Расставшись с да Понте и не испытывая больше на себе обаяния его живой натуры, Дебора с пренебрежением вспоминала о либреттисте. Она отказалась просматривать мемуары, – это собрание лживых измышлений, не внушающих доверия к автору.
Мысли Джэсона были прерваны заявлением Деборы:
– У меня совсем нет жажды ехать в Вену.
– Что ж, оставайся тут, – парировал Джэсон.
– Тебе безразлично? – ее поразил его резкий тон.
– У меня нет выбора. Ты так как знала, в то время, когда выходила за меня замуж, что я желаю посетить Вену. Разве с того времени что-нибудь изменилось?
– Кроме того рассказ да Понте тебя не останавливает?
– Да Понте вовсе не отговаривал меня от поездки в Вену.
– Но он предотвратил об опасности, – с эмоцией возразила Дебора.
– Что означает мнение одного да Понте? Ему не всегда возможно доверять.
– Но кое-чему ты поверил. В особенности тому, что он сказал о дворянстве. И об отношении Сальери к Моцарту.
– А разве ты не поверила, Дебора? Ты вела себя так, как будто бы его рассказ тебя убедил.
– Рассказчик он прекрасный.
– И он подтвердил, что Сальери не был втором Моцарта.
– А разве да Понте был его втором, Джэсон?
– Смотря как на это взглянуть. По крайней мере, это к делу не относится.
– Джэсон, ты знаешь, я тебя обожаю, но тебя вовсе не тревожит мое мнение о Моцарте.
– Меня тревожит, что ты думаешь обо мне. И о отечественной совместной жизни?
– Ты как будто бы сожалеешь, что мы поженились.
– Мне не по душе отечественная чрезмерная расточительность.
– Я могу себе это разрешить, Джэсон.
– Но я не могу, Дебора. Зависеть от другого в любой момент не очень приятно.
– Чего же ты от меня желаешь? Дабы я не тратила собственные деньги?
– Не тратила напрасно, в то время, когда в этом нет насущной необходимости. В случае, если тратить разумно, нам может хватить моих денег по крайней мере еще на пара месяцев. Но на данный момент мы живем чересчур расточительно. Для чего нам таковой шикарный номер?
– Отечественная гостиница находится поблизости от Итальянской оперы, из этого близко до любого места в Лондоне, которое ты захочешь посетить.
– А как осознавать твое нежелание ехать в Вену?
– Быть может, мое ответ переменится, в случае, если тут, в Лондоне, ты найдёшь что-то такое, что сделает поездку нужной. Но пока что тебе удалось разузнать? Что около да Понте плелись интриги? Да он жить не имел возможности без интриг. – В голосе Деборы звучала тревога. – Остановись, Джэсон, пока не поздно, пока твоя навязчивая мысль не превратилась в галлюцинацию и не погубила тебя.
– Ты веришь в ту опасность, о которой давал предупреждение да Понте?
– По-моему, если ты будешь упорно продолжать собственные поиски, тебя ожидают проблеме. И неизвестно с какой стороны.
Она любовно забрала его под руку и улыбнулась с таковой нежностью, что он был тронут ее желанием и искренней озабоченностью оградить его от опасности. Но остановиться не имел возможности. Кроме того если он совершал роковую неточность, поворачивать назад было поздно. Жизнь лишь сейчас получила для него суть. Да Понте убедил его в значительно ответственном: Сальери был неприятелем Моцарта. В случае, если удастся отыскать подтверждение тому, что дворянство замышляло недоброе против Моцарта, это приблизит его к цели. Он сообщил:
– Дебора, у меня к тебе просьба. Давай слово, что ты ее выполнишь.
– Какая?
– Не скажи никому, для чего я еду в Вену, дабы не было кривотолков. Пускай это останется в тайне, отлично, дорогая?
– Что же мне сказать, Джэсон?
– Что я еду в Европу завершать музыкальное образование. Обстоятельство достаточная, дабы интересоваться личностью Моцарта.
