Наткнулся на ванну. Прямо среди коридора стоит ванна. Согнулся со свечой. В ванне множество рапир для фехтования. Уже ничему не удивляюсь.
Прошел пара шагов и уперся в кирпичную стенке от пола до потолка. Приложил к ней ухо. Так же, как и прежде выбивают подушку.
Развернул, дошел до развилки, начал обследовать правый коридор. Звуки отчетливее. Внезапно что-то забелело в темноте. Что-то живое. Приблизился, поднес свечку…
– Ой! – крикнул детский голос, и я взял большой удар в шнобель чем-то плотным и мягким.
Упал, закричав от страха. Свеча погасла, вылетев из руки.
– Кто тут? – задаю вопросы, дрожа.
– А ты кто? – детский голос из темноты.
– Я Румянцев, – отвечаю совсем по-идиотски.
– А я Саша…
– Что ты тут делаешь, Саша? – задаю вопросы я, ползая по полу и ища обломок свечи.
– Я наказан.
– Нет, это я наказан, – бормочу. – Говорили – не ходи…
Внезапно раскрывается сбоку дверь, освещая часть коридора и фигурку мальчика лет десяти в огромных боксерских перчатка, майке и трусах. В проеме показывается какой-то бородач. Борода светится по краям. Бородач пробует вглядеться в темноту.
– Что тут такое?
– Дяденька упал, – говорит мелкий боксер.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: В то время, когда ушел Румянцев, я сходу решила поставить вопрос перед Сергеем Ефимовичем. Дальше так длиться не имеет возможности. Сергей Ефимович либеральничает. Нужна твёрдая рука.
Я раскрыла блокнот.
– Сергей Ефимович, тут у меня информацию о дисциплине. Она падает.
– Куда? – задал вопрос Сергей Ефимович.
– Открыто говоря, падать ей уже некуда. Вот смотрите. За последнюю семь дней Людмила Сергеевна трижды принимала ванну в рабочее время…
– Чистоплотная дама, – увидел Сергей Ефимович.
– Ежедневно опаздывает. Нина и Ирина осваивают французскую кухню. Ксения Дмитриевна занимается макраме…
– Чем?
– Макраме. Вяжет узлы под управлением Виктории Львовны. Бусиков стирает пеленки.
– Бусиков – хороший человек. Я постоянно говорил.
– До тех пор пока мы не выселим соседей и не закроем кухню и ванную , дисциплины не будет. Пора обращаться в милицию.
– Негуманно, Горгона Михайловна… Было ответ исполнительного комитета о передаче нам жилой площади и о расселении жильцов. Они медлено уезжают. Вольтер, к примеру, в далеком прошлом уехал, – он обернулся на бюст.
– Но так как необходимы какие-то меры. Представьте себе, в прошлые времена…
– О, в прошлые времена… – протянул Сергей Ефимович.
– За ванну в рабочее время делали выводы!
– Не преувеличивайте, Горгона Михайловна. Увольняли, это было. Самостоятельно.
– Ну, хотя бы. Хотя бы… А мы?
– А что, в случае, если отключить тёплую воду, – придумал глава.
– Жильцы не дадут. У Катюши ребенок.
– М-да… Но, с тёплой водой лучше. И кухня не помеха, в случае, если разумно…
– Так о чем же и я говорю. В случае, если разумно.
– Возможно, разрешим ванну в обеденный паузу? – внес предложение Сергей Ефимович.
– А обед?
– И обед в обеденный паузу.
– А макраме? Пеленки?
– Вы правы, обеденного перерыва может не хватить. А увеличивать рабочий сутки нам трудовое законодательство не разрешит.
Сергей Ефимович прошелся по кабинету, подошел к Вольтеру.
– Вот так, брат Вольтер! Это почище твоей «Божественной комедии».
Неожиданно щелкнул селектор, и голос Людмилы Сергеевны задал вопрос:
– Сергей Ефимович, вы луковый суп станете?
Сергей Ефимович виновато посмотрел на меня, подошел к микрофону и сообщил:
– Половинку.
