С эмоцией благоговейного уважения осмеливаюсь пребыть Вам признательный, Вам верный и Вас беспредельно любящий слуга Ваш Ф. Д.
(1) потом было: новое
(2) было: не посмел
(3) чрезвычайное вписано
(4) было: а. мое издание б. мое новое издание
(5) было: так как и делал
(6) было: выпустив
(7) было: издания
(8) было: а. издания либо б. работы либо
(9) потом было: к новому изданию моему
(10) потом было: а. Такое же, так сообщить пробное б. А такое, так сообщить, еще пробное издание
(11) потом было начато: а. Ежедневника писателя б. Новые литературные опасения мои были
(12) потом было: кроме того не пользуется сочувствием
(13) практически вписано
(14) потом было: нам
(15) потом было: таившейся
(16) потом было: привлек все сердца
(17) потом было: которыми я
(18) было: подумал]
659. К. И. МАСЛЯННИКОВУ
21 ноября 1876. Санкт-Петербург
21 ноября 1876.
Уважаемый г. К. И. М.
В ответ отправляю Вам мое письмо к Вам от 5 ноября, пролежавшее у Исакова. Я сам дурно сделал, что послушался кассира и забрал его обратно, так что вся вина на мне.
К письму от 5-го я имею прибавить разве только то, что я был еще раз у Корниловой и вынес то же чувство, как и в первоначальный раз, разве только усиленное. Она просила съездить к ее мужу. Я съезжу, но съезжу также и к юристу ее. В это же время я заболел и ничем не занимался а сейчас подавлен моими занятиями. Опасаюсь, что пропущу как-нибудь срок кассационного ответа сената. Нужно сговориться с ее юристом, а у меня всё нет времени; но я как-нибудь успею. Особенно рад тому, что Вы отозвались; на Вас вся надежда, в силу того, что в сенате, само собой разумеется, решат не в ее пользу, тогда на данный момент просьбу на высочайшее имя, а Вы, возможно, поможете, как давали слово.
До свидания. Примите уверение в самом искреннем уважении
Вашего слуги Ф. Достоевского.
Р. S. В случае, если что нужно будет, обращусь к Вам, в случае, если станете так же, как и прежде хороши.
660. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
23 декабря 1876. Санкт-Петербург
Уважаемый Михаил Александрович,
отправляю Вам корректуры по окончании Главы первой. Вышло больше, чем я предположил. Перейдет за страницу. какое количество-то у Вас выйдет? (1)
Ваш целый Ф. Достоевский.
23 декабря.
(1) потом было: и что
661. Bс. С. СОЛОВЬЕВУ
9 января 1877. Санкт-Петербург
Дорогой и милейший Всеволод Сергеевич,
Вот что означает назначать сроки, не имея памяти! В понедельник вечером меня еще прежде кликал Ник. Петр. Семенов, и я дал ему слово быть, но забыл. А потому, испрашивая у Вас прощения, прошу Вас к себе не в понедельник, а уж во вторник вечером. Буду ожидать и надеюсь, что эта писулька придет к Вам вовремя, дабы предотвратить Вас.
Ваш целый Ф. Достоевский.
9 января (1) 77
(1) было: декабря
662. M. A. ЮРКЕВИЧУ
11 января 1877. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 11-го января 1877.
Милостивый правитель Михаил Андреевич,
Во-первых, простите меня, что продолжительно не отвечал Вам на письмо Ваше от 11-го ноября 1876 года. Во-вторых, разрешите искренно отклонить от себя лестное для меня выражение Ваше на счет вразумления. Вразумлять я никого не в силах. А наконец разрешите поблагодарить Вас за сообщение факта суицида ребенка. Данный последний факт весьма любопытен, и, несомненно, о нем возможно кое-что сообщить. Но не думаю, дабы я успел это сделать на данный момент же; сейчас я уже достаточно сказал о суицидах, и надобно выждать, тем более, что количество моего издания так мал, что недостает места (да и времени) для ближайших и текущих тем. Но параллель детей нынешних и прошлых возможно очень занимательна. По крайней мере, благодарю Вас, что обо мне и о моем издании поразмыслили.