– Значит, ты желаешь, чтобы я все-таки ехала с тобой в Австрию?
– Обязательно. Ты мне поможешь. Без тебя мне придется непросто.
Дебора молчала. Ей весьма хотелось остаться в Лондоне; тут она ощущала себя уютно и была радостна, а Вена представлялась ей враждебным миром, содержит довольно много ужасного и неожиданного.
Стук в дверь нарушил их разговор, что становился тягостным для обоих. Пришел Артур Тотхилл. Джэсона поразила фатоватая наружность банкира. От дородного толстеющего джентльмена шел сильный запах духов, массивные бриллиантовые запонки ярко блистали, одет он был в бархатный сюртук с высоко подложенными плечами, а его завитой парик совершенно верно копировал любимый парик Георга IV. Лицо у Тотхилла было багряным, а обвислые щеки придавали ему сходство с бульдогом. Не смотря на то, что громадный пузо заметно мешал ему, Тотхилл галантно поклонился Деборе и, протягивая визитку, вскрикнул:
– Ваш папа в письмах ничего не преувеличивал, госпожа Отис. Вы прелестны!
Джэсон поразмыслил, что Пикеринг, по всей видимости, не обошел вниманием и его персону, потому что Тотхилл, сохраняя вежливую мину, оглядывал его с не хорошо скрываемым неодобрением. Алмазы банкира, должно быть, стоили целое состояние. Тотхилл, увидев, что Джэсон не имеет возможности оторвать от них глаз, растолковал:
– Эти запонки сейчас в моде. Король носит такие и все его приближенные также – в знак преданности его величеству. Вы довольны гостиницей, госпожа Отис?
– Да, благодарю вас.
– Замечательно. Я слыхал, господин Отис, вы интересуетесь музыкой?
– А вы, господин Тотхилл? – задал вопрос Джэсон.
– Я поклонник Итальянской оперы. Ее посещает целый цвет общества.
– Вы, быть может, понимаете певицу Энн Сторейс? – спросил Джэсон.
– Это ваша знакомая?
– Она была привычной Моцарта.
– Кого? – Тотхилл смутился и чуть нахмурился.
– Композитора.
– О, да! Его оперы время от времени тут ставят. Нет, я не слыхал ни о какой Энн Сторейс. Согласиться, я не обожаю оперу – неинтересная вещь, но что делать, все общество посещает оперу пара раз в сезон. Итальянская опера – единственный театр в Лондоне, куда направляться наряжаться как на бал.
Кроме того низшие сословия на галерее и те обязаны выполнять приличия в одежде. Ну, а в ложах вы заметите серьёзных национальных чинов, министров, лордов.
– А как относятся в Англии к музыкантам? С уважением? – задала вопрос Дебора.
– Как вам сообщить. Лишь музыканты, признанные королем, допускаются в клубы. Музыканты очень ненадежный народ. Большая часть из них не лучше бродяг. Надеюсь, ваш супруг не вычисляет музыку важным занятием? Она на данный момент не в моде. Необходимо иметь более солидную землю под ногами, направляться примеру вашего отца.
– И в далеком прошлом вы занимаетесь банковским делом, господин Тотхилл? – спросил Джэсон.
– Помилуйте! Да тому уже вечность! – Тотхилл кроме того возразил. – Отечественный дом основал еще мой дед. Он оказал громадную услугу Георгу II. Одолжил ему изрядную сумму денег, не требуя процентов. С того времени нам сопутствует успех.
– Работа в банке главное занятие моего мужа, – сообщила Дебора.
Выражение лица у Тотхилла изменилось, как будто бы Джэсон неожиданно получил в его глазах безукоризненную репутацию, и он тут же хвастливо заявил:
– Кстати, я принимал участие в бою при Ватерлоо, мы в том месте задали жару Бонапарту.
– Господин Тотхилл, мне думается, вам имеется о чем побеседовать с моим мужем, – прервала его излияния Дебора и удалилась в спальню, покинув их наедине.
