1 О соотношении закономерного и случайного в языке по большому счету и в ходе перевода см. в работе О. Кade. Zufall und Gesetzma?igkeit in der Ubersetzung. Beihefte zur Zeitschrift „Fremdsprachen, Leipzig, 1968.
ление межъязыковой интерференции — подобно тому, как нормативный нюанс второй прикладной лингвистической дисциплины, то есть, методики преподавания зарубежного языка, направлен на устранение отклонений и ошибок от языковой нормы в речи обучаемых, обстоятельством которых есть объективно существующее явление межъязыковой интерференции либо влияния норм родного языка на обращение обучаемого на зарубежном языке.
Принципиально важно сделать в данной связи еще одну оговорку, притом очень значительную: то, что мы именуем «нормами эквивалентного перевода» ни за что нельзя понимать как некие твёрдые «рецепты» либо «команды», необходимые во всех подряд случаях и не подлежащие какому-либо метаморфозе либо творческому формированию в практике работы переводчика. По всей видимости, такое примитивное познание нормативности в теории перевода и лежит в базе скептического отношения к данной теории со стороны некоторых переводчиков-практиков (о чем шла обращение выше). Как совсем справедливо отмечает А. В. Федоров, «выработка нормативных правил, «правил» перевода вероятна только в ограниченных пределах (другими словами в довольно несложных случаях) и в любой момент в довольно неспециализированной форме. Наличие закономерностей в соотношении двух языков и тех либо иных родных соответствий между ними ещё отнюдь не свидетельствует возможность либо необходимость использовать в любой момент однообразные методы перевода… Ко всякой нормативной советы того либо иного метода, хотя бы кроме того подкрепленной самыми убедительными теоретическими аргументами, на практике нужно сознательное творческое отношение».1
Резюмируя сообщённое выше, возможно сделать вывод, что лингвистическая теория перевода представляет собой двустороннюю, дескриптивно-прескриптивную дисциплину, в которой ведущим есть дескриптивный нюанс, а прескриптивный играется подчиненную, но, однако, очень значительную роль. Теория перевода исходит из того материала, что дается в ее распоряжение переводчиками-практиками и, вскрывая объективно существующие закономерности переводческого процесса, делает на базе этого материала собственные теоретические выводы; но потом она снова
1 А. В. Федоров. Указ, соч., с. 26. Сообщённое, ясно, не относится к автоматическому (машинному) переводу, что немыслим без «твёрдых» (другими словами однозначных, нерушимых) правил либо «команд».
проецирует эти выводы на практику в виде определенных информативных установок, каковые имеют вид не твёрдых и нерушимых «правил на все случаи», а типовых рекомендаций, носящих не безотносительный, а относительный темперамент и подлежащих той либо другой модификации в зависимости от каждого конкретного случая. Переводчику-практику кроме этого не подобает беспокоиться теории перевода, как практикующему доктору — теории медицины либо музыканту — теории музыки; теория не подменяет собой ни умений и практических навыков, ни дарования и таланта, но идет в ногу с ними, освещая путь практике.
§ 10. До сих пор, говоря о теории перевода, мы все время имели в виду конкретно лингвистическую теорию перевода, не смотря на то, что ограничительное определение «лингвистическая» часто опускалось, как само собой разумеющееся. Из этого, но, отнюдь не нужно, что никакая вторая теория перевода по большому счету неосуществима. Перевод — многосторонний и многоаспектный вид людской деятельности; исходя из этого в полной мере конечно, что он бывает и вправду есть объектом изучения не одной, а различных наук. Многие нюансы перевода художественной литературы, в силу специфики этого вида перевода, смогут с успехом исследоваться в рамках литературоведения — и вправду, как у нас в Советском Альянсе, так и за границей существует и начинается литературоведческая теория перевода. Психофизиологический нюанс перевода, другими словами нейрофизиологический процесс, протекающий в мозгу переводчика в момент осуществления перевода, может и будет предметом физиологии и исследования психологии высшей нервной деятельности. Неприятности, появившиеся в связи с попытками автоматизации перевода, конкретно входят в сферу компетенции таких наук как кибернетика, теория прикладная математика и информации. Наконец, использование на практике перевода в целях обучения зарубежным языкам входит в круг интересов методики преподавания зарубежных языков.1
1 Но, изучение перевода в рамках всех указанных нелингвистических наук так или иначе смыкается с соответствующими разделами языкознания — стилистикой художественной речи, психолингвистикой,вычислительной («инженерной») лингвистикой и пр. (методика преподавания языка сама есть одной из отраслей прикладногоязыкознания).