РУМЯНЦЕВ: Мужик с бородой был директором детской спортивной школы. Он продемонстрировал мне собственный хозяйство. За нами ходил мальчик в боксерских перчатках, что двинул меня в шнобель.
– Выходит, мы с вами осваиваем квартиру с двух сторон? – он открыл дверь в мелкий зал, где тузили друг друга юные боксеры.
– Но у нас распоряжение исполнительного комитета.
– У нас десять распоряжений. А что толку?
– Как же так?
Мы пошли дальше.
– А тут борцы, – продемонстрировал он. – Школа у меня маленькая, но дала трех мастеров интернационального класса.
В зале, пыхтя, боролись юноши в трико.
– Так что вы своим сообщите, что все права у нас. Мы будем осваивать площадь дальше, – продолжал он.
– И мы будем осваивать, – несмело возразил я.
Он открыл дверь в зал штанги. В том месте боролись с земным притяжением крепкие юные люди.
– Значит, будем кто кого? – радостно задал вопрос он.
Грохотали штанги, перекатывались мускулы атлетов.
– Как же имело возможность так оказаться? – задал вопрос я неуверенно.
– Квартира такая… Нестандартная. На границе двух районов… Вот тот будет олимпийский чемпион, – продемонстрировал он на юношу.
– А мы проектируем автоматизированную совокупность отрасли, – сопротивлялся я.
– Отраслей довольно много, а чемпион – один. В вашем финише мы будем размещать секцию фехтования.
Мы дошли до выхода. В том месте также сидел вахтер, как у нас, но не старуха, а старичок.
– Вот и все мое хозяйство… Это отлично, что вы зашли. Сейчас мы знаем, с кем бороться. Правильно, Саша? – он подмигнул мальчишке.
– Совершенно верно, – солидно подтвердил тот.
БУСИКОВ: Я толстый. Ну и что? Но я ленивый. Так считается, и я не желаю лишать людей приятной возможности поиронизировать на этот счет. В действительности, я один тут делаю нужную работу. Не считая Митькиных пеленок. Сергей Ефимович, кстати, это отлично осознаёт. Я оформляю проекты и чужие идеи в виде графиков, макетов и схем. Потому, что идей не так уж довольно много, то я оформляю что-то эфемерное. Вакуум. Исходя из этого я – творец.
Сижу и рисую управленческую структуру отечественной отрасли, какой она должна быть по науке. Получается красиво. День назад закончил блок-схему АСУ. Вот она, рядом, на подрамнике. Около беспорядок, хлам, обрезки бумаги. Это я специально, дабы ко мне пореже заходили. Трудиться мешают.
Блок-схему я выполнил, в то время, когда выяснил, что Пете поручено проектировать автоматизированную совокупность. До тех пор пока он ее еще спроектирует, а у меня уже готово!
А вот и он. Входит с потерянным видом.
– Слава, у тебя нет замысла производственных помещений?
– Чего-о?
– Ну, планировки данной квартиры.
– Нет. Для чего тебе?
– Нужно.
Он все-таки увидел блок-схему. Необходимо было ее припрятать.
– Слушай, а что это такое? – недоумевает.
– Твоя АСУ, – говорю. – Слушай, можешь мне оказать помощь? Вот тебе ножницы, нарезай соломку из ватмана, – впихиваю ему это в руки, дабы отвлечь, он вяло сопротивляется, не отрывая глаз от схемы.
– Так я же еще не спроектировал, – начинает тупо резать.
– Проектируй себе на здоровье! Я что – тебе мешаю?..
– Так это же не…
– А кто осознает? Квадратики, стрелочки, все эстетично…
Режет, наблюдает на схему. Вижу, она начинает ему нравиться. Смеется. Смеется посильнее.
– Ай да Бусиков! А это – что?!
– Перфоратор. В том месте же написано.
– Для чего тут – перфоратор?! На кой линия ко мне – перфоратор?! Тут интегратор!
– А я почем знаю? Ты эксперт… Да покинь ты ее в покое! – я поворачиваю подрамник лицом к стенке. – У тебя собственный замысел, у меня – собственный. У меня в соцобязательствах написано: сдать в этом месяце блок-схему АСУ.
Онемел. Не привык еще. Ничего, привыкнет.