С совершенною преданностью и почтением имею честь быть Вашим покорным слугою.
Ф. Достоевский.
663. П. В. БЫКОВУ
13 января 1877. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, 13 января/77.
Милостивый правитель, уважаемый Петр Васильевич,
Я не знаю, как и просить прощения перед Вами о том, что не сдержал данного Вам мною обещания а также не ответил на любезное письмо Ваше от 30 сентября. Но последнему событию была обстоятельство, не знаю лишь, достаточная ли, дабы простить меня в Ваших глазах. Дело в том, что с лета и практически впредь до настоящей 60 секунд я всё это время был значительно более нездоров, чем когда-либо. И, но, работа с изданием Ежедневника (другими словами не с одним произведением его, а с изданием) — выясняется чем дальше, тем выше моих сил (физических). Сверх того, было довольно много хлопот и других. Не выполнив обещанного летом и взяв Ваше напоминание в октябре, я решился обязательно написать для Вас мою автобиографию, хоть урывками и в различные сроки. Вот по какой причине и не ответил Вам ничего, ожидая, что хоть и поздно, а отправлю биографию и при посылке объяснюсь. Но, начав писать, я бросил работу, — урывками выяснилось нереально писать: я почувствовал, что эта статья вызывает через чур много сил из моей души, через чур поднимает передо мною прожитую судьбу и требует громадной любви от моего сердца в исполнении данной, незнакомой еще работы. А потому не знаю, что Вам сейчас и сообщить. В случае, если буду свободен и здоров, то напишу обязательно, в силу того, что сейчас уже сам желаю и потребность ощущаю написать это, не по обещанию лишь, а и для себя, но в то время, когда напишу — не знаю. В случае, если же напишу и Вам еще потребуется, то, само собой разумеется, дам Вам, а не кому второму.
Ну вот я написал, а в это же время ощущаю, что Вы, несомненно, имеете право на меня злиться. Что мне делать? Будьте хороши и простите меня.
А в ожидании примите уверение в искреннем уважении Вашего покорного слуги.
Федор Достоевский.
Р. S. Не рассердитесь за помарки в письме, не сочтите за неосторожность.
Д.
664. H. П. ВАГНЕРУ
17 января 1877. Санкт-Петербург
17 января/77.
Уважаемый и любезнейший Николай Петрович,
на следующий день, во вторник, 18 января, будут у меня кое-кто из моих ближайших друзей-друзей, вечером. Не пожалуете ли ко мне попить чайку? Принесли бы мне чрезвычайное наслаждение и доказали бы, что Вы хороший и наилюбезнейший человек.
В добром ожидании
Ваш целый Ф. Достоевский.
665. А. Н. МАЙКОВУ
17 января 1877. Санкт-Петербург
Января 17/77.
Дорогой и уважаемый Аполлон Николаевич,
на следующий день, 18-го, во вторник, вечером, обещался быть у меня Ник. Яковл. Данилевский. Не сделаете ли мне чрезвычайного наслаждения, прибыв также? Я просил отечественного милейшего князя, весьма возможно, что и он будет. По крайней мере разодолжите Вашего, остающегося в добром ожидании Вашего прибытия
Ф. Достоевского.
666. Н. П. ВАГНЕРУ
26 января 1877. Санкт-Петербург
26 января/77.
