В некоторых сёлах на том месте, где пала первая зачумленная скотина, приготовляют яму и в данной яме зарывают падаль, привязав к ее хвосту живых собаку, петуха и кошку. Хозяина издохшей скотины община вознаграждает за потерянную шкуру.[615] В Нижегородской губернии от сибирской язвы вбивают на перекрестках осиновые колы и посыпают улицы пеплом специально сожженной собаки.[616] Время от времени для отвращения заразы крестьяне с вечера загоняют целый деревенский скот на один двор, закрывают ворота и караулят до утра, а с восходом солнца начинают разбирать коров; если бы наряду с этим была лишняя, неизвестно кому принадлежащая корова, то ее принимают за Коровью Смерть, взваливают на поленницу и сжигают живьем.[617] Тот, кто прежде всех заболевает эпидемическою заболеванием, рассматривается как пособник нечистой силы и проводник Смерти; от него начинается зараза и скоро переходит на все окрестное население. Тот же взор прилагается и к первой зачумленной скотине.
Вселяясь в человека либо корову, демон смерти заставляет их носить себя по белому свету и чрез их посредство распространяет собственный тлетворное дыхание между стадами и людьми. Исходя из этого первые жертвы заразы подлежат такой же очистительной каре, как и колдуньи, изобличенные в напущении мора. Сож жение, потопление либо зарытие колдуньи в почву исторгает из нее злого демона (нечестивую душу) и удаляет его из местного мира в мир загробный (в подземное царство Смерти); петух, собака и кошка, как мифические представители вихрей и грозового пламени, признавались нужными спутниками тени усопшего, призванными сопровождать ее на тот свет.
В образе коровы издревле олицетворялась тёмная быстрая туча, а с этою последнею были нераздельны представления нечистой смерти и силы. Из народных преданий и свидетельств памятников как мы знаем, что в отдаленной языческой древности вместе с трупом покойника сжигались корова, петух и собака. Потом данный погребальный обряд приобретает темперамент уголовного возмездия и совершается крайне редко, с целью расширить позор смертной казни за особенно серьёзные правонарушения. В то время, когда вайделотка, хранительница священного огня, теряла собственный девство, литовцы зашивали ее в кожаный мешок с кошкою, змеёю и собакою, вывозили на паре тёмных коров на место казни и зарывали в почву либо топили в воде.[618] В дополнительных статьях к Судебнику сообщено: «Кто убьет до смерти отца либо матерь либо кто желай сродича собственного убьет, и тому дати сыну муку: в торгу его возити и тело его клещами рвати и по тому посадити на него собаку, куря и кота и ужа, да и то дружно собравши с ним в воде затопить. А которая дочь отца убьет либо указ — и матерь тот же». Литовский статут за означенное правонарушение постановляет: «Всадити в мех скуряный с псом, курем, ужом, кошкой и зашить».[619]
У германцев мать-детоубийцу завязывали в мешок вместе с собакою, змеёю и кошкою и топили в воде; та же кара у римлян постигала убийцу отца либо матери, но кошка заменялась мартышкой.[620] С колдовством нераздельно понятие о превращениях. Вера в превращения либо оборотничество в собственности глубочайшей древности; источник ее таится в метафорическом языке первобытных племен. Уподобляя явления природы разным животным, именуя те и другие тождественными именами, старый человек должен был наконец уверовать в реальность собственных поэтических представлений, как не так долго осталось ждать обозначающие их слова и выражения утратили для него собственную первичную прозрачность. Сначала свойство превращений только связывалась с существами стихийными, принадлежащими миру мифа и фантазии.
