Не считая уже известных нам преданий о финской деревушке Вихтолы, переиначенной в Викторы, бытует предание, что это Петр I, осматривая в 1710 году окрестности Санкт-Петербурга, обратил внимание словно бы бы на то место, где князь Александр Невский разбил шведов. Царь назвал это место латинским словом «Виктори», что означает «победа», и приказал выстроить тут монастырь во имя Пресвятой святого и Троицы Александра Невского. Митрополит Феодосий установил крест с надписью: «На сем месте созидатися монастырю».
Мы уже знаем, что битва случилась значительно выше по течению Невы, в устье реки Ижоры. Но Петра не покидала убежденность в политической необходимости объединения во времени и пространстве двух событий – основания Александра и победы Невского новой столицы. В августе 1724 года, за шесть месяцев до смерти Петра, мощи святого Александра Невского с громадной помпой были перенесены из Владимира в Петербург. По значению это событие приравнивалось современниками к заключению мира со Швецией. Караван, на котором мощи доставили в Санкт-Петербург, Петр с ближайшими сановниками встретил у Шлиссельбурга и, в соответствии с преданиям, сам стал у руля галеры, а бывшие с ним приближенные стали у весел. Торжества по случаю перенесения мощей Петр планировал через некое время завершить учреждением ордена св. Александра. Но опоздал. Орден данный создала в мае 1725 года, уже по окончании смерти Петра, Екатерина I.
Воинствующий атеизм послереволюционных лет породил легенду о том, что в действительности никаких мощей в Александро-Невской лавре не было. Словно бы бы задолго до Петра останки Александра Невского (в случае, если лишь они по большому счету сохранились в каком-либо виде, наставительно додаёт легенда) сгорели во Владимире на протяжении пожара Успенского собора. Вместо мощей в Санкт-Петербург привезли пара обгорелых костей. Чтобы не было толков и пересудов Петр словно бы бы закрыл гробницу на ключ. Легенда эта включает фрагмент древнего предания, бытовавшего среди раскольников, каковые вычисляли Петра Антихристом, а Санкт-Петербург – городом Антихриста, городом, проклятым Всевышним. По преданию, Петр два раза привозил мощи святого Александра в Санкт-Петербург, и всегда они не желали лежать в городе сатаны и уходили на старое место, во Владимир. В то время, когда их привезли в третий раз, царь самолично закрыл раку, а ключ кинул в воду. Действительно, как утверждает фольклор, не обошлось без события, о котором с мистическим страхом несколько год передавали из уст в уста петербуржцы. В то время, когда Петр в праздничной тишине закрывал раку с мощами на ключ, то услышал сзади себя ровный негромкий голос: «Для чего это все? Лишь на триста лет». Царь быстро обернулся и успел подметить удалявшуюся фигуру в тёмном.
Начальный проект замкнутой монастырской территории, окруженной келейными корпусами с соборным храмом в центре, создал в 1713–1715 годах первый архитектор Санкт-Петербурга Доменико Трезини. Тогда же началось и строительство, которое по разным обстоятельствам растянулось на целый XVIII век. Несомненной успехом нужно считать сообщение архитектурного пространства монастыря с городом, включение его в городскую линии. С этим замечательно справился архитектор Иван Егорович Старов. Он как бы продолжил возможность Невского проспекта вовнутрь монастыря, создав превосходные ворота с надвратной церковью и площадь между проспектом и монастырём. Выход на эту площадь со стороны Невского проспекта Старов оформил двумя скромной архитектуры зданиями, как бы вводящими в круг архитектурных образов монастыря. Так блестяще завершилось художественное воплощение политической идеи Петра: соединить периферийно расположенный Александро-Невский монастырь – духовный центр строящегося Санкт-Петербурга – с его логическим, политическим и армейским центром – Адмиралтейством.
