– Ну, я отправлюсь, – встал от костра пёс. – Пора.
– Уже уходишь? – Отшельник набрался воздуха. – Жаль… Как-то привык я к тебе.
Пёс чихнул.
– По окончании горохового супа постоянно начинаешь чихать, – доверительно сказал он. Подмигнул. – Не грусти, я ещё приду. Ещё неоднократно приду. Не так долго осталось ждать!
Ветер стих. В промежуток стихлости срочно ворвались снежинки: розовые, голубые, зелёные… белые-белые… Они кружились, обкруживая почву, обшёптывая любой земной холмик, каждую впадину, травинку, дерево… Они смешивались с искрами костра, напоминая о сущностной одинаковости костров и снегопадов… Облепливали – укрывая – шалаш… Сыпко и дробно постукивали о конверт… Они ложились – укладываясь эргономичнее – на густую шерсть неспешно убредающего в лес пса…
Отшельник наблюдал вслед.
– До встречи! – крикнул он.
Не оборачиваясь, пёс утвердительно махнул хвостом.
—
«…В том месте и сям огоньки, – один погаснет, второй загорится, – в том месте и сям огоньки, – ни при каких обстоятельствах не меркнут, попросту: не могут. …Кто-то мимо пройдёт – ничего не заметит; кто-то станет спиной к огонькам – и заметит всё; кто-то присядет рядом – согреет озябшие руки; кто-то внезапно загорится – станет ярче около… Станет ярче… И ещё ярче… И тот, кто мимо идёт – всё заметит, – весьма светло! И тот, кто заметит всё – согреет озябшие руки… возможно – загорится…: станет ярче около.
В пустыне – тёплой пустыне – где молчат дожди – я согрею озябшие руки, я тут встану… Сухая ниточка пламени: я – дверь; я тот, кто входит в дверь. «Тук-тук» – дверь нараспашку, «тук-тук» – стучит моё сердце…» …
—
«Ну и ну, – думал отшельник, открывая конверт. – Вот так как…»
Из конверта – ливневым дождем, вихрем, лавиной, – кружась, кружась – выплеснулись листья, листья, листья… Кленовые, дубовые, осиновые, берёзовые, тополиные, рябиновые, ивовые, яблоневые, каштановые… и многие-многие-многие… и всякие многие… и ещё другие… Листья совсем юные – весенние; листья крепкие, налитые – летние; листья смешливые, многоцветные – осенние; листья задумчивые, сухие – зимние. Листья веялись, перемешиваясь со снежинками, веялись, сливаясь с лесною листвой, взмывали к-под небеса. Листья – прожилками, зубчиками, мелькающей чехардой – были покрыты многими письменами… и сами веялись письменами… и письменами наполняли-кружили удивлённый восторженный мир.
Отшельник сидел в шалаше, и – выглядывая – следил за танцующим миром. «Ну и ну, – радостно думал он. – Вот так как…»
Так и уснул.
—
Проснулся он от громкого продолжительного звонка. Открыл глаза. Шевельнулся…
Он лежал в собственной постели… в собственной квартире… Старенькое тёплое одеяло – зелёное, с белыми цветками – нежило его воспалённое исхудалое тело… (его одеяло); голова – как в пене – в мягкой подушке… Отшельник переместил одеяло и сел, знакомо вдвинув ноги в стоящие у кровати тапочки.
«Как я тут?..»
Звонок в дверь становился всё настойчивее. Отшельник поднялся. Халат (его халат…) как и прежде – висел на спинке кровати; надеть халат, привычным узлом завязать пояс – меньше 60 секунд… Ещё меньше – очень мало! – и дверь, знакомая обшарпанная дверь его скромного хорошего жилища…
– Кто в том месте?
– Открывай! – Нетерпеливые, узнаваемые голоса… (такие ненужные…) – Открывай, хватит дремать! Договаривались же – вечером!..
«Для чего они тут?..»