Ходячие по небу, дышащие ветрами, дождевые, градовые и снежные тучи олицетворялись то легкокрылыми птицами, то оленями и быстроногими конями, борзыми псами, рыскучими волками, медведями, кошками, рысями, дойными коровами, козами, овцами и без того потом. Рядом с этим облака, облака и туманы, как чёрные покровы, застилающие собой ясное небо,[621] представлялись руном либо звериными шкурами, в каковые облачаются, наряжаются бессмертные владыки надземных государств. Всевышний-громовник и сопутствующие ему духи бури, дождей и вихрей всегда являются в облачных костюмах и, следовательно, переодетыми либо перевоплощёнными в птиц и зверей.
предания и язык ярко подтверждали переодевания понятий слова и тождество: превращения «оборотиться», «обернуться» (обворотиться, обвернуться) означают, фактически, окутаться, покрыть себя платьем, а «превратиться» — переодеться, поменять собственную одежду (собственный внешний вид), надеть ее навыворот; в позднейшем переносном смысле малоросс. перевертень, серб. превртљнь, превршага — человек изменчивый, непостоянный.
Созерцая в полете грозовых туч толпы оборотней, другими словами демонов, облачившихся в животненные шкуры, и переводя это воззрение в символический обряд, предки отечественные допустили в собственных религиозных игрищах участие окрутников. Окрутниками именуются все замаскированные, наряженные по-святочному, одетые в мохнатые шкуры либо вывороченные тулупы — от слова «крутить», которое от начального значения «завивать, плести» перешло к определению понятий: одевать, наряжать (округа — женское нарядное платье и по большому счету одежда, окрутить — одеть, окручаться и окрутиться — наряжаться, маскироваться[622]) и в этом смысле явилось синонимом глаголам облача(и)ть и оборотить (обворотить), совершенно верно так же как слово «округа» — одежда тождественно по значению с словом «облако» (облачение). Разумеется, что и волшебники, и колдуньи, по собственной тесной связи с облачным миром, должны были усвоить себе прекрасную свойство превращений.
Одно из названий, знаменующих чудесные чары, кудеса в Новгородской губернии, помогает для обозначения обрядового ряжения, скручивания в мохнатые шкуры: кудес — замаскированный человек (кудесник, кудесница), кудесниться — маскироваться;[623] сравни: лат. larvo — околдовать, обворожить и larva (нем. larve) — личина, маска, привидение; всевышние, духи, вещие люди и сильномогучие богатыри (представители стихийных сил природы, низведенные с течением времени на степень национальных героев) преобразовываются в разные образы, надпевая на себя шапку-невидимку, другими словами окутываясь облаком.[624]
В соответствии с с демоническим характером волшебников, одно из основных их превращений имеется превращение в волка, потому что данный хищный, лукавый зверь выступает в древних мифах как воплощение мрачных туч, зимней стужи и разрушительных бурь, как демон, пожирающий небесных коров (дождевые тучи), и чрез то наводящий на землю мор и неурожай. Рядясь в волчьи шкуры, волшебники рыщут голодными, жадными волками и приобретают наименование вовкулаков. Славянская Кормчая книга сохранила драгоценное указание, что в этих оборотнях народ видел некогда стихийных духов, нагоняющих на горизонт чёрные облака, а не простых смертных: «облакыгонештеи от селян влкодлаци нарицаються», что сходится с приведенным выше заглавием чародеев и ведунов облакопрогонниками.
