революционным, прогрессивным, активным. Остановимся снова на последнем, не смотря на то, что в термине революционный имеется часть истины: часто конкретно революционные идеи сопрягаются с этим направлением (Байрон, Пушкин, Неприятный). Так как за будущее (обязательно яркое и радостное, как сохраняет надежду человек) возможно побороться, другими словами показать волевую активность, которая часто может показать себя и как настоящая революционность. Содействует ли это прогрессу? Очень спорно. Но уверенный в том недаром же обозначили таковой романтизм как прогрессивный.
Начало романтизма увязывают с провалом совершенств Великой французской революции. Частично справедливо. Вправду, в случае, если сначала революция ещё способна порождать в людях некую экзальтацию надежды на недалёкое обретение земного счастья, то скоро её сменяют растерянность и разочарование. В первую очередь оказывается уничтоженным прошлый порядок, та строгая иерархия, в которой любой человек не имеет возможности не получить чувство устойчивости, на каком бы уровне социальной пирамиды он ни был. Сейчас порядок сменяется хаосом, а в хаосе человек чувствует себя неуютно (если он лишь не разбойник и не искатель приключений). Все же прекрасные лозунги оказываются обманом, а кошмар настоящих событий влечет кроме того не разочарование, а что-то нехорошее. Настоящее оказывается не просто унылым, но ужасным. Остается тосковать об потерянном либо снова уповать на будущие улучшения.
Но это все только внешняя сторона неприятности. Революционные события стали собственного рода катализатором того, что в далеком прошлом зрело в душах. Потому что романтизм по природе собственной явил собою психотерапевтическую и эстетическую реакцию на протестантизм. Другими словами он имеет религиозную базу — как и по большому счету всякое явление в культуре, в мастерстве.
Мастерство отражает, изображает, отображает в первую очередь душевную психотерапевтическую реакцию на разные проявления бытия человека — истина общеизвестная.
Чисто психологически лютеранская сотериология (дающая ответ на вопросы: в чем суть бытия? что делать? как спасаться?) располагает человека к пассивному восприятию судьбы. И в действительности: в случае, если человека выручает только вера, а дела не имеют совершительной силы (что повторял за лютеранами Феофан Прокопович), то чего для и стараться? Кому и для чего нужна активность, в случае, если по квитанциям и без того уже заплачено? Наряду с этим пассивность в действиях сопрягается часто с мистическим любопытством: как же действуют силы, свободные от воли человека?