Он открыл дверь. За дверью находились люди, которых он знал (разве – знал?). Некоторых – знал в далеком прошлом, весьма в далеком прошлом… Привычные. Друзья… (Неясно кто… ох!) …Да. Ему так и не удалось додуматься, для чего они были в его жизни… для чего он был в их жизни… Как у всех: беседы, дела, посиделки – общение (как у всех), но не было ни одного совместного дня, что наполнил бы их до краёв, обнажил, направил, правильно и неоглядно… намекнул на рождение… Так: друзья. Тоска-то какая! – друзья… Сейчас – вот…
– Входите…
Компания шумно ввалилась в помещение. Голоса – мужские и женские, натужно бодрые, натужно немного поднятые, довольные – наполнили всё около. Привиделось: падают, трещат деревья, стонут… стонут… стонут… Голоса прыгают, дёргаются, клокочут.
– Вы лишь посмотрите! – он всё ещё в халате!
– Ты чего же дрых, балда? С ним договаривались, а он – дрыхнет!
– Так, девочки, на кухню. Живенько ставим картошку.
Хохот… хохот…
– Ой, а у меня листья в волосах!..
– И у меня!..
– Ну что ты всё в халате бродишь? Иди, переоденься. …Вот, чудак!
Он осмотрел себя. Вправду – в халате… Заспешил:
– Простите, я на данный момент… на данный момент…
Заскочил в ванную. Закрыл за собою дверь. Прижался, в трепете и лихорадке, к стенке. С ума сойти! Что же это? Что же это такое…
Он подошёл к зеркалу; вот оно: громадное, круглое; он в первый раз за продолжительное время видел собственное отражение, и – в первый раз – себя для того чтобы… Так: поседевшие всклокоченные волосы, поседевшая свалявшаяся борода, дистрофичное, с быстро и взмывно проступающими скулами, лицо. Тело истаявшее, но не измождённое, а вот: крученье, кручёная верёвка, канат. Кожа, в том месте, где она проглядывала из-под грязи, прозрачная. Глаза запавшие, глубокие, с отчётливо осознающим самоё себя двусторонним зрением: вовне и вовнутрь. Узелок на узелке… «Какой же я стал… А – какой?»
Голоса за дверью призывали поскорее возвратиться к ним, присоединиться, не скрываться от общения по углам. К голосам то и дело примешивалось топотанье – в том направлении, ко мне… другой раз – скрип мебели, звяк тарелок…
Отшельник разрешил войти воду и присел, сутулясь, на край ванны. Он думал… Нет, он слушал. Он слушал в в том месте – за гулом воды, за стенками, укрывшими его. Он слушал, и слышал то, что слышал так довольно часто, но сейчас – по-второму, в противном случае: глубже и дальше, понятнее. «Как же они меня определили? – подумалось, поразило. – Как не изумились моему преображению, хоть бы и внешнему? – приняли за ветхого собственного друга?» Отшельник покачал головой, тихонечко фыркнул в бороду.
Он привык таиться, – в том месте, в прошлой судьбе. Он привык (ну а как к этому привыкнешь?), что у родственников и привычных его мысли, мечтания, эмоции вызывали лишь недоумения и насмешки, бывало – негодование и раздражение. Нет, они знали – догадывались, по крайней мере – что он гениален, умён и т. д. и т. п., но – чокнутый, это было для них разумеется, не подлежало перемене и обсуждению. Сокасаясь с таковой преградой, будущий отшельник чувствовал в себе брезгливость и ужас, и самым ужасным была не преграда, нет – откуда взяться непреодолимым преградам? – но сам факт её происхождения. И он – таился. Таиться – больно, но, как выяснилось, не таиться – ещё больней; и позже: драгоценное-несомое так легко притоптать, обидеть… и без того – так! – всякое неразумное, стиснутое, шальное к тому устремляется, что лучше уж и не распахиваться, не протягивать ладони, – не давать обижанью приблизиться, превратиться в беду. И исходя из этого – год за годом – он становился всё укрывищней и потаённей, всё отчуждённее и непонятнее.