Волкодлак (малоросс. вовкулак, вовкун, белорус. вавкалак, польск. wilkolak, wilkolek, чеш. wlkodlak, серб. вукодлак, далм. valtudluk, рагуз. vukolak, транс. vacodlac; у словаков и болгар удержалась более старая форма: vrkodlak; у леттов wilkats от wilks — lupus) — слово сложное: из волк, санскр. vrka и длака (dlak) — шерсть, руно, клок волос — и свидетельствует существо, покрытое волчьей шерстью либо шкурою. Предания о волках-оборотнях известны у всех индоевропейских народов и тем светло показывают на собственный незапамятно давешнее происхождение. У немцев вовкулак — verwolf (англосакс. verevulf, англ. werewolf, гот. vairavulfs), другими словами mannwolf, волко-люд, греч. ???????????; первая часть слова ver = гот. vairs, англосакс. ver, лат. vir — супруг, человек. Превосходно, что в Митилене и на прибрежьях Малой Азии греки сейчас именуют волчьих оборотней именем, практически тождественным с нашим вовкулаком: ????????, и самые сказания о них значительно ничем не отличаются от преданий славянских.[625]
Старейшее свидетельство о вовкулаках находим у Геродота,[626] что упоминает, что нуры, либо невры (народ, признаваемый Шафариком за славянское племя), почитались у греков и скифов чародеями и что про них говорили, словно бы бы любой из невров единожды в году обращается на пара дней в волка, а позже опять принимает собственный человеческий вид.[627] Время для того чтобы превращения, возможно, совпадало с колядским праздником, в то время, когда на Лысой горе гуляют ведьмы и ведуны вместе с оборотнями и нечистыми духами, а в сёлах и деревнях бегают по улицам ряженые.
Сербы утверждают, что вукодлаки в основном показываются в зимнюю пору «од Божића до Спасова дне».[628] У поляков встречаем поверье, что оборотни преобразовываются в волков два раза в год: на Иванову ночь и Коляду, — следовательно, в те же сроки, в каковые бывают главные ведовские сборища. Обитатели Митилена и прибрежьев Малой Азии особенно опасаются вовкулаков на рождественские Святки и в Страстную неделю, другими словами при повороте солнца на лето и при начале весны.[629]
Любопытны славянские предания о волчьем пастыре: под этим именем очевидно владыка бурных гроз, которому подвластны небесные волки, следующие за ним громадными сворами и в дикой (грозовой) охоте заменяющие собою гончих псов. В германской мифологии это — Один, в одолжениях которого состоят два славные волка; в Киевской Руси волчьим пастырем считается Егорий Храбрый, наследовавший заботы и подвиги старого громовника. Позабыв о мифических волках-тучах, народ дал ему во власть волков обычных, лесных. Так как всевышний-громовник есть очам смертных в облачном одеянии, то создалось представление, что он сам рядится в мохнатую шкуру волка, принимает на себя образ этого зверя и делается вовкулаком.
В Белоруссии роль волчьего пастыря возлагается на мифического властелина лесов — Полисуна, которого народная фантазия изображает мохнатым и с козлиными ногами; древнечешский лексикон Вацерада толкует слово vikodlak — fannus, а в Далмации vakudluk свидетельствует великана, каковые эти говорят о связи волчьего пастыря с громадным диким охотником, что на протяжении бурной грозы гонится, в сопровождении лающих псов, за лесными нимфами.[630] По хорутанским преданиям, vucji pastir выезжает верхом на волке, имея в руках долгий бич, либо шествует впереди многочисленной своры волков и усмиряет их дубинкою (громовою палицею). Он то показывается в виде ветхого деда, то сам преобразовывается в волка, рыщет по лесам хищным зверем и нападает на деревенские стада. Народные приповедки говорят, как данный оборотень, останавливаясь под тенистым деревом, преобразовывается из зверя в старца, собирает около себя волков, кормит их[631] и каждому определяет его добычу: одному волку приказывает зарезать корову, второму заесть овцу, свинью либо жеребенка, третьему растерзать человека и без того потом. Кого назначит он в жертву волка, тот, не обращая внимания на все предосторожности, уже не избегнет собственной судьбы: в урочный час зверь настигнет и пожрет его.
Дабы охранить стадо от хищничества волков, крестьяне приносят в дар их пастырю молоко.[632]
У французов ходят рассказы о волчьих вожатых — вещих людях, владеющих тайною силою покорять волков, каковые ласкаются к ним, как смирные псы.[633] По русским поверьям, вовкулаки бывают двух родов: это либо волшебники, принимающие звериный образ, либо простые люди, перевоплощённые в волков чарами колдовства.
