Отправляю Вам мою фотографическую карточку и еще раз прошу прощения. Хоть и невежлив был с Вами, но обожаю Вас.
А сейчас до свидания. Верьте моей сердечной искренности и глубочайшему к Вам уважению.
Ваш целый Федор Достоевский.
733. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
24 марта 1878. Санкт-Петербург
24 марта/78.
Любезный брат Коля, отправляю шесть (6) рублей, более не могу никак. Сами сидим без денег. Сейчас не то время, доживаем последнее, а получки практически ниоткуда. Жалею, что болен, я также не совсем здоров, да и время через чур располагает к худу.
Выздоровеешь — зайди. До свидания, спешу.
Твой целый Ф. Достоевский.
Анна Гр кланяется, дети тебя целуют.
На конверте: Его высокоблагородию Николаю Михайловичу Достоевскому (со вложением 5 руб. и 1 руб. на руки Наталье Мартыновне).
На обороте: Предтеченская улица, дом № 5, квартира № 12 Егорова
734. Н. П. ПЕТЕРСОНУ
24 марта 1878. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. Марта 24/78.
Милостивый правитель, Николай Павлович,
О книгах для Керенской библиотеки мною уже давно сделано распоряжение о высылке, и на данный момент Вы, само собой разумеется, всё взяли.
Сейчас же о рукописи в декабрьском неподписанном письме. В Ежедневнике я не ответил ничего, в силу того, что сохранял надежду разыскать Ваш адресс по книге подписчиков (Керенск, штемпель конверта) и переписаться с Вами лично, но за множеством нездоровья и недосуга откладывал сутки ото дня. Наконец пришло Ваше письмо от 3 марта и всё растолковало. Отвечаю не на данный момент по причине того, что снова стал болен. А потому покорнейше прошу простить замедление.
В первую очередь вопрос: кто данный мыслитель, мысли которого Вы передали? В случае, если имеете возможность, то сообщите его настоящее имя. Он через чур заинтересовал меня. По крайней мере, сообщите хоть что-нибудь о нем подробнее как о лице; всё это — в случае, если возможно.
После этого сообщу, что в сущности совсем согласен с этими мыслями. Их я прочел как бы за собственные. Сейчас я прочел их (анонимно) Владимиру Сергеевичу Соловьеву, молодому отечественному философу, просматривающему сейчас лекции о религии, лекции посещаемые чуть не тысячною толпою. Я специально ожидал его, чтобы ему (1) прочесть Ваше изложение идей мыслителя, поскольку отыскал в его воззрении довольно много сходного. Это нам дало красивых 2 часа. Он глубоко сочувствует мыслителю и практически то же самое желал просматривать в следующую лекцию (ему осталось еще 4 лекции из 12). Но вот хороший и жёсткий вопрос, что я еще в декабре положил Вам сделать:
В изложении идей мыслителя самое значительное, несомненно, имеется долг воскресенья преждеживших предков, долг, что, в случае, если б был восполнен, то остановил бы деторождение и наступило бы то, что обозначено в Евангелии и в Апокалипсисе воскресеньем первым. Но, но, у Вас, в Вашем изложении, совсем не обозначено: как осознаёте Вы это воскресение предков и в какой форме воображаете его себе и верите ему? Другими словами осознаёте ли Вы его как-нибудь в мыслях, аллегорически, нприм как Ренан, понимающий его прояснившимся людской сознанием в конце судьбы человечества до той степени, что совсем будет светло уму тех будущих людей, сколько такой-то, к примеру, предок оказал влияние на человечество, чем повлиял, как и проч., и до таковой степени, что роль всякого преждежившего человека выяснится совсем светло, дела его угадаются (наукой, силою аналогии) — и до таковой всё это степени, что мы, очевидно, сознаем да и то, как все эти преждебывшие, воздействовав на нас, тем самым и перевоплотились любой в нас, а значит, и в тех окончательных людей, всё определивших и гармонических, которыми закончится человечество.
