И снится Вере Павловне сон:
По окончании чаю, поболтавши с миленьким, пришла она в собственную помещение и
прилегла, — не дремать, дремать еще рано, куда же, лишь еще добрая половина девятого,
нет, она еще не раздевалась, — а лишь так, легла просматривать. Вот она и просматривает
на собственной кроватке, лишь книга опускается от глаз, и думается Вере
Павловне: Что это, сейчас стало мне пара скучно время от времени? либо
это не скучно, а так? да, это не скучно, а лишь я отыскала в памяти, что сейчас я
желала ехать в оперу, да данный Кирсанов, таковой невнимательный, поздно отправился
за билетом: словно бы не знает, что, в то время, когда поет Бозио {91}, то запрещено в 11 часов
дотянуться билетов в 2 рубля. Само собой разумеется, его нельзя винить: так как он до 5 часов
трудился, возможно до 5, хоть и не согласился… а все-таки он виноват. Нет,
вперед лучше буду просить миленького брать билеты и в оперу ездить буду с
миленьким: миленький ни при каких обстоятельствах этого не сделает, чтобы я осталась без билета, а
ездить со мною он постоянно будет рад, поскольку он у меня таковой дорогой, мой
миленький. А через этого Кирсанова пропустила Травиату! {92} — это плохо!
Я бы любой вечер была в опере, если бы любой вечер была опера —
какая-нибудь, хоть бы сама по себе нехорошая, с ключевой ролью Бозио. В случае, если б у
меня был таковой голос, как у Бозио, я, думается, весь день пела бы. А если бы
познакомиться с нею? Как бы это сделать? Данный артиллерист оптимален с
Тамберликом {93}, запрещено ли через него? Нет, запрещено. Да и какая забавная
идея! Для чего знакомиться с Бозио? разве она начнёт петь для меня? Так как она
обязана беречь собственный голос.
А в то время, когда ж это Бозио успела выучиться по-русски? И как чисто она
произносит. Но какие конкретно же забавные слова, и откуда она выкопала такие похабные
стишки? да, она, должно быть, обучалась по той же грамматике, по которой я:
в том месте они приведены в пример для расстановки знаков препинания; как это довольно глупо,
приводить в грамматике такие стихи, и хоть бы стихи-то были не так похабны; но
нечего думать о стихах, надобно слушать, как она поет: —
Час удовольствия
Лови, лови;
Младые лета
Дай любви… {94}
Какие конкретно забавные слова: и младые и лета с неверным удареньем {95}! Но
какой голос, и какое чувство у ней! Да, у ней голос стал значительно лучше
прошлого, несравненно лучше, страно! Как же это он имел возможность стать так много
лучше? Да, вот я не знала, как с нею познакомиться, а она сама приехала ко
мне с визитом. Как это она определила мое желанье?
— Да так как ты в далеком прошлом кличешь меня, — говорит Бозио, и владеет русским языком.
— Я тебя кликала, Бозио? Да как же я имела возможность кликать тебя, в то время, когда я с тобою
незнакома? Но я весьма, счастлива видеть тебя.
Вера Павловна раскрывает полог, дабы подать руку Бозио, но певица
смеётся, да так как это не Бозио, а скорее де-Мерик {96} в роли цыганки в
Риголетто, но лишь веселие смеха де-Мерик, а голос Бозио, и отбегает,
и скрывается за пологом; как обидно, данный полог прячет ее, и так как прежде его
не было, откуда он взялся.
— Знаешь, для чего я к тебе приехала? — и смеётся, словно бы де-Мерик, но
лишь Бозио.
— Да кто ж ты? Так как ты не де-Мерик?
— Нет.
— Так как ты Бозио?
Певица смеётся: — Определишь не так долго осталось ждать; а сейчас нам надобно заняться тем,
для чего я к тебе пришла. Я желаю просматривать с тобою твой ежедневник.
— У меня нет никакого ежедневника, я ни при каких обстоятельствах не вела его.
— А взгляни, что ж это лежит на столике?
Вера Павловна наблюдает: на столике у кроватки лежит тетрадь с надписью:
Ежедневник В. Л. Откуда взялась эта тетрадь? Вера Павловна берет ее,
раскрывает — тетрадь писана ее рукою; в то время, когда же?
— Просматривай последнюю страницу, — говорит Бозио.
Вера Павловна просматривает: Снова мне довольно часто приходится сидеть одной по целым
вечерам. Но это ничего: я так привыкла.