Волшебники рыщут волками обыкновенно по ночам (другими словами во мраке, наводимом тёмными тучами), днем же опять принимают человеческие формы; они пребывают в родных сношениях с нечистыми духами, и самое превращение их в волков совершается при помощи дьявольской.[634] По словам барона Гакстгаузена,[635] в Армении существует поверье, что кое-какие дамы (колдуньи) за тяжёлые грехи собственные преобразовываются в волчиц на семь лет (другими словами на семь зимних месяцев); то же число лет назначают хорутанские сказки для волчьего пастыря: семь лет бегает он волком, а позже оборачивается человеком Ночью есть не добрый дух к нечестивой бабе, приносит волчью шкуру и приказывает надеть ее; как не так долго осталось ждать баба облечется в данный костюм — в ту же 60 секунд совершается превращение, и за тем она приобретает все желания и волчьи привычки. С той поры она всякую ночь рыщет прожорливой волчицею и причиняет животным и людям ужасный вред, а с утренним восходом солнца снимает с себя волчью шкуру, шепетильно прячет ее и принимает собственный прошлый человеческий образ.
Раз кто-то забрел в пещеру, в которой была запрятана волчья шкура; он тут же разжёг пламя и кинул в него шкуру. Внезапно с жалобным криком прибегает баба и кидается выручать собственную звериную одежду; попытка ее не удается, волчья шкура сгорает и баба-оборотень исчезает вместе с клубящимся дымом. Так гибнет облачная супруга в грозовом пламени, пожигающем ее волчью «длаку», другими словами тёмную тучу. И по германским поверьям, превращение в волка совершается чрез набрасывание на себя волчьей сорочки (шкуры, ulfahamr = wolfhemd) либо волчьего пояса (wolfgurtel).
Любой, надевающий волчью сорочку, делается оборотнем и в течение девяти дней бегает волком, на десятый же сутки сбрасывает с себя звериный кожух и возвращается в прошлое собственный состояние. По указанию вторых саг, он пребывает в волчьем образе три, семь либо девять лет (семь зимних месяцев либо во все продолжение осени, дождливой весны и зимы — до наступления ясных дней лета, каковые три времени года равняются девяти месяцам). Оборачиваясь волком, человек получает хищнические наклонности и голос этого зверя: удаляется в леса, нападает на домашний скот и путников и, томимый голодом, дико воет а также пожирает падаль.[636]
ведьмы и Ведуны смогут обращаться и во всех других животных, в формах которых фантазия младенческих народов обожала живописать облака, облака и туманы. Они либо разъезжают по воздуху на мифических животных, гадах и птицах, либо — что совсем тождественно — сами принимают их образы и блуждают по свету разными оборотнями.
О вовкулаках русские поселяне, позабыв коренной суть означенного заглавия, говорят, что это — волшебники, одаренные свойством преобразовываться в волков либо медведей.[637] Популярный писатель прошлого столетия Татищев в одном из примечаний к собственной «Истории России»[638] говорит: «Я невесьма в далеком прошлом от одного знатного, но нерассудного аристократа слышал, якобы он сам пара времени в медведя преобразовывался, что слышащие достаточно верили».