Широко известна необыкновенная для континентальной России любовь нового императора к морю. Она зародилась еще в юные годы и сохранялась всю жизнь Петра. Все связанное с морем приводило его в неподдельное восторг. Известно предание, как, будучи в Англии, он посетил намерено в его честь устроенную «примерную морскую баталию». «Если бы я не был царем, – словно бы бы задумчиво пробормотал Петр, – то хотел бы быть адмиралом великобританским». А возвратившись в Россию, чуть ли не главным в собственной внутренней политике сделал создание русского флота.
Адмиралтейство, либо, как тогда говорили, Адмиралтейский двор, с верфью для постройки судов заложили в 1704 году по чертежам самого Петра I. В 1719 году была предпринята первая перестройка Адмиралтейства под управлением «шпицного и плотницкого мастера» Германа ван Болеса. Тогда-то над въездными воротами и установили большой «шпиц с корабликом» и яблоком на самом острие «шпица». С того времени ни одна перестройка – а их было две: в 1727–1738 годах по проекту И. К. Коробова и через сто лет, в 1806–1823 годах, по чертежам А. Д. Захарова – не посягнула на эту необычную идею ван Болеса. За два с половиной столетия Адмиралтейский шпиль с корабликом превратился в самая известную эмблему Санкт-Петербурга. Уже в восемнадцатом веке около кораблика началось мифотворчество, потому, что ни один корабль, выстроенный Петром до 1719 года, ничего общего с корабликом на «шпице» Адмиралтейства не имел. Появилась легенда о том, что прообразом его первенствовал русский армейский корабль, выстроенный при царе Алексее Михайловиче.
Вправду, «негромкий» царь Алексей Михайлович выстроил во второй половине 60-ых годов XVII века боевой корабль «Орел». Размером он был мал – чуть более двадцати метров в длину и шесть с половиной в ширину. На нем в первый раз был поднят русский морской флаг. «Орел» строился на Оке, и первое собственный плавание совершил по Волге, от села Деденево до Астрахани. Но в том месте он был захвачен отрядом Стеньки Разина и сожжен. Сохранилось изображение этого «прадедушки русского флота», сделанное неким голландцем. И, пожалуй, имеется некое сходство кораблика на Адмиралтействе с изображением на рисунке.
С 1886 года тот настоящий кораблик находится в экспозиции Музея военно-морского флота, а на его месте, на Адмиралтейском шпиле, установлена правильная копия.
Около известного кораблика витает множество мифов. Одни говорили, что в позолоченного шара под ним находится круглая кубышка из чистого золота, а в кубышке словно бы бы сложены образцы всех золотых монет, отчеканенных с момента основания Санкт-Петербурга. Но открыть ее сложно, в силу того, что тайна тайного поворота, открывающего кубышку, якобы безвозвратно утеряна. Другие утверждали, что никаких монет в кубышке нет, но, говорили они, все три флага на мачтах кораблика уж совершенно верно сделаны из червонного золота. А в носовой части кораблика хранится личная буссоль Петра I. Строились предположения и фантастические догадки о заглавии кораблика. Одним удалось словно бы бы прочесть: «Не прикоснись меня», вторым: «Бурям навстречу». На парусах кораблика вправду имеется текст. На них выгравировано: «Возобновлен в первой половине 60-ых годов девятнадцатого века октября 1 дня архитектором Риглером, смотритель капитан 1 ранга Тегелев, ассистент – штабс-капитан Степан Кирсанов». Шар же, либо, как его именуют, «яблоко», вправду полый. В находится шкатулка, не смотря на то, что и не золотая. В шкатулке сохраняются сообщения обо всех ремонтах кораблика и шпиля, имена мастеров, участвовавших в ремонтах, пара петербургских газет XIX века, документы и ленинградские газеты о капитальных ремонтах 1929, 1977 и 1999 годов.