— Лишь? — говорит Бозио.
— Лишь.
— Нет, ты не все просматриваешь.
— Тут больше ничего не написано.
— Меня не одурачишь, — говорит гостья: — а это что? — Из-за полога
протягивается рука. Как хороша эта рука! нет, эта дивная рука не Бозио, и
как же эта рука протягивается через полог, не раскрывая полога?
Рука новой гостьи дотрогивается до страницы; под рукою выступают новые
строки, которых не было прежде. Просматривай, говорит гостья. У Веры Павловны
сжимается сердце, она еще не наблюдала на эти строки, не знает, что тут
написано; но у ней сжимается сердце. Она не желает просматривать новых строчков.
— Просматривай, — повторяет гостья.
Вера Павловна просматривает: нет, одной сейчас скучно. Это прежде не было
скучно. Отчего же это прежде не было скучно одной, и отчего сейчас скучно?
— Переверни страницу назад, — говорит гостья.
Вера Павловна перевертывает страницу. Лето нынешнего года. Кто же так
пишет ежедневники? думается Вере Павловне. Надобно было написать: 1855, июнь
либо июль, и выставить число, а тут: лето нынешнего года; кто же так пишет в
ежедневниках? Лето нынешнего года. Мы едем, по обыкновению, за город, на
острова; а в сегодняшний раз с нами едет миленький; как это приятно мне. Ах,
так это август, — какое число? 15 либо 12? да, да, около 15-го, это про ту
поездку, по окончании которой мой бедный миленький сделался болен, думает Вера
Павловна.
— Лишь?
— Лишь.
— Нет, ты не все просматриваешь. А это что? — говорит гостья, и снова через
нераскрывающийся полог есть дивная рука, снова касается страницы, и
снова выступают на странице новые слова, и снова против воли просматривает Вера
Павловна новые слова: Для чего мой миленький не провожает нас чаще?
— Переверни еще страницу, — говорит гостья.
У моего миленького так много занятий, и все для меня, для меня он
трудится, мой миленький. Вот и ответ, с удовольствием думает Вера Павловна.
— Переверни снова страницу.
Какие конкретно честные, добропорядочные люди эти студенты, и как они уважают моего
миленького. И мне с ними радостно: я с ними, как с братьями, без всякой
церемонии.
— Лишь?
— Лишь.
— Нет, просматривай дальше. — И снова есть рука, касается страницы, снова
выступают новые строчка, снова против воли просматривает Вера Павловна новые строчка:
16 августа, другими словами, на другой сутки по окончании прогулки на острова, поскольку
она была конкретно 15-го, думает Вера Павловна: миленький все время гулянья
сказал с этим Рахметовым, либо, как они не в серьез кличут его, ригористом, и с
вторыми его товарищами. Подле меня чуть ли совершил он пятнадцать минут,
неправда, больше полчаса, я думаю, да, больше полчаса, я точно знаю, думает
Вера Павловна: помимо этого времени, которое мы сидели рядом в лодке. 17
августа. День назад целый вечер просидели у нас студенты; да, это незадолго до того
дня, как миленький занемог, миленький целый вечер сказал с ними. Для чего он
отдает им так много времени, так мало мне? Так как не все же время он трудится,
он и сам говорит, что не все время, что без отдыха нереально
трудиться, что он довольно много отдыхает, думает о чем-нибудь лишь для отдыха,
для чего же он думает один, для чего не со мною?
— Переверни еще лист.
Июль нынешнего года, и каждый месяц нынешнего года до болезни
миленького, да и в прошедшем сезоне то же, и прежде то же. Пять дней тому назад
были у нас студенты; день назад то же. Я с ними довольно много шалила, так радостно было.
на следующий день либо послезавтра будут снова, снова будет весьма радостно.
— Лишь?
— Лишь.
— Нет, просматривай дальше. — Снова есть рука, касается страницы, снова
выступают под рукою новые строчка, снова против воли просматривает их Вера Павловна.
В первую очередь нынешнего года, в особенности с конца весны. Да это прежде было
мне радостно с этими студентами, радостно, и лишь. А сейчас довольно часто думается:
это ребяческие игры, мне продолжительно будут они забавны, возможно, в то время, когда я буду и
старая женщина, в то время, когда самой будет уже не по летам играться, я буду любоваться на игры
молодежи, напоминающие детство. Но так как я и сейчас наблюдаю на этих студентов,
как на младших братьев, и я не всегда бы желала преобразовываться обязательно в
Верочку, в то время, когда желаю отдыха от труда и серьёзных мыслей. Так как я уж Вера
Павловна; радоваться, как Верочка, приятно по временам, но не всегда же.
