Непременно большая часть историков поддаются искушению открыть в истории ее обстоятельства. Мы имели случай поразмышлять о причинности выше, в то время, когда говорили о происхождении цивилизации и внесли предложение несложную аналогию с телегой на склоне бугра. Эту фигуру речи возможно продвинуть дальше. Она применима, с удобством, которого я, согласиться, не предвидела, не только к процессу роста, но и к процессу упадка. Но я допускаю, что у читателя хватает воображения, дабы изобрести личные образы: телеги, скрипя, останавливаются на плоских и монотонных равнинах и т. п. Разглядим вместо этого кое-какие из факторов, каковые выдвигаются как обстоятельства упадка египетской цивилизации: подъем жречества, которое не только осуществляло контроль парализующий количество национального достатка, но и душило новые и экспериментирование идеи; появление железа, которого нет в Египте, как материала для того чтобы изготовить оружие и инструменты; давление великих миграций народов; загнивание врожденного египетского гения либо этоса под давлением не хорошо ассимилированных влияний извне; все более формализующаяся социальная структура, где богатые становятся богаче, а бедные – беднее; вытеснение содержания формой и отказ от борьбы в интеллектуальной и духовной областях.
Вот что мы имеем: этакая дорогая репрезентативная выборка. Я тут ничего не придумала. Пожалуй, мне стоит изобрести парочку собственных объяснений:
1) имеется фатальное что-то в психологии египетского народа, ведущее к слепому и регламентации повиновению; 2) воля всевышних.
Сомневаюсь, что смогу убедить читателя принять серьезно мою вторую обстоятельство; кроме того благочестивые историки допускают, что божество трудится при помощи некоторых различимых правил. Первое из моих догадок звучит не так неубедительно. Но его абсурдность станет очевидной, в то время, когда я соглашусь, что забрала это предложение из контекста, не имеющего ничего общего с Древним Египтом, – из комментария по поводу событий, каковые привели ко Второй мировой. Я поменяла лишь наименование народа. Ссылка на фатальное что-то в психологии народа не растолковывает ничего, не считая неспособности комментатора дать объяснение. Единственное различие между волей всевышних и врожденными расовыми чертями пребывает в том, что первая устарела, тогда как вторыми – увы! – обходятся через чур довольно часто. Любое из двух возможно верным (не смотря на то, что я разрешу себе усомниться в этом), но ни одно из них не есть особенно нужным в качестве принципа исторического изучения.
Факт, что приемлемые теории причинности достаточно зыбки, есть тревожным, в случае, если нам хочется верить, что настоящие обстоятельства вправду существуют. В XIX столетии в дополнение к воле всевышних (Божьей воле) пришло и ушло пара теорий. Историку страшно играться с понятием причинности; если он перегибает палку , то выясняется в смертоносных объятиях философа. Историки – и кто их осудит – стараются избегать таких столкновений. Их обстоятельства, в большинстве случаев, лишены философских глубин, но являются прозаичными, деловыми пояснениями, понятными каждому начитанному человеку. Но исторические обстоятельства неизбежно попадают под влияние интеллектуального климата эры. Мы более не приемлем сверхъестественных объяснений – дьявол и Бог равняется вышли из моды, – потому, что отечественное современное мировоззрение не включает веру в прямое вмешательство таких сил в человеческие дела. Экономические объяснения еще сохраняют респектабельность, не обращая внимания на неудачное применение идей бедного Карла Маркса, но большая часть историков не вычисляют их вескими обстоятельствами.
Сейчас весьма популярными стали психотерапевтические обстоятельства, применительно к нациям либо к индивидам. Не требуется громадной проницательности, дабы отыскать египтянина, что самый популярен среди психологов. Фрейд обнаружил Эхнатона захватывающе увлекательным, не смотря на то, что его детские воспоминания безвозвратно потеряны. Один психолог дает сто очков вперед самому Фрейду: в недавней книге он не только снабжает читателя недостающими подробностями о детстве Эхнатона и провозглашает его страдающим от Эдипова комплекса; он предлагает новую теорию, что Эхнатон-то и был, в сущности, Эдипом.