направляться, но, подчернуть, что интерес, проявляемый к переводу со стороны нелингвистических наук, носит ограниченный темперамент. Предметом изучения литературоведческой теории перевода являются кое-какие неприятности перевода художественной литературы; но кроме того самый тёплый поборник литературоведческого подхода к изучению перевода не начнёт отрицать тот несомненный факт, что литературоведение ничем не может быть нужным при изучении таких видов перевода, как перевод техлитературы либо синхронный перевод выступления на публично-политическую либо дипломатическую тематику. Психологию процесс перевода интересует конкретно как психотерапевтический процесс, другими словами определенный вид деятельности коры головного мозга; исходя из этого в том месте, где изучению подвергаются результаты этого процесса, к примеру, при сопоставительном изучении перевода и текстов подлинника, психология бессильна. Изучение перевода способами математических наук, теории информации и кибернетики ограничивается, по крайней мере на сегодняшнем этапе развития науки, изучением только несложных взаимоотношений между единицами ИЯ и ПЯ, дающим возможность моделировать процесс перевода только в самом неотёсанном приближении (не смотря на то, что многие положения этих наук смогут уже на данный момент с успехом использоваться и при изучении «немашинного», «людской» перевода). Методика преподавания зарубежных языков интересуется переводом только как одним из видов учебной деятельности на занятиях по изучению зарубежного языка — в противном случае говоря, только учебным переводом, но отнюдь не переводом как видом практической деятельности человека («опытным переводом»)
Что же касается лингвистики, то область ее заинтересованностей распространяется на все разновидности и виды перевода: предметом ее изучения являются перевод письменный и устный, художественный, публично-политический, научно-технический и т. д. Очевидно, во всех этих случаях лингвистическая теория перевода занимается изучением только фактически языковой переводческой проблематики (не смотря на то, что, как уже было выделено, отнюдь не замыкаясь в узких рамках микролингвистики), но не какой-либо другой, к примеру, психотерапевтической, эстетической и пр. Конкретно исходя из этого мы далеки от того, дабы утверждать, что единственно правомерным подходом к проблемам перевода есть подход лингвистический; именно напротив, имеется Все основания считать, что успешное развитие научного иссле-
дования перевода допустимо только в условиях самого тесного сотрудничества разных наук, изучающих различные нюансы столь многостороннего явления как перевод.
Целый комплекс дисциплин, изучающих перевод под различными углами зрения, возможно назвать переводоведением; центральной и главной частью переводоведения есть лингвистическая теория перевода, около которой группируются другие направления в изучении перевода – литературоведческое, психотерапевтическое, кибернетико-математическое и пр.1
Как мы знаем, в свое время в литературе по вопросам перевода велись жаркие споры о том, может ли художественный перевод быть объектом лингвистической теории перевода либо же он полностью входит в компетенцию литературоведсния.2 Приведем две цитаты, наглядно характеризующие отрицательное отношение некоторых критиков к самой идее включить художественный перевод в сферу заинтересованностей лингвистической теории перевода. «Установление языковых соответствий — задача языкознания, но не предмет анализа художественного творчества, тогда как разбор художественного перевода является разновидностью последнего… Выражаясь образно, область художественного перевода, пожалуй, начинается в том месте, где кончается область языковых сопоставлений… Художественный перевод направляться разглядывать как разновидность словесного мастерства, другими словами не с лингвистической, а с литературоведческой точки зрения»3. Еще более быстро и «непримиримо» эта же идея выражена в следующем высказывании: «Советская школа художественного перевода… появилась в борьбе… с буквализмом, с формалистическим педантством, с теорией лингвистических адекватов»4, где, как мы видим, ставится символ равенства между буквализмом и лингвистической теорией перевода в переводе.
