Москва. 10 ноября/78.
Дорогой мой голубчик Аня, день назад в 6 часов вечера взял твое милое письмецо, которое весьма меня обрадовало и успокоило. Слава всевышнему, что вы здоровы, деток поцелуй и поблагодари Лиличку за письмецо, а Федю за старание. Известие о Навроцком показывает разве то лишь, что они все-таки в собственной Русской речи не будут моими явными ругателями. Что же до визита Шера, то я к нему возможно не отправлюсь, в силу того, что он все же не был у меня сам в Санкт-Петербурге. Не знаю, но. Времени-то у меня крайне мало, в противном случае, возможно, заехал бы к Ольге Федорне Шер, что совсем уже другое дело. Но времени мало. День назад заходил ко мне в 6 часов Любимов — дать визит и кой о чем поболтать. Он заявил, что по поводу денег всё решено. Катков передал ему рукопись, не успев прочесть всю, но перелистовав всю, он же (Любимов другими словами) прочел 1-ю треть и отыскал все весьма уникальным. Но скверно то, что выдача денег зависит основное от кассира ихнего, Шульмана, что всем руководит, до таковой степени, что и Катков у него по поводу выдачей по большому счету в полной зависимости. Сообщит нет денег в кассе и ничего не сделаешь. Тысяча, но, будет, но хотелось бы мне, чтобы не задержали меня и чтобы выехать если не на следующий день, в субботу, то уж обязательно бы в воскресенье. Ко всему прочему, сказал Любимов, Катков захворал. Сейчас час пополудни, и отправлюсь на данный момент к нему для решения. После этого схожу к Рассохину, у которого день назад быть опоздал. После этого к Варе, которая кликала к себе. День назад же, определив от Машеньки и Вари Ивановой, отправился к ней, не застал дома и определил от детей, Наташи и Оли, что и Верочка только что приехала, с Юлей, из деревни на трое суток в Москву и остановилась у Машеньки. Ее также не было дома. Сообщив, что приеду вечером, отправился к себе и по окончании обеда отправился вначале к Елене Павловне, которую еще не видал, и, пробыв у ней с полчаса, отправился к Верочке. В том месте всех отыскал в сборе и просидел у них до полночи. Верочка предобрая и премилая, она не знала о смерти Алеши. Итак, вот все мои дела. День назад имел глупость взять билет в театр, на бенефис, идет комедия Островского в первоначальный раз. — Итак, дорогой мой ангел, возможно, выеду из этого в воскресенье, не смотря на то, что и хотел бы на следующий день, в субботу. Целую тебя прочно. Больше не пиши писем. Федю и Лилю целую. Обнимаю всех, а с тобой хочется увидеться особенно поскорее сверх всех других обстоятельств. По крайней мере, тут мне весьма скучно. Еще раз целую. Как вы живете? Здорова ли ты, ангел мой?
Твой вечный Ф. Достоевский.
На конверте: В С.-Петербург. На углу Кузнечного переулка и ямской улицы, дом № 2-й и 5-й, квартира № 10 (недалеко от Владимирской церкви)
Ее высокоблагородию Анне Григорьевне Достоевской.
766. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
11 ноября 1878. Москва
Москва. 11 ноября/78. Суббота.
Дорогой приятель Аня, дела, думается, совсем застряли и решительно не удаются. Дело в том, что Катков, думается, без шуток расхворался. День назад не имел возможности принять меня и выслал сообщить, чтобы я пожаловал денька через два. В случае, если через два, то, значит, на следующий день, в воскресенье. (Само собой разумеется, он не отговаривается, а в действительности болен.) Но в воскресенье у них всё в редакции закрыто, и финансовых выдач быть не имеет возможности. Один из редакционных госслужащих вышел ко мне и заявил, что Шульман (кассир) сам ко мне придет на следующий день (другими словами сейчас) в отель и принесет деньги. Я назначил час — но вот назначенный час прошел, и никого не было. Итог: в случае, если сейчас не взял денег, то на следующий день, по поводу воскресения, предположительно не возьму. Сейчас недоумеваю, что делать: ехать ли снова в Редакцию? Но мне как-то стыдно приставать. Мелькает у меня идея уехать без денег, написав Каткову письмо (в случае, если лишь нельзя увидеть его на следующий день лично), чтобы отправили деньги в Санкт-Петербург. Но и это отлично ли? В силу того, что, к примеру, в случае, если я на следующий день в воскресенье выеду (сейчас-то уж никак запрещено) без денег, а они в это же время имели возможность бы выдать в понедельник, — то, значит, всего лишь дня не имел возможности выждать. Совсем не знаю, как быть, и нахожусь в прескверном размещении Духа.