Отметая теорию Эдипа-Эхнатона, я жестоко несправедлива к историкам, использующим психотерапевтические способы, потому что ее нельзя принимать серьезно ни как психологию, ни как историю. Она воображает одну из сумасшедших школ, каковые расцветают на периферии многих научных дисциплин, и отличается от продукции пирамидиотов лишь более правдоподобным видом. Вам не требуется ничего знать о египетской археологии, чтобы выяснить, что писания пирамидиотов – нонсенс; по данной причине египтологи редко волнуются об их опровержении. Египтологи нечасто ввязываются в публичные дискуссии на эту тему, но они должны это делать. Очевидно, уравнение Эдип=Эхнатон звучит смехотворно. Оно вправду смехотворно, но не нужно отбрасывать его без изучения. Мы не можем позволить себе отбрасывать любую теорию лишь по причине того, что она очевидно противоречит всем отечественным предвзятым понятиям об актуальности. Теория Эдипа-Эхнатона не имеет сокровище не по причине того, что она нова и пугает новизной, а по причине того, что она основана на последовательности фальшивых ложных интерпретаций и утверждений, представленных со большим мастерством и с респектабельной имитацией научного стиля. Неточности ее смогут быть вскрыты лишь читателем, что многое знает о египетской культуре. Но ее основной грех против подлинной учености тот же самый, что пятнает книги пирамидных мистиков. Создатель не работает с открытой мыслью. Он не применяет факты, дабы выстроить теорию, но отбирает факты, дабы поддержать предвзятую и несокрушимую веру. Какие конкретно бы способы ни выбрал для работы историк, он обязан использовать их без предрассудков и готовься пересмотреть либо отбросить собственную теорию, столкнувшись с фактом, не поддающимся его инструментам.
Отличный пример капризности исторической моды – падения великого и теория «подъёма человека». Несложнее говоря, это биографический подход к истории. Сюжеты прошлого производятся актерами; женщины и великие мужчины в силу собственных личностных особенностей либо положения не только воздействуют на форму событий, но и заставляют их происходить. По окончании периода относительной респектабельности эта теория была до некоей степени заменена обратной, взявшей наименование «культурного процесса». Не люди делают события, а события делают людей. Гитлер не развязывал Второй мировой; события в Германии и в другой Европе произвели бы это фатальное несчастье, даже если бы Гитлер вовсе не появился и некоторый другой фаворит был бы извергнут политическим сообществом, дабы взять на себя роль, которой потребовал темперамент эры. Эхнатон не инициировал религиозной революции; страна созрела для реформы, и неспециализированное чувство того времени заставило бы Египет к такому перемещению, с Эхнатоном либо без него.
Культурный процесс может показаться вам крайним взором на историю. Я думаю, это так и имеется, и радостна сказать вам, что теория «великого человека» опять входит в моду. Нужен, возможно, некоторый средний подход; любой человек есть продуктом собственной культуры в широчайшем смысле слова, но отрицать особость Эхнатона либо Гитлера легко нереально.
Похоже, но, что нам еще далеко до последних обстоятельств. Мы не только видим, что категории объяснений меняют собственный статус с тревожной частотой, но мы постоянно имеем перед собой кое-какие более элементарные неприятности. Мы можем изолировать дискретные культурные либо политические феномены – появление железа, достаток жречества. Но что тут обстоятельство и что следствие? Следствие одной из обстоятельств возможно обстоятельством другого следствия, либо возможно ни тем ни вторым, или обоими сходу, или легко фактом. Время от времени вы не имеете возможность отличить одно от другого без оценочной ведомости, а оценочная ведомость еще не составлена. Обстановка достаточно неприятна для скромного ученого, что лишь пробует растолковать изолированное явление в раздельно забранной культуре. В то время, когда историк пробует распространить объяснение на мир в целом и составить универсальную теорию истории, у него вправду начинаются проблеме.