Банкир на мгновение растерялся, но тут же отыскал в памяти:
– Разрешите поздравить вас, господин Отис, ваша супруга не только красивая женщина, но в придачу еще богатая наследница.
– Это мое личное дело, господин Тотхилл.
– Очевидно, очевидно! Я ведаю делами госпожи Отис. На ее счету в моем банке лежит много гиней. Она перевела ко мне целую тысячу, без согласия отца. Имеете возможность представить себе эмоции Куинси Пикеринга, в то время, когда это обнаружилось. Но ничего не сделаешь – дочь совершеннолетняя. На эти средства вы тихо доедете до Вены и обратно.
– Откуда вам как мы знаем, что я еду в Вену?
– Куинси Пикеринг писал мне, что вы планируете посетить в том месте каких-то музыкантов. А куда вы поместили собственные деньги, юный человек?
– Они находятся при мне.
– И это в Лондоне – пристанище убийц и воров?
– Я планирую посетить тут лишь оперу. Тотхилл засмеялся, как будто бы радостной шутке.
– Опера очень много карманными преступниками. Поверьте, это их любимое место. Знатные женщины надевают в том направлении собственные драгоценности, ответственные вельможи стараются перещеголять друг друга в роскоши, а кто-нибудь ненароком их толкнет, извинится и кошелька либо браслета как не бывало. Вам направляться хранить деньги в более надежном месте. «Тотхилл и Тотхилл» – банкирский дом с солидной репутацией.
– И об этом супруга просила поболтать со мной?
– Дела моих клиентов – мои дела.
– Но я не держу денег в вашем банке.
– Госпожа Отис поручила записать тысячу гиней на вас обоих. Так, вы имеете возможность взять их из банка, в то время, когда захотите. Срочно. Без всяких затруднений.
– Благодарю вас. Я это учту. Всего хорошего. Джэсон возвратился в спальню и Дебора задала вопрос:
– Что-нибудь произошло?
– Ничего.
– Ты чем-то огорчен. Уж не сказал ли он с тобой об отце? Я думала…
– Нет. Легко господин Тотхилл не отвечает моим представлениям о привлекательном и умном человеке, лишь и всего.
– Но Тотхилл – очень влиятельный человек.
– Допустимо. Отлично, что ты умолчала о моем интересе к Моцарту.
– О чем же он сказал с тобой?
– О моей красивой женщине жене.
Джэсон был удивлен и обрадован ее щедрым бесплатно, но рассказать о этом не желал, пока у него не было уверенности в том, не таится ли тут какой-то умной уловки или жажды доказать ему собственный превосходство.
– Он хвалит практичность и твой ум.
– И это все? – она не имела возможности скрыть разочарования.
– Все.
Дебора не поверила, но не стала настаивать; Джэсон уже наряжался, дабы ехать в Итальянскую оперу. Он решил отправиться в том направлении один в этот самый момент, при всей ее самоуверенности, идея о том, что он бросает ее одну в чужом городе, привела Дебору в отчаяние. Гордость не разрешила ей рассказать о этом, но, прощаясь, она горячо его расцеловала и умоляла быть осмотрительным.
Итальянская опера
Джэсон нанял карету и приказал кучеру поторапливаться. Посетить Итальянскую оперу он грезил с тех самых пор, как определил у да Понте об Энн Сторейс.
Память не поменяла либреттисту. Итальянская опера вправду пребывала на Хеймаркет, и Джэсона поразило великолепие этого строения; в Америке ему не приходилось видеть ничего аналогичного, и он в первый раз уверовал в то, что его ответ посетить Лондон было верным.
Джэсон заметил оперную афишу и, отыскав в перечне постановок «Свадьбу Фигаро», чуть не вскрикнул от эйфории. Пристально прочтя перечень основных исполнителей, он нигде не отыскал имени Энн Сторейс. Вверху афиши большими буквами стояло имя Вольфганга Амадея Моцарта, а внизу, более небольшим шрифтом: «Лоренцо да Понте». Но в театре точно знают об Энн Сторейс, поразмыслил Джэсон и быстро направился к артистическому входу.