Вера Павловна время от времени желает для того чтобы радости, при котором бы оставаться Верою
Павловною. Это веселье с ровными по судьбе.
— Переверни еще пара страниц назад.
Я пару дней назад открываю швейную и отправилась к Жюли просить заказов.
Миленький заехал к ней за мной. Она покинула нас завтракать, приказала подать
шампанского, вынудила меня выпить два стакана. Мы с нею начали петь,
бегать, кричать, бороться. Так было радостно. Миленький наблюдал и смеялся.
_ Словно бы лишь? — говорит гостья, и снова под рукою гостьи выступают
новые слова, и снова против воли просматривает их Вера Павловна:
Миленький лишь наблюдал и смеялся. По какой причине ж бы ему не пошалить с
нами? Так как это было бы еще радостнее. Разве это было неудобно либо разве он
этого не сумел бы — учавствовать в отечественной игре? Нет, нисколько не неудобно,
и он сумел бы. Но у него таковой темперамент. Он лишь не мешает, но одобряет,
радуется, — и лишь.
— Переверни одну страницу вперед.
в наше время мы с миленьким были в первоначальный раз по окончании моего замужества у моих
родных. Мне было так не легко видеть ту жизнь, которая давила, душила меня до
замужества. Миленький мой! От таковой ужасной жизни он меня избавил!
Ночью мне приснился ужасный сон: словно бы маменька упрекает меня в
неблагодарности и говорит правду, но такую страшную правду, что я начала
стонать. Миленький услышал данный стон и вошел в мою помещение, а я уже пела
(все во сне), в силу того, что пришла моя любимая красивая женщина и утешила меня.
Миленький был моею горничною. Так было стыдно. Но он таковой скромный, лишь
поцеловал мое плечо.
— Словно бы лишь написано? Меня не одурачишь, просматривай… — Снова под рукою
гостьи выступают новые слова, и Вера Павловна против воли просматривает их:
А ведь это кроме того как словно бы жалко.
— Переверни пара страниц назад.
Сейчас я ожидала приятеля Д. на проспекте, подле Нового моста: {97} в том месте
живет женщина, у которой я думала быть гувернанткою. Но она не дала согласие. Мы
с Д. возвратились к себе весьма унылые. Я в собственной комнате перед обедом все
считала, что лучше погибнуть, чем жить, как я живу сейчас, и внезапно, за обедом,
Д. говорит: Вера Павловна, выпиваем за здоровье моей вашего жениха и невесты.
Я чуть имела возможность удержаться, дабы не начать плакать тут же при всех, от эйфории
для того чтобы неожиданного спасения. По окончании обеда мы продолжительно говорили с Д. о том,
как мы будем жить. Как я его обожаю: он выводит меня из подвала.
— Просматривай же все.
— Больше ничего нет.
— Наблюдай. — Снова под рукою гостьи выступают новые строчка.
— Я не желаю просматривать, — в страхе говорит Вера Павловна; она еще не
разобрала, что написано на этих новых строчках, но ей уже страшно.
— Не можешь не просматривать, в то время, когда я велю: просматривай!
Вера Павловна просматривает:
Так неужто же я обожаю его за то, что он выводит меня из подвала? не
самого его, а собственный спасение из подвала?
— Переверни еще назад, просматривай самую первую страницу.
В сутки моего рождения, сейчас, я в первоначальный раз сказала с Д. и
полюбила его. Я еще ни от кого не слышала таких добропорядочных, утешительных
слов. Как он сочувствует всему, что требует сочувствия, желает помогать
всему, что требует помощи; как он уверен, что счастье для людей быть может,
что оно должно быть, что злоба и горе не всегда, что скоро идет к нам новая,
яркая судьба. Как у меня весело расширялось сердце, в то время, когда я слышала эти
уверения от человека ученого, важного: так как ими подтверждались мои мысли.
. . Как хорош он был, в то время, когда сказал о нас, бедных дамах. Любая дама
полюбит для того чтобы человека. Как он умен, как он добропорядочен, как он хорош!
— Отлично. Переверни снова на последнюю страницу.