Да ну что вы! – так было не всегда!.. Так было… Он слышал и слушал голоса, и конкретно сейчас осознавал, как изменился – невозвратно и весело, как приблизился к самому себе, как по большому счету – приблизился, с приближением сросся, из приближения – всё более и более пылающие ступни на подлинной, на единственной дороге. …На мгновение – испугался… да… Так так как – на мгновение! Не может быть возврата к тому, чего нет, но – признательность; но – из приближения – призыв и благодарность. «Возможно – призыв… Изначальный. Разве они… все и всё – не я? Разве имеется в мире кто-то ещё? – в мире… во мне…»
—
«…на ровном берегу – ровный парус
откуда тебя позвали? – из твоего прошлого
из твоего на следующий день
кто твои родители? кто твои дети? – ровные ровные камни на ровном берегу
имя прибоя
…проходи полностью
прямо наблюдай на мир –
не отводи взора
не гни поясницы –
будь осмотрителен!:
взор отведённый, согнутая поясницы – начала и признак конца
…не уходи от прибоя
не стряхивай брызг –
пускай размокнет глина твоего образа
пускай распадётся
пускай распадётся и берег ровный, и ровный парус, и начало и конец –
дальше
ты отправишься налегке
…цифры и буквы на горах – имя прибоя:
размокнет глина
размокнут скалы
размокнет имя
да и то что облачилось в имя – распадётся также
останешься лишь ты:
куда ты отправишься – тебе известно
остаётся определить себя» …
—
«Себя…» Улыбнулся. Поднялся с края ванны, и – снова – подошёл к зеркалу.
В зеркале была ночь. И сутки. И вечер. И утро. Мельколётно мерцали образы: дамы… приятели… животные… птицы… животные… дома… деревья… поезд, бегущий, неторопливо и просто… танцующие фонари… облака… трущиеся о звёзды извивы рек… Вот: мальчик разговаривающий с жуком… Вот: бегущий по снежной равнине пёс… Образы истаивали и рождались… и снова истаивали… и снова рождались… но было что-то ещё, вне талости и рожденья, – что-то, идущее промежду, промежду-полностью, наполняющее то, чему ещё предстоит быть наполненным. «Это я, отшельник» – тихо сказал отшельник, приблизив лицо к зеркалу. Из зарослей зеркального пляса высветилось кошачье лицо… лик… чёрно-белая золотоглазая кошечка приблизилась – с той стороны – к зеркальному океану, и отчётливо фыркнула.
Отшельник подставил горсти льющейся из крана воде. В полные до краёв горсти – загрузил горящее, летящее, плывущее через горстьевое озеро лицо. Замер.
В то время, когда он открыл глаза, отирая мокрыми руками мокрое лицо, то заметил: он – у ручья, и его стоящий поодаль шалаш так же, как и прежде на своём месте, а чуть тлеющий костёр – на своём. Вместо халата на нём был его прошлый, обтёрханный и замусоленный, костюм. …О, это выяснилось так приятно!
—
Вправду, пламя практически угас. Отшельник подбросил охапку сушняка и, поднявшись на четвереньки, терпеливо раздул угли. Рядом с костром, припорошенный пеплом и снегом, лежал давешний конверт. Отшельник быстро поднял его, шепетильно обтёр, удивлённо приметив, что конверт так и не распечатан. Осторожно уложил его во внутренний карман куртки.
Костёр растреснулся, зашёлся. Отшельник, откинув полог, вполз в неизвестно в то время, когда покинутый шалаш. …В шалаше очевидно кто-то гостевал.