На сцене шла репетиция. Пораженный необычным зрелищем, Джэсон замер на месте. Ария, которую выполняла певица-сопрано, была восхитительной. Возможно, это и имеется Энн Сторейс? Певица, брюнетка средних лет, владела на уникальность приятным мелодичным голосом, теплым и проникновенным. И в музыке было что-то привычное, не смотря на то, что Джэсон ни при каких обстоятельствах ее раньше не слыхал. Он подошел поближе к сцене, но путь ему преградил служащий и попросил покинуть кулисы.
– Меня отправил ко мне ветхий приятель Моцарта, Лоренцо да Понте, – принялся растолковывать Джэсон.
На них зашикали. Большой худощавый юный человек, распоряжавшийся на сцене, бросился к Джэсону и отвел его в сторону.
– Кто вам нужен? – задал вопрос он. – Я ищу Энн Сторейс.
– Кого?
– Она пела для самого Моцарта. А позднее, как сказал мне да Понте, стала примадонной Итальянской оперы.
– Да Понте жил тут лет двадцать назад.
– А Энн Сторейс, разве она не поет в вашем театре?
– Нет! Я в первый раз слышу это имя.
– Но Сторейс известная исполнительница арий Моцарта! Вы ставите «Фигаро»?
Юный ассистент режиссера засмеялся.
– Я не шучу, – обиделся Джэсон. – Энн Сторейс приняла участие в первом спектакле «Фигаро» в Вене.
– Вы американец, не так ли?
– Да.
– Что же, по-вашему, мы репетируем? – Приложив палец к губам, он увел Джэсона вглубь кулис, где лучше была слышна музыка.
Ария звучала страстно и взволнованно. Это мог быть лишь Моцарт, поразмыслил Джэсон. Никто второй не может создать столь идеальную мелодию, положить в нее столько неподдельного эмоции, лирической выразительности и чистоты. Музыка передавала радостью и весельем, в ней была необычная ясность, она пленяла достатком оттенков, изяществом и красноречивостью. Пристально вслушиваясь, Джэсон думал: любая нота все больше роднит меня с Моцартом. Музыку эту он готов был слушать без финиша.
Стараясь остаться незамеченным, он с опаской двинулся вперед, но юный человек шепотом остановил его:
– Я и без того разрешил вам через чур много. Определи примадонна, что я допустил на репетицию постороннего, мне за это головы не сносить.
Джэсон так расстроился, как будто бы его лишили райского блаженства, и мало смягчившись, ассистент режиссера сообщил:
– Через пара дней состоится премьера. Рекомендую вам тогда и послушать «Фигаро».
Сейчас зазвучала мелодия армейского марша. Какой прекрасный ритм! Увлеченный, Джэсон нечайно за басом напевал мотив.
– «Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный», – мягко проговорил постановщик, – эта ария пользуется неизменным успехом. Тяжело поверить, что человек имел возможность сочинить столь впечатляющую музыку. – И он закрыл дверь, ведущую за кулисы.
– А как же быть с Энн Сторейс? – в отчаянии задал вопрос Джэсон. – Возможно, кто-нибудь в вашей труппе лично знал Моцарта?
– Его знал Михаэль О’Келли.
– Кто он таковой?
– Раньше он был управляющим оперной компанией и одним из основных певцов и композиторов. Говорят, он пел при Моцарте на премьере «Фигаро». Михаэль О’Келли обожает вспоминать о Моцарте.
– Замечательно! – Джэсон сходу воспрянул духом.
– Но он ушел со сцены много лет назад, в то время, когда у него пропал голос.
какое количество еще трудностей ожидает его в первых рядах, разочарованно поразмыслил Джэсон и тихо задал вопрос:
– А вы не понимаете, где его возможно разыскать? Юный человек совершил Джэсона через крытую галерею прямо к маленькой книжной лавке, над дверью которой красовалась вывеска:
«Михаэль О’Келли, композитор и импортёр книг».