— Но эту страницу я уж прочла.
— Нет, это еще не последняя. Переверни еще лист.
— Но на этом странице ничего нет.
— Просматривай же! Видишь, как много на нем написано. — И снова от
прикосновения руки гостьи выступили строки, которых не было.
Сердце Веры Павловны холодеет.
— Я не желаю просматривать, я не могу просматривать.
— Я велю. Обязана.
— Не могу и не желаю.
— Так я тебе прочту, что у тебя написано. — Слушай :
Он человек добропорядочный, он мой избавитель. Но благородством внушается
уважение, доверие, готовность функционировать заодно, дружба; избавитель
награждается признательностию, преданностию. Лишь. У него натура, быть
может, более пылкая, чем у меня. В то время, когда кипит кровь, ласки его жгучи. Но имеется
вторая потребность, потребность негромкой, продолжительной ласки, потребность сладко
спать в ласковом эмоции. Знает ли он ее? Сходны ли отечественные натуры, отечественные
потребности? Он готов погибнуть для меня, — и я для него. Но достаточно ли
этого? Мыслями ли обо мне живет он? Мыслями ли о нем живу я? Обожаю ли я его
такою любовью, какая нужна мне? Прежде я не знала данной потребности негромкого,
ласкового эмоции — нет, мое чувство к нему не…
— Я не желаю слышать больше! — Вера Павловна с негодованием отбрасывает
ежедневник. — Противная! злая! для чего ты тут! Я не кликала тебя, уйди!
Гостья смеется негромким, хорошим хохотом.
— Да, ты не обожаешь его; эти слова написаны твоею рукою.
— Проклинаю тебя!
Вера Павловна просыпается с этим восклицанием, и стремительнее, чем сознала
она, что видела лишь сон и что она проснулась, она уже быстро встала, она
бежит.
— Мой дорогой, обними меня, защити меня! Мне снился ужасный сон! — Она
жмется к мужу. — Мой дорогой, ласкай меня, будь ласков со мною, защити меня!
— Верочка, что с тобою? — супруг обнимает ее. — Ты вся дрожишь. — Супруг
целует ее. — У тебя на щеках слезы, у тебя холодный пот на лбу. Ты босая
бежала по холодному полу, моя дорогая; я целую твои ножки, дабы согреть их.
— Да, ласкай меня, спаси меня! мне снился противный сон, мне снилось, что
я не обожаю тебя.
— Дорогая моя, кого же ты обожаешь, как не меня? Нет, это пустой, смешной
сон!
— Да, я обожаю тебя, лишь ласкай меня, целуй меня, — я тебя обожаю, я
тебя желаю обожать.
Она прочно обнимает мужа, вся жмется к нему и, успокоенная его ласками,
негромко засыпает, целуя его.
XX
В это утро Дмитрий Сергеич не идет кликать жену выпивать чай: она тут,
прижавшись к нему; она еще спит; он наблюдает на нее и думает: что это такое
с ней, чем она была испугана, откуда данный сон?
— Оставайся тут, Верочка, я внесу ко мне чай; не поднимайся, мой дружочек,
я подам тебе, ты умоешься не поднимаясь.
— Да, я не буду подниматься, я полежу, мне так отлично тут: какой ты
умный за это, миленький, как я тебя полюбила. Вот я и умылась, сейчас неси
ко мне чай; нет, прежде обними меня! — И Вера Павловна продолжительно не производила
мужа, обнявши. — Ах, мой миленький, какая я забавная! как я к тебе прибежала!
Что сейчас поразмыслит Маша? Нет, мы это скроем от нее, что я проснулась у
тебя. Принеси мне ко мне наряжаться. Ласкай меня, мой миленький, ласкай меня, я
желаю обожать тебя, мне необходимо обожать! Я буду обожать тебя, как еще не обожала!
——
Помещение Веры Павловны стоит безлюдная. Вера Павловна, уж не прячась от
Маши, поселилась в помещении мужа. Какой он ласковый, какой он нежный, мой
дорогой, и я имела возможность вздумать, что не обожаю тебя? Какая я забавная!
— Верочка, сейчас ты успокоилась, моя дорогая; сообщи же мне, что тебе
приснилось третьего дня?
— Ах, мелочи! Мне лишь и приснилось, что я тебе заявила, что ты мало
ласкаешь меня. А сейчас мне отлично. Для чего мы не жили с тобою в любой момент так?