Уважаемый и дорогой Николай Петрович,
В январском № не найдется места кроме того и для моих всех объявлений о моих книгах. Всё место занято. Но если бы и было место, то ввиду заявления моего в Декабре по поводу издания Свет я все же не рискнул бы напечатать Ваше объявление, чтобы снова не ввести читателей в соблазн. Верите ли, что присылают из различных мест письма, с приложением марок на ответ, и просят уведомить: будет либо нет издаваться мною Свет? Увидьте, это уже по прочтении моего декабрьского заявления, мои же подписчики — всё еще не верят и не желают верить! Тут какая-то тайна либо какое-то волшебство в том, что все так уверенны! Нужно психолога и социолога, чтобы изучать в этом отношении по большому счету легковерие публики. А потому обращаюсь я к Вам с особой и чрезвычайной просьбой: ни под каким видом не объявлять и не печатать об Ежедневнике писателя в Вашем 1-м № Света. Это я на случай, что Вы, из деликатности, захотели бы тиснуть об издании Ежедневника писателя ввиду напечатанного в октябрьском Ежедневнике Вашего объявления. Настоятельно и убедительнейше прошу: в случае, если собрано, то сейчас еще имеется время разобрать комплект. Вам самим также должно быть очень не очень приятно, что отечественные издания так смешивают. Прочно жму Вашу руку.
Ваш целый Ф. Достоевский.
667. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
27 января 1877. Санкт-Петербург
Уважаемый Михаил Александрович,
Вот Вам пара оригиналу до тех пор пока. Вы забыли, но, что в случае, если я и выбросил 50 строчков, то довольно много и засунул в корректуре.
В Ф. Достоевский.
668. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
28-29 января 1877. Санкт-Петербург
Уважаемый Михаил Александрович, — вот окончание №, от 4-й до 8-й странички включительно. Мне думается, Вы, считая в моей страничке 55 строчков, совершили ошибку: их меньше. Я не ровно пишу. Весьма возможно, что останется кроме того место. По крайней мере отправляю сейчас не более 170 строчков. Сам вычислял. на следующий день корректур.
В Ф. Достоевский.
28/29 янв, ночью.
669. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
28-29 января 1877. Санкт-Петербург
28/29/1 ночью 1877 г.
Уважаемый Михаил Александрович,
Отправляю Вам тексту ровно на одну страницу и 20 строчков. Может быть найдется местечко.
Обратите внимание Ваше на прилагаемые объявления для последней страницы. Не займут ли они также лишнего места? Нужно обязательно всё поместить. на следующий день увидимся.
Ваш Ф. Достоевский.
670. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
29 января 1877. Санкт-Петербург
Михаил Александрович, цензор главу 2-ю запретил. Еду в Цензурн комитет. Оттуда к Вам и в том месте уже просмотрю корректуру.
Ф. Достоевский.
671. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
30 января 1877. Санкт-Петербург
Любезнейший Михаил Александрович,
Отправляю, думается, ровно какое количество нужно оригиналу. На 4-й страничке внизу отмечено место вставки. Эта вставка из прилагаемого письма, где всё не зачеркнутое прошу собрать петитом. После этого с 5-й страницы начинается снова мой оригинал и кончается на 7-й.
В случае, если еще возможно, то в конце, От редакции, выбросьте заметку о издании Свет и покиньте только 2-ю заметку, об адресс женщины.
Не мало ли будет?
Ваш Ф. Достоевский.
672. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
7 февраля 1877. Санкт-Петербург
7 февраля/77.
Дорогой Коля, я всё ожидал, что ты зайдешь. Здоров ли ты? Ты меня и нас всех тревожишь. Черкни что-нибудь. Буду ожидать с нетерпением. В случае, если сам, что боже сохрани, нездоров, то уведоми. Я всё был нездоров. Был припадок падучей и расстроил меня вплоть на 7 дней. Сейчас думается прошло.
Твой целый Ф. Достоевский.
673. А. Г. КОВНЕРУ
14 февраля 1877. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург 14 февраля/77.
Милостивый правитель господин А. Ковнер!
Я Вам продолжительно не отвечал, в силу того, что я человек больной и очень туго пишу мое ежемесячное издание. К тому же ежемесячно обязан отвечать на пара десятков писем. Наконец, имею семью и другие дела и обязанности. Положительно жить некогда и вступать в долгую переписку нереально. С Вами же особенно.