– Данный движение был выстроен для господ и дам, желающих незаметно покинуть оперу, – пояснил юный человек. – О’Келли выстроил его, в то время, когда был управляющим: движение вел прямо в его лавку. Действительно, лавка больше не в собственности О’Келли, не смотря на то, что имя его и осталось на вывеске; он сейчас узнаваемый сочинитель песен. Но он часами просиживает тут, предается воспоминаниям о Моцарте и что-то пишет. Говорит, что о Моцарте. О’Келли жил в Вене, в то время, когда в том месте ставили «Фигаро», а возвратившись в Англию, много лет состоял управляющим Итальянской оперы.
В лавке никого не выяснилось, и юный человек позвал:
– О’Келли! Если он тут, то тут же покажется.
Из глубины лавки срочно показался приземистый седой мужик с румяным лицом. В руках он держал бутылку портвейна и, не ждя представления, приветствовал Джэсона громким вопросом:
– Вы желаете расспросить меня о Моцарте? – Он махнул молодому человеку, дабы тот покинул их наедине. – Им интересуются многие.
Джэсон растерялся. Неужто еще кто-то взял на себя такую же миссию? Нет, она в собственности лишь ему. Он был разгневан и взволнован.
– Что вы желаете определить? Уж не пишете ли вы о нем книгу? – О’Келли подозрительно взглянуть на Джэсона. – Вам нравится портвейн? Хорошо прочищает мозги.
– В первую очередь я желал бы задать вопрос вас об Энн Сторейс. Вы ее понимаете? – задал вопрос Джэсон.
– Энн я ни при каких обстоятельствах не забуду, – О’Келли прослезился. – Она погибла.
– Погибла? Да Понте сказал…
– Да Понте! – И с необычной точностью подражая поэту, О’Келли задал вопрос: – Данный проходимец все еще жив?
– Он в полном здравии. Живет в Нью-Йорке. Преподаёт уроки итальянского и говорит о себе.
– Определю да Понте. Обо мне он не сказал?
– Нет, он сказал об Энн Сторейс, Моцарте, Эттвуде и Сальери.
– Сальери, – усмешка провалилась сквозь землю с лица О’Келли. – Уж не приятель ли вы Сальери?
– Нет. А Моцарт был его втором?
– Моцарт был красивым, хорошим, добропорядочным человеком.
На глазах О’Келли показались слезы, и Джэсон почувствовал, что на этого человека возможно положиться.
– Моцарт обожал воображать меня всем как собственного хорошего приятеля Михаэля Охелли. Его смешило, что в Вене вынуждены были переделать мое имя на итальянский лад, дабы принять меня в труппу Итальянской оперы. Он говорил, что в то время, когда ребенком был в Италии, его в том месте именовали Амадео Вольфганго Моцарто.
– У Моцарта было довольно много неприятелей, так сказал да Понте. Правильно ли это?
– Любой человек, наделенный талантом, имеет неприятелей, а Моцарт талантом превосходил всех остальных.
– Вы вычисляете, что его преждевременная смерть случилась конкретно по данной причине?
– Меня не было в Вене, в то время, когда он погиб. Сальери все еще жив?
– Да, но не легко болен.
– Отчего вас интересуют все эти события?
– Какие конкретно события?
– События его смерти! Вы лишь об этом и расспрашиваете.
– Я изучаю его музыку. Я так как также композитор.
– Для музыканта вы через чур отлично одеты. По какой причине вас так тревожит будущее Моцарта?
– Сперва я полюбил его музыку, а позже и его самого.
– Что ж, это ясно. Но интерес, что вы проявляете к его смерти, – больше, чем легко любопытство. Какова же подлинная обстоятельство вашего приезда в Лондон?