День назад получил от Рассохина 25 р., — а всей суммы дать не могу. Увидел я некую кроме того фамильярность и грубость в его ответе. Я ему ничего не сообщил.
День назад был у Вари, а вечером в театре. Всё гадко. Скучно мне тут, наконец, до нестерпимости. Вдобавок сквернейшая погода и мокрый снег. К тому же снова затянуло желудок, нужно бы снова принять капсюлей, но и это некомфортно.
Пишу наскоро. В Редакцию все-таки посмотрю. До свидания, дорогая моя. Лишь и пологаю, что о тебе и о детках. Обожаю вас весьма. Поцелуй милых ангелов. Думаешь ли ты обо мне. Каждую ночь ты мне снишься.
Обнимаю прочно.
Твой целый Ф. Достоевский.
Все госслужащие в Редакции Каткова плохо обращаются свысока и неосторожно со всеми. Я полагаю, что и Шульман кроме того важничает, желает продемонстрировать собственную силу. Начинает мне это надоедать. А ну как Катков в действительности весьма расхворается? Может воздействовать и на всё предстоящее.
Д
СТУДЕНТАМ УНИВЕРСИТЕТА ИНЖЕНЕРОВ ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ
26 ноября 1878. Санкт-Петербург Черновое
М гри. Тороплюсь заявить вам мое искреннее сожаление, что никак не имел возможности явиться находиться (1) на музыкально-литературном вечере в пользу недостаточных студентов Вашего университета. Врач, как специально, отсоветовал мне выход из дому (2) еще на пара дней. Убедительне прошу вас передать мое сожаление и уважаемым товарищам вашим, почтившим меня почетным билетом для входа на вечер. Мне через чур бы нужно было, дабы они не усомнились в том, как высоко я ценю их лестное для меня внимание.
Прошу вас, м правители, принять уверения в моем искреннейшем к Вам уважении.
Вам совсем преданный и слуга ваш
Ф. Достоевский.
(1) вместо: явиться находиться — было: быть (2) было начато: со дво
768. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
17 декабря 1878. Санкт-Петербург
17 декабря.
Голубчик брат, отправляю тебе 7 рублей. Весьма жалею, что ты всё хвораешь, я также. А в это же время снова наступают тревоги, работы. Целую тебя. Поправляйся и приходи. До свидания.
Брат твой Ф. Достоевский.
769. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
1 января 1879. Санкт-Петербург
1-е января/79.
Поздравляю тебя с Новым Годом, любезнейший брат, и отправляю всё, что могу. Весьма не хорошо у самого.
До свидания. Хочу здоровья. Сам я кашляю, как жид.
Твой целый Ф. Достоевский.
Прилагаю 7 руб.
770. H. A. ЛЮБИМОВУ
30 января 1879. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 30 января/79.
Милостивый правитель, уважаемый Николай Алексеевич,
на следующий день, другими словами 31-го января, высылаю Вам продолжение романа моего (Карамазовы), книгу третью (всю). Данной книгой третьей заканчивается вся первая часть романа. Так, первая часть складывается из трех книг.
Всего частей будет три и любая часть будет соответственно делиться на книги, а книги на главы.
В данной третьей книге всего восемьдесят восемь моих полулистков, что и составит, думается, ровно 5 1/2 страниц Русского вестника.