Я редко просматривал что-нибудь умнее Вашего первого письма ко мне (2-е письмо Ваше — специальность). Я совсем верю Вам во всём в том месте, где Вы рассказываете о себе. О правонарушении, раз совершенном, Вы выразились так светло и без того (мне по крайней мере) ясно, что я, не знавший детально Вашего дела, сейчас, по крайней мере, наблюдаю на него так, как Вы сами о нем судите.
Вы судите о моих романах. Об этом, само собой разумеется, мне с Вами нечего сказать, но мне понравилось, что Вы выделяете как лучшее из всех Идиота. Представьте, что это суждение я слышал уже раз 50, если не более. Книга (1) же ежегодно покупается а также из года в год больше. Я про Идиота потому сообщил сейчас, что все сказавшие мне о нем, как о лучшем моем произведении, имеют что-то особенное в складе собственного ума, весьма меня в любой момент поражавшее и мне нравившееся. (2) А вдруг и у Вас такой же склад ума, то для меня тем лучше. Очевидно, если Вы рассказываете искренно. Но хоть бы и неискренно…
Покинем это. Хотел бы я, чтобы Вы не падали духом. Вы стали заниматься литературой — это хороший символ. по поводу помещения их где-нибудь мною не знаю, Вам что сообщить. Я могу только поболтать в От зап с Некрасовым либо с Салтыковым, и поболтаю обязательно, еще до прочтения их, но на успех кроме того в этот самый момент не сохраняю надежду. Они, ко мне весьма расположенные, уже отказали мне раз в рекомендованном и доставленном мною в их редакцию произведением одного лица, в прошедшем сезоне, и отказали, не распечатав кроме того пакета, на том основании, что от для того чтобы лица, что бы он ни написал, им запрещено ничего напечатать и что издание бережет собственный знамя… Так я и ушел. Но об Вас я все-таки поболтаю, на том основании, что если бы это было в то время, в то время, когда покойный брат мой издавал издание Время, то комедия либо повесть Ваша, чуть-чуть они бы доходили к направлению издания, без сомнений были бы напечатаны, хотя бы Вы сидели в остроге.
NB. Мне не совсем по сердцу те две строки Вашего письма, где Вы рассказываете, что не ощущаете никакого раскаяния от сделанного Вами поступка в банке. Имеется что-то высшее аргументов рассудка и всевозможных подошедших событий, чему каждый обязан подчиниться (другими словами наподобие опять-таки как бы знамени). Возможно, Вы так умны, что не оскорбитесь откровенностью и непризванностью моей заметки. Во-первых, я сам не лучше Вас и никого (и это вовсе не фальшивое смирение, да и к чему бы мне?), и во-2-х, в случае, если я Вас и оправдываю по-своему в сердце моем (как приглашу и Вас оправдать меня), то однако лучше, в случае, если я Вас оправдаю, чем Вы сами себя оправдаете. Думается это неясно. (NB. Кстати мелкую параллель: христианин, другими словами полный, верховный, совершенный, говорит: Я обязан поделить с меньшим братом мое имущество и помогать им всем. А коммунар говорит: Да, ты обязан поделить со мною, меньшим и нищим, твое имущество и задолжал мне помогать. Христианин будет прав, а коммунар будет не прав.) Но, сейчас, возможно, Вам еще непонятнее, что я желал сообщить.