одеяла и Настил были взъерошены. В уголке приткнулся узелок с продуктами: картошка, хлеб, огурцы… лук… пара конфет… Отшельник пожал плечами, отложил узелок и начал поправлять настил. Поправляя – нашёл, запутавшуюся в ветках, мелкую записную книжку. Открыл. …«Судовой Издание» – крупно и чётко значилось на первой страничке. Отшельник хмыкнул. Перевернул ещё пара страниц. Пролистнул все. «Судовой Издание» был обычной записной книжкой: адреса, телефоны, памятки… маленькие заметки… картинки, сделанные неумелой рукой… Разве что – почерк: он показался отшельнику привычным. Листая, наткнулся на самую долгую заметку, свободно расположившуюся на двух последних страничках в самом финише записной книжки. Радуясь, прочёл…
«Караул! Люди хорошие! Застрял на станции, – выбросили за безбилетный проезд из электрички, – с каким-то дураком. Что тут происходит – не знаю… но весьма хочется имеется. Дурак, которого кличут Семёном, также голодный. Те, кто отыщет отечественные иссохшие тела, знайте: раз оба тела в наличии – значит, мы друг друга не съели. Не забывайте нас, люди хорошие, не забывайте, как и положено не забывать храбрецов. …С морским приветом – Капитан Всемирного Плавания, Принципиальный Заяц»
Отшельник внимательнее всмотрелся в странички. Странички начали расплываться, звенеть… Из открытой записной книжки – простор: зал ожидания на какой-то ЖД станции. Ночь. Лишь два человека в зале, на одной из боковых лавок: первый – низкий, сутулый мужик, с набекрененными на носу очками, в потёртой куртке, второй – широкоплечий крепыш, в плаще, при шляпе и с затиснутой в зубах сигаретой.
– «…Какие конкретно яблоки? – сутулый подвинул к крепышу в шляпе сумку. – В том месте лишь дачный инвентарь. Супруга приказала забрать с дачи посуду и другое…» – «Да ты что, Семён!? – практически простонал крепыш в шляпе. – У тебя что, в этом тюке груздя-кочевника съестного совсем нет? ни крошки?» – «Ага, – загрустил сутулый. – Лишь тарелки, половники, сковородки, кастрюли…»
– И ливень, – звучно добавил отшельник, улыбнувшись унылому перечислению.
Захлопнул книжку, бережно вложив её, на случай возвратного появления гостей, в щёлку. Скоро завершил приборку в шалаше и выглянул наружу.
…Небо прояснилось. Ветер стих. Языки кострового пламени истягивались прямо и чисто, перебрасывая с гребня на гребень большие неяркие искры. Лес затих – склонённый, спящий; затих – прижался щекой к тишине, замер.
Снег. В этот самый момент и в том месте – юный, сверкающий, остро пахнущий тучами снег. Совсем ещё не глубочайший – по щиколотку, не сжавшийся, не уплотнившийся – лёгкий, подвижный, ясный. Придёт время – и придёт зима, – могучие, слитные волны снегов пропятнят сбитые ветром сухие ветки, травы и сухие листья, ягоды и шишки, звериные и птичьи следы. Сейчас – ясный, вне отметин, вне удержаний, вне обязательств. …Разве что – недавние следы самого отшельника: от ручья – к шалашу… да узкая цепочка пёсьих следов: из леса – минуя шалаш – в лес…
– Эй!.. – тихо позвал отшельник. – Где ты?
Пёс не отозвался. Отшельнику подумалось, что – вот, пробегал мимо пёс; посмотрел в шалаш, взглянул: уборка, и убежал, не хотя мешать… Куда? Отшельник покрепче подтянул пояс на куртке. …Возможно, он забегал попросить о любезности? Предположим, определить: не сварен ли свежий суп? Особенно, в случае, если голодный… О! – отшельник знал, что такое голод!.. Быть может, пёс ушёл не так уж и на большом растоянии…
Возвратился к шалашу. Дотянулся из шалаша одеяло и набросил на себя, закутываясь. Забрал долгую сухую палку, с которой бродил по окрестностям – и отправился по цепочке следов, в лес.
—
Опоздал он пройти и пятидесяти метров, как погода начала меняться. Снова подул, набирая силу, ветер. Около ног – лепеча, прижимаясь – зашуршала позёмка. Загудели – перекликаясь, растряхивая поредевшую листву – высокие деревья; зашумел кустарник; пригнулись бурые травы.