Скандинавская старина кроме этого допускала превращение в медвежий образ, и в Норвегии до сих пор существует убеждение, что подобным чародейным мастерством владеют лапландцы, а датская песня упоминает о металлическом ошейнике (eisenhalsband), надевая что человек делается медведем. Колдуньи довольно часто преобразовываются в кобылиц и коров, а волшебники — в жеребцов и быков, и от этих животненных образов удерживают они кое-какие особенности кроме того в то время, в то время, когда являются в людской виде. Так, колдунью народ отечественный изображает с хвостом, которого она не в силах скрыть ни в одном из собственных превращений, а волшебника — с рогами.[639] Сходно с этим, человека-вовкулака легко определить по шерсти, растущей у него под языком.[640]
В то время, когда колдунья преобразовывается в кобылицу, линия подковывает ее и заставляет носить себя по воздуху. Народные сказки повествуют о хороших молодцах, которым получалось накидывать на колдунью узду, и она в тот же миг же оборачивалась кобылою; молодец подковывал эту кобылу, садился на нее верхом и, ударяя ее осиновым поленом, скакал по долам и горам На другой сутки на ногах и руках у колдуньи выяснялись прибитые гвоздями подковы.[641] Пугая по ночам людей, ведьмы и ведуны бегают в виде свиней, кошек и собак. На Украине ходят рассказы, словно бы колдуньи преобразовываются в огромных, ужасных сук с долгими сосцами, каковые волочатся но почва — «аже телепаютця»: эта последняя черта разъясняется из старого представления дождевых туч материнскими грудями.
Фантазия наделяет облачных жен долгими, отвислыми грудями и сохраняет за ними эту особенность при всех животненных воплощениях. Говорят еще, что колдуньи вместо двух имеют три сосца.[642] Кошка — одно из любимых воплощений колдуньи, равняется известное у немцев и славян; в Германии колдуний именуют wetterkatze, donnerkatze, и в том месте существуют поверья, что кошка, в то время, когда проживет двадцать лет, делается колдуньей и что чужим кошкам не нужно причинять вреда, в противном случае колдуньи будут за них мстить.[643] Чехи уверенны, что тёмная кошка через семь лет делается колдуньей, а тёмный кот — сатаной, что через них совершаются чудесные чары и что волшебники всегда держат с ними совет.[644]
По русским поверьям, в собак и кошек входят на протяжении грозы нечистые духи; колдуньи же, преобразовываясь в этих животных, высасывают у коров молоко. В Мазовии имеется рассказ о колдунье, которая в образе кошки отымала у коров молоко; раз ночью захватили эту кошку на промысле и прежде, чем она успела скрыться, обрубили ей два пальца на передней лапе, а наутро оказалось, что именно двух пальцев недоставало на руке у одной вражьей бабы.[645]
Как превращение в звериные образы совершается при посредстве мохнатых шкур, надеваемых на себя человеком, так совершенно верно превращение в птицу условливается набрасыванием на людскую тело окрыленной птичьей шкурки,[646] либо так называемой пернатой сорочки. Народные предания, германские и славянские, говорят о красивых нимфах, каковые, облекаясь в лебединые и голубиные сорочки, летают по воздуху белыми голубками и лебедями, а снимая с себя эти сорочки, становятся девами.
Локи выпросил у Фреи ее соколью одежду (valshamr = falkengewand) и полетел стремительным соколом, а гигант Тиасси, нарядившись в одежду орлиную, преследовал его как орел; одна из валькирий, предаваясь воздушному полету, набрасывала на себя krahengewand.[647] Сказка, занесенная в сборник Боричевского,[648] упоминает о превращении колдуньи в огромного сокола. В Германии уверяют, что волшебники оборачиваются в воронов, а колдуньи — в ворон;[649] в областных русских говорах каркун свидетельствует и ворона, и завистливого человека, что может сглазить, изурочить; бранное — название и карга ворона не добрый бабы либо колдуньи («ах, ты ветхая карга!»). Наконец, вещица — не только колдунья, но и сорока.[650]