Тогда мне не приснился бы данный противный сон, ужасный, противный, я не желаю
не забывать его!
— Да так как мы без него не жили бы, как сейчас.
— Правда; я ей весьма признательна, данной противной: она не противная, хорошая.
— Кто она? У тебя, не считая прошлой красивые женщины, еще новая подруга?
— Да, еще новая. Ко мне приходила какая-то дама, с таким
очаровательным голосом, значительно лучше Бозио, а какие конкретно руки у нее! Ах, какая
дивная красота! Лишь руку я и видела: сама она скрывалась за пологом, мне
снилось, что у моей постели, — за то же я ее и кинула, что на ней это
приснилось, — что у ней имеется полог и что гостья скрывается за ним; но какая
дивная рука, мой дорогой! И она пела про любовь и подсказывала мне, что такое
любовь. Сейчас я осознала, мой дорогой. Какая была я глупенькая, я не осознавала,
так как была девочка, глупенькая девочка?
— Моя дорогая, ангел мой, всему собственная пора. Да и то, как мы прежде жили с
тобою — любовь; да и то, как сейчас живем, — любовь; одним нужна одна, вторым —
вторая любовь: тебе прежде было достаточно одной, сейчас нужна вторая. Да, ты
сейчас стала дамой, мой дорогой друг, и что прежде было не требуется тебе, стало
необходимо сейчас.
——
Проходит семь дней, две. Вера Павловна нежится; в собственной комнате не редкость она
сейчас лишь, в то время, когда мужа нет дома либо в то время, когда он трудится, — да нет, и в то время, когда
трудится, она довольно часто сидит у него в кабинете; в то время, когда увидит, что мешает, что
работа требует полного внимания, тогда для чего же мешать? Но так как таких работ
у каждого мало, большинство и ученой работы — чисто механическая; исходя из этого
три четверти времени он видит подле себя жену, и порою они приласкают приятель
приятеля. Лишь одно изобретение было необходимо: приобрести второй диван, мельче
мужнина. И вот Вера Павловна по окончании обеда нежится на своем диванчике; у
диванчика сидит супруг и любуется на нее.
— Дорогой мой, для чего ты целуешь мои руки? так как я этого не обожаю.
— Да? я и забыл, что обижаю тебя, ну, и буду обижать.
— Миленький мой, ты во второй раз избавляешь меня: спас меня от злых
людей, спас меня от себя самой! Ласкай меня, мой дорогой, ласкай меня!
——
Проходит месяц. Вера Павловна нежится по окончании обеда на своем широком,
мелком, мягком диванчике в помещении собственной и мужа, другими словами в кабинете мужа.
Он присел на диванчик, а она обняла его, прилегла головой к его груди, но
она вспоминает; он целует ее, но не проходит задумчивость ее, и на глазах
чуть ли не готовы навернуться слезы.
— Верочка, дорогая моя, что ты задумчива?
Вера Павловна плачет и молчит. Нет она утерла слезы.
— Нет, не ласкай, мой дорогой! Достаточно. Благодарю тебя! — и она так
кротко и искренно наблюдает на него. — Благодарю тебя, ты так хорош ко мне.
— Хорош, Верочка? Что это, как это?
— Хорош, мой дорогой; ты хороший.
——
Проходит два дня. Вера Павловна снова нежится по окончании обеда, нет, не
нежится, а лишь лежит и думает, и лежит она в собственной комнате, на собственной
кроватке. Супруг сидит подле нее, обнял ее, Также думает.
Да, это не то. Во мне нет того, думает Лопухов.
Какой он хороший, какая я неблагодарная!, думает Вера Павловна.
Вот что они думают.
Она говорит:
— Мой дорогой, иди к себе, занимайся либо отдохни, — и желает сообщить, и
может сообщить эти слова несложным, не унылым тоном.
— Для чего же, Верочка, ты гонишь меня? мне и тут отлично, — и желает и
может сообщить эти слова несложным, радостным тоном.
— Нет, иди, мой дорогой. Ты достаточно делаешь для меня. Иди, отдохни.
Он целует ее, и она забывает собственные мысли, и ей снова так сладко и легко
дышать.
— Благодарю тебя, мой дорогой, — говорит она.
——
А Кирсанов совсем радостен. Трудновата была борьба В этом случае, но
но и какое количество внутреннего наслаждения доставляла она ему, и это
наслаждение не пройдет вместе с нею, а будет греть его грудь продолжительно, до
финиша судьбы. Он честен. Да. Он сблизил их. Да, в действительности сблизил.