Думая о дорогах распространения и просвещения знаний в РФ, Петр I обратился за советом к германскому философу-идеалисту Готфриду Вильгельму Лейбницу. Одним из таких дорог Лейбниц вычислял собирание всяческих уникальностей и создание на их базе музеев. Эта мысль так захватила царя, что претворение ее в судьбу стало не только национальным, но и глубоко личным делом Петра. Приводя в ретроградов и суеверный ужас невежд, Петр издал указ «О принесении появившихся уродов». Коллекция начала складываться еще в допетербургский период в Москве, куда свозились купленные царем и подаренные ему необыкновенные вещи, инструменты, книги – все то, что, согласно точки зрения Лейбница, «может наставлять и нравиться», а по выражению Петра, – «зело ветхо и неординарно». В 1714 году коллекцию перевезли в Санкт-Петербург и разместили в Летнем дворце, в намерено выделенном для этого помещении, названном «Куншткамерой», что в переводе с германского свидетельствует «кабинет уникальностей». Но коллекция быстро растет и весьма не так долго осталось ждать угрожает вытеснить из Летнего дворца его жителей. В 1719 году ее перевели в палаты опального к тому времени Александра Кикина на Береговую линию, скоро переименованную в Шпалерную. Тут, в Кикиных палатах, и открылся первый в РФ общедоступный музей.
Всю собственную жизнь Петр лично беспокоился о пополнении собственного музея. Так, по его распоряжению в Кунсткамеру было передано чучело павшего любимого коня императора, и скелет его выездного лакея Николая Буржуа, неординарный рост которого равнялся двум метрам и практически тридцати сантиметрам. Петр заметил этого человека, пребывав во Франции. Уговорил приехать в Россию и сделал личным лакеем. О скелете Буржуа до сих пор в Кунсткамере говорят легенды. в один раз на протяжении пожара, произошедшего в музее, пропал череп этого скелета. Со временем ему был подобран более либо менее подходящий череп. Но с того времени, как утверждают музейные смотрители, по ночам скелет Буржуа покидает собственный место и бродит по Кунсткамере в отыскивании собственного черепа.
в один раз, как говорит древнее предание, Петр пришел в Кунсткамеру в сопровождении знатнейших людей. Указав на выставленные в том месте уникальности, царь словно бы бы сообщил: «Сейчас представляется полная возможность знакомить всех как с устройством животных и тела человека, так и с породами множества насекомых. Пускай народ наглядно видит достаток жителей земного шара». Генерал-прокурор Сената граф Павел Иванович Ягужинский, имея в виду, что Кунсткамере нужна денежная помощь, дабы покупать новые уникальности, внес предложение Петру взымать с визитёров плату по одному рублю. Это предложение не пришлось по нраву Петру. «Нет, Павел Иванович, – сообщил он Ягужинскому, – чем брать, я скорее соглашусь угощать каждого пришедшего чаем, кофе либо водкой».
И вправду, скоро главному смотрителю Кунсткамеры выделили 400 рублей в год на угощение визитёров. Данный обычай просуществовал продолжительно. Как уверяет Я. Штелин, еще при императрице Анне Иоанновне визитёров угощали по желанию кофе, бутербродом либо водкой, и Кунсткамера была открыта для всех подряд сословий.
Но удаленность Кикиных палат от центра Санкт-Петербурга снижала то значение, которое придавал Кунсткамере Петр I. Исходя из этого в один момент с переносом коллекции из Летнего дворца в палаты казненного Кикина начали подыскивать место для постройки особого строения. в один раз, в соответствии с легенде, прогуливаясь по Васильевскому острову, Петр наткнулся на две неординарные сосны. Ветвь одной из них так вросла в ствол второй, что было нереально выяснить, какой из двух сосен она в собственности. Таковой раритет словно бы бы и подал Петру идея именно на этом месте выстроить музей уникальностей.
Кунсткамеру возвели по проекту архитектора Георга Маттарнови, не смотря на то, что в строительных работах строения учавствовали и такие узнаваемые мастера, как Н. Гербель, Г. Киавери и М. Земцов. Открытие нового музея прошло в 1728 году. Говорят, хорошее место в его экспозиции занял кусок той неординарной сосновой ветви.