Сейчас о иудеях. Распространяться на такие темы нереально в письме, в особенности с Вами, как сообщил я выше. Вы так умны, что мы не решим аналогичного спорного пункта и в ста письмах, а лишь себя изломаем. Сообщу Вам, что я и от вторых иудеев уже приобретал в этом роде заметки. Особенно взял сравнительно не так давно одно совершенное добропорядочное письмо от одной еврейки, подписавшейся, также с неприятными упреками. Я думаю, я напишу по поводу этих укоров от иудеев пара строчков в февральском Ежедневнике (что еще не начинал писать, потому что до сих пор еще болен по окончании недавнего припадка падучей моей болезни). (3) Сейчас же Вам сообщу, что я вовсе не неприятель иудеев и ни при каких обстоятельствах им не был. Но уже 40-вековое, как Вы рассказываете, их существование обосновывает, что это племя имеет очень сильную жизненную силу, которая (4) не имела возможности, в продолжение всей истории, не формулироваться в различные status in statu. Сильнейший status in statu неоспорим и у отечественных русских иудеев. А вдруг так, то как же они смогут не стать, хоть частично, в разлад с корнем нации, с племенем русским? Вы говорите о интеллигенции иудейскую, но так как Вы также интеллигенция, а посмотрите, как Вы ненавидите русских, и конкретно потому лишь, что Вы иудей, хотя бы и культурный. В Вашем 2-м письме имеется пара строчков о нравственном и религиозном сознании 60 мильонов русского народа. Это слова страшной неприязни, конкретно неприязни, в силу того, что Вы, как умный человек, должны сами осознавать, что в этом смысле (другими словами в вопросе, в какой доле и силе русский простолюдин имеется христианин) — Вы в высшей степени некомпетентны делать выводы. Я бы ни при каких обстоятельствах не сообщил так о иудеях, как Вы о русских. Я все мои 50 лет судьбе видел, что иудеи, хорошие и злые, кроме того и за стол сесть не захотят с русскими, а русский не побрезгает сесть с ними. Кто же кого ненавидит? Кто к кому нетерпим? И что за мысль, что иудеи — нация униженная и обиженная. Наоборот, это русские унижены перед иудеями (5) во всём, потому что иудеи, пользуясь практически полною равноправностью (выходят кроме того в офицеры, а в РФ это всё), помимо этого имеют и собственный право, собственный закон и собственный status quo, которое русские же законы и защищают.
Но покинем, тема долгая. Неприятелем же я иудеев не был, У меня имеется привычные иудеи, имеется еврейки, приходящие и сейчас ко мне за советами по различным предметам, а они просматривают Ежедневник писателя, и хоть щекотливые, как все иудеи за еврейство, но мне не неприятели, а, наоборот, приходят.
по поводу дела о Корниловой увижу только то, что Вы ничего не понимаете, а значит, также некомпетентны. Но какой, но же, Вы циник. С таким взором на сердце человека и на его поступки остается только погрязнуть в материальном наслаждении…
Вы приговорены на 4 года в арестантские роты: это в работы, что ли? При таких условиях страшно за Вас. Нужно вынести обязательно и не стать подлецом. Но где же Вы отыщете сил, в случае, если у Вас таковой взор на людей.
Об идеях Ваших о всевышнем и о бессмертии — и сказать не буду с Вами. Эти возражения (другими словами все Ваши) я, клянусь Вам, знал уже 20 лет от роду! Не рассердитесь; они поразили меня собственной первоначальностью. Возможно, (6) Вы об этих темах (7) в первоначальный раз думаете. Иль я совершил ошибку? Но я Вас вовсе не знаю, не обращая внимания на письмо Ваше. Письмо Ваше (первое) увлекательно отлично. Желаю верить от всей души, что Вы совсем искренни. Но в случае, если и неискренни — всё равняется: потому что в этом случае неискренность пресложное и преглупое дело в собственном роде. Верьте полной искренности, с которою жму протянутую Вами мне руку. Но возвысьтесь духом и формулируйте Ваш идеал. Так как Вы же искали его до сих пор, либо нет?
С глубоким уважением
Ваш Федор Достоевский.
(1) было: книги
(2) было: нравящееся.
(3) вместо: падучей моей болезни — было: падучей.
(4) было: каковые
(5) потом было: а также
(6) было: Похоже, что
(7) потом начато: по-ви
674. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
28 февраля 1877. Санкт-Петербург
Любезнейший Михаил Александрович, отправляю оригиналу от 11-го до 16-го семь дней включительно. К 16-му на данный момент имеется вставка: v=. Недостает еще трех страничек, (1) в противном случае была бы кончена Глава первая. Доставлю на следующий день же. Нужно бы поторопиться, дабы успеть и к цензору (Ратынскому, мы помирились). Корректур ни в субботу, ни день назад не отправили (?). Прилагаю (2) объявление Русской старины, отправится, как и в прошедший раз, в конце. Возможно набирать. До свидания. на следующий день обязательно увижусь с Вами.