Так, вся 1-я часть романа будет содержать в себе от 13-ти до 14-ти печатных страниц Русского вестника.
Вместе с сим, уважаемый Николай Алексеевич, тороплюсь Вас заблаговременно предотвратить, что на мартовскую книжку Русского вестника я ничего не могу (не в силах) отправить, так что печатание 2-й части начнется с 4-й, другими словами с апрельской, книжки Русского вестника, и эту вторую часть я также (1) напечатать хотел бы не прерывая, до самого ее окончания.
С чрезвычайным нетерпением буду ожидать из редакции корректур 2-й части. Все корректуры буду сейчас высылать заказными.
(NВ. Третью часть романа высылаю сейчас также в заказном пакете, равно как и это письмо.)
Так ли я адресую, и отлично ли, что я через чур детально прибавляю в адрессе: На Страстной проспект и т. д.?
Я до сих пор в чрезвычайном тревоге: дошли ли до Вас все высылки корректур первой части? Лишь одну последнюю корректуру, по окончании Вашей весточки, я выслал заказною. Первые же три отослал не заказными. Это меня очень тревожит: в том месте было мало поправок, но они значительные.
Итак, с нетерпением ожидаю корректур данной третьей, высылаемой сейчас книги. Кстати: убедительнейше прошу Вас напечатать эту третью книгу (5 1/2 страниц) в февральском № Русского вестника всю, без перерыва, не дробя, к примеру, на март, в который я не могу дать текста. Совсем нарушится пропорция и гармония художественная.
Я же эту третью книгу, сейчас высылаемую, далеко не считаю плохой, наоборот, удавшеюся (простите великодушно мелкое самохвальство. Вспомните ап Павла: Меня не хвалят, так я сам начну хвалиться).
Убедительнейше прошу Вас передать глубочайшее мое уважение Вашей супруге.
Засим примите и Вы уверение в моем уважении и лучших к Вам эмоциях.
Ваш слуга Федор Достоевский.
(1) потом было: желаю
771. К. П. ПОБЕДОНОСЦЕВУ
19 февраля 1879. Санкт-Петербург
(Черновой набросок начала письма)
19 февр 79.
Уважаемый Константин Петрович.
Во-первых, благодарю Вас весьма за уведомление о прибытии М. Н. Каткова.
772. В. П. ГАЕВСКОМУ
10 марта 1879. Санкт-Петербург
10 марта/79.
Уважаемый Виктор Павлович,
Я с величайшим наслаждением готов просматривать в пятницу, в случае, если Вам пригожусь, о чем и тороплюсь уведомить. Но что просматривать? Этого я еще не решил (опоздал). Но, в случае, если публика Ваша будет новая, другими словами другие люди, а не прошлые разберут билеты — то отчего же не повторить того, что просматривал 9-го марта?
Или необходимо цензору заблаговременно представить, на случай, в случае, если что второе? В случае, если же цензору не нужно, а для публикации необходимо правильное наименование читаемого, то возможно : Рассказ либо отрывок из романа, либо как-нибудь в этом роде, без правильного определения до времени. Но, как Вам угодно. Я попытаюсь что-нибудь надумать и выбрать из прежде (1) изданного. Но в случае, если б возможно, повторяю, тот рассказ под секретом, что я уже просматривал, то было бы всего покойнее. Примите уверение в моем уважении.
Ваш покорный слуга
Ф. Достоевский.
(1) потом было начато: напеч
773. О. А. НОВИКОВОЙ
11 марта 1879. Санкт-Петербург
Воскресенье. 11 марта/79.