– Петя, не нравится мне твое настроение. Желаешь холст загрунтовать? – предлагаю ему.
– Для чего? – наблюдает, как я начинаю грунтовать.
– Катюшин портрет буду писать. Маслом. Думаешь, Бусиков – дизайнер? Бусиков – портретист и пейзажист.
Начинает грунтовать. Хороший, в сущности, юноша. Покладистый. Мало нервный, это имеется. Но это от юности.
– Слава, – говорит задумчиво, – а это на долгое время?
– Портрет? На 7 дней.
– Нет, не портрет… Это… – изображает кистью овал в пространстве.
– Окончательно, Петя, – говорю я как возможно спокойнее.
ЛЮСЯ: Анна Семеновна чуть в обморок не упала, в то время, когда встретилась со мной с чемоданом. Кроме того пропуск забыла задать вопрос.
– Люся, чего это?
– Все, Анна Семеновна! Крутой жизненный поворот. От мужа ушла!
– Да для чего же?
– Не сошлись характерами. Не понимаете, где Виктория Львовна?
А Виктория Львовна уже торопится из помещения.
– Тут я, Люсенька. Ожидаю. Все уже готово.
Я прямо к ней. Тащу чемодан. Анна Семеновна так ничего и не осознала.
Виктория Львовна заводит меня к себе. В том месте у нее целой антиквариат. Угол отгорожен ширмой. За нею – диван, трюмо, столик. Это мой уголок. Тут я буду жить.
– Размешайтесь. Так будет комфортно? – показывает она мне.
– Замечательно. Громадное вам благодарю.
Ставлю чемодан, раскрываю, начинаю устраиваться.
– Я вас отлично осознаю… – качает головой.
– Не рассказываете. Замучил подозрениями.
– Эти необоснованные подозрения мужей… какое количество возможно?
– Подозрения именно обоснованные, – говорю. – Но все равно замучил. Пускай помается, а я у вас до тех пор пока поживу. Заодно и на работу прекращу опаздывать.
– Мы ваши анкетки совместно раз-два… Я уже обсчитала, – хвастается Виктория Львовна.
– Неужто? Вы легко молодец!
– Вот! – с гордостью подводит меня к дубовому столу, на котором горка моих таблицы и анкет расчета. Я забрала одну, поглядела.
– Потрясно, Виктория Львовна. Вы гений.
– Вы думаете, Сергей Ефимович будет доволен?
– Он вам руки будет целовать. Кстати, имел возможность бы и заплатить.
– Ну что вы… Некомфортно…
– А что, это мысль! – сейчас я – сама решимость. – Отправимся!
– Куда? Я не одета, – пугается Виктория Львовна.
– Отправимся, отправимся…
Мы выходим из помещения и направляемся в кабинет шефа. Открываю без стука. Шеф вытирает пыль с бюста. Стоит на стуле и гладит тряпкой мраморные кудри.
– К вам возможно, Сергей Ефимович?
– Прошу вас, – спрыгивает со стула, как зайчик.
– Проходите, Виктория Львовна, – я приглашаю старая женщина.
Она заходит, здоровается. Шеф занимает место за столом.
– Я вас слушаю.
– Сергей Ефимович, вы понимаете, что Виктория Львовна принимает участие в обработке социально-психотерапевтических анкет отечественного университета?
– Да, я в курсе.
– Не можем ли мы принять ее на работу на два месяца как пенсионера, дабы оплатить расчеты?
– М-м… Это допустимо. У вас какой стаж? – обращается он к ней.
– Сорок два года.
– Солидно. На ставку инженера отправитесь? Сто тридцать пять плюс премия.
– Я согласна, – кивает она.
– Тогда пишите заявление и к Горгоне Михайловне.
– Вот это разговор! Благодарю, Сергей Ефимович, – говорю я.
– Не за что. У вас все?
– До тех пор пока все.
– Хочу удачи, – поднимается.
Мы выходим в прихожую. Сабурова вытирает пол шваброй. Сейчас ее дежурство в квартире.
– Познакомьтесь, – говорю я. – Отечественный новый сотрудник, инженер Виктория Львовна.