Целый Ваш Ф. Достоевский.
28 февра
NB. Я заявил в газетах, что выйдем 5-го марта. А потому нужно торопиться.
(1) потом было: до 1-ой гла
(2) было: Прибавляю
675. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
1 марта 1877. Санкт-Петербург
Любезнейший Михаил Александрович,
Отправляю Вам оригинал для главы второй с 18 по 22 полулисток включительно.
Обратите особенное внимание на следующее: отечественное объявление, которое в декабре и генваре издавалось в заглавии Ежедневника, на первой странице, перед первой главой — и сейчас совершенно верно так же должно пойти в начале Ежедневника, в заглавии и на первой странице. Так и распорядитесь. Я это решил по нужным соображениям.
Это объявление при сем прилагаю с дополнениями и добавками, каковые все нужно засунуть.
После этого прилагаю еще объявление.
Только что поступила в продажу новая книга и т. д. Это объявление отправится уже на самой последней странице вместе с объявлением о Русской старине. Причем Р старина хоть на предпоследней странице, а это (о книге) самым последним, другими словами чтобы известный.
Полагаю, что у Вас сейчас далеко за страницу, в особенности в случае, если отечественное объявление (о подписке) напечатать в заголовке. Особенно попрошу Вас, при первой возможности, вычислить, на какое количество страниц у Вас уже имеется и на какое количество недостает, дабы знать, сколько писать.
Нужно бы торопиться к цензору и торопиться с корректурами. Нужно обязательно выйти 5-го.
Отправляю корректуры.
Ваш Ф. Достоевский.
676. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
2 марта 1877. Санкт-Петербург
Любезный Михаил Александрович, вот Вам всего лишь 4 странички. Соберите, но к цензору раньше предстоящего окончания статьи нельзя посылать.
А что-то он с нашим первым страницей? В случае, если будет у Вас, отправьте мне его в 3-м (1) часу.
Ваш целый Достоевский.
2 марта
на следующий день, возможно, дам еще тексту.
(1) было: 4-м
677. M. A. АЛЕКСАНДРОВУ
3 марта 1877. Санкт-Петербург
Любез Михаил Александрович,
Вот текст. Для всевышнего, скорее корректуру (часа бы в три, в четыре). И, для всевышнего, вычислите мне страницы. Думается, осталось (1) три страницы либо 2
1/2, но всего бы лучше знать в самом правильном виде.
Прошу вас.
Ф. Достоевский.
3 марта
(1) потом было: одна
678. А. Ф. ГЕРАСИМОВОЙ
7 марта 1877. Санкт-Петербург
С.-Петербург, 7 марта 1877 г.
Милостивая государыня, г-жа Герасимова,
Письмо Ваше измучило меня тем, что я так продолжительно не имел возможности на него ответить. Что Вы обо мне поразмыслите? И в Вашем тяжелом душевном настроении примете, пожалуй, мое молчание за оскорбление.
Знайте, что я завален работой. Не считая срочной работы с моим Ежедневником я завален перепиской. Таких писем, как Вы написали, приходит ко мне по нескольку в сутки (практически), а на них нельзя отвечать двумя строками. Я выдержал три припадка моей падучей болезни, чего уже многие годы не бывало в таковой силе и без того довольно часто. Но по окончании припадков я по два, по три дня ни трудиться, ни писать, ни кроме того просматривать ничего не могу, в силу того, что целый разбит, и физически, и духовно. А потому, определив это сейчас, простите меня за продолжительный неответ.