Отшельник глубже надвинул капюшон. Стремительная и ровная походка… Крепкий упор посохом… Он всё дальше и дальше уходил в лес, не упуская из вида пёсьих следов. Следы напоминали ручей: задорные, плавные, не опытные усталости; в сокосновении со снегом – следы не разрушали снег, не смотря на то, что и проницали его полностью: они росли из снега, дополняли его, другой раз – наполняя новым содержанием.
Всматриваясь в следы, отшельнику припомнился взор пса: внимательный, стремительный… спокойный… насмешливый чуть… Вот! Припомнилось – отыскал в памяти: ему был известен данный взор! – тот прохожий, столкнувший его с обочины в канаву… в пропасть… в судьбу, желанную и пугавшую, появлявшуюся таковой настоящей!.. «Неужто – он? Неужто!..» Споткнулся, но, подпираясь посохом – удержался на ногах. Ветер взвыл.
«Так: падает человек в пропасть, барахтается. И внезапно – видит себя со стороны: барахтается… егозит… смешно! Человек смеётся; так смеётся, что и не подмечает, как минует пропасть»
«Отыщу – спрошу, – поразмыслил отшельник. – Быть может, и задавать вопросы не будет необходимо…» Он потихонечку, закрывая от взмётного снега лицо, захохотал. «Нет, ну правда!» Радость! И… (И?)
Нарастая, появилось необычное чувство: следы (и пёсьи, и его, только что проложенные), соединившись со снегом – начинают собственное существование. Словно бы бы: поднимают головы… возносят лёгкие руки… танец, танец, танец! Вне теней, вне озарения и мрака льётся-взмывает танец! – кружится лист, выскользнувший из конверта… кружится, кружится, кружится листопад… чистое звёздное небо – буква к букве… ветка рябины, – полная ягод, – строчок к строчку… Отшельник обернулся. Следы лежали без движений, заметные чуть – присыпанные позёмкой. Без движений… Но стоило только отвернуться, и натянулись нити – от головы, от плеч, от поясницы, от рук, от ног, – и натянулись, и тренькнули, и зазвенели. Сообщение отчётливая, нерасторжимая: навстречу шагнуть – и встреча случится; шевельнуться – прыжком, ползновением ли робким – и станет понятным непонятное прежде… и Прежде и в наше время и По большому счету – проступят, приблизятся, коснутся сердца!
Ветер завыл, затеребил одежды. Так показалось отшельнику: ветер желает забраться под одеяло, под куртку, под тёплую кожу – не холода для, он просто хочет согреться. Пускай…
Отшельник остановился. Он прекратил различать в первых рядах следы пса. До вечерней темноты было ещё на большом растоянии, но пришедшие сумерки – сумерки пурги – отлично скрывали то, что желалось им скрыть. Необходимо ещё суметь возвратиться обратно. Не заплутать. Он через чур на большом растоянии отошёл от стоянки.
Разворачиваясь, отшельник почувствовал, как натянулись ниточки… – и натянулись, и тренькнули, и зазвенели! Танец, танец, танец! Он заметил: воющая вихрящаяся пурга осыпалась не снегом – следами. Везде следы! И чьи, и где, и откуда – не разберёшь…
Несколько мин. назад он прошёл незнакомую прежде громадную поляну. Сейчас – в том направлении. Через поляну – назад. Он сумеет найти шалаш!
…Ветер стих. Мгновение тому – касался лица, и вот уже нет его… Где? Возможно, запрыгнул на пролетавшую мимо тучу – одним прыжком, молнией – и умчался в собственную постельку, всласть набултыхавшись, навеселившись в молодом снегу. Не стало пурги. И на поляне и промежду деревьев – спокойная мерцающая белизна. По белизне – буквы, буквы, буквы… слова… строки… строчок за строчком… Строки покрывали всю поляну, тянулись среди деревьев…
Стихи? И стихи – также… И ещё… Слова, нарисованные на снегу…«Это – я?.. Эти слова нарисовал я?.. Как похоже!» Ты… ты… ты… мы… он…
Отшельник приблизился.