Одна из последних – и, без сомнений, самый отлично известных – теорий истории в собственности доктору наук Арнольду Тойнби. Его увлекательная работа «Study of History» достигла сейчас внушительного количества в 12 томов, но число томов критических отзывов о его работе превышает эту цифру многократно. Критики нападали на него, исходя из различных оснований и с различной степенью ожесточения. Египтологи не остались в стороне. Они быстренько указали, что начальная великая схема не подходит к египетской истории, как мы ее знаем. В уникальной теории юная цивилизация производит себя в универсальное страну, как в Египте в эру Среднего царства, которое со временем подвергается давлению из двух источников: внешний пролетариат, либо безжалостные вторжения, и внутренний пролетариат, из последовательностей которого поднимается новая универсальная религия. Зарубежными варварами в Египте смогут быть гиксосы, но универсальная церковь, которую доктор наук Тойнби видит в религии Осириса, в конечном итоге не отвечает его спецификациям. (Будем к нему честны; необходимо признать, что в собственной интерпретации веры в Осириса как народной религии он направляться Брэстеду, взоры которого устарели; в собственном последнем ревизионистском томе доктор наук Тойнби подмечает, что не его вина, в случае, если специалисты меняют собственные мнения.) Основная трудность, но, появляется в связи с тем, что случилось в Египте по окончании гиксосов. Теоретически должна была появиться совсем новая культура, взлелеянная в утробе универсальной церкви. По догадке Тойнби, последние 10 столетий египетской истории направляться разглядывать кроме того не как стагнацию, но как окаменение; бальзамирование так успешное, что кроме того труп не знал, что он мертв. Схема не работает для Египта, и доктор наук Тойнби с обезоруживающей искренностью признал это в собственном самом последнем томе. Египет был основной мелью, на которой застревала теория, но не единственной; пересмотренная теория принимает эти исключения в расчет. Не обсуждая ревизию детально, мы можем лишь заявить, что она, возможно, также столкнется с критикой. До сих пор ни одна неспециализированная теория не преуспела в охвате всех примеров без ожесточённой прокрустовой хирургии; и ни один теоретик еще не убедил собственных критиков, что его теории верны либо кроме того .
Настоящая дискуссия имеется весьма поверхностное, ограниченное прощупывание некоторых типов неприятностей, с которыми мы сталкиваемся, в то время, когда говорим о обстоятельствах в истории. Мы кроме того не решили ответственного вопроса о том, существуют ли такие обстоятельства. Но мы, возможно, поступаем верно, в то время, когда ищем их и говорим о них. Интеллектуальный климат отечественной собственной эры требует объяснений. Мы желали бы, если бы имели возможность, свести все явления к совокупностям логических последовательностей. Частично это позвано влиянием физических наук, и это влияние не всегда к лучшему. История возможно научной в собственном подходе, и социальные изучения смогут быть социальными науками в том смысле, что они используют бесстрастный, критический и строго логический анализ к собственному предмету. Но нельзя ожидать, дабы дисциплины, имеющие дело с человеком и его необычными делами, применяли способы либо давали результаты физических наук. Человеческий опыт не воспроизводится в лабораторных условиях; мы ни при каких обстоятельствах не сможем осуществлять контроль отечественные образцы в таковой степени, дабы изолировать относящийся к делу стимул либо выяснить своеобразный итог. Моя личная отвращение к применению термина «научное» в гуманитарных дисциплинах позвана тем, что самое использование слова иногда внушает использующему, что такая такой детерминизм и изоляция вероятны. Время от времени мне хочется, дабы так и было.
В наши дни мы ощущаем более личную потребность анатомировать прошлое в отыскивании его патологий, потому что, в соответствии с некоторым историкам, отечественная личная культура проявляет тревожные показатели заболевания. Как бы вы ни выяснили стадии развития цивилизации и на какую бы ступень вы ни поместили нас на данный момент, в XX столетии христианской эры, думается маловероятным, что мы находимся в начале какого-либо процесса. Это оставляет нас с неприятной возможностью приближения к концу. В случае, если это так, нам приличествует раскрыть, в меру отечественных свойств, где мы находимся и по какой причине. В случае, если универсальные обстоятельства существуют и мы способны их рассмотреть, мы можем выяснить, как избежать их самые катастрофических следствий.
Такова одна из обстоятельств отечественного поиска обстоятельств. Имеется ли у нас основания предполагать, что мы отыщем их, это второй вопрос. На данный момент похоже, что отечественный единственный выход, в случае, если нам суждено пасть, – приземлиться достаточно изящно.