Милостивая государыня, уважаемая Ольга Алексеевна,
В то время, когда я прибыл в Евр гостиницу (ровно в 3 часа), то швейцар сообщил мне прямо, что Вас нет дома, что Вы выехали. Отдавая билетик мой, я еще раз задал вопрос — и он снова ответил мне то же самое. Наконец, уходя, никак не доверяя словам швейцара, задал вопрос его в третий раз, настоятельно: не совершил ошибку ли он? И он в третий раз и уже с грубостию ответил мне: Сообщено, что нет, значит нет. — Всё это пишу в таковой подробности, чтобы Вы не поразмыслили как-нибудь, что я узнал неосторожно, поверил первому слову и т. д. Сожалею очень, что именно во вторник я совсем целый сутки не принадлежу себе, а потому Вашим хорошим и любезным приглашением воспользоваться никак не могу. К тому же нахожусь в нравственной тревоге: всю эту семь дней я буду занят всевышний знает чем — выездами, повторениями чтений и проч., в то время как нужно писать и писать и готовить обещанное к сроку. Но не могу и представить себе, чтобы мы с Вами еще раз не увиделись. Верьте искренности моих эмоций и моей к Вам преданности, равно как и глубочайшего уважения — Ваш всегдашний слуга
Ф. Достоевский.
На конверте: Ее превосходительству Ольге Алексеевне Новиковой. Европейская Гостиница № кв. 113. Михайловская улица)
774. В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
12 марта 1879. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 12 марта/79.
Уважаемый Виктор Феофилович,
День назад взял Ваше письмо. Вы в скверном размещении духа, не давайте себя убивать событиями. Поверьте, что всё перемелется — мука будет. То, что Вы пишете на счет Михаила Никифоровича, кроме того и поразительно. Тут что-нибудь второе, какое-нибудь недоразумение. В случае, если б он раздумал и не захотел принять Ваших просьб либо предложений, то так бы и известил Вас, а не уклонялся бы. — А потому до разъяснения дела запрещено ничего сообщить.
Братья Карамазовы создают тут фурор — и во дворце, и в публике, и в публичных чтениях, что, но, заметите из газет (Голос, Молва и проч.). До свидания, тороплюсь плохо, потому что весьма занят. Попытайтесь узнать ответ от М Нча. Сейчас, само собой разумеется, возможно, не так долго осталось ждать воротитесь. В случае, если получите от Петрова и в случае, если эти деньги имели возможность бы Вам послужить (для выезда), то располагайте ими, могу Вас ими ссудить на время. Вам совсем преданный
Ф. Достоевский.
775. К. К. РОМАНОВУ
15 марта 1879. Санкт-Петербург
Ваше императорское высочество,
Я в высшей степени несчастен, будучи поставлен в идеальную невозможность выполнить желание Ваше и воспользоваться столь лестным для меня предложением Вашим. на следующий день, в пятницу, 16 марта, в 8 часов вечера, как специально, назначено чтение в пользу Литературного фонда.
Билеты были разобраны публикою все еще прежде объявления в газетах, и в случае, если б я не имел возможности явиться просматривать заявленное в программе чтения соучредителями фонда, то они, из-за моего отказа, принуждены бы были воротить публике и деньги.
Повторяю Вам, Ваше высочество, что ощущаю себя совсем несчастным. Я со счастьем думал и припоминал всё это время о Вашем приглашении прибыть к Вам, высказанное мне у его императорского высочества Сергея Александровича, и вот досадный случай приготовил еще такое горе! Простите и не осудите меня. Примите благосклонно выражение тёплых эмоций моих, а я остаюсь всегда и беспредельно преданный Вашему императорскому высочеству покорный и всегдашний слуга Ваш
Федор Достоевский.
15 марта/79.
776. К. К. РОМАНОВУ
21 марта 1879. Санкт-Петербург
Ваше императорское высочество,
на следующий день в 9 1/2 часов буду иметь счастье явиться на зов Вашего высочества.
С эмоцией безграничной преданности постоянно пребуду Вашего высочества вернейшим слугою
Федор Достоевский.
21 марта/79. Среда.
777. О. А. НОВИКОВОЙ
28 марта 1879. Санкт-Петербург
28 марта/79.