В соответствии с со собственными демоническими наклонностями, колдуньи по преимуществу обращаются в ужасных, темноперых и ночных птиц: лат. strix, род. strigis (??????) — ночная птица, сова, колдунья и привидение, занимающаяся порчею детей; чеш. striha, словац. stryga, польск. strzyga — колдунья, хорут. и хорв. strigon — упырь.[651] Наоборот, о голубе существует в Воронежской губернии поверье, что эта птица преисполнена святости и такой чистоты, что ни одна колдунья не в силах воспринять ее образа.[652] Больше всего колдуньи обожают преобразовываться в сорок. О происхождении этих последних говорят в Киевской Руси, что в стародавние годы обернулась некая колдунья сорокою, да так окончательно и осталась птицею; с того времени и явились на белом свете сороки.[653]
По свидетельству народной песни, Марина Мнишек (признанная современниками за чародейку) в ту самую ночь, в то время, когда разразилась столичная смута, оборотилась сорокою и улетела из царских теремов.[654] В Олонецкой губернии сохраняется предание, словно бы один старик поймал сороку за хвост, но она вырвалась и улетела, а в руках старика осталась женская рубаха: пойманная им сорока была колдунья.[655] Народная сказка говорит о колдунье, которая прилетала к собственному любовнику птицею и, снимая с себя перья, являлась перед ним страстною дамой.[656] В Томской губернии считаюм, что для для того чтобы превращения колдунье нужно бучное корыто: намек на поэтическое представление грозы стиркою облачных тканей в дождевом щелоке. Ложась под это корыто, она в тот же миг же выпархивает оттуда сорокою, причем руки ее преобразуются в крылья.[657]
Любопытен рассказ Татищева: «В 1714 году (говорит он) заехал я в Лубны к генерал-фельдмаршалу графу Шереметеву и слышал, что одна баба за чародейство осуждена на смерть, которая о себе сказывала, что в дым и сороку преобразовывалась, и оная с пытки в том винилася. Я не смотря на то, что довольно много воображал, что то баба и неправда на себя лжет, но генерал-фельдмаршал нимало мне не внимал». По окончании продолжительных увещеваний баба согласилась, что наклепала на себя, не стерпя мучительной пытки, и что, не считая лечебных трав, она ничего не ведает; казнь была отменена, и несчастную знахарку сослали в монастырь под начало.[658] По словам простолюдинов, в Москве потому не видно сорок, что в прежнее время в виде этих птиц прилетали ко мне колдуньи, и одна из них похитила частицу святого причастия, а митрополит Алексей проклял за это сорок и запретил им приближаться к первопрестольному граду.[659]
Дабы напугать колдуний, крестьяне убивают сороку и вешают ее около коровников и конюшен. Помимо этого, ведьмы и ведуны смогут преобразовываться и в кое-какие неодушевленные предметы: в клубок ниток, в снежный ком, камень и копну сена,[660] что, несомненно, стоит в связи с уподоблением скученных туч пряже, горам, копнам и стогам.
Народный эпос обожает останавливаться на загадочной науке оборотничества и часто заставляет собственных храбрецов
По чёрным лесам летать тёмным вoроном,
По чисту полю скакать серым волком,
По крутым горам узким, белым горностаем,
По синим морям плавать серой утушкою.[661]
Богатырь Волх Всеславьевич, подвиги и имя которого показывают на его чародейное значение (в то время, когда он появился — сотряслось все царство Индийское), с детства обучался трем премудростям: оборачиваться ясным соколом, гнедым туром и серым волком — золотые рога; потом былина говорит, что он оборачивался мурашкою и горностаем. Царь Афромей, по свидетельству былины об Иване Годиновиче,
Не так долго осталось ждать вражбу (ворожбу) чинил:
Чистыя поля туром перескакал,
Темныя леса соболем пробежал,
Быстрыя реки соколом перелетал.[662]
Слово о полку подмечает о князе Всеславе, что у него говоря душа была в теле, что он «в ночь влком рыскаше: из Кыева дорискаше до кур (до петухов) Тмутороканя, великому Хръсови[663] влком путь прерыскаше»,[664] другими словами достигал Тмутаракани до восхода солнца, давая предупреждение рассвет .