ФИНАЛЬНОЕ УНИЖЕНИЕ
Покинем сейчас эту угнетающую тему и продолжим, с удобной дистанции, падения и рассмотрение заката кого-то другого. Ассирийцы покончили с властью Куша, но они еще не покончили с Египтом. Ассирийская мощь простерлась до крайних пределов; широкая и обиженная империя потребовала постоянных карательных экспедиций, дабы держать завоеванные области под контролем. Ашшурбанапал не имел возможности выделить хватает войск для постоянной оккупации Египта. Ему было нужно надеяться на лояльность подчинённых, которых он отобрал. А египетские клятвы в верности писались вилами на воде. Хвалить ли египтян за их упрямую неприязнь к чужеземному господству либо проклинать как клятвопреступников, но необходимо признать, что они лежали тихо лишь мертвыми. Ашшурбанапал, уходя к себе, покинул Египет в руках человека из Саиса по имени Нехо. Нехо, очевидно, поднял мятеж при первом же эргономичном случае и был со временем доставлен своим огорченным повелителем в Ниневию. Сын Нехо, Псамметих I, был основателем XXVI, либо саисской, династии. Псамметих, должно быть, имел в себе искру старого огня. Он убедил ссорящихся вельмож объединиться против ассирийцев и захватил контроль над Фивами, принудив «мужу всевышнего» «удочерить» его дочь.
Успех Псамметиха дал его подданным иллюзию восстановления. Но то была не более чем иллюзия. Прилив настоящей жизненной силы создаёт новые культурные черты, каковые напоминают продукты вторых ренессансов лишь по мощи и творческому заряду того импульса, что их порождает. Но в то время, когда энергия и импульс отсутствуют, оглядывающееся назад общество пытается подражать прошлому, имитируя его внешние знаки. Именно это и происходило в так именуемом Саисском восстановлении во время XXVI династии.
Самым броским проявлением восстановления живописи было копирование – копирование так правильное, что люди того времени воспроизводили штрих за штрихом роспись ветхих гробниц Старого и Среднего царств. Не все мастерство было рабским подражанием; начавшись в предшествующей семействе, допустимо под влиянием энергичных кушитских правителей, появляется новый стиль в скульптуре. Он виден в собственных лучших примерах в некоторых головах вельмож и царей. Это жёсткие вещи, жёсткие по поверхности и по стилю, формализованные и все же оставляющие чувство реализма. Эти две кажущиеся несовместимыми характеристики – формализм и натурализм – обнаруживаются в одно да и то же время и в одних и тех же произведениях мастерства. Результаты очень любопытны. Но работы для того чтобы уникального типа редки.
Изменившийся тон литературных текстов еще яснее говорит о изменении национальных установок. Имеется некоторый шарм в поздних наставлениях мудрости; эмоции, каковые они высказывают, кое в чем более красивы нам, чем достаточно хладнокровная практичность более ранних советов молодым людям. Заберём, к примеру, таковой отрывок из «Наставлений» отца, обращенных к сыну:
«Удвой пищу, которую ты даешь матери, носи ее, как она носила тебя. Она имела в тебе тяжелый груз, но она не оставляла его мне. По окончании твоего рождения она еще была обременена тобой; ее грудь была три года у тебя во рту, и не смотря на то, что грязь от тебя была ужасна, ее сердце не отвратилось. В то время, когда ты заберёшь жену, не забывай, как твоя мать рожала тебя и растила тебя; не давай жене собственной обстоятельства осуждать тебя, не заставляй ее вздымать руки к всевышнему».
В этих словах довольно много эмоции, не смотря на то, что откровенный выбор и тон подробностей поднимают текст над несложной сентиментальностью. Сравним их сейчас с наставлениями Птахотепа из периода IV династии по тому же предмету:
«Если ты человек с положением, ты обязан основать семью и обожать собственную жену дома как подобает. Наполняй пузо ее и одевай ее; притирания нужны для ее тела. Вынуди ее сердце радоваться, потому что она имеется прибыльное поле для собственного господина».