Уважаемая Ольга Алексеевна,
по поводу Русской речи могу сказать только то, что знаю, знаю же обстоятельно очень только немногое. Навроцкий настоящий редактор-издатель, единственный (думается) хозяин издания и уже без сомнений основной и независимый распорядитель. До начала издания, в то время, когда я с ним виделся и сказал, хоть и видел в нем человека не тупого, но никак не имел возможности сообразить: для чего ему нужно издавать издание? Сейчас же осознаю, в чем дело: он сам был писателем и стихотворцем драм в стихах, и, мне думается, он (1) решился кроме того рискнуть капиталом, чтобы видеть личные собственные произведения в печати. Человек он, говорят, честный, но с великим самомнением и делает выводы сотрудников собственных кроме того свысока. Мне сказали заверно, что он отверг 3 стихотворения Фета и не напечатал их по причине того, что они безграмотны (1) Jalousie de mйtier, должно быть. Входить в сношения необходимо с ним прямо. Статья Данилевского показалась у него, само собой разумеется, случайно, но Градовский и Ев. Марков считаются постоянными сотрудниками. Статья Градовского не обстоятельна, сущности дела он не осознаёт, но нужна, говоря довольно. Статьи же Ев. Маркова, по-моему, В этом случае плоховаты. по поводу повести Ненастье ничего не знаю, в силу того, что до сих пор не просматривал, но слышал и тут благоприятные отзывы. По большому счету же издание не возбудил тут (не считая статей Данилевского и Градовского) никакого результата. Вот всё, что могу сказать, но пока пускай это между нами. Я с Навроцким вижусь в зданиях (у Философовой, у гр. Толстой) и не хотел бы, чтобы до него дошли мои откровенные мнения, не смотря на то, что в издании его ни при каких обстоятельствах ничего не напечатаю.
Вашу статью прочел с великим наслаждением, не смотря на то, что и не всё в ней развито (по краткости), но тон конкретно таковой, как нужно Почаще бы им (европейцам и англичанам) просматривать в этом роде.
Поздравляю Вас с наступающим праздником.
Как отвратительно, что кутаисских жидов оправдали. Тут без сомнений они виноваты. Я уверен из процесса и из всего, и из подлой защиты Александрова, что превосходный тут подлец — юрист нанятая совесть.
До свидания, думается, буду в Москве весной и не премину подтверждать Вам мое уважение искреннее.
С которым и пребываю Вам совсем преданный
Ф. Достоевский.
На конверте: В Москву Трубный переулок недалеко от Поварской, дом Новикова.
Ее превосходительству Ольге Алексеевне Новиковой.
(1) потом было: из тех, что
778. H. A. ЛЮБИМОВУ
1 апреля 1879. Санкт-Петербург
(Черновой набросок начала письма)
1-е апреля/79.
Уважаемый Николай Алексеевич,
Христос воскресе в первую очередь. Хочу Вам (1) встречать данный праздник еще (2)
(1) потом было: само собой разумеется
(2) текст обрывается
779. И. А. ЛЮБИМОВУ
14 апреля 1879. Санкт-Петербург
Слышал от К. П. Победоносцева о Вашем прибытии. Желал сообщить Вам 2 слова о очень для меня ответственном. Основное — уезжаю на следующий день, в 10 часов вечера в Ветхую Руссу. Буду на следующий день дома от 2-х до 3-х. Еще дома ежедневно от 6 до 7. В случае, если запрещено Вам ко мне, то не дадите ли знать по муниципальный почте, в то время, когда я на следующий день имел возможность бы застать Вас.
Ваш целый Ф. Достоевский
Кузнечный переулок, дом № 5, кв. 10, недалеко от Владимирской церкви.
780. H. A. ЛЮБИМОВУ
30 апреля 1879. Ветхая Русса
Ветхая Русса. 30 апреля/79.