1 Иное познание термина «переводоведение», и другая трактовка соотношения дескриптивного и прескриптивного теории и аспектов перевода дается в книге В.Н. Комиссарова «Слово о перероде».
2 Первая точка зрения была в достаточно окончательной форме в первый раз высказана А.В. Федоровым в его монографии «Введение в теориию перевода», М., Изд-во лит. на иностр. яз., М., 1953; вторая была столь же категорично сформулирована в сборнике «Вопросы художественного перевода», М., «Коммунистический автор», 1955.
3 Г. Гачичеладзе. Вопросы теории художественного перевода. Тбилиси, Лит. да хеловнеба. 1964, с. 75—77.
4 Н. Чуковский. Реалистическое мастерство. «Мастерство перевода», М., «Коммунистический автор», 1963, с. 12.
Сейчас эти споры, возможно полагать, в значительной степени потеряли собственную остроту. Само по себе противопоставление лингвистического и литературоведческого подхода к изучению неприятностей художественного перевода неправомерно, потому, что художественный перевод, как и каждый второй имеется не что иное как преобразование текста на одном языке в текст на втором языке, ему должны быть характерны те же самые неспециализированные закономерности, что и любому виду перевода по большому счету, и тем самым лингвистическая теория перевода имеет полное право черпать собственный материал кроме этого и из наблюдений над закономерностями перевода художественной литературы. Иначе, нельзя не принять того факта, что множество неприятностей художественного перевода, связанный со своеобразным характером художественного текста, в котором ключевую роль играются эстетические факторы, возможно освещен и проанализирован конкретно с позиций литературоведения, а не языкознания. Исходя из этого нельзя не дать согласие с А. В. Федоровым, что в одной из позднейших работ писал: «Настаивать на данный момент на правомерности лишь литературоведческого либо лишь лингвистического пути теории художественного перевода было бы делом и не современным, и не прогрессивным. Отечественное время — время невиданного ранее сотрудничества наук…»1. Исходя из этого мы полагаем, что как лингвистическая, так и литературоведческая теории перевода (равно как и другие, вышеупомянутые) в полной мере смогут, более того, обязаны сотрудничать в рамках неспециализированной комплексной дисциплины — переводоведсния, которое изучает с разных сторон, способами различных наук одинаковый объект — перевод.2
4. Виды перевода
§11. До сих пор обращение шла о переводе по большому счету, в отвлечении от разновидностей перевода и конкретных видов. В конечном итоге же перевод представлен целым рядом разновидностей и специфических видов, отличающихся друг от друга как формой, в которой осуществля-
1 А. В. Федоров. За синтез точек зрения в теории перевода. «Литературная Грузия», 1966, № 3, с. 62.
2 В некоем отношении переводоведение сходно с этими комплексными дисциплинами как «славяноведение», «востоковедение», в пределах которых кроме этого существует взаимодействие и сотрудничество различных наук, изучающих культуры народов и различные аспекты жизни славянских государств, Востока и пр.
ется обращение, так и характером переводимого материала. Как мы знаем, что любой язык существует в форме как устной, так и письменной речи. В зависимости от того, в какой форме речи употребляются ИЯ и ПЯ, различаются следующие главные виды перевода:
1) Письменно-письменный переводили письменный перевод письменного текста: оба языка — ИЯ и ПЯ — употребляются в письменной форме. Это один из самые обычных видов перевода, причем в него кроме этого возможно различать определенные подвиды в зависимости от характера переводимого текста. Так, А.В. Федоров1 различает следующие разновидности этого перевода: а) перевод газетно-информационных, документальных и особых научных текстов; б) перевод публично-политической литературы, ораторской речи и публицистики; в) перевод художественной литературы. (Кое-какие вопросы, связанные со спецификой перевода письменных текстов разных жанров, будут рассмотрены нами ниже, в гл. 3.)