В зимние месяцы небо и царствующие на нем светила помрачаются густыми туманами, всевышний-громовник перестает разить демонов и содержится в окованные стужею облака; так, все яркие всевышние облекаются в чёрные облачные покровы и теряют собственную благодатную силу — либо, выражаясь мифически, надевают мохнатые одежды, делаются оборотнями и подчиняются не добрый чародейке — зиме. В ту печальную пору волшебники, колдуньи и демонические духи овладевают небесным царством, набрасывают на всевышних волчьи и другие звериные шкуры, превращают их в мифических животных, в образах которых и пребывают они до начала весны. Такое невольное превращение в сказаниях индоевропейских народов именуется околдованием, зачарованием, заклятием.
Одно из таких сказаний — сказка о заклятых детях. «В случае, если б Иван-царевич забрал меня замуж (говорит красная женщина), я бы родила ему сыновей — по колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре» либо: «Во лбу красное солнце, на затылке ярок месяц, по косицам нередкие звезды». Иван-царевич забрал за себя женщину; пришло время, родила ему царевна сыновей — таких ненаглядных, каких давала слово; но злая колдунья (время от времени ее заменяют завистливые сестры: пряха, что с помощию одного веретена может одеть все царство, и искусная ткачиха, дающая слово выткать ковер-самолет, другими словами вещие жены, изготовительницы облачных тканей, и вместе с тем злые парки) подменяет их котятами и щенками, а настоящих детей прячет в подземелье около ветхого дуба.
Родила еще царевна сына-богатыря и успела скрыть его от колдуньи за пазухой; в это же время ее осудили, посадили в смоленую бочку, оковали металлическими обручами и разрешили войти в океан-море глубокое, а Иван-царевич женится на дочери умной волшебницы. Продолжительно носило бочку по морю и наконец прибило к далекому берегу, а тем временем сын-богатырь растет не по дням, а по часам, как тесто на опаре всходит; вырос, потянулся — и вмиг бочку порвало, металлические обручи поспадывали. Мать с сыном выходит из бочки; богатырь посредством огнива и кремня, дубинки и топора (эмблемы молнии) сооружает славный дворец, добывает различные диковинки (мельницу, которая сама мелет, сама веет, пыль на сто верст мечет, кота Баюна, что пески поет, сказки сказывает, и золотое дерево с певчими на нем птицами) и освобождает из подземелья братьев.
Доходит о том слух до Ивана-царевича, он приезжает взглянуть на диковинки — тут все изобличается, колдунью предают казни, и царевич берет к себе прошлую жену. Занимателен вариант, записанный в Пермской губернии: юная царица родила трех прекрасных младенцев; Баба-яга вызвалась быть повитухою, оборотила царевичей волчатами, а вместо их подложила несложного крестьянского мальчика. Царь разгневался на жену, приказал посадить ее вместе с ребенком в бочку и разрешить войти в светло синий море. Бочка пристает к пустынному берегу и разваливается; подкидыш и царица выходят на сухое место, молят Всевышнего даровать им хлеб насущный, и по их молитве преобразовывается вода в молоко, а песок в кисель. Проходили мимо нищие и много дивилися, что вот живут себе люди — о хлебе не думают: под руками река молочная, берега кисельные; пришли к царю и поведали ему про то диво неслыханное. А царь уже успел на другой жениться — на дочери Бабы-яги. Услыхала те речи новая царица, выскочила и крикнула: «Экое диво говорят! у моей матушки имеется получше того: кувшин о семи рожках — какое количество ни ешь, сколько ни выпивай, все не убывает». Этими словами она отуманила царя: то желал было ехать, на диво взглянуть, в противном случае и думать прекратил. В то время, когда сведал про это подкидыш, в тот же миг же собрался в путь и унес у Бабы-яги заветный кувшин. Опять заходят к царю нищие, говорят про реку молочную, берега кисельные и кувшин о семи рожках. Ягинишна выскочила. «Нашли, — говорит, — чем хвастаться! у моей матушки получше того: зеленый сад, в том саду птицы райские, поют песни царские».