Милостивый правитель
уважаемый Николай Алексеевич,
Благодарю Вас очень за Ваше письмецо. Но я рассудил (по моим событиям), что лучше Вам ответить уже в Москву. Я о многом желал тогда с Вами переговорить, но сейчас только об одном, об главном: дело в том, что с матерьялом для майского № Русского вестника я пара принужден запоздать и, будучи вследствие этого в тревоге, нахожу нужным Вас об этом уведомить. Вышлю я (попытаюсь приложив все возможные усилия) к 10-му мая, но, возможно, и к 15-му (ни за что уже не позднее). Опасаюсь, допустимо ли это будет согласить с Вашими расчетами по изданию? Возможно, отправлю часть (половину, к примеру) и раньше 15-го. Пологаю, что так. Дело в том, что сейчас для меня кульминационная точка романа. Нужно выдержать отлично, а для этого не через чур торопиться. На май будет страницы три (возможно, больше). По крайней мере, всё, что будет сейчас направляться потом, будет иметь, для каждой книжки, как бы законченный темперамент. Другими словами как бы ни был мелок либо велик отрывок, но он будет заключать в себе что-то целое и законченное.
При отсылке к Вам текста для майского № напишу Вам кое-что еще, из того, что сейчас меня весьма заботит.
Убедительнейше прошу Вас, уважаемый Николай Алексеевич, передать уважаемому Михаилу Никифоровичу чрезвычайное сожаление мое о том, что я послужил как бы обстоятельством его тяжёлой и мучительной, должно быть, болезни. В газетах я прочел, что он, посещая меня, оступился на лестнице в мою квартиру. Мне весьма, весьма это больно. Как его здоровье сейчас? Пишут, что ему легче. Весьма бы рад был, в случае, если это так.
Не мое само собой разумеется дело, но имеется некто Пуцыкович, бывший редактор Гражданина. Он пишет мне из Берлина необычные письма, говорит, что ему давал слово Михаил Никифорович какую-то работу и вот сейчас он в нищете и в отчаянии. Человек он, но же, очень благонадежный по образу мыслей, (1) другими словами убеждений… Не мое, но, это дело и душевно прошу прощения, что об нем напоминаю.
Примите искреннее уверение в моем глубочайшем уважении.
Преданный Вам Ф. Достоевский.
(1) было начато: и хорошего обр
781. В. Ф. ПУЦЫКОВИЧУ
3 мая 1879. Ветхая Русса
Уважаемый и любезнейший Виктор Феофилович,
Не ответил Вам ничего до сих пор в Берлин за сборами в Ветхую Руссу, в результате которых запустил и доставку романа в Русский вестник. Запоздал плохо и на данный месяц отделаюсь не раньше 15 мая, тогда и напишу Вам еще, а сейчас только пара строчков, чтобы Вы не поразмыслили, что я Вас забыл. Наоборот, Вы у меня чуть не каждый день в уме. Раздумываю о Вашем шаге и плохо ему удивляюсь. То-то вот и имеется, что Вы ничего правильного не пишете, из чего заключаю, что и в самой теперешней Вашей судьбе имеется неточность страшная. К примеру, Вы не растолковали до сих пор, с какими средствами Вы отправились за границу, что у Вас было в кармане и что в надеждах? Во-вторых: какие конкретно надежды? В случае, если давал слово Вам что-нибудь Катков, то что именно? И наконец, давал слово ли что вправду либо всё лишь в одном предположении. Не зная всего этого, запрещено и делать выводы о Вашем положении. Я вот желал было написать Каткову и напомнить об Вас, но как я сделаю, ничего не зная? Обозреватель ли Вы его либо нет? Вы пишете, что уже послали в Столичные ведомости кое-что из Берлина, но не было напечатано. Тут самое ответственное: формальный ли Вы обозреватель Столичных ведомостей по уговору либо отправили корреспонденцию, как каждый личный человек, которому вздумалось бы написать что-нибудь? Всё это время Катков был весьма болен, карбункул на коленке, что ему взрезали и что он взял при падении на лестнице моей квартиры, в то время, когда делал мне визит в Санкт-Петербурге. Ясно, что сейчас ему имели возможность и не доставлять Вашу