Либо: Ваш мыслитель прямо и практически воображает себе, как намекает (2) религия, что воскресение будет настоящее, личное, что пропасть, отделяющая нас от душ предков отечественных, засыплется, победится побежденною смертию, и они воскреснут не в сознании лишь отечественном, не аллегорически, а вправду, лично, реально в телах. (NB. Само собой разумеется не в теперешних телах, потому что уж одно то, что наступит бессмертие, закончится рождение и брак детей, свидетельствует, что тела в первом воскресении, назначенном быть на земле, будут иные тела, не теперешние, другими словами такие, возможно, как Христово тело по воскресении его, до вознесения в Пятидесятницу?)
Ответ на данный вопрос нужен — в противном случае всё будет неясно. Даю предупреждение, что мы тут, другими словами я и Соловьев, по крайней мере верим в воскресение настоящее, буквальное, личное и в то, что оно осуществится на земле.
Сообщите же, в случае, если имеете возможность и желаете, уважаемый Николай Павлович, как думает обо этом Ваш мыслитель, и, в случае, если имеете возможность, сообщите подробнее.
А об назначении: чем должна быть народная школа, я, очевидно, с Вами во всем согласен.
Адресс мой прошлый: другими словами у Греческой церкви, Греческий проспект, дом Струбинского, квартира № 6.
NВ. Данный адресс до 15 мая (но, и по окончании возможно писать на него, не смотря на то, что я и уеду, но письма до меня дойдут).
Глубоко Вас уважающий
Ф. Достоевский.
(1) потом было: их
(2) было начато: гов
735. А. П. УМАНЕЦ
24 марта 1878. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, 24 марта/78.
Милостивая государыня уважаемая Александра Петровна!
Простите ли Вы мне, что отвечаю Вам так поздно? Довольно много было дела, довольно много различных забот, а пуще всего — нездоровье. По крайней мере прошу — простите. Не лень и не неосторожность были обстоятельством замедления.
№, но, Вам был выслан не так долго осталось ждать по получении Вашего письма от 21 января. Но карточку мою, которую Вы хотели взять, и ответ мой на привет Ваш замедлились, частично и по причине того, что сам в то время не имел еще карточки и купил лишь только сравнительно не так давно.
Разрешите захотеть Вам здоровья и еще продолжительной жизни. Мне не легко бы было терять столь сочувствующих мне людей. Разрешите сохранять надежду, что в дальнейшем Вы сохраните всё хорошее размещение Ваше ко мне. Ваше письмо в первоначальный раз сообщило мне о Вашем существовании, а в это же время, смотрите, мы ни при каких обстоятельствах не видались, а уже приятели, встретились в жизни и выполнили божий завет: сошлись, протянули друг другу руки, полюбили друг друга, а в то время, когда погибнем, то с мыслью, что не чужды были друг другу, повлияли друг на друга и взяли кой-что друг от друга.
Верьте, что так бы следовало всем людям жить на земле, но покамест того еще нет, дружатся и роднятся духовно до тех пор пока только одни единицы, а умирают — то оставляют практически всё чужих и не приметивших их существование…
До свидания.
Глубоко уважающий Вас и слуга Ваш
Ф. Достоевский.
736. В РЕДАКЦИЮ ГАЗЕТЫ НОВОЕ ВРЕМЯ
27 марта 1878. Санкт-Петербург
27/марта 78 г.
Вопрос о четвертом измерении.
(Письмо в редакцию)
М г.
Учитель механики Осип Николаевич Ливчак, прибывший пару дней назад из Вильно по делу, касающемуся некоторых современных военно-технических вопросов, сказал мне, кстати, очень интересный документ. Он завязал три узла на нитке, припечатанной по финишам печатями, — одним словом, разрешил задачу Цольнера и Следа, касающуюся четвертого измерения, о которой, как мы знаем, был поднят в последние два месяца достаточно интересный спор в печати и в публике. Я видел кроме того и документ: нитку, припечатанную к бумаге печатями, с завязанными на ней узлами, а на данной же бумаге и 12 автографов лиц, бывших свидетелями успешного разрешения г-ном Ливчаком умной задачи. По крайней мере этим кой-что разъяснится. Мне показалось, что об этом кроме того необходимо сообщить хоть два слова в печати, вот по какой причине и адрессую вам это.