«…сыпется сыпется снег
сейчас в моём мире тревожно
сейчас
я видел следы волка
и если судить по следам – волк плакал
…..
сейчас в моём мире тревожно
день назад было также тревожно
день назад
я коснулся рукою стен всех на свете строений (всех стен какие конкретно лишь ни имеется на свете)
и осознал
и сходу осознал что продолжительные стенки – продолжительная резина
и резина вздулась и резина нахохлилась и резина возлопотала
и резина желает к себе
…..
сейчас в моём мире тревожно
сейчас в моём мире сыпется сыпется снег
и на следующий день в моём мире сыпется сыпется снег
…..
и в том месте
где нет ни день назад ни сейчас ни на следующий день – сыпется снег
и в том месте не тревожно » …
Осмотрительнее, осмотрительнее, осмотрительнее… Тут необходимо обойти, протискиваясь в подлесковой поросли… Так… Вот ко мне! Привстать на одно колено…
«Отчего ты бежал, мой дорогой? Откуда? Отчего ты взмок?
Отчего твои кости дрожат от озноба и липнут к одежде?
Тысячи тысяч прошёл расстояний, но… – поле перед тобой, нескончаемое поле, и нет на нём твоих следов, и не было, и… необходимо ли? Оно такое прекрасное – поле… покуда не тронуто следами… покуда… И оно способно сжаться в маковое зёрнышко и изойти вовсе – в ничто, если не дерзнёшь ты, тренькающий, испачкать его суматохой собственного обморочного скольжения; и поле изойдёт в ничто, прижмётся к тебе: ход шагнуть – для чего? ты в том месте, куда ты шёл. Вот.
…Ну не беги! Ну не беги же ты так! Остановись…! Остановись, и находись прямо, не падай.
Находись прямо.
Наблюдай: мир наполнен шелестом и шуршаньем, бряками, свистами, скрипами… Вскриками… Звонами… Стонами…
Наблюдай: мир наполнен словами. И слова выстраиваются то в один, то в второй порядок, норовя ухватиться, сцепиться, срастись в верное построение, знаемое каждым словом – каждым, без исключения! Съединиться в слово одно, отряхающее обстоятельства, обретающее отсутствие. Слова веются и сыпятся, накатывают, наплывают… чехардят, монолитятся… то – свиваются в мягкий сыпучий клубок, в лепетучую пушливую акварель, то – в звенелый, пронзительный совсем развив проводов, в твёрдую накипь нерва. Им ли это? Они ли?..
…То, что было ясно в прошлые годы, стало небом песком, травою… Козы касались перстами в солнце, и козы протоптали тропинку; сейчас по тропинке идут жуки-скороходы, и дверь немного открыта… То, что день назад именовали весною, сейчас – лето; толстые стенки – не толще крыла стрекозы – парят над почвой; суда становятся соснами; окна – прозрачные окна плывут по реке в звёзды и лепет…
…Мерный мёдный шёпот детства, мятный створный шёпот детства – драгоценное наследство, драгоценная скорбь. Ты да я идём по кругу; мы по берегу идём: окружая пропасть метелью неразомкнутых следов – стягивая к краю край – мы с тобой идём по кругу… мы с тобою круг идём… В почвах – сирые созвездья, в почвах – светло синий медведи; мы с тобой идём по меди расплеснувшейся любви. Мы пургою льнём по меди… мы пургою жнём по меди… – колокольною пургою… равнодольною судьбой…
: не шурши. – выпрямляй углы; будь округл и целен. – мы-я. – всем. – будь целостен, и не будь вовсе; …но – всем.
И слова вьются, вьются, вьются, норовя… Знаемое каждым!.. И мысли… И дела… Наблюдай же!
Находись прямо! Не гнись, но и не ломайся надвое. Находись прямо.»