В вопросе об относительной мудрости этих отрывков вкусы смогут различаться, но в том, что касается смены установок, сомнений нет. Господствующая тема позднейших текстов – терпение и покорность; главное слово, которое повторяется ужасающе довольно часто, – «молчание». Египтянин эры Старого царства посмеялся бы над таким управлением к успеху: что, сидеть и молчать в то время, как за словом в карман не лезет пройдоха прокладывает себе путь наверх? Самоутверждение ранних семейств не лишено привлекательности; оно беззаботное, хвастливое и весьма красивое. В собственных величайших примерах оно смело вопрошать бессмертных всевышних о смысле судьбы. В случае, если люди имели возможность хвастаться молчанием, дух Древнего Египта вправду погиб.
Тема молчания найдена в другом «Наставлении», еще более позднем, которое, кроме того что дает установки конкретной эры, воображает для нас необыкновенный интерес. Мудрость Аменемопе возможно датировать готовься– столетием до н. э.
Читатель может не забывать, что мы отмечали параллели между известным солнечным гимном Эхнатона и одним из псалмов, а после этого отвергли романтическую историю на том основании, что сходство не обосновывает связи между Израилем и Египтом в тот период. С текстом Аменемопе для того чтобы драматического заключения тяжело избежать, потому что параллели с библейской Книгой Притчей Соломоновых так близки, что лишь зависимость одного текста от другого может удовлетворительно растолковать сходство. Предполагалось, что египтяне заимствовали собственный текст у иудеев, но большая часть ученых склоняются к противоположной интерпретации. Нет ничего «не египетского» в содержании текста Аменемопе; он полностью совместим с эмоциями эры, выраженными во многих других культурных явлений. В случае, если мы сравним данный текст с текстом Книги Притчей, в особенности со стихами 22:17–22:24, мы отыщем повторение тех же предписаний, довольно часто практически теми же словами. Но окончательное подтверждение связи есть вправду красивым примером филологического изучения, разрешившего одному египтологу скорректировать иудейский текст.
Этим египтологом был Адольф Эрман, преподаватель целого поколения археологов, не только германских, но и английских и американских. Просматривая отрывок в Притчах, Эрман отметил 20-й и 21-й стихи главы 22, каковые в Библии короля Якова[8] выглядят следующим образом:
Have I not written unto thee excellent things, in counsel and knowledge,
That I might make thee know the certainty of the words of truth; that thou mightest answer the words of truth to them that send unto thee?
Слова excellent things были отмечены вопросом. В иудейском тексте стоит shilshom, «прежде», другими словами очевидная неточность; начальные редакторы внесли предложение shalishim – «офицеры, госслужащие», что вряд ли лучше. Иудейский язык в его начальной письменности напоминает египетский (и другие семитические языки) в том, что в нем пишутся лишь согласные. Довольно много позднее была создана совокупность, показывающая гласные при помощи точек, мелких значков, каковые ставились над строчком либо под ней. Читатель увидит, что иудейские слова, каковые были предложены для спорного места, отличаются лишь значками (другими словами лишь гласными), согласные в них однообразны.
Эрман, само собой разумеется, был знаком с текстом Аменемопе, и он отыскал в нем пассаж, что во многих отношениях казался схожим с двумя стихами Книги Притчей. Но египетский текст читается: «Взгляни эти тридцать глав, они развлекают, они поучают. Они главные из всех книг; они дают невежественному человеку знание».
В то время, когда Эрман изучил текст, ему неожиданно пришло в голову, что иудейское слово «тридцать» – sheloshim, слово, которое включает лишь небольшие различия в значках и больше подходит к смыслу иудейского текста, чем любой из предложенных ранее вариантов. Египетский текст содержит в точности тридцать глав: иудейский текст разделен в противном случае, но он содержит тридцать разных поучений. Открытие Эрмана не только решило вопрос о заимствовании между двумя источниками, но и сделало направление заимствования в полной мере определенным, потому что применение слова «тридцать» более логично в египетском тексте. Применимость числительного в иудейском тексте не так очевидна, и легко понять, по какой причине позднейшие копиисты неверно просматривали слово либо пробовали заменить его более логичной – для них – альтернативой.