Примите, и пр.
Федор Достоевский.
737. НЕУСТАНОВЛЕННОМУ ЛИЦУ
27 марта 1878. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, 27 марта/78.
Милостивая государыня,
На Ваше письмо от 20 февраля отвечаю только сейчас, через месяц, за нездоровьем и недосугом, а потому очень прошу Вас не рассердиться.
Вы задаете вопросы, на каковые нужно писать вместо ответа трактаты, а не письма. Да и вопросы-то разрешаются только всею жизнию. Ну что в случае, если б я Вам написал хоть 10 страниц, но одно какое-нибудь удивление, которое при устном беседе имело возможность бы быть в тот же миг разъяснено, — и вот Вы меня не осознаёте, не соглашаетесь со мною и отвергаете все мои 10 страниц? Ну разве возможно на эти темы сказать между собою людям вовсе незнакомым через переписку. По-моему, совсем нереально, а для дела так и вредно.
Из письма Вашего я заключаю, что Вы хорошая мама и многим озабочены по поводу Вашего подрастающего ребенка. Но к чему Вам разрешение тех вопросов, каковые Вы мне отправили. — не могу осознать. Вы через чур многим задаетесь и болезненно волнуетесь. Дело возможно ведено значительно несложнее. К чему такие задачи: Что такое благо, что нет?. Эти вопросы — вопросы только для Вас, как и для всякого внутреннего человека, но при воспитании-то Вашего ребенка к чему это? Все, кто способны к истине, все те ощущают собственной совестию, что такое благо, а что нет? Будьте хороши, и пускай ребенок Ваш осознает, что Вы хороши (сам, без подсказывания), и пускай запомнит, что Вы были хороши, то, поверьте, Вы выполните пред ним Вашу обязанность на всю его жизнь, в силу того, что Вы конкретно научите его тому, что добро отлично. И наряду с этим он всю жизнь будет вспоминать Ваш образ с громадным почтением, а возможно, и с умилением. И в случае, если б Вы сделали много и плохого, другими словами по крайней мере легкомысленного, болезненного а также забавного, то он без сомнений забудет обиду Вам, рано ли, поздно ли в воспоминании о Вас все Ваше плохое для хорошего, которое запомнит. Знайте также, что более Вы для него ничего и не имеете возможность сделать. Да этого и через чур достаточно. Воспоминание о хорошем у своих родителей, другими словами о добре, о правде, о честности, о сострадании, об отсутствии фальшивого стыда и по возможности лжи, — всё это из него сделает другого человека рано ли, поздно ли, будьте уверены. Не думайте, по крайней мере, что этого мало. К огромному дереву прививают маленькую ветку, и плоды дерева изменяются.
Ваш ребенок 8 лет: знакомьте его с Евангелием, учите его верить в всевышнего строго по закону. Это sine qua non, в противном случае не будет хорошего человека, а выйдет в самом лучшем случае страдалец, а в плохом так и равнодушный жирный человек, да и еще того хуже. Лучше Христа ничего не придумаете, поверьте этому.
Представьте себе, что ребенок Ваш, выросши до 15 либо 16 лет, придет к Вам (от плохих товарищей в школе, к примеру) и задаст Вам либо собственному отцу таковой вопрос: Для чего мне обожать Вас и к чему мне ставить это в обязанность?. Поверьте, что тогда Вам вопросы и никакие знания не окажут помощь, да и нечего совсем Вам будет отвечать ему. А потому нужно сделать так, чтобы он и не приходил к Вам c таким вопросом. А это допустимо будет только в том случае, если он будет Вас прямо обожать, конкретно, так что и вопрос-то не в состоянии будет зайти ему в голову — разве как-нибудь в школе наберется парадоксальных убеждений; но так как через чур легко будет разобрать парадокс от правды и на вопрос данный стоит только улыбнуться и продолжать ему делать добро.