Письмо Ваше я ни за что не имел возможности счесть ни детским, ни глупым, как Вы пишете сами. Основное то, что сейчас это неспециализированное настроение, и таких молодых страдающих девушек довольно много. Но довольно много я Вам писать на эту тему не буду, а выражу только главные мои мысли и по большому счету по этому вопросу и довольно Вас в частности. Дело в том, что просить Вас успокоиться и, оставшись в родительском доме, приняться за какое-нибудь культурное занятие (за профессию какую-нибудь по образованию и проч.), думается не послушаетесь. Но, но, чего же Вы торопитесь и куда спешите? Вы спешите быть поскорее нужной. А в это же время с таким душевным рвением, как Ваше (предполагая, что оно искреннее), возможно бы, вправду, не спеша куда макар телят не гонял, а занявшись верно своим образованием, приготовить себя на деятельность во сто раз более нужную, чем чёрная и ничтожная роль какой-нибудь фельдшерицы, лекарки и бабки. Вы рветесь на медицинские местные направления. Я положительно бы Вам отсоветовал поступать на них. В том месте не дается ни мельчайшего образования, кроме того, происходит что-то нехорошее. И что в том, что Вы когда-нибудь станете бабкой либо лекаркой? Этакую специальность, в случае, если уж через чур захотите пойти по ней, возможно забрать и по окончании, а не лучше ли бы сейчас преследовать другие цели, заняться высшим образованием? взглянуть на всех отечественных экспертов (кроме того докторов наук университета), чем они страдают и чем вредят (вместо того, дабы приносить пользу!) собственному же призванию и делу? Тем, что у нас большая часть отечественных экспертов — все люди глубоко необразованные. Не то в Европе, в том месте встретите и Гумбольдта, и Клод-Бернара, и проч людей с универсальной мыслью, с знанием и огромным образованием, не по одной собственной профессии. У нас же люди кроме того с огромными талантами, Сеченов, к примеру, в сущности человек необразованный и вне собственного предмета мало опытный. О соперниках собственных (философах) не имеет понятия, а потому научными выводами собственными скорее вреден, чем приносит пользу. А большая часть студенток и студентов это все безо всякого образования. Какая тут польза человечеству! Так лишь, поскорее бы место с жалованьем занять.
Тут, в Санкт-Петербурге, на Васильевском острове, при одной гимназии, стараниями некоторых влиятельных лиц, начались уже для дам университетские направления. Сейчас многие из этих влиятельных лиц всё хлопочут, неизменно и неустанно, чтобы правительство соединило с этими направлениями и узнаваемые права, по возможности такие же, каковые, по выдержании экзамена, дает университет мужчинам, другими словами возможность поступления на службы и известные места и проч. Я сказал про Вас одной из весьма влиятельных дам, конкретно старающейся устроить эти женские направления уже на правах. Она мою просьбу приняла горячо и давала слово мне, в случае, если Вам возможно перебраться в Санкт-Петербург, поместить Вас на эти направления в непродолжительном времени, не смотря на то, что пара все-таки надобно погодить. Поверьте, что Вы тут, по крайней мере, раздвинете и возвысите Ваше образование, а возможно, и дождетесь прав, о которых хлопочут покровители этих направлений. Тогда имели возможность бы выбрать специальность либо прямо место по выдержании экзамена. Я из Вашего письма уяснить себе Ваше домашнее положение не имел возможности и не знаю, как принимать Вашу фразу: бежать от отца, потому что не осознаю, по какой причине бы отцу Вашему не дать согласие и не разрешить Вам продолжать Ваше образование в этих университетских направлениях на Васильевском острове? Это не Медицинская академия, не карьера повивальной бабки, которая имела возможность бы пугать его совсем натурально, как бы и я испугался за мою дочь (потому что хотел бы для моей дочери возвышения образования и нужной людской деятельности, а не понижения). К тому же, в крайнем случае, Ваш папа в любой момент бы имел возможность сам совладать об этих направлениях и конкретно у одной из их покровительниц, вот данной самой женщины (добропорядочной сердцем и благодетельной), которую я за Вас просил. Это Анна Павловна Философова, супруга национального статс-секретаря Философова. По крайней мере я с моей стороны могу Вам давать слово покровительство данной женщины в полной мере. Она же всей молодежи, и особенно дамам, ищущим образования, глубоко и сердечно сочувствует.