Кирсанов лежит на диване, курит и думает: Будь честен, другими словами расчетлив,
не просчитывайся в расчете, не забывай сумму, не забывай, что она больше собственной части,
другими словами, твоя людская натура посильнее, серьёзнее для тебя, чем каждое
отдельное твое рвение, предпочитай же ее пользы пользам каждого
отдельного твоего рвения, если они как-нибудь разноречат, — вот лишь и
всего, это и именуется попросту: будь честен, и все будет превосходно. Одно
правило, и какое немудрое, вот и целый итог науки, вот и целый свод
законов радостной судьбе. Да, радостны те, каковые появились с наклонностью
осознать это простое правило. И я достаточно радостен в этом отношении. Само собой разумеется,
я довольно много, возможно, больше, чем натуре, обязан формированию. А понемногу это
будет развиваться в простое правило, внушаемое всем воспитанием, всею
обстановкою судьбы. Да, тогда будет всем легко жить на свете, вот как сейчас
мне. Да, я доволен. Надобно, но, зайти к ним: я не был уж семь дней три.
Пора, хоть это уж и не очень приятно мне. Меня уж не тянет к ним. Но пора. Заеду
на-днях на полчаса. Либо не отложить ли на месяц? Думается, возможно. Да,
отступление сделано в полной мере, маневры кончены; скрылся из виду, и сейчас не
увидят, 20 дней либо три месяца не был я у них. А приятно с далека думать о
людях, с которыми поступил честно. Отдыхаю на лаврах.
——
А Лопухов еще через два-три дня, также по окончании обеда, входит в помещение
жены, берет на руки собственную Верочку, несет ее на ее оттоманку к себе: Отдыхай
тут, мой дорогой друг, и любуется на нее. Она задремала, радуясь; он сидит и
просматривает. А она уж снова открыла глаза и думает:
Как у него убрана помещение: не считая нужного, ничего нет. Нет, имеется и
у него собственные прихоти: вот громадный ящик сигар, что я ему подарила в
прошлом году, он еще стоит цел, ожидает собственного срока. Да, это его единственная
прихоть, одна роскошь — сигары. Нет, вот и еще роскошь: фотография этого
старика; какое добропорядочное лицо у старика, какая смесь незлобия и
проницательности в его глазах, во всем выражении лица! какое количество хлопот было
Дмитрию дотянуться эту фотографию. Так как портретов Овэна нет нигде, ни у кого
{98}. Писал три письма, двое из бравших письма не нашли старика, третий
отыскал, и какое количество мучил его, пока удалась вправду отличная
фотография, и как Дмитрий был радостен, в то время, когда взял ее, и письмо от
святого старика, как он кличет его, письмо, в котором Овэн хвалит меня, со
слов его. А вот и вторая роскошь: мой портрет; полгода он копил деньги,
дабы просить хорошего художника, и какое количество они с этим молодым художником
мучили меня. Два портрета — и лишь. Неужто дорого необходимо приобрести картин
и фотографий, как у меня? У него нет и цветов, которых так много в моей
комнате; отчего же ему не необходимы цветы, а мне необходимы? Неужто оттого, что я
дама? Что за мелочи! Либо это оттого, что он важный, ученый человек?
Но так как у гравюры и Кирсанова, и цветы, а он кроме этого важный и ученый
человек.
И по какой причине ему скучно отдавать мне довольно много времени? Так как я знаю, что это
ему стоит упрочнения. Неужто оттого, что он важный и ученый человек? Но так как
Кирсанов. . , нет, нет, он хороший, хороший, он все для меня сделал, все готов
с удовольствием для меня сделать! Кто может так обожать меня, как он? И я его
обожаю, и я готова на все для него…
— Верочка, а ты уж не спишь, мой дорогой приятель?
— Миленький мой, отчего у тебя в помещении нет цветов?
— Изволь, мой дорогой друг, я заведу. на следующий день же. Мне просто не произошло
поразмыслить об этом, что это отлично. А это отлично.
— И о чем еще просила бы я тебя: приобрети себе фотографий, либо лучше, я
тебе куплю на собственные цветов и деньги, и фотографий.