корреспонденцию из Берлина, распорядители же Столичных ведомостей без Каткова имели возможность Вас принять только за частное лицо, да и корреспонденции Вашей, возможно, не просматривали. Катков же напечатал в Столичных ведомостях, что по заболеванию его прекращаются на время в его газете передовые статьи. Конечно, что тут Ваши корреспонденции просто не дошли до него, да и слух об Вас провалился сквозь землю, да и письма Ваши, должно быть, распечатывались вторыми, в силу того, что он, по больному состоянию, ничего, должно быть, не просматривал. Я написал об Вас сравнительно не так давно Любимову два словечка: запрещено ли, мол, напомнить Михаилу Никифоровичу, но написал чуть-чуть, с опаской, по причине того, что писал не самому Каткову. — Сейчас о Ваших намерениях. Начать наподобие листков в Берлине Гражданин вправду весьма недурная идея, но начать менее чем с 600 талеров в кармане запрещено, и позже, как же будет доходить в Россию? Тут цензура, да и публика сперва будет весьма остерегаться. К тому же Вам нельзя миновать прошлых подписчиков, нужно разослать и им. Одним словом, напишите мне что-нибудь, напишу и я Вам что-нибудь, и в случае, если начнете что-нибудь, то отправлю, возможно, Вам статейку для начала. Но до 15-го числа сейчас решительно не имею времени ни сказать, ни делать выводы. Положение Ваше тревожит меня до крайности. Напишите хоть Юлие Денисовне (но не потребуйте у ней ничего ). Напишите еще письмо Каткову (почетче пишите, ему некогда продолжительно разбирать почерк). Супруга Вам весьма кланяется. Мы с ней неоднократно о Вас говорили. Адресс мой: Ветхая Русса, Ф. М-чу Достоевскому, и лишь. Отправляю Вам 15 руб., дойдут ли? До свидания, обнимаю Вас, прочно жму Вашу руку.
Ф. Достоевский.
Р. S. A так как может произойти, что я отправлюсь в Эмс, в июле к примеру; тогда в Берлине предположительно увидимся.
О теперешних событиях до тех пор пока ничего не напишу.
Р. S. по поводу обещанной статьи сообщу Вам, что мне нужно знать в точности время появления Вашего первого №; тогда и отправлю статью по поводу чего-нибудь текущего. — Но в случае, если я отправлю статью, то весьма попрошу Вас по крайней мере в первых нумерах не отвечать Голосу и вторым по поводу Карамазовых и проч. Потому что мне думается неприличным, чтобы явилось в № моя ругань и статья за меня. Нужно повременить. Голосу я отвечу и сам, но только в осеннюю пору, в то время, когда определю в точности, кто писал. Это мне весьма необходимо для характера ответа. — Отлично бы было, в случае, если б Вы с первого № имели средства открыть отдел называющиеся: Из жизни русских за границею. Сообщение сведений из их жизни, из их апатического отношения к Российской Федерации, лени, нигилизма, индифферентизма и проч. и, основное, личной жизни — было бы весьма тут любопытно и уж как бы взволновало и заинтересовало самих заграничных русских: плохо стали бы подписываться. Но для этого надобно обозревателей, сотрудников, иль самому проехаться по Германии, по водам и проч., так что дело тяжёлое. В случае, если станете писать о нигилистах русских, то, для всевышнего, не столько браните их, сколько отцов их. Эту идея проводите, потому что корень нигилизма не только в отцах, но отцы-то еще пуще нигилисты, чем дети. У злодеев отечественных подпольных имеется хоть какой-то гнусный жар, а в отцах — те же эмоции, но индифферентизм и цинизм, что еще подлее. До свидания, голубчик, прочно жму Вам руку, супруга Вам весьма кланяется. Не знаю, отправлюсь ли в Эмс. В случае, если отправлюсь, то во второй половине июля. Новый адресс Ваш Любимову информирую. В ответ о многом бы желал написать, но ни места, ни времени. Простите, напишу еще, верьте, что обожаю Вас.
Ф. Достоевский.
Ветхая Русса, 3 мая.
782. H. A. ЛЮБИМОВУ
10 мая 1879. Ветхая Русса
10 мая/79. Ветхая Русса.