Всемирно узнаваемая композиционная простота и ясность планировки Санкт-Петербурга удались далеко не сходу. Угрозы в адрес не хотевших строиться «по чертежу» повторялись раз за разом в бессчётных указах, которыми Петр пробовал регламентировать застройку города. Плотницкие артели соревновались между собой за подряды на постройку в новой столице. Сохранилась легенда о трех подрядчиках. Один из них заявил, что за собственный труд заберёт всего десять копеек на рубль. Второй – лишь пять копеек, третий по большому счету вызвался начать строительство безвозмездно, лишь из усердия к царю. В то время, когда об этом доложили Петру, то он словно бы бы ответил: «Дать подряд тому, кто берет по гривне на рубль, второму отказать, из-за пяти копеек нечего и трудиться, а третьего, как плута дать на два месяца на галеры, сообщив ему, что правитель побогаче его».
Однако строиться не хотели, строиться не умели, на постройку не хватало ни средств, ни материалов. К середине второго десятилетия XVIII века Санкт-Петербург воображал собой огромную по тем временам территорию, застроенную по большей части непоследовательно разбросанными древесными зданиями. Но Петра не покидала давешняя мечта о городе, подчиненном единому замыслу, не смотря на то, что он и осознавал, что для этого нужно снести все уже возведенные на Адмиралтейской и Петербургской сторонах постройки. В этом смысле Васильевский остров воображал собой заманчивую строительную площадку. В конце 1715 года у Петра созрело ответ именно на Васильевском острове возводить центральный район города. Строение Двенадцати коллегий, строительство которого началось в первой половине 20-ых годов восемнадцатого века по проекту Доменико Трезини, должно было организовать западную границу предполагаемой главной площади столицы. Вот по какой причине плоский непрезентабельный торец этого величественного национального учреждения выходит к Неве, диссонируя с праздничной набережной.
Так было в действительности. Но фольклор дает этому иное объяснение. В соответствии с одному из преданий, планируя уехать в один раз из Санкт-Петербурга, Петр поручил Меншикову начать строительство строения Двенадцати коллегий на протяжении набережной Невы. Оно должно было стать как бы продолжением Кунсткамеры. А в приз Петр разрешил собственному любимому Данилычу применять под личный дворец всю почву, что останется сбоку от Коллегий. Не особенно чистый на руку и хитроватый Меншиков рассудил, что в случае, если возвести долгое строение на протяжении Невы, то щедрый презент превратится в горсть никому не нужной землицы. И он решил выстроить строение Коллегий не на протяжении набережной, а перпендикулярно к ней. Возвратившийся из поездки Петр разозлился . Таская Алексашку за шиворот на протяжении всего строения, он останавливался около каждой коллегии и бил его собственной известной дубинкой.
Мы еще не в один раз встретимся с данной вошедшей в историю царской дубинкой, ставшей в петербургском фольклоре знаком высшей справедливости, знаком царского, соответственно – Божьего суда. Кстати, в Санкт-Петербурге поговаривали, что потому, что Меншиков «мужик здоровый» и несложный палкой уму-разуму его не научить, то для собственного любимца Петр держал обтесанный, ровный от нередкого потребления, ствол юный сосны.
К западу от Двенадцати коллегий, в глубине двора, возвышается мрачноватое строение так именуемого Старофизического кабинета, о котором до сих пор среди университетских работников бытует древнее предание, словно бы эта несуразная постройка была возведена еще при Петре I военнопленными шведами для игры в мяч.
Реализуя захватившую Петра идею создания центра Санкт-Петербурга на Васильевском острове, французский архитектор Ж. Б. Леблон, трудившийся в РФ с 1716 по 1719 год, создал неповторимый проект: на его Главном замысле город окружен крепостной стеной в виде верного эллипса, а Васильевский остров прорезан сетью каналов, каковые должны были заменить собой улицы. В условиях длившейся в то время Северной войны эти каналы предполагалось устроить так, что если бы неприятелю удалось забрать первый ряд упрочнений, то, открыв шлюзы, возможно было бы забранные упрочнения