Сабурова отбрасывает швабру.
– А я, значит, за безвозмездно буду вам полы тереть?! – и она прямиком направляется в кабинет шефа.
ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА: Митенька – мое счастье. Таковой прелестный мальчик. Если бы не он, я бы тут с ума сошла. Сейчас Катюша попросила меня посидеть с ним, у нее дела. Потому, что я обязана пребывать на рабочем месте, я забрала его с коляской в собственный кабинет. И вот мы сидим – он в коляске, я рядом, за рабочим столом. Я кормлю его супом-пюре и просматриваю сказку. Он обожает, в то время, когда ему просматривают.
– «…Вот их уже трое. Бежит лисичка. „Кто, кто в рукавичке живет?“ – „Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка да зайчик-побегайчик. А ты кто?“ – „А я лисичка-сестричка. Разрешите войти и меня!“ – „Иди“…» Еще ложечку… Вот так, мое солнышко… Мамочка не так долго осталось ждать придет. Бусиков напишет ее портрет, и она придет. Ты мой внучек будешь, отлично?.. Еще одну. Молодец… Слушай дальше…
Где-то поют на три голоса. Возможно, отечественные…
– «Вот их уже четверо сидят…»
Неожиданно открылась дверь, и вошла Сабурова с шваброй и вёдром.
– Что такое? Для чего? – я возмущена.
– Приборка помещений, – поставила ведро, начала тереть.
– Что у вас за рвение сейчас, Вера Платоновна?
– Это не рвение, а дисциплина. Я сейчас у вас тружусь.
– Как?!
– Вот заявление. Сергей Ефимович подписал, – вынула из кармана фартука листок, положила на стол.
Я забрала листок. Все правильно. Вот и резолюция: «Оформить на ставку уборщицы».
– А как же ваш «Интурист»? – задала вопрос я с иронией.
– Перебьется. Девок нужно выдавать. За ними глаз нужен… Подвиньте коляску…
Я откатила коляску, она проехалась шваброй по полу, подхватила ведро. Перед дверью остановилась в задумчивости.
– Как вы думаете, у Виктории Львовны я также обязана убираться?
– Для чего же у нее? Лишь в отделах.
– Она ж также в наше время сотрудница. И Люська у ней живет. Выходит, отдел…
– Тогда убирайтесь, – пожала я плечами.
– Вот не было печали… – ушла.
– Нет, Митенька, это сумасшедший дом… – я опять взялась за ложку. – «Глядь – бежит волчок…»
Щелкнул селектор, раздался голос Сергея Ефимовича:
– Горгона Михайловна, принесите мне, прошу вас, штатное расписание отечественного университета…
– на данный момент, Сергей Ефимович.
Дотянулась объемистую папку, положила ее в коляску, Митеньке в ноги.
– Отправились к главе, Митенька. Вырастешь, мы тебя также на оклад поставим…
Повезла Митеньку к Сергею Ефимовичу.
РУМЯНЦЕВ: Я сидел и вычислял на калькуляторе. Условия мне Сабурова создала превосходные. На столе – электрический самовар, заварной чайничек, сахар. Ежедневно печет мне оладьи. Я ем оладьи и считаю.
На тахте валялась Галька. Либо Валька. В джинсах и стереонаушниках. Я нет-нет да и посматривал на нее. Женщина в порядке.
– И чего вы все вычисляете, Петр Васильевич! Вычисляете и вычисляете! – внезапно она закричала.
Я не сообразил, что это она из-за стереонаушников кричит. Ответил тихо:
– Осознаёте, Галочка, я считаю смету на создание автоматизированной совокупности. Будет такая совокупность, которая окажет помощь установить порядок в отечественной отрасли. Машина начнёт считать и выдавать замыслы, а люди будут по этим замыслам трудиться. Ритмично и производительно.
– Я все равно ничего не слышу! – закричала она опять.
– А вы снимите наушники, – дал совет я.
Она сдернула наушники, уселась на тахте.
– Мне скучно! – капризно.
– Отправьтесь в кино.
– Была.
– Почитайте книжку.