К тому же, излишне и болезненно заботясь о детях, возможно надорвать им нервы и надоесть; им, не обращая внимания на обоюдную любовь, а потому необходимо ужасное чувство меры. В Вас же, думается, эмоции меры, в этом отношении, мало. Вы пишете, наприм, такую фразу, что, живя для них (для сына и мужа), жила бы лично эгоистическою судьбой, а имеешь ли право на то, в то время, когда около тебя люди, нуждающиеся в тебе?. Какая праздная и ненужная идея. Да кто же Вам мешает жить для людей, будучи матерью и женой? Наоборот, конкретно живя и для других, окружающих, изливая и на них доброту собственную и труд сердца собственного, Вы станете примером ярким ребенку и в два раза милее Вашему мужу. Но в случае, если Вам пришел в голову таковой вопрос, значит, Вы вообразили, что необходимо прилепиться и к мужу, и к ребенку, забыв целый свет, другими словами без эмоции меры. Да Вы этак лишь надоедите ребенку, даже в том случае, если б он Вас и обожал. Увидьте еще, что Вам может показаться Ваш круг действия малым и что Вы захотите огромного, чуть не мирового круга действия. Но так как каждый ли в праве на такие жажды? Поверьте, что быть примером хорошего кроме того и в малом районе действия — страшно полезно, в силу того, что воздействует на сотни и десятки людей. Жёсткое желание не лгать и правдиво жить смутит легкомыслие людей, Вас в любой момент окружающих, и повлияет на них. Вот Вам и подвиг. В этот самый момент возможно страшно много сделать. Не ездить же, кинув всё, за вопросами в Санкт-Петербург в Медицинскую Академию либо шататься по женским направлениям. Я этих вижу тут ежедневно: какая посредственность, я Вам сообщу! А также становятся плохими людьми мало-помалу из хороших. Не видя деятельности подле себя, начинают обожать человека по книжке и отвлеченно; обожают человечество и ненавидят единичного несчастного, скучают при встрече с ним и бегают от него.
На вопросы, Вами заданные, решительно не знаю, что сообщить, в силу того, что и не понимаю их. Само собой разумеется, виноваты в плохом ребенке, в одно да и то же время, и плохие его природные наклонности (так как человек без сомнений рождается с ними) и воспитатели, каковые не сумели либо поленились одновременно с овладеть плохими наклонностями и направить их к хорошему (примером). Во-2-х, на ребенка, как и на взрослого, воздействует и большая часть среды, в которой он находится, и воздействуют и отдельные личности до полного овладения им. Никакого тут вопроса нет, и всё это — если судить по событиям (а Вам нужно побеждать события, поскольку Вы мать и это Ваш долг, но не мучением, не чувствительностью, не докучанием любовью, а хорошим внешним примером). По вопросу же о труде и сказать не желаю. Заправите в хороших эмоциях ребенка, и он полюбит труд. Но достаточно, написал довольно много, устал, а сообщил мало, так что, само собой разумеется, Вы меня не осознаете.
Примите уверение в моем уважении.
Ваш слуга Федор Достоевский.
Петр Великий имел возможность бы оставаться на жирной и спокойной судьбе в Столичном дворце, имея 1 1/2 мильона национального доходу, и, но ж, он всю жизнь проработал, был в труде и удивлялся, как это люди смогут не трудиться.
738. Л. В. ГРИГОРЬЕВУ
27 марта 1878. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург. 27 марта/78.
Милостивый правитель Леонид Васильевич,
Ежедневник за оба года, надеюсь, уже Вы сейчас взяли. Он на данный момент, по окончании письма Вашего, и был выслан.