2) Устно-устный переводили устный перевод устного текста: оба языка — ИЯ и ПЯ — употребляются в устной форме. В пределах этого вида перевода существуют две разновидности: так называемый последовательный и синхронный перевод. Последовательный перевод следует за текстом подлинника (речью на ИЯ), или уже отзвучавшим, другими словами абсолютно сказанным, или произносимым с перерывами звучания — в большинстве случаев «поабзацно», другими словами по группам из нескольких предложений, реже «пофразно» — отдельными предложениями с паузой по окончании каждого предложения. Синхронный же перевод осуществляется в один момент с произнесением текста подлинника — правильнее говоря, он осуществляется в целом в один момент, но на отдельных участках речи синхронный перевод или отстает от речи на ИЯ с минимальным разрывом во времени (на пара слов), или пара забегает вперед если сравнивать с речью на ИЯ, что делается вероятным благодаря механизму так именуемого «вероятностного прогнозирования»,2 другими словами способности переводчика до опреде-
1 А.В. Федоров. Базы неспециализированной теории перевода, гл. 6.
2 См. И.А. 3имняя, Г. В. Чернов. К вопросу о роли вероятностного прогнозирования в ходе синхронного перевода. Тезисы всесоюзной конференции «методики преподавания и Вопросы теории перевода», МГПИИЯ им. М. Тореза, Ч. I. М., 1970, с. 111-113; Г. Чернов. Экспериментальная проверка одной модели. Тетради переводчика, вып. 8. М., 1971.
ленной степени предугадывать содержание еще не сказанных отрезков речи на ИЯ. Это «прогнозирование», компенсируя некое отставание синхронного перевода по сравнению со звучанием речи на ИЯ на вторых отрезках текста, и позволяет осуществлять устный перевод в целом в один момент с произнесением исходного текста.
Конечно, что обе отмеченные разновидности устно-устного перевода — последовательный и синхронный – сопряжены со своеобразными трудностями психотерапевтического характера: первая разновидность требует от переводчика отлично натренированной быстродействующей памяти (действительно, в качестве запасного средства при последовательном переводе практически в любое время выступает запись отдельных единиц переводимого текста1), при второй же на первый замысел выступает умение говорения и одновременного слушания, которое требует особой и долгой тренировки.
3) Письменно-устный переводили устный перевод письменного текста: ИЯ употребляется в письменной форме, ПЯ — в устной. В этом виде перевода кроме этого вероятны две разновидности: перевод может осуществляться в один момент с чтением подлинника про себя (как и при синхронном переводе, с опережениями и последовательными отставаниями) либо же последовательно, по окончании прочтения всего текста в целом либо поабзацно. Первая разновидность письменно-устного перевода довольно часто именуется «переводом с страницы, вторая — «переводом с подготовкой» (наименование весьма условное, потому что «подготовка» в этом случае минимальная – понимание текста и предварительное прочтение подлинника).
4) Устно-письменный переводили письменный перевод устного текста: ИЯ употребляется в устной форме, ПЯ – в письменной. На практике данный вид перевода видится редко, потому что скорость, с которой осуществляется процесс написания (либо напечатания) текста, намного ниже скорости произнесения устного текста и осуществлять таковой перевод в естественных условиях фактически практически не допустимо. Возможно, само собой разумеется, зафиксировать сказанный устно текст, скажем, стенографическим методом и после этого письменно перевести стенограмму, но это уже будет не устно-письменный, а письменно-письменный перевод (потому что стенограмма есть уже не устным, а письменным
1 См. J.-F. Rоzan. La prise de notes en interpretation consecutive. Geneve, 1956.