– Я на работе книжку просматриваю. Сидишь целые дни, делать нечего. И дома делать нечего…
Поднялась, прошлась по помещению. Я глаза отвел. Сходу куда-то мои цифры ускакали.
– Галя, желаете чаю? – потянулся за стаканом.
– Я не Галя. Я Валя.
– Простите.
– Ничего, нас кроме того мать путает. Вот она на данный момент не знает – кто дома: Валя либо Галя. Да ей и наплевать.
Подсела к столу, началось чаепитие.
– А в отеле по большому счету… Мы с Галкой на одной должности, то она дежурит, то я. И еще две сменщицы. Четверо нас – дежурных по этажу. Гости считаюм, что нас трое. Мы с сестричкой за одну сходим. Мы уже кроме того не растолковывали, устали… Нас кличут Валя. Я старше на сорок мин.. Мать желала одну меня, а вышло две…
– Весьма интересно, – сообщил я, не смотря на то, что ничего занимательного в этом не было.
Где-то запели «Летят утки…
Валя задумчиво ела оладьи.
– Сообщите, Валя, вам это не надоело? – задал вопрос я.
– Что? – не осознала она.
– Ну, пара необычный быт… Тут и трудятся, тут же и живут.
– Я привычная. У нас в отеле в любой момент так. Сидишь на этаже, трудишься, а ход ступил в какой-нибудь номер – и уже наподобие живешь… Чай выпиваешь с пирожными либо музыку слушаешь…
– А мне необычно… – согласился я.
– Это с непривычки. Вот вы на данный момент что делаете – трудитесь либо живете?
– Ну… Живу. Мы же чай выпиваем.
– А вы же имеете возможность второй рукой на кнопочку надавить? Надавите, не опасайтесь.
Я, как дурак, надавил на кнопку сброса калькулятора.
– Вот вы уже и трудитесь. Одной рукой трудитесь, а второй рукой живете…
Потрясающая у нее логика!
– Да осознай же ты, что запрещено в таковой обстановке внедрять научную организацию труда! – я от беспокойства кроме того на „ты“ перешел.
– А кто тебя требует? – вылупила глаза.
– Отрасль требует!
– Где это такая отрасль? Я таковой отрасли не знаю, дабы обеими руками трудились.
– На Чукотке у нас отрасль… – сообщил я хмуро.
– Ну, в том месте возможно… Я в том месте не была. Давай потанцуем.
– Чего?!
– Скучно…
Она подошла к проигрывателю, включила. Полилась музыка.
– Выходи, выходи! Засиделся. Нужно же и перерывы делать. Это по науке.
Я встал, стали танцевать. В помещение посмотрела Сабурова, понимающе улыбнулась.
– Не буду мешать. Трудитесь…
И провалилась сквозь землю.
САБУРОВА: Попался, милок! Пускай поглубже наживу заглотнет. Я дверь прикрыла, отправилась к Бусикову. Открываю – мать честная! Сидит в кресле Катерина в долгом платье с распущенными волосами, а Бусиков с нее картину рисует.
– Бусиков! – кличу шепотом.
Он оборачивается. Взор потусторонний.
– У тебя в то время, когда убраться возможно?
– Ни при каких обстоятельствах, – отворачивается.
– Да погоди ты! Мне велено везде убирать, – вхожу.
– Лишь не у меня. Тут беспорядок не простой, а творческий.
Я зашла, остановилась перед картиной. Смотрю.
– Как получается, Вера Платоновна? – Катька задаёт вопросы.
– Ничего. Похожа… Лишь… чегой-то не достаточно.
– Чего же это не достаточно? – обиделся Бусиков.
– Жизни не достаточно, вот чего! Ты бы ей в руки хоть швабру дал, что ли. Либо вон лурон данный, – продемонстрировала на сверток бумаги. – Она же кто у тебя? Современница?
– Современница, – дал согласие Бусиков.
– А современницы с безлюдными руками без дела не сидят! Пускай хоть по телефону говорит. Все дело.
– Вы думаете? – засомневался Бусиков.
– Да чего тут думать!.. Значит, у тебя убирать не нужно. Кать, желаешь я у тебя подмету заместо Бусикова?
– Ну, что вы, Вера Платоновна! Я сама, – Катька смутилась.