Джэсон решил представиться О’Келли по всей форме и заявил, что он как музыкант интересуется его музыкой и судьбой Моцарта – это и есть обстоятельством того, что он разыскивает всех, кто знал Моцарта. Он скрыл от О’Келли собственный все возрастающее подозрение, что в смерти Моцарта виноват Сальери, ощущая, что О’Келли такое предположение покажется немыслимым.
– Где вы остановились? – внезапно задал вопрос ирландец и, услышав ответ, сообщил: – Это одна из лучших отелей в Лондоне. Пожалуй, я представлю вас Эттвуду, он изучал науку композиции у Моцарта и был его любимым учеником. Вы когда-нибудь слушали «Свадьбу Фигаро»?
– Нет. В Америке не известны оперы Моцарта.
– Я пел в первой постановке «Фигаро». В Англии мы ставим его оперы уже много лет. – И О’Келли с гордостью перечислил: «Свадьбу Фигаро», «Дон Жуана», «Так поступают все», «Чудесную флейту». Вы желаете послушать «Фигаро»?
– Я буду радостен!
– Отлично, я закажу для вас ложу. Но это обойдется недешево.
– какое количество? – задал вопрос Джэсон.
– Хорошая ложа на четверых, – не забудьте про вашу жену и Эттвуда, – стоит фунтов двадцать. Эттвуд придворный композитор Георга IV. Он написал музыку для его коронации. Эттвуд не примет моего приглашения, в случае, если я не посажу его на самое почетное место.
Джэсон вручил О’Келли двадцать фунтов, и глаза последнего с большим удивлением расширились при виде толстой пачки денег, которую американец носил при себе.
– Быть может, вы захотите брать у Эттвуда уроки композиции, – внезапно внес предложение он. – Он вправду был любимейшим учеником Моцарта.
– какое количество лет вы и Эттвуд были привычны с Моцартом?
– Четыре, может, пять лет. Но мне думается – целую вечность, он был тогда на вершине славы. Я как на данный момент вижу перед собой его милое, приветливое лицо.
– А в то время, когда погибла Энн Сторейс?
– Практически десять лет назад. Моцарту она весьма нравилась. Я обязан познакомить вас с человеком, что был втором ее сердца тут, в Англии. Это Джон Браэм, отечественный прославленный певец.
– А кто еще в Англии знал Моцарта?
– Не было человека, кто знал его так близко, как мы с Эттвудом. Вот заметите, вам понравится Эттвуд. Сейчас он начал держаться чуть натянуто – тому виной возраст и слава – но стоит ему определить о вашем интересе к Моцарту, как он станет совсем вторым. Я закажу самую лучшую ложу. – О’Келли с благоговением держал в руке двадцать фунтов, как будто бы это было целое состояние.
О’Келли сдержал слово. Спустя семь дней он пригласил Джэсона, Дебору и Эттвуда на «Свадьбу Фигаро», поставленную Итальянской оперной компанией в Королевском театре. Это было праздничное событие, потому что ожидалось прибытие в театр королевской семьи, и О’Келли гордился тем, что сумел заполучить одну из лучших лож. В ожидании Эттвуда О’Келли растолковал:
– Эттвуд постоянно является в последний момент. Обожает произвести чувство, поскольку в музыке он самая ответственная персона по окончании короля.
О’Келли начал рассказывать Джэсону и Деборе о прославленном Королевском театре.
– Отечественная ложа во втором ярусе расположена идеально. Это один из лучших театров оперы и балета мира. Идущие в Англии зарубежные оперы все ставятся на данной сцене. Само строение его было выстроено в 1705 году (архитекторы Ванбру и Конгрив), но по окончании пожара 1789 года, что я замечал собственными глазами – дым виден был за довольно много миль, – его перестроили, оно стало значительно больше. В 1818 году строение усовершенствовали, и сейчас это, возможно, самый громадный театр в мире. Он больше театра на Друри-Лейн и Ковент Гардена, и единственный театр в Англии со сценой в форме подковы. Обратите внимание, как она изгибается – прекрасное новшество, а газовые люстры – это же чудо века. Ну, сообщите, госпожа Отис, где вы видели что-либо подобное?