текстом). Пожалуй, единственным простым случаем применения устно-письменного перевода на практике есть так называемый диктант-перевод – один из видов тренировочных упражнений на занятиях по изучению зарубежного языка, при котором устный текст (подлинник) произносится в искусственно замедленном темпе («скорость диктанта»), что позволяет осуществлять письменный перевод. Иногда, как нам известно, диктант-персвод видится и в практической деятельности переводчиков, в то время, когда переводчик печатает на машинке перевод диктуемого ему в замедленном темпе иноязычного текста. Подводя итог приведем схему, наглядно демонстрирующую перечисленные выше четыре главных вида перевода в зависимости от разных взаимоотношений между письменной и устной формой речи на ИЯ и на ПЯ в ходе перевода:
1 — письменно-письменный перевод
2 — устно-устный перевод
3 — письменно-устный перевод
4 — устно-письменный перевод
В будущем изложении мы сосредоточимся в основном на общетеоретических проблемах перевода, безотносительно к его разновидностям и конкретным видам, отмечая, но, специфику этих последних в том месте, где это представляется нужным.
Глава вторая
ПЕРЕВОД и языковые Значения
1. Базы теории языковых значений
§ 12.В главе 1 (§ 3) перевод был выяснен как процесс преобразования речевого произведения на одном языке в речевое произведение на втором языке при сохранении неизменного значения, правильнее совокупности значений, выраженных в исходном тексте («замысел содержании текста на ИЯ»). В том месте же было отмечено, что познание сущности перевода требует в первую очередь глубокой создания теории языковых значений. В данной главе мы дадим изложение — по неизбежности, сжатое и схематичное — отечественного понимания сущности языкового значения, типов значений, высказываемых в языке, и их места в переводческом ходе.
Вопрос о том, что такое значение в языке и какие конкретно существуют виды и типы языковых значений, до сих пор остается предметом дискуссий и разногласий. В отечественную задачу не входит разбор всех либо хотя бы главных точек зрения по вопросу о характере языкового значения. Мы разглядим лишь один — самый популярный в советской и зарубежной лингвистике, но однако, с отечественной точки зрения, ошибочный — взор на природу языкового значения, на то, что такое значение и каково его отношение к языковой форме («звуковой материи» языка). В соответствии с этому взору, значение имеется некое психологическое образование, некая категория, свойственная сфере людской сознания, «миру идей, другими словами категория мыслительная. Так, А.И. Смирницкий, разделявший указанную точку зрения, в одной из собственных работ говорит: «… значение слова… существует, как определенное явление в сознании (разрядка автора — Л. Б.) и является функцией мозга».1 В второй собственной работе А.И. Смирницкий дает следующее определение значе-
1 А.И. Смирницкий. Объективность существования языка, с. 24; Ср. кроме этого В.М. Солнцев. Язык как системно-структурное образование. М., «Наука», 1971, с. 43.
ния, очень обычное для указанной трактовки данной языковой категории: «… Значение слова имеется известное отображение предмета, явления либо отношения в сознании (либо подобное по собственному характеру психологическое образование, конструированное из отображений отдельных элементов действительности), входящее в состав слова в качестве так называемой внутренней его стороны, по отношению к которой звучание слова выступает как материальная оболочка…»1
Такая точка зрения, не обращая внимания на собственную кажущуюся убедительность, согласно нашей точке зрения, не может быть признана состоятельной, поскольку она внутренне противоречива. В случае, если подняться на нее, то окажется, что значение, другими словами смысловая сторона языка существует в людской сознании, в психике, тогда как сам язык «вправду и абсолютно существует в речи»2, которая, как много раз и категорически подчеркивает сам А.И. Смирницкий, имеется явление не психологическое, а материальное. Так, появляется несоответствие: язык, с одной стороны, существует в речи и тем самым оказывается явлением материальным, тогда как значение языковых единиц существует уже не в речи, а в людской сознании и тем самым выясняется относящимся к числу явлений совершенных.