– Сама так сама. Учти, ты у нас единственная жиличка осталась, мы со Львовной уже воротилы… Поразмысли, Слав… – это я Бусикову уже с намеком, хоть он и женат.
– Что вы имеете в виду? – Катька покраснела.
– Катюша, не поменяйте позы, – сделал замечание Бусиков. – Вера Платоновна…
– Ухожу, ухожу…
Лишь вышла в коридор, наблюдаю – Львовна шествует с огнетушителем. Гордо прошла мимо, я за нею. Любопытно. Дошла до собственной двери и вешает на нее какую-то табличку. Посмотрела ей через плечо: „Отдел социальной психологии“. Ого!
Львовна дверь открыла и в том направлении. Я за нею.
– А вы куда? – задаёт вопросы.
– Я в этом учреждении тружусь, – показываю ей на табличку. – Куда желаю, в том направлении хожу. Желаете – входите в мой отдел в любую 60 секунд рабочего времени.
– Ах, вот как? – вешает огнетушитель на крюк у двери, а на саму дверь прикнопливает аккуратный листок с каким-то замыслом.
Посмотрела я – мать честная! „Замысел эвакуации на случай пожара“.
– А мне? – говорю.
– Огнетушитель имеете возможность взять у завхоза в главном строении, а таблички и замыслы эвакуации Бусиков чертит, – ответила сухо.
– Мерси!
Побежала обратно к Бусикову.
– Бусиков, ты мне планчик такой же нарисуй, как у Львовны… Катюшка, тебе огнетушитель захватить на складе?
– Хватайте, Вера Платоновна, – говорит Бусиков. – Все равно совместно будем гореть.
Побежала дальше. Мимо женской лаборатории. Они все себе поют.
НИНА: Сейчас особенно отлично поется. С того времени, как Людмила ушла к Виктории Львовне, у нас с пением полный порядок. Хорошее трехголосье. И слух у всех превосходный, не то что у Людмилы.
С обеда мы сидели за занавесочкой, выпивали кофе и распевали песни. Довольно много спели. Закончили „светло синий платочек“ по заказу Ксении Дмитриевны, и она сообщила:
– Девчата, может, хватит?
– А что делать, Ксения Дмитриевна? Делать-то что?
– Ой, правильно… Забыли нас, все забыли… – набралась воздуха она.
– А Люська – до чего ж подлая! – вскрикнула Ира. – Ну, хорошо, от мужа ушла. Но от нас для чего уходить?
– Это она из-за ванны. Сейчас ей как жиличке возможно принимать ванну, – рассудительно сообщила Ксения Дмитриевна.
– Поменять коллектив на ванну… – пожала плечами Ира.
– Давайте еще споем, – внесла предложение я.
– А что?
– „Вот кто-то с горочки…“
– Запевай.
И мы затянули „Вот кто-то с горочки спустился…“ Нас бы в хор Пятницкого, честное слово. Я веду мелодию, Ксения Дмитриевна вторит, а Ирка подголоском. Вся отечественная тоска по любви и по работе в данной песне.
Спели два куплета.
– Ох, отлично… – набралась воздуха Ксения Дмитриевна.
– А правда говорят, что нас спортсмены выселять будут? – задала вопрос Ира.
– Правда. Петя выяснял. Мы выселяем соседей, а спортсмены нас, – подтвердила Ксения Дмитриевна.
– А спортсмены какие конкретно?
– Юниоры.
– А по профессии?
– Говорит, силачи. Один его в шнобель двинул.
– Так ему и нужно. Видели, он уже к двойняшкам пристроился. Не пропадет, – сообщила Ира.
– Давайте споем, – снова внесла предложение я и, не ждя согласия, запела „Миллион алых роз“.
Спели припев и куплет.
– А Бусиков Катькин портрет пишет, – сообщила Ира.
– Влюбился, видно, – кивнула Ксения Дмитриевна.
– Не осознаю. У Катьки ребенок, у него также семья…
– Лишь нас никто не рисует, – набралась воздуха я.
– Давайте споем, девочки, – внесла предложение Ира.