Теплое и дружеское напоминание Ваше о прошлом петербургском житье, о отечественных встречах и о тогдашних людях взволновало меня. Но понимаете, чем особенно? Тем, что я совсем забыл не только Вас, но и Юрасова, про которого Вы упоминаете в письме Вашем. Не смешали ли Вы меня с моим третьим братом, Николаем Михайловичем? Я обязан Вам заявить, что я страдаю падучею болезнию, и она отнимает у меня совсем память, в особенности к некоторым событиям. Верите ли, что я, поминутно, не определю в лицо людей, с которыми познакомился всего с месяц назад. Помимо этого — я совсем забываю мои личные произведения. В эту зиму прочел один мой роман, наказание и Преступление, что написал 10 лет тому, и более двух третей романа прочел совсем за новое, незнакомое, как словно бы и не я писал, до того я успел забыть его. Но однако, думаю, не так же я забывчив, чтобы забыть для того чтобы человека, которого посещал (не смотря на то, что и в 60-м году), у которого виделся с людьми, другими словами Юрасова к примеру. Никакого Юрасова я сейчас не могу припомнить. Повторяю, нет ли с Вашей стороны неточности?
Но всё равняется, из письма Вашего вижу, что Вы однако привычны со мной и понимаете меня.
Что же до прошлых, тогдашних людей, шедших тогда с новым словом, то они без сомнений сделали собственный дело и отжили собственный век. без сомнений также, что идут (и не так долго осталось ждать придут) новые люди, так что горевать и тосковать нечего. Будем хорошими, чтобы встретить их и определить их. Вы с сердцем и Вашим умом, само собой разумеется, не отвергнете их, не пропустите их мимо. Огромное сейчас время для России, и дожили мы до любопытнейшей точки…
Рад бы отправить Вам карточку мою, в случае, если б сам имел, чтобы Вы имели возможность увидав сличить: совершили ошибку Вы либо нет? Но сам не имею карточки, все роздал и весьма досадую, что не могу Вам выслать.
Разрешите пожать Вам искренно руку.
Ваш покорный слуга
Федор Достоевский.
739. Ф. Ф. РАДЕЦКОМУ
16 апреля 1878. Санкт-Петербург
Дорогой нам, всем русским, генерал
и незабвенный ветхий товарищ
Федор Федорович,
Возможно, Вы меня и не помните, как ветхого товарища в Главном инженерном училище. Вы были во 2-м кондукторском классе, в то время, когда я поступил, по экзамену, в третий; но я припоминаю Вас портупей-юнкером, как словно бы и не было тридцати пяти лет промежутка. В то время, когда, в прошедшем сезоне, начались Ваши подвиги, наконец-то заявившие Ваше имя всей России, мы тут, прошлые Ваши товарищи (иные, как я, в далеком прошлом уже покинувшие военную службу), — смотрели за Вашими делами, как за чем-то нам родным, как словно бы до нас, не как русских лишь, но и лично, касавшимся. — Раз встретившись этой зимой с уважаемым Александром Ивановичем и заговорив о войне, мы с восхищением вспомянули о Вас и о победах Ваших. Александр Иванович, услышав от меня, что я желал бы Вам написать, стал горячо настаивать, чтобы я не оставлял намерения. И вот внезапно выясняется, что Вы, дорогой нам всем русский человек, также нас не забывайте. Глубоко благодарим Вас за это. Тут мы трепещем от страха, чем и как закончится война, — трепещем перед европеизмом отечественным. Одна надежда на правителя да вот на таких, как Вы.
Дай же Вам всевышний всего лучшего и успешного. С моей стороны отправляю Вам глубокий русский поклон и горячий привет. Сейчас у нас праздник: Христос воскресе! И да воскреснет к судьбе труждающееся и обремененное великое Славянское племя упрочнениями таких, как Вы, исполнителей общего и великого русского дела.
А вместе с тем да вступит и отечественный русский европеизм на новую, светлую и православную Христову дорогу. И несомненно, что наилучшая часть России сейчас с Вами, в том месте, за Балканами. Воротясь к себе со славою, она принесет с Востока и новый свет. Так многие тут сейчас верят и ожидают.