Указанное несоответствие возможно дать добро одним из трех вероятных способов. Возможно, во-первых, признать, что не только значение языковых единиц, но и целый язык как такой существует в людской сознании, в мозгу человека и тем самым относится к числу явлений психологических. Такая концепция (так называемый психологизм) была, как мы знаем, обширно распространена в языкознании XIX — начала XX века; ее разделяли такие большие языковеды прошлого как А. А. Потебня, Г. Пауль, И. А. Бодуэн де Куртенэ, Ф. де Соссюр и другие. Сейчас эта точка зрения кроме этого находит себе приверженцев.3 В цитиро-
1 А.И, Смирницкий. Значение слова. «Вопросы языкознания», 1955, № 2, с. 89. Хотя здесь и в других местах А. И. Смирницкнй говорит о «значении слова» по преимуществу, возможно считать, что сообщённое относится и к вторым типам языковых значений.
2 А.И. Смирницкий. Объективность существования языка, с. 29.
3 Напр. Н. Xомский; см., в частности, его работу «мышление и язык», М., изд-во МГУ, 1972, где язык трактуется как психологическое явление, а языкознание провозглашается составной частью психологии.
ванной выше работе Объективность существования языка А.И. Смирницкий подверг эту точку зрения критике и тут нет необходимости повторять его аргументацию. Укажем лишь, что материальный темперамент языка — и, шире, любой знаковой совокупности — вытекает из его сущности как средства общения, которое не имеет возможности не быть материальным, другими словами дешёвым чувственному восприятию.
Во-вторых, возможно признать язык двусторонней сущностью — неким материально-совершенным объектом, в котором звуковая форма (замысел выражения) — материальна, а содержание (замысел содержания либо значение) — идеально, другими словами относится к сфере психики. Такая трактовка отношения материального и совершенного в языке обширно распространена среди философов и языковедов. Вот одно характерное высказывание: «Его (другими словами языка — Л.Б.) материальная сторона — символы существуют объективно вне человека… Его смысловая сторона — значения существуют в совершенной форме как факт сознания в голове каждого человека, принадлежащего к данному обществу.1 И потом: «Язык имеется единство материальной и совершенной сторон».2 Нам думается, что такая концепция представляет собой необычную разновидность дуализма со всей присущей ему противоречивостью. Так как материальное существует вне нас, вне людской сознания, в самой объективной действительности; совершенное же имеется субъективный образ объективного мира, существующий в отечественном сознании, в людской психике. Что касается языка, то он, оставаясь, по всей видимости, единым объектом, вместе с тем оказывается порванным надвое: одна его сторона (звуковое оформление) существует вне нас, в объективной действительности, вторая (значение) — в нас, в отечественном сознании. Такая значения отношения и трактовка формы в языке, как и каждая дуалистическая концепция, совсем не в состоянии растолковать, каким же образом связаны между собой материальное и совершенное в языке, как может звуковая форма, существующая в материальном мире (в речи), являться «оболочкой»3 для совершенного «понятия» либо «психологического
1 В.М. Солнцев. Указ, соч., с. 274.
2 В том месте же, с. 275.
3 Выражение «звуковая оболочка», обширно употреблявшееся в свое время многими советскими языковедами, неудачно уже по причине того, что оно наталкивает на значения связи и понимание звука как чисто механического отношения «вместилища» («сосуда») и «содержимого См. В.М. Солнцев. Указ. соч., с. 193.
образования», существующего в людской сознании.
Само собой разумеется, противопоставление материального и совершенного в конечном итоге не полностью — совершенное кроме этого имеет собственный материальный субстрат в виде мозга, являющегося высшей формой живой материи. Но это не разрешает несоответствия, которое, как мы отметили, содержится в том, что звуковая форма в языке оказывается при разглядываемом подходе существующей в речи, а языковое значение — в мозгу человека, другими словами значение и форма в языке как бы существуют раздельно.