– Все. Хватит петь! – оборвала Ксения Дмитриевна. – Нужно что-то делать. Так дальше длиться не имеет возможности.
– Давайте выступим на собрании с кажем: или Сергей Ефимович даст нам эти по отрасли, или выселит соседей, или мы уйдем! – быстро встала Ира.
– Никуда мы не уйдем… – покачала головой Ксения Дмитриевна. – И соседей он не выселит, они ему необходимы…
– Для чего? – удивились мы.
– Он ими прикрывается. Как чего не сделали, первый козырь: вы же понимаете, в каких условиях мы трудимся!.. Но отрасль из него необходимо достать.
– Непременно! – сообщила я. – Техника безопасности, к примеру, это же весьма конкретно. Я обязана знать, как минимум, где они трудятся! В случае, если наверху, то необходимо смотреть за тем, дабы не упасть. В случае, если внизу, то дабы на тебя не упало. Правда? В случае, если на морозе, то варежки, а у компьютера варежек не требуется, необходимы защитные экраны…
– Решено. Выступаем, – сообщила Ксения Дмитриевна. – Пускай едет куда макар телят не гонял и привозит нам эти.
– А соседей… Ксения Дмитриевна… Неужто не выселит? Неужто мы так и будем тут жить… – я чуть не начала плакать от тоски, в то время, когда до меня дошла по-настоящему эта идея.
– Жить-то хорошо, – сообщила умная Ксения Дмитриевна. – Неужто мы так трудиться будем?
АННА СЕМЕНОВНА: Слава всевышнему, еще один сутки сзади. Последней Горгона ушла.
– До на следующий день, Анна Семеновна.
– Всего хорошего, Горгона Михайловна.
Я отправилась контролировать рабочие помещения с ключами.
Зашла в лабораторию дам. Никого. Посмотрела за занавеску. Чистенько. Портрет Аллы Пугачевой. Чашки вымыты.
Отключила свет, закрыла дверь на ключ.
Посмотрела к Катюшке. У нее новенький огнетушитель висит. Митя спит. Она мне символы делает: негромко!.. Я киваю: что же, не осознаю разве, что ребенок спит? Сама вяжет, телевизор наблюдает без звука. В том месте хоккей.
– Я ушла, – шепчу. – Осмотрительнее с огнем.
Улыбнулась, помахала рукой.
Постучала к Сабуровым.
– Открыто! – голос Веры.
немного открыла дверь, а в том месте отечественный Петька. Сидит за столом, как король, пирогами обставлен. Слева от него мамаша, справа – дочка. У него уже кусок в рот не лезет.
– Петь, – говорю, – рабочий день-то кончился. Либо не увидел?
Он быстро встал, не успев прожевать. Наблюдает на меня благодарными глазами.
– Благодарю за угощение. Я отправлюсь. Анне Семеновне необходимо помещения сдавать…
Видно, никак его не пущали. Вот прицепились!
– Чего это ты, Семеновна, вместо Горгоны взялась за порядком наблюдать? – Сабурова мне недовольно. – Может, человек желает сверхурочно поработать?
– Кто ж ему платить будет за ваши сверхурочные пироги?
– Не переживай, отыщем чем платить!
А Петька нервничает, кланяется. Выскочил в коридор, дух перевел.
– Благодарю, Анна Семеновна, – шепчет. – Еле ноги унес.
– Ты радоваться-то погоди.
Убежал к себе, к мамке. Скрутят они его, как выпивать дать.
Внезапно раскрывается дверь Виктории Львовны, и на пороге она сама. Очки на носу, в руках какие-то бумажки.
– Анна Семеновна, как отлично, что вы не ушли! Нам для статистики не достаточно одной анкеты запасных работ. Пожалуйста!
– Не, никаких работ. Я работу кончила.
– Анна Семеновна, миленькая! – Люська из помещения кричит.
Зашла. В том месте у них дым коромыслом, бумажки разбросаны, стол завален анкетами. Люська в халатике, коленками уперлась в стул, шарит карандашом по каким-то таблицам. Виктория меня усадила, положила перед собою анкету.
– Я буду задавать вопросы, вы отвечайте – да либо нет.
– Давайте, лишь скоро.