По окончании эфемерного, теневого отражения величия, которое оказалось во время XXVI династии, стареющий нильский гигант захромал еще стремительнее по бесславной дороге к уничтожению. Ассирия пала, но Вавилон занял место завоевателя, и последние фараоны Египта сражались в собственных неисправимых битвах посредством наемников, греков, каковые много селились в Дельте. К концу семейства упадок Вавилона дал Египту мирную передышку, но Вавилон попал в руки персидского завоевателя Кира, Ахеменида. Кир покинул собственному сыну Камбизу огромную империю, включавшую солидную часть известного древним мира, за исключением Египта. Камбиз исправил данный недочёт. В 525 г. до н. э. в сражении при Пелузии он сломал хребет египетской независимости. Страна стала провинцией широкой Персидской империи, и XXVII семейство из перечня Манефона складывается из персидских царей. Династии с XXVIII по XXX опять были туземными; не сильный князья пользовались тем, что Персия была занята в других местах, дабы утвердить иллюзорную независимость. В 343 г. до н. э. персы отыскали в памяти о Египте. В следствии мы имеем XXXI семейство, снова персидскую, которую позднее объединили с XXX семейством Манефона – в целях симметрии, я полагаю.
Тем временем в безжалостном македонском захолустье некоторый парень видел необычные сны. Александр сунул Египет в собственный набитый дорожный мешок в 332 г. до н. э. За ним последовали греки, римляне, арабы, турки; корсиканский капитан и албанский авантюрист артиллерии; французские советники и британские администраторы. Египетская история не кончилась в 332 г. до н. э., но египетская культура изменилась до неузнаваемости. Древние всевышние погибли, и их храмы сделались каменоломнями для приверженцев вторых исповеданий. Язык ушел из людских знаний, и иероглифы стали источником диких мистических теорий и спекуляций. Мудрость Египта должна была стать легендой, но его ученость была утрачена под грузом 20 невежества и столетий пыли. Но еще сейчас лес колонн в Карнаке трубит об имени Рамзеса женщинам и мужчинам из государств, о существовании которых завоеватель кроме того не слышал, и до тех пор пока последний камень не упадет с граней Великой пирамиды в Гизе, люди будут дивиться самонадеянности и могуществу ее строителя.
Очень много книг на археологические темы кончаются на таких звучных фразах, как эта последняя. Популярность темы имеет очень веские обстоятельства. Физическая сохранность великих египетских монументов – превосходное явление само по себе, в случае, если отыскать в памяти, что большая часть вторых цивилизаций, аналогичных по древности, различимы для нас лишь в очертаниях глиняных фундаментов либо как вербальные реконструкции. Такие сооружения, как пирамиды, храм в Карнаке, храмы Фив, Абу-Симбела и Абидоса, были бы необычны, даже если бы не были так ветхи; по великолепию и размерам они превосходят руины практически всех других известных нам культур.
И все же я предубеждена против подчеркивания конкретно этого нюанса; правильнее сообщить, я предпочитаю другие нюансы. Гробницы, храмы, золото Тутанхамона – все это вещи волнующие и драматичные, но они не так увлекательны для меня, как другие, менее осязаемые контакты с древним и чуждым нам миром. Мой интерес к археологии стимулировался сначала сказками о запрятанных сокровищах, но со временем я поняла, что идеи прошлого завлекают меня еще больше, чем его артефакты. И это стало причиной второму, весьма личному и, возможно, субъективному открытию. Люди, каковые просматривают и пишут об истории, имеют обыкновение дивиться «нежданно современному» звучанию старого университета либо выражения. Я испытывала это сама, и я обожаю холодок узнавания, что ощущаешь при таковой встрече. В более широком смысле работы прошлого, возбуждающие отечественные эмоции, не являются ни древними, ни современными, ни египетскими, ни американскими – они просто человеческие. Своеобразное выражение данной мотивации может больше не употребляться либо не приниматься отечественным обществом; но оно возможно в полной мере законным в культуре, в которой действует, и в то время, когда мы приходим к пониманию вторых элементов данной культуры, то видим за незнакомым фасадом экзотического обычая человеческое рвение, которое узнаваемо, как отечественные личные черты в зеркале.