Это наталкивает нас на поиски третьего пути для выхода из сложившегося несоответствия: в случае, если значение и форма в языке существуют раздельно, то не означает ли это, что они не составляют собой единого объекта? Иными словами, не вытекает ли из этого, что язык, будучи материальным образованием, имеется одна только форма, а значение, потому, что оно относится к сфере психики, по большому счету не есть составной частью либо стороной языка? Нельзя не согласиться с тем, что в рамках психотерапевтической (либо логической) концепции значения таковой вывод есть самые последовательным: в случае, если отрицать, что язык имеется по собственной сущности психологическое явление и в то же самое время признавать психологический темперамент значения, то из этого логически вытекает, что значение не входит в язык и есть по отношению к нему чем-то внешним. К такому выводу, вправду, приходит ряд исследователей,1 каковые, трактуя значение как психологическую либо мыслительную категорию, в полной мере последовательно заключают из этого, что по большому счету символ имеется односторонняя (чисто формальная), а не двусторонняя единица и что значение не входит в структуру символа, а лежит вне его.
С данной точкой зрения, но, мы кроме этого не можем дать согласие. Символ (а также языковой) — только потому символ, что он владеет значением; в случае, если символ лишить значения, то он перестает быть знаком. Утверждать, что значение лежит «вне» символа и не входит в его структуру, значит признавать, что символ и без значения остается знаком. Но символ без значения — понятие внутренне противоречивое, говоря несложнее, абсурдное. Наличие значения — это то, что отличает символ от не-символа, это главный различительный показатель понятия «символ». Как же возможно утверждать, что основной различи-
1 См., напр., А.как следует. Волков. Язык как совокупность знаков. М., изд-во МГУ, 1966, гл. V; А.А. Ветров. Семиотика и ее главные неприятности. М., Политиздат, 1968, гл. 1, §4.
тельный показатель понятия лежит вне его, есть по отношению к нему чем-то внешним?
Говоря о языке (как особенной знаковой совокупности), направляться выделить, что сама история развития науки оязыке продемонстрировала полную несостоятельность попытки «изгнать» значение из языка, вычислять его чем-то внешним по отношению к языку. Те лингвистические направления, каковые пробовали выстроить науку о языке, не прибегая к понятию значения, как это имело место, к примеру, в самая ортодоксальной разновидности американского дсскриптивизма — так именуемом Йельской школе, потерпели, по сути дела, полную неудачу и на данный момент практически сошли со сцены. И дело на лишь в том, что вынесение значения за пределы языке очень обедняет проблематику лингвистической науки, сводя ее лишь к описанию формальной стороны языка, оказалось, что и языковую форму нереально изучать, не учитывая в той либо другой степени высказываемые ею значения, потому что понятие формы неизбежно предполагает и понятие значения, без которого форма уже не есть форма (в противном случае говоря, замысел выражения существует как такой только постольку, потому, что существует замысел содержания, совершенно верно кроме этого как и существование замысла содержания немыслимо без существования замысла выражения; оба эти понятия противопоставлены друг другу и вместе с тем предполагают друг друга). Исходя из этого Сейчас, по существу, уже нет ни одного важного научного направления в языкознании, которое исходило бы из принципа вынесения значения за пределы языка; практически все главные лингвистические школы, существующие на данный момент, трактуют значение как неотъемлемую составную часть либо сторону языковой совокупности, столь же свойственную ей, как и звуковая форма. Что же касается таких направлений, как бывшая Йельская школа американского дескриптивизма, то они внесли в фонд лингвистической науки много полезного, но не благодаря отказу от изучения языковых значений, а именно вопреки ему. Потому что, как уже отмечалось в лингвистической литературе,1 чисто «формальный» анализ языка практически неосуществим, и отказ изучать значения при анализе языкового материала на словах приводил
1 См., напр., мою статью «К вопросу о взаимоотношении между так называемыми «классическими» и «новыми» способами в языкознании». «Зарубежные языки в высшей школе», вып. 1, М., 1965, с. 119.
лишь к тому, что на деле значение как бы «протаскивалось с тёмного хода», другими словами находилось при анализе языкового материала неявно, имплицитно, в скрытом виде. В интересах лингвистической науки нужно, но, дабы эта апелляция к значению была не скрытой, а открытой и явной, потому что лишь тогда будет обеспечена строгость и подлинная точность языковедческих изучений.