Дебора согласилась, что ничего аналогичного ей видеть не приходилось. Королевский театр освещался огромной люстрой, складывающейся из двух этажей газовых рожков: казалось, посередине потолка сияет хрустальное солнце. Свет пара резок и невыгоден для дам с нехорошим цветом лица, поразмыслила Дебора, но за себя она не опасалась. Из их ложи обширно обозревался зрительный зал, не смотря на то, что, не обращая внимания на подковообразную форму, была видна не вся сцена.
– Отечественная ложа в большинстве случаев резервируется для какой-нибудь ответственной персоны, – пояснил О’Келли.
Деборе нравилось дружеское и вежливое обхождение О’Келли. Он относился к ней так, как будто бы планировал представить ее собственному суверену, и целый сиял в ожидании начала спектакля. А ей хотелось предугадать мысли Джэсона; с того времени, как они пришли в театр, он не промолвил ни слова.
Эттвуд вошел в ложу практически в один момент с возникновением в зале королевской семьи. О’Келли представил его, композитор отвесил поклон, и Деборе показалось, что Эттвуд пришел к началу увертюры намеренно, чтобы избежать лишних бесед.
Наружность Эттвуда ей понравилась. Он был высок ростом, с узкими чертами лица, красивыми глазами и гладкой кожей; на вид ему было около шестидесяти, и вьющиеся седеющие волосы совсем не старили его. В собственном тёмном парадном сюртуке Эттвуд держался непринужденно и с преимуществом.
Джэсон прослушал целый первый акт в немом восторге. Музыка превзошла все его ожидания. Но, наслаждаясь ее красотой, он нечайно печалился, сознавая, что ни при каких обстоятельствах не сможет достигнуть совершенства и подобного мастерства.
В конце акта актеры показались перед занавесом, и Эттвуд встал с кресла, дабы привлечь к себе внимание именитой публики, собравшейся в зале. Он пожаловался, что исполнители не более чем посредственности, но тут же просиял, в то время, когда ему кивнули из королевской ложи. Композитор поспешил присоединиться к знатным вельможам, дабы удостоиться кивка монарха. О’Келли пригласил Джэсона и Дебору последовать за композитором, но при выходе из ложи они столкнулись с Тотхиллом.
Банкир прикинулся удивленным, а Джэсон поразмыслил, что эта встреча отнюдь не случайна. Тотхилл стоял на таком известный месте, что им волей-неволей было нужно с ним поздороваться; В этом случае, как будто бы подчеркивая важность события, Тотхилл вылил на себя чуть не целый флакон духов.
Такое непрошенное вторжение, должно быть, не понравится Эттвуду, поразмыслил Джэсон, но в то время, когда Тотхилл представился, Эттвуд повел себя с ним на уникальность предупредительно.
– Компания «Тотхилл и Тотхилл» на Ломбард-стрит? – спросил Эттвуд.
– Я старший партнер, – ответил банкир. – А вы, господин?
– Томас Эттвуд, композитор двора его величества.
– О, да, очевидно. Вы кроме этого и органист собора святого Павла. Я посещаю в том месте работу.
– А это мои дорогие приятели, госпожа и господин Отис из Бостона, – добавил О’Келли.
– Я имею честь быть с ними привычным. Папа госпожи Отис – мой почтенный сотрудник. Один из самых глубокоуважаемых банкиров в Америке.
– Вот как? – сообщил Эттвуд. – И вы, значит, воображаете тут интересы господина Отиса?
– В какой-то степени. Захоти они этого, я бы имел возможность оказать помощь моим любезным американским приятелям устроиться в Лондоне с еще громадным комфортом.
Джэсон, с любопытством отметив, как сходу переменился к нему Эттвуд, сдержанно поклонился.