Примите, уважаемый Федор Федорович, глубокий поклон и этот привет мой как сердечное и искреннее выражение эмоций от ветхого товарища и от благодарного русского покорнейшего слуги Вашего
Федора Достоевского.
Санкт-Петербург.
16 апреля/78 год.
740. H. M. ДОСТОЕВСКОМУ
Около 17-18 апреля 1878. Санкт-Петербург
Любезнейший брат Коля,
Денег имею менее, чем когда-либо, а потому отправляю влагаемые 3 руб. (а 40 к. Наталье Мартыновне в руки). Больше, к чрезвычайному моему горю, не могу дать, и дома остаюсь с суммой меньшей, чем тебе даю. А потому прости и не злись. Пришли еще раз на семь дней (в конце около пятницы), и, может, будут, но снова мало. Да и по крайней мере возьму о тебе известие, в случае, если отправишь. Итак, пришли. Да пришли также те какие-то бумаги либо документы отечественной няни Прохоровны, каковые ты забрал для написания какой-то просьбы либо не знаю уж что. Эти бумажонки до крайности сейчас необходимы. Сделай же милость. и прося, в случае, если допустимо. В противном случае так и без того.
Супруга кланяется. Дети целуют тебя.
Твой целый Ф. Достоевский.
741. А. И. САВЕЛЬЕВУ
18 апреля 1878. Санкт-Петербург
Милостивый правитель,
уважаемый Александр Иванович,
Письмецо это приготовляю заране, на всякий случай, другими словами ввиду того, что могу не застать Вас дома. Прилагаю при сем и письмо к уважаемому Федору Федоровичу. А за сим Христос воскресе, хочу Вам всего лучшего среди отечественного хлопотливого времени. Примите уверения в искреннейшем привязанности и моём уважении.
Ваш покорный слуга
Федор Достоевский.
Санкт-Петербург/18 апреля.
742. СТУДЕНТАМ МГУ
18 апреля 1878. Санкт-Петербург
Санкт-Петербург, 18 апреля 1878 г.
Уважаемые г-да, писавшие мне студенты.
Простите, что так продолжительно не отвечал вам; не считая настоящего нездоровья моего, были и еще события замедления. Я желал было отвечать печатно в газетах; но внезапно вышло, что это нереально, по не зависящим от меня событиям, по крайней мере нереально ответить в должной полноте. Во-вторых, в случае, если б отвечать вам только письменно, то, думал я. что же я вам отвечу? Ваши вопросы захватывают всё, решительно всё современное внутреннее России; итак, целую книгу писать, что ли — всё profession de foi?
Решился, наконец, написать это мелкое письмецо, рискуя быть в высшей степени вами непонятым, а это было бы весьма мне не очень приятно.
Вы пишете мне: всего нужнее для нас — дать добро вопрос, как мы сами, студенты, виноваты, какие конкретно выводы о нас из этого происшествия может сделать общество и мы сами?.
Потом вы весьма тонко и правильно подметили значительнейшие черты отношения русской современной прессы к молодежи:
В отечественной прессе очевидно господствует какой-то дающий предупреждение тон снисходительного извинения (к вам другими словами). Это весьма правильно: конкретно дающий предупреждение, заготовленный заблаговременно, на все случаи, по известному шаблону, и в высшей степени оказенившийся и износившийся.
И потом вы пишете: разумеется, нам нечего ожидать от этих людей, каковые сами ничего от нас не ожидают и отворачиваются, высказав собственный бесповоротное суждение диким народам.
Это совсем правильно, конкретно отворачиваются, да и дела им (практически всем по крайней мере) нет до вас никакого. Но имеется люди, и их много, и в прессе, и в обществе, каковые убиты мыслью, что молодежь отшатнулась от народа (это основное и в первую очередь) и позже, другими словами сейчас, и от общества. В силу того, что это так. Живет мечтательно и отвлеченно, следуя чужим учениям, ничего не желает знать в РФ, а пытается учить ее сама. А, наконец, сейчас без сомнений, попала в руки какой-то совсем внешней политической руководящей партии, которой до молодежи уж ровно никакого нет дела и которая употребляет ее, как материал и Панургово стадо, для собственных внешних и особых целей. Не думайте отрицать это, господа; это так.