Быть женою торговца Вам с взглядом и Вашим настроением, само собой разумеется, нереально. Но быть хорошей женой и особенно матерью — это вершина назначения дамы. Вы осознаете сами, что я ничего не могу Вам сообщить и о том молодом человеке, о котором Вы пишете. Вы его именуете трусливым, но если он так Вам сочувствует и готов Вам во всем помогать, то он уже не труслив. Но, не знаю ничего. Основное, был бы хорош и добропорядочен. Если он к тому же хорош и добропорядочен взаправду, то возможно, еще Вы ниже его духовно, а не он Вас. Но, Вы пишете, что его не любите, а это всё. Ни из какой цели нельзя уродовать собственную жизнь. Если не любите, то и не выходите. В случае, если желаете, напишите мне еще. Эта женщина (имя ее в секрете; но, в крайнем случае, отцу Вашему имеете возможность сообщить) Вам будет также помогать. Простите, в случае, если письмо мое отыщете, не соответствующим тому, чего Вы ожидали, но так как Вы через чур много надавали вопросов, и непросто на них отвечать.
Ваш целый Ф. Достоевский.
679. Е. С. ИЛЬМИНСКОЙ
11 марта 1877. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург 11 марта/77.
Уважаемая Екатерина Степановна,
Простите меня, что продолжительно не отвечал на Ваше радушное и лестное для меня письмо, за которое Вас искренне благодарю. Я высоко ценю такое прямое обращение ко мне и дорожу таким отзывом. Что же больше и что же лучше для писателя? Для того и пишешь. Это — братское общение душ, которое самому удалось позвать: самая дорогая приз.
К сожалению, настоящей карточки моей не имею. Всё желаю сняться и ни при каких обстоятельствах не нахожу времени. Но, думается, снимусь весною и для этого ожидаю солнечных дней. А до тех пор пока отправляю Вам продающуюся на улице мою карточку, но совсем на меня не похожую. Она снята кем-то 16 лет тому назад и не с меня, а с какого-либо моего портрета. Все говорят, что сходства очень мало. В случае, если снимусь весной, то отправлю Вам новую карточку, не забуду. А сейчас высылаю эту, мало похожую. Но второй никакой нет до тех пор пока нигде.
Примите уверение в совершенном моем уважении.
Вам преданный Ф. Достоевский.
680. С. Е. ЛУРЬЕ
11 марта 1877. Санкт-Петербург
11 марта/77 Санкт-Петербург.
Уважаемая и дорогая Софья Ефимовна,
Я, право, не знаю и вообразить не могу, что Вы имеете возможность обо мне поразмыслить за молчание, к тому же на таковой вопрос Ваш? А в это же время со мной вышла одна дикая случайность. В то время, когда Ваше письмо принесли, я сидел за обедом. Служанка внесла пачку писем (4 разом, я приобретаю сейчас довольно много). Я приказал ей отнести в мою помещение и положить на стол, на подносик (указанное место, чтобы клали все приходящие ко мне бумаги и письма). По окончании обеда я заметил пачку, разобрал ее, писем выяснилось три, я прочел их. Что было четыре, заключаю лишь сейчас по мысли. Но тогда, в то время, когда подавали мне за обедом, я их в руках служанки не сосчитал и до сих пор не прикоснулся. На подносике этом накопилось писем пятьдесят, все прочтённые. После этого я был болен (три припадка падучей), после этого производил № Ежедневника, опоздал и сейчас лишь принялся выбирать кое-какие отмеченные мною за целый месяц для ответа письма. (На самые нужные я отвечаю срочно.) И внезапно в ворохе писем я нахожу Ваше, не распечатанное, пролежавшее весь месяц! Как-нибудь, должно быть, скользнуло в середину и пролежало время. Сейчас, прочтя письмо Ваше, я легко в отчаянии. И какое милое письмо! Вашим врачом Гинденбургом и Вашим письмом (не именуя имени) я обязательно воспользуюсь для Ежедневника. Тут имеется что сообщить.