Тотхилл гордился собой. Определив от клерка в отеле, что Отисы планируют ехать в оперу, он решил отправиться на спектакль в надежде, что сумеет завоевать доверие Отиса.
Он превосходно знал, кто таковой Эттвуд. Эттвуд обитал в Мейфер в прекрасном доме, что, должно быть, стоило огромных денег кроме того такому богачу, каким был придворный королевский композитор. Тотхилл не сомневался, что Эттвуд отнесется к нему с должным почтением. Стоило этим музыкантам пробраться в высшее общество, как весьма не так долго осталось ждать они попадали в зависимость от него, Тотхилла.
«Тотхилл и Тотхилл» был одним из самых влиятельных банкирских домов в Англии и имел тесные связи с двором. Эттвуд это знал. О’Келли намекнул ему, что Отис богат и преклоняется перед Моцартом, соответственно, юный американец может стать для него удачным учеником, но Эттвуд не через чур доверял О’Келли. О’Келли мало разбирался в финансовых делах; конкретно по данной причине певец и потерпел провал в качестве владельца и управляющего оперы книжной лавки. Но В этом случае О’Келли, думается, высказал разумную идея. Эттвуд обожал Моцарта не меньше вторых. Весьма интересно, мелькнуло у Эттвуда, сколько стоят алмазы банкира, они просто прекрасны.
– Господин Эттвуд, – напомнил Джэсон, – мы, думается, желали состояться в приемную?
– Мы опоздали. В том месте сейчас не проберешься через толпу. Как я осознаю, вы интересуетесь Моцартом. Как вам понравилась «Свадьба Фигаро»?
– Я ни при каких обстоятельствах не слыхал ничего аналогичного. Вы были близко привычны с Моцартом?
– Очень близко. Но это продолжительный разговор. Вы окажете мне честь, в случае, если согласитесь отобедать у меня. Вот тогда мы сможем вдоволь побеседовать о Моцарте. Вы сыграете мне кое-какие из ваших произведений, а я, возможно, смогу оказать помощь вам нужным советом.
– Благодарю вас, господин Эттвуд, но как же господин О’Келли?
– Михаэль также будет моим гостем. И, надеюсь, господин Тотхилл кроме этого не откажется принять приглашение?
– Почту за честь, – отозвался Тотхилл.
– Я кроме этого приглашу Браэма, что много лет пребывал в амурной связи со Сторейс. Должно быть, он слышал о Моцарте много занимательного, поскольку Энн отлично знала Моцарта, – сообщил Эттвуд.
– Не затруднит ли вас, господин Эттвуд, принять столько гостей? – задал вопрос Тотхилл. На что Эттвуд с гордостью ответил:
– В моей столовой смогут вольно разместиться двенадцать человек.
Увидев, что Джэсон колеблется, О’Келли прибавил:
– В Лондоне многие были бы радостны удостоиться таковой чести, господин Отис.
В продолжение всей оперы Джэсон смотрел за Эттвудом, но выражение лица композитора оставалось бесстрастным и холодным. красота и Очарование музыки доходили до сознания Джэсона как будто бы долгий монолог из могилы. Ему припомнились слова да Понте, как очень сильно «Свадьба Фигаро» обидела знать. Моцарт был мертв, но Джэсону хотелось крикнуть, что Моцарт жив, он ощущал, как его кровь пульсирует в этих ариях.
В случае, если всевышний существует, думал Джэсон, то он живет в таком творении, как «Фигаро». Музыка казалась так живой и осязаемой, что создатель ее не имел возможности лежать в могиле. Моцарт жив, иное немыслимым.
Вена за 1 день — достопримечательности и интересные места в столице Австрии.
Интересные записи:
- Венозные сплетения. межсистемные и внутрисистемные анастомозы вен (кава-кавальные, кава-кава-портальные, потро-кавальные).
- Вентили высокого давления
- Верхняя полая вена, источники её образования и топография. непарная и полунепарная вены. анастомозы верхней полой вены.
- Верно ли утверждение. да или нет.