Вы задаёте вопросы, господа: как вы сами, студенты, виноваты?. Вот мой ответ: по-моему, вы ничем не виноваты. Вы только дети этого же общества, которое вы сейчас оставляете и которое имеется неправда со всех сторон. Но, отрываясь от него и оставляя его, отечественный студент уходит не к народу, а куда-то за границу, в европеизм, в отвлеченное царство невиданного ни при каких обстоятельствах общечеловека, и так разрывает и с народом, ненавидя его и не выясняя его, как подлинный сын того общества, от которого также оторвался. А в это же время в народе всё отечественное спасение (но это долгая тема)… Разрыв же с народом также не может быть строго поставлен в вину молодежи. Где же ей было, раньше жизни, додуматься до народа!
А в это же время всего хуже то, что народ уже заметил и увидел разрыв с ним культурной молодежи русской, и нехорошее тут то, что уже назвал отмеченных им парней студентами. Он в далеком прошлом их начал отмечать, еще в начале шестидесятых годов: после этого все эти хождения в народ произвели в народе только отвращение. Барчонки, говорит народ (это наименование я знаю. я гарантирую его вам, он так назвал). А в это же время так как в сущности тут имеется неточность и со стороны народа; в силу того, что ни при каких обстоятельствах еще не было у нас, в отечественной русской судьбы, таковой эры, в то время, когда бы молодежь (как бы предчувствуя, что вся Российская Федерация стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над пропастью) в большинстве собственном огромном была более, как сейчас, искреннею, более чистою сердцем, более жаждущею правды и истины, более готовою пожертвовать всем, кроме того судьбой, за правду и за слово правды. Подлинно великая надежда России! Я это в далеком прошлом уже ощущаю, и в далеком прошлом уже начал писать об этом. И внезапно что же выходит? Это слово правды, которого жаждет молодежь, она ищет далеко, в необычных местах (и опять-таки в этом совпадая с породившим ее и прогнившим европейским русским обществом), а не в народе, не в почве. Кончается тем, что к данному сроку и молодежь, и общество не определят народ. Вместо того, дабы жить его судьбой, юные люди, ничего в нем не зная, наоборот, глубоко ненавидя его базы, к примеру веру, идут в народ — не обучаться народу, а учить его, свысока учить, с презрением к нему — чисто аристократическая, барская выдумка! Барчонки, говорит народ — и прав. Необычное дело: в любой момент и везде, во всем мире, демократы бывали за народ; только у нас русский отечественный культурный демократизм соединился с аристократами против народа: они идут в народ, дабы сделать ему добро, и ненавидят все его его основы и обычаи. Презрение не ведет к любви!
Прошедшую зиму, в Казанскую историю отечественную, масса людей молодежи оскорбляет храм народный, курит в нем папироски, возбуждает скандал. Послушайте, — сообщил бы я этим казанским (да и сообщил некоторым в глаза), — вы в всевышнего не верите, это ваше дело, но для чего же вы народ-то оскорбляете, оскорбляя храм его? И народ назвал их еще раз барчонками, а хуже того — отметил их именем студент, хотя тут довольно много было каких-то армян и евреев (демонстрация, доказано, политическая, извне). Так, по окончании дела Засулич народ у нас снова назвал уличных револьверщиков студентами. Это скверно, хотя тут, без сомнений, были и студенты. Скверно то, что народ их уже отмечает, что начались разлад и ненависть. И вот и вы сами, господа, именуете столичный народ мясниками совместно со всей культурной прессой. Что же это такое? По какой причине мясники не народ? Это народ, настоящий народ, мясник был и Минин. Негодование возбуждается только от того метода, которым показал себя народ. Но, понимаете, господа, в случае, если народ обижен, то он постоянно проявляет себя так.