– Завлекает ли вас в вашей работе возможность приобретать моральное удовлетворение?
– Да. А что это?
Она крестик поставила и дальше.
– Содействует ли темперамент вашей работы неформальному общению с сослуживцами?
– Ой, да ну вас! – говорю. – Я не осознаю что-то.
– Ну, по-житейски, по-человечески довольно часто общаетесь с нами? – перевела Люська.
– Да я лишь так и общаюсь.
– Значит, да, – Виктория принципиально важно. – Имеется ли у вас резервы для увеличения производительности труда?
– Нет. У меня никаких резервов нет.
– Вычисляете ли вы, что возможно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории?
– Снова не осознаю. Да так как хуже-то некуда, – я вздыхаю.
– Пишите: да, – Люська руководит. – Благодарю, Анна Семеновна, вы нам сильно помогли. на данный момент мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить.
– Я кофе сварю. Закончим! – старая женщина решительно.
Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не вынудишь трудиться, в противном случае как подхватятся – не остановить.
Я тихонечко удалилась, дабы не мешать. Они и не увидели. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, на открылась.
Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала – умер. Толкнула его.
– Слава, ты что?
Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Посмотрела в том направлении, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Словно бы сидит она в кресле с Митенькой на руках, а сзади вся отечественная квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все небольшие, как тараканы, одна Катька громадная.
– Слава, ты не заболел? Иди к себе.
Он головой трясет.
– Что же ты – тут ночевать будешь?
Он кивает.
– Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги.
Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, дескать.
– Да что у тебя – язык отнялся?!
Опять кивает, но хоть улыбнулся, да и то слава Всевышнему! Ну и пускай сидит. Втрескался в Катьку, не в противном случае. Вон какую картину отгрохал.
Повесила я ключи на доску, доску на замочек закрыла.
– Я ушла! Филиал не спалите! – крикнула всем.
И дверью – хлоп.
БУСИКОВ: Негромко в филиале. Ночь… Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, наблюдаю на нее.
Тени в мастерской, все причудливо – не так, как днем.
Услышал мяуканье за дверью, встал.
– А-а, это ты, Мурзик… Заходи, – разрешил войти кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.
– Действительно, хороша, Мурзик? – продемонстрировал ему на портрет. – В жизни она значительно лучше. Но, ты знаешь…
Кот на кресло вспрыгнул, свернулся кольцом. А я подошел к селектору и продолжительно наблюдал на него, решаясь. Была ни была! Надавил на клавишу.
– Катя, ты не дремлешь? – негромко сообщил и почувствовал, что голос дрожит. – Это я, Слава…
КАТЯ: Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда тут Бусиков? Кубарем скатилась с тахты – и к селектору. Прикрутила громкость, дабы Митька не проснулся. Но не отключила. Сижу в ночной рубахе, слушаю. А Бусиков говорит.
– Сейчас ты в любой момент со мной, осознаёшь? Я сижу и наблюдаю на тебя, трудиться совсем прекратил. Я лишь в то время, когда тебя написал… Другими словами вас с Митей… осознал, что я… Катенька, мне тяжело это сказать, я уже лет пятнадцать таких слов не сказал. Позже я женат, осознаёшь… Другими словами, хорошая вещь – селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. на данный момент сообщу. Не имеет значение, слышишь ты меня либо нет. Кроме того отлично, что меня никто не слышит…
ЛЮСЯ: Сидим, выпиваем чай. Все сделали. Добрая половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.
„Я обожаю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Тут у меня Мурзик, он слышит…“
– Мурзик у него, – киваю я Виктории Львовне.
– Может, отключим, Люся? Некомфортно подслушивать…
– Ничего по селектору в любви разъясняться!
«…Вот я и сообщил. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не скажи мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты . Но если ты слышишь и в случае, если ощущаешь то же, что ощущаю я, то дай мне символ…»
– Весьма интересно, какой? – я отхлебываю чай.
«…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну, хоть заколку, что ли…»
– Остроумно, – комментирует Виктория Львовна. – И романтично.
«…Катя, я стихи сейчас сочинил, пока наблюдал на тебя. Возможно, почитаю?