— Тогда, вправду, они будут мне приятны. Я и без того обожаю их, но
тогда мне приятнее будет иметь их. Но, Верочка, ты была задумчива, ты думала
о собственном сне. Разрешишь ли ты мне просить тебя, чтобы ты побольше поведала
мне об этом сне, что так напугал тебя?
— Мой дорогой, сейчас я не думала о нем. И мне так не легко вспоминать его.
— Но, Верочка, возможно, мне полезно будет знать его.
— Изволь, мой дорогой. Мне снялось, что я скучаю оттого, что не отправилась в
оперу, что я думаю о ней, о Бозио; ко мне пришла какая-то дама, которую я
сперва приняла за Бозио и которая все скрывалась от меня; она вынудила меня
просматривать мой ежедневник; в том месте было написано все лишь о том, как мы с тобою любим
друг друга, а в то время, когда она дотрогивалась рукою до страниц, на них показывались
новые слова, сказавшие, что я не обожаю тебя.
— Забудь обиду меня, мой дорогой друг, что я еще спрошу тебя: ты лишь видела во
сне?
— Дорогой мой, в случае, если б не только, разве я не сообщила бы тебе? Так как я это
тогда же тебе сообщила.
Это было сообщено так ласково, так искренно, так легко, что Лопухов
почувствовал в груди сладости и волнение теплоты, которого всю жизнь не
забудет тот, кому счастье разрешило испытать его. О, как жаль, что немногие,
весьма немногие мужья смогут знать это чувство! Все эйфории радостной любви
ничто перед ним: оно окончательно наполняет чистейшим довольством, самою святою
гордостью сердце человека. В словах Веры Павловны, сообщённых с некоей
грустью, слышался упрек; но так как суть упрека был: приятель мой, неужто ты не
знаешь, что ты заслужил полное мое доверие? Супруга обязана скрывать от мужа
тайные перемещения собственного сердца: таковы уже те отношения, в которых они стоят
друг к другу. Но ты, мой дорогой, держал себя так, что от тебя не требуется
утаивать ничего, что мое сердце открыто перед тобою, как передо мною самой.
Это великая заслуга в муже; эта великая приз покупается лишь высоким
нравственным преимуществом; и кто заслужил ее, тот вправе вычислять себя
человеком идеального благородства, тот смело может сохранять надежду, что
совесть его чиста и постоянно будет чиста, что мужество ни при каких обстоятельствах ни в чем не
поменяет ему, что во всех опробованиях, всяких, каких бы то ни было, он
останется спокоен и жёсток, что будущее практически не властна над миром его души,
что с той поры, как он заслужил эту великую честь, до последнего момента
жизни, каким бы ударам ни подвергался он, он будет радостен сознанием собственного
людской преимущества. Мы сейчас достаточно знаем Лопухова, дабы видеть,
что он был человек не сантиментальный, но он был так тронут этими словами
жены, что лицо его вспыхнуло.
— Верочка, приятель мой, ты упрекнула меня, — его голос дрожал, во второй
раз в жизни и в последний раз; в первоначальный раз голос его дрожал от сомнения в
собственном предположении, что он отгадал, сейчас дрожал от эйфории: — ты
упрекнула меня, но данный упрек мне дороже всех слов любви. Я обидел тебя
своим вопросом, но как я радостен, что мой плохой вопрос дал мне таковой
упрек! Взгляни, слезы на моих глазах, с детства первые слезы в моей жизни!
Он целый вечер не сводил с нее глаз, и ей ни разу не подумалось в данный
вечер, что он делает над собой упрочнение, дабы быть ласковым, и данный вечер был
одним из самых весёлых в ее жизни, по крайней мере, до сих пор; через
пара лет по окончании того, как я говорю вам о ней, у ней будет довольно много
таких целых дней, месяцев, годов: это будет, в то время, когда подрастут ее дети, и она
будет видеть их людьми, хорошими счастья и радостными. Эта радость выше
всех других личных эйфорий; что во всякой второй личной эйфории редкая,
мимолетная высокость, то в ней обычный уровень каждого обычного
дня. Но это еще в будущем для нее.
XXI
Но в то время, когда супруга заснула, сидя у него на коленях, в то время, когда он положил ее на
ее диванчик, Лопухов прочно задумался о ее сне. Для него дело было не в том,
обожает ли она его; это уж ее дело, в котором и она не властна, и он, как он
видит, не властен; это само собою разъяснится, об этом нечего думать в противном случае,
как на досуге, а сейчас недосуг, сейчас его дело разобрать, из какого именно