Он неотесан, он мужик. Фактически, тут было разрешение недоразумения, но уже древнего и накопившегося (чего не подмечали) между обществом и народом, другими словами самою тёплой и скорою на решение его частью молодежью. Дело вышло через чур некрасивое, и далеко не так верно, как бы следовало выйти, потому что кулаками ни при каких обстоятельствах ничего не докажешь. Но так бывало в любой момент и везде, во всем мире, у народа. Британский народ на митингах часто пускает в движение кулаки против соперников собственных, а во французскую революцию народ плакал от эйфории и плясал перед гильотиной на протяжении ее деятельности. Всё это, очевидно, пакостно. Но факт тот, что народ (народ, а не одни мясники, нечего утешать себя тем либо вторым словцом) восстал против молодежи и уже отметил студентов; а иначе, беда в том (и знаменательно то), что пресса, молодёжь и общество соединились совместно, дабы не определить народа: это, мол, не народ, это чернь.
Господа, в случае, если в моих словах имеется что-нибудь с вами не согласное, то лучше сделаете, если не станете злиться. Тоски и без того довольно много. В прогнившем обществе — неправда со всех сторон. Само себя оно сдержать не имеет возможности. Жёсток и могуч только народ, но с народом разлад за эти два года объявился ужасный. Отечественные сентименталисты, освобождая народ от крепостного состояния, с умилением считали, что он так на данный момент и войдет в ихнюю европейскую неправда, в просвещение, как они именовали. Но народ был независимым и, основное, начинает сознательно осознавать неправда верхнего слоя русской судьбы. События последних двух лет довольно много озарили и снова укрепили его. Но он различает, не считая неприятелей, и друзей собственных. Явились грустные, мучительные факты: искренняя честнейшая молодежь, хотя правды, отправилась было к народу, дабы уменьшить его муки, и что же? народ ее прогоняет от себя и не признает ее честных упрочнений. В силу того, что эта молодежь принимает народ не за то, что он имеется, ненавидит и ненавидит его базы и несет ему лекарства, на его взор, дикие и тщетные.
У нас тут в Санкт-Петербурге линия знает что. В молодежи убеждение и проповедь револьверов, что их опасается правительство. Народ же они, так же, как и прежде ненавидя, считают ни во что и не подмечают, что народ-то, по крайней мере, не опасается их и ни при каких обстоятельствах не утратит голову. Ну что, в случае, если случатся предстоящие столкновения? Мы живем в мучительное время, господа!
Господа, я написал вам что имел возможность. По крайней мере отвечаю прямо, не смотря на то, что и неполно, на вопрос ваш: по-моему, студенты не виноваты, наоборот, ни при каких обстоятельствах молодежь отечественная не была искреннее и честнее (что не небольшой факт, а необычный, великий, исторический). Но в том беда, что молодежь несет на себе неправда всех двух столетий отечественной истории. Не в силах, значит, она разобрать дело в полноте, и винить ее запрещено, тем более, в то время, когда она сама оказалась пристрастной (и уже обиженной) участницей дела.
Но хоть и не в силах, а блажен тот и блаженны те, которым кроме того и сейчас удастся отыскать правую дорогу! Разрыв с средой должен быть значительно посильнее, чем, к примеру, разрыв по социалистическому учению будущего общества с теперешним. Посильнее, потому что, дабы пойти к народу и остаться с ним, нужно в первую очередь разучиться ненавидеть его, а это практически нереально отечественному верхнему слою общества в отношениях его с народом. Во-вторых, нужно, к примеру, уверовать и в всевышнего, а это уж совсем для отечественного европеизма нереально (не смотря на то, что в Европе и верят в всевышнего).
Кланяюсь вам, господа, и, в случае, если разрешите, жму вам руку. В случае, если желаете мне сделать громадное наслаждение, то, для всевышнего, не сочтите меня за какого-либо проповедника и учителя свысока. Вы меня вызывали сообщить правду от совести и сердца; я и сообщил правду, как думал и как в силах думать. Так как никто не имеет возможности сделать больше способностей и своих сил.