Это не означает обесценивать историю либо пренебрегать ее уникальностью. разнообразие и Богатство предлагавшихся ответов бессчётных неприятностей, стоящих перед человеком, удивляет и ужасает; жизни не хватит на то, дабы охватить их многогранную сложность. В этом нескончаемом разнообразии содержится одна сторона притягательности исторических изучений, а в очаровании исторических обычаев – вторая. Египетские погребальные обычаи – заберём единичный пример – по совсем понятным обстоятельствам интригуют читателей многих поколений: процесс мумификации, сложно устроенная гробница, волшебный ритуал, утварь покойного и богатое убранство. Просматривая описания фантастических гробниц, мы дивимся изобретательности их строителей, каковые предусмотрели каждую постижимую проблему, которая может произойти с обнаженной душой, путешествующей через тьму к бессмертию. Каким фантастически гротескным, каким причудливым был духовный мир, что провидели эти в далеком прошлом погибшие незнакомцы!
И после этого мы набредаем на единственное предложение, на изолированную фразу. И церемониальная маска исчезает, открывая особую едкую печаль людской рвения к бессмертию, со всей его болезненным желанием и неуверенностью. «Никто не возвратился оттуда, дабы поведать нам, как они живут».
Плач по мертвому ребенку, требование справедливости, рвение любимого к возлюбленной – перед отечественным признанием универсальности людских чувств пространство и время сжимаются, преграды языка, национальности и цвета кожи рушатся; мы читаем мысли человека, мертвого уже три тысячелетия, и именуем его братом.
Краткий словарь
Ба — одна из форм, в которых проявляется мертвый человек; птица с людской головой, парящая недалеко от гробницы.
Картуш – круглая фигура, заключающая в себе имя царя либо (в поздние периоды) царицы.
Фаянс — неглазурованная керамика, как применяют это слово египтологи; скорее, это субстанция, сделанная из истолченного в порошок кварца и перевоплощённая в пасту посредством окиси натрия либо другого связующего вещества; из нее формуются небольшие предметы – кольца, статуэтки, талисманы и т. п. Они покрываются глазурью, в большинстве случаев ярко-синей либо зеленой.
Ка – один из качеств людской личности, сотворенный вместе с человеком и по его подобию и образу; переживает человека, и ему приносятся жертвы.
Мастаба – гробница раннего периода, низкая, прямоугольная, с наклонными сторонами.
Ном — административный округ в Старом Египте. Древний Египет был разделен на 42 нома, любой из которых управлялся наместником фараона – номархом.
Обелиск – большой, квадратный в сечении столб, завершающийся наверху пирамидальным острием; египетские обелиски были покрыты надписями.
Пектораль – украшение, которое носили на груди в большинстве случаев подвешенным к ожерелью из проволоки либо бус.
Опускной камень – тяжелый каменный монолит, опускаемый по окончании похорон с целью блокировать вход в гробницу либо пирамиду.
Пилон – церемониальные ворота с двумя фланкирующими башнями в форме массивных пирамид.
Стела — каменная плита с надписями и резьбой, воздвигнутая в память о событии либо человеке; египетские стелы имели в большинстве случаев прямые бока и округлую вершину.
Примечания
Первый среди равных (лат.). (Примеч. ред.)
Работа У.Ф. Эджертона вышла по окончании работ русского египтолога академика Б.А. Тураева, что излагает всю эту запутанную историю, опираясь лишь на Зете, Навилля и Брэстеда. (См. Тураев Б.А. История старого мира. Л., 1935. Т. 1. С. 261–262). (Примеч. перев.)
В русском синодальном переводе Библии – псалом 103, стих 20 и потом. (Примеч. перев.)
Имеется в виду роман британского писателя Дж. Оруэлла. (Примеч. ред.)
По праву победителя (лат.). (Примеч. ред.)
Букв. «с крупинкой соли», с иронией (лат.). (Примеч. ред.)
Громадный пещерный храм, и меньший по размерам храм жены Рамзеса II, находящийся недалеко, были разрезаны на блоки (любой весом до 30 тысячь киллограм) и перенесены на новое место по соседству, расположенное более чем на 60 м выше прошлого. Эти грандиозные работы производились около пяти лет. В сентябре 1968 г. храмы были открыты. (Примеч. ред.)
Б и б л и я к о р о л я Я к о в а – хороший британский перевод Библии, исполненный и изданный в первой половине XVII в. В русском синодальном переводе эти два стиха звучат так:
Не писал ли я тебе трижды в наставлении и советах,
Дабы научить тебя правильным словам истины, чтобы ты имел возможность передавать слова истины отправляющим тебя? (Примеч. перев.)