Милостивый правитель
уважаемый Николай Алексеевич,
Сейчас выслал на Ваше имя в редакцию Р вестника два с половиною (minimum) текста Братьев Карамазовых для грядущей майской книги Р вка.
Это книга пятая, озаглавленная Pro и contra, но не вся, а только добрая половина ее. 2-я добрая половина данной 5-й книги будет выслана (вовремя) для июньской книги и заключать будет три страницы печатных. Я потому принужден был разбить на 2 книги Р вка эту 5-ю книгу моего романа, что, во-1-х). В случае, если б кроме того и напряг все усилия, то кончил бы ее разве к концу мая (за переездом и сборами в Ветхую Руссу — через чур запоздал), значит, не взял бы корректур, а это для меня ответственнее всего; во-2-х) Эта 5-я книга, в моем воззрении, имеется кульминационная точка романа, и она должна быть закончена с особой тщательностью. Идея ее, как Вы уже заметите из отправленного текста, имеется изображение зерна идеи и крайнего богохульства разрушения отечественного времени в РФ, в среде оторвавшейся от действительности молодежи, и рядом с святотатством и с анархизмом опровержение их, которое и приготовляется мною сейчас в окончательных словах умирающего старца Зосимы, одного из лиц романа. Так как трудность задачи, забранной мною на себя, очевидна, то Вы, само собой разумеется, осознаете, уважаемый Николай Алексеевич, и простите то, что я лучше предпочел растянуть на 2 книги, чем сломать кульминационную главу мою поспешностью. В целом глава будет выполнена перемещения. В том же тексте, что я сейчас выслал, я изображаю только темперамент одного из основных лиц романа, высказывающего собственные главные убеждения. Эти убеждения имеется конкретно то, что я признаю синтезом современного русского анархизма. Отрицание не всевышнего, а смысла его создания. Целый социализм вышел и начал с отрицания смысла исторической действительности и дошел до анархизма и программы разрушения. Главные анархисты были, во многих случаях, люди искренно уверенные. Мой храбрец берет тему, по-моему, неотразимую: бессмыслицу страдания детей и выводит из нее вздор всей исторической действительности. Не знаю, отлично ли я выполнил, но знаю, что лицо моего храбреца в высочайшей степени настоящее. (В Бесах было множество лиц, за каковые меня укоряли как за фантастические, позже же, верите ли, они все оправдались действительностью, значит, правильно были предугаданы. Мне передавал, к примеру, К. Н. Победоносцев о двух, трех случаях из задержанных анархистов, каковые поразительно были схожи с изображенными мною в Бесах.) Всё, что говорится моим храбрецом в отправленном Вам тексте, основано на действительности. Все анекдоты о детях произошли, были, напечатаны в газетах, и я могу указать, где, ничего не придумано мною. Генерал, затравивший псами ребенка, и целый факт — настоящее происшествие, было опубликовано этой зимой, думается, в Архиве и перепечатано во многих газетах. Святотатство же моего храбреца будет празднично опровергнуто в следующей (июньской) книге, для которой и тружусь сейчас испуганно, благоговением и трепетом, считая задачу мою (разбитие анархизма) гражданским подвигом. Захотите мне успеха, уважаемый Николай Алексеевич.
Корректур ожидаю с превеликим нетерпением. Адресс: Ветхая Русса, Ф. М-чу Достоевскому.
В отправленном тексте, думается, нет ни единого неприличного слова. Имеется только одно, что ребеночка 5 лет мучители, воспитавшие его, за то, что она не имела возможности проситься ночью, обмазывали ее же калом. Но это прошу, умоляю не выкидывать. Это из текущего уголовного процесса. Во всех газетах (всего 2 месяца назад, Мекленбург, мать — Голос) сохранено было слово кал. Запрещено смягчать, Николай Алексеевич, это было бы через чур, через чур безрадостно! Не для 10-летних же детей мы пишем. Но, я уверен, что Вы и без моей просьбы сохранили бы целый мой текст.