—
Отшельник стёр ладонью пот со лба. Большие капли казались бриллиантами, практически – светом… Отшельник стряхнул их с ладони в снег.
—
«имя твоё: Листик Чаши
ты лежишь на жестяном круге
синь и белизна
солнце проходит по ветке
…ветвь твоя голубая смыкает металлические нити и утешает ясень
и дарит ясеню надежду
…пятнышки – дети твои
сырая почва – день и качели твой упруг подвижен
замер у линии снов
прозрачный путник» …
—
Внимательнее, внимательнее, внимательнее…
—
«то ли ветер то ли ноябрь но что-то в том месте происходит – в том месте – за окнами
не знаю точно и думаю что нет человека, который знает но что-то в том месте происходит
в том месте
за окнами
придвигается ближе машет рукой говорит говорит говорит
придвигается ближе
…ниоткуда приходит
прекрасное
просто так
…просто так появляется рядом со мной
просто так появляется рядом со мной с каждым из тех кто я
это руки руки тёплые руки ночных лошадей
это крылья крылья
это руки тёплые руки ночных лошадей
…(вы определили?)
? » …
—
Как звучно оскрипнулся снег!.. Бережнее. Как возможно тише…
—
«вот желаешь ты то
и это
да и то и это – в один момент
но не допускаешь до себя ни того ни другого
отворачиваешься
поворачиваешься в другую сторону
ложишься прямо:
всё плывёт наплывает проплывает мимо, но
появляется основное
: громадный рассыпчатый плод
: обилие зёрен
рассыпается
рассыпаешься ты да везде – ты; ты – отовсюду
не мельтешишь
рукоплещешь в ладоши но так: неподвижен
слепливаешь в точку
ядро
…приходит утро
но ночь вовсе не уходит, но
приходит утро
…«и кому как не мне показаться в пригоршнях моих?…»
…прихожу» …
—
Задел и качнул ветку. Ветка шуршнула. За шиворот упал мягкий комок снега; холодный… Громадная холодная капля, взбухшая на потолке… Он отыскал в памяти: «ливень…» Тишина…
—
…«Пятно, и пятно, и линия, и строчок. Тут – ветка; тут – камень; тут – облака, и старенький плюшевый заяц с белым брюхом. …Обрывок газеты; каблук; ломтик апрельской глины… – тут… – горсть прошлогодних перьев в нынешнее сиянье… Сухие хлебные крошки, упавшие ниц, – слёзы утомившихся ладоней, – янтарные брызги от солнца к солнцу, связующий путник! Дальше: реки и холмы: тут лишь – исправить травинку, коснуться сухого страницы…
…Кто он, бредущий по месту открытому, по дальнему месту бескрайнему? Человек либо бабочка? Гусь либо солнце? Зрачки его – небо; и на обратной стороне неба – память… …По утрам, по утрам в небеса поднимает ветер вчерашние песни. песни и Письма. …Зрачки его – небо. Память его – любовь…
…Я вас осознаю; я вас поднимаю над шорохом, пледом, забытым перемещением… над стуком из гулких забвенных голов… над стулом, где возможно воссесть и забыться… – осенним дождём, пропадающим прочь… тишиной, принимающей обращение – от плеч и до плеч – в полной мере… терпением… Я вас определю; в том месте, где не было вас – определю. Я вас принимаю дрожащей рассветной каплей: дрожащей к рукам… Я обожаю вас. Вы слышите?: я вас обожаю! – как же в противном случае…» …
—
…«Две ладони, как шрифт, опадающий в осеннюю пору, – просинью. Так по капле прочерчиваются страницы – свитком колодезным; словно бы б возможно из свитка напиться!.. Возможно.
Совершенно верно так… совершенно верно так, как рукоплещут ластами по валунам тюлени: им это не требуется… им это совсем не обязательно… Но музыка требует выражения. И – необходимо. Совсем-совсем непременно. …И тюлени становятся главными барабанщиками мироздания; самыми-самыми главными – как и все остальные.