Подкидыш отправился сад добывать, обошел около него и, сказав заклятие «как дует ветер, так лети за мною зеленый сад!», заиграл в дудочку — и в ту же 60 секунд деревья двинулись с места и последовали за своим вожатым. Тогда Ягинишна начала похваляться зеркальцем: «У моей матушки имеется почище того: чудное зеркальце — как посмотришь в него, так сходу целый свет заметишь!» Подкидыш заказал кузнецу сковать три прута металлических да щипцы, пришел к Бабе-яге, поймал ее за язык щипцами, начал бить прутьями металлическими и вынудил дать себе зеркальце.
Принес зеркало к себе, царица посмотрела в него и заметила собственных деток волчатами — на чистой поляне, промеж густого орешника, по травке-муравке валяются. Подкидыш вызвался на новое дело: он пришел на поляну и, пока волчата дремали, разжёг костер и связал у них хвосты в один крепкий узел да как крикнет зычным голосом: «Не пора дремать, пора подниматься!» Волчата быстро встали и рванулись бежать в различные стороны — волчьи шкуры с них мигом слетели, и явились три хороших молодца, три родных братца.
Подкидыш схватил волчьи шкуры и кинул в пламя; в то время, когда они сгорели, братья воротились к матери. Услыхал царь про царевичей и царицу, не вытерпел, отправился к ним и определил все, что было; в тот же сутки он приказал расстрелять Бабу-ягу вместе с ее дочкой. Сказка эта передается еще со следующими отменами: царица породила двух сыновей и третью дочь-красавицу, которая в то время, когда радовалась — розы сыпались, а в то время, когда плакала — вместо слез бриллианты с алмазами падали.
При самом рождении дети подменяются щенками да котятами; потом царевичи были перевоплощены в камни, а царевна добывает птицу-говорунью, поющее дерево и живую воду; этою водою она возвращает братьев к судьбе, колдовство рушится, и правда торжествует над злобою.[665] В германской редакции поющее дерево названо sonnenbaum, а живая вода — sprinpande wasser; на солнечном дереве красуются золотые плоды, и блеск их так силен, что прогоняет ночную тьму.
Подобные сказки составляют неспециализированное наследие индоевропейских народов.[666] Внимание отечественное в первую очередь останавливается на тех прекрасных приметах, с какими рождаются на свет царевичи: во лбу красное солнце, на затылке ярок месяц, по бокам (либо косицам) нередки звезды; по колена ноги в золоте, по локоть руки в сeребре; волоса у них золотые либо на каждом волоске по жемчужине; сымая собственные шапочки, они все около себя освещают броскими лучами.[667] Такие приметы показывают, что это — не простые смертные, а яркие всевышние, представители большого неба и тех блестящих светил, каковые присвоены им как в любой момент свойственные атрибуты.
Красное солнце во лбу напоминает глаз Одина, месяц на затылке — лунный серп, венчающий голову Дианы, нередкие звезды по телу — многоочитого Аргуса; золотые волосы, ноги и руки сущность поэтические обозначения солнечных лучей. Сестрою этих сказочных храбрецов есть красивая дева Зоря, рассыпающая по небу розовые цветы и роняющая алмазные слезы в утренней и вечерней росе. В соответственной новогреческой сказке[668] прямо указано, что царицею были рождены Солнце, Денница и Луна.
Рождение Солнца праздновалось на Коляду, в то время, когда оно поворачивает на лето; но данный поворот сходится с самыми сильными морозами, метелями, метелями и самым неистовым гульбищем нечистых духов и колдуний. Злая колдунья Зима в тот же миг же овладевает светоносным его братьями и героем и обращает их в волчат (на языке Эдды зима — wohzeit); подмен новорожденных котятами и щенками обозначает ту же идея: всевышние ли преобразовываются в зверей либо животные заступают их место — это лишь разные формы выражения, сущность же остается неизменною. Сверх того, фантазия воспользовалась и другими метафорическими выражениями: колдунья прячет новорожденных в чёрные подземелья (в мрачные притоны туч) а также подвергает их окаменению.