И тюлени становятся барабанами.
Кричи, кричи, кричи в барабан! – пичужки, букашки, призрачные кометы! Кричи, кричи, кричи в барабан! – то ли свет, то ли тьма, то ли тьма со светом… Выпиваешь барабан… Поёшь барабан…
Ветер…» …
—
…«И это, то немногое, что ещё осталось: взгляды девушек и взгляды юношей, населяющие темноту. Остались золотые черешни в забытых руслах… тлеющий запах смородины…
Лебяжьи перья – в сторону верхних и нижних пределов; ольховые лёгкие откровенья; жёлтые наливные точки пчёл-непогодниц…» …
—
…«Хождения в прохладные тона. Бежание через грозди ударений в мир и рассвет.
На ровном наконечнике лазури – стать вымпелом. Но вовсе не сгореть, а – так: стать вымпелом.
Ты сообщишь: «мне приснилось». А я сообщу: «Зря не горюй. Твой мир упрям – и к первому дождю ты станешь вымпелом»… » …
—
Отшельник ступал с опаской. Слова перемигивались, изменялись. Слова светились.
Кроме слов – от шага к шагу – приметно стало: снег тает. Зыбкий, несильный морозец уступил место оттепели, и сейчас узкая снежная наметь уходила, медлительно проседая к почва, прижимаясь к почва, намекая на скорое исчезновенье. Необходимо было торопиться.
Отшельник перебегал от одной груды слов к второй. Он лихорадочно хватал прикосновения и смыслы, смело уминая охапку за охапкой в глубины собственных зрачков. Он совсем не обращал внимания, куда конкретно ведёт его притяжность к развеянным по снегу буквам. Это не имело значенья. Необходимо было торопиться.
И внезапно отшельник замер. «Как легко, – поразмыслил он, всматриваясь в новую груду слов. – Я вот так это в любой момент и осознавал. …Мало суховато – допустимо; но суховатость – поверху, основное: легко, легко и светло. Мало плотновато – да; но: кратко, и в случае, если кто-то принял бы это за сложность – это была бы его личная сложность, души и неповоротливость разума…»
Отшельник замер, вчитываясь:
—
…«Мир… мир… ровная обнажённая колыбель, сирая, как крик паука, сырая, как объятия роженицы треплющей за гриву весну… Мир, вечно изменяющийся местами с самим собою… Играющий мир… Плачущий мир… Мир, опускающий брови низко-низко… поднимающий брови высоко-высоко…
о т с ю д а – г о в о р е н и е о п р о с т о м :
—
1
«Мир – мироздание – перемещение-недвижение нескончаемого множества элементов – это иллюзорное перемещение-недвижение нескончаемого множества как-бы-фрагментов ЕДИНОГО. Условная Действительность.
Мироздание – это Условная Действительность.
Условная Действительность – мгновенная судорога, искажение Полной ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, либо – правильнее – то, что могло быть, но чего не-было-и-нет. Мгновение происхождения Условной Действительности – мгновение изникновения Условной Действительности; с изникновения её: её и не было, и нет, и быть не имело возможности. Условная Действительность – промежуток между возможностью происхождения, как проявление самодостаточности Полной ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ, и изникновением самой данной возможности. Условная Действительность – промежуток внемгновенья, которого нет, не было и быть не имело возможности, но что принимает себя-из-себя как бесконечность-множественность.
1 year ago
Интересные записи:
- Ты любезна мне, и всякому ты любезна, — от всякого неотделима; все тобою согреты… кто же согреет тебя? 24 глава
- Ты любезна мне, и всякому ты любезна, — от всякого неотделима; все тобою согреты… кто же согреет тебя? 21 глава
- Ты любезна мне, и всякому ты любезна, — от всякого неотделима; все тобою согреты… кто же согреет тебя? 25 глава
- Ты любезна мне, и всякому ты любезна, — от всякого неотделима; все тобою согреты… кто же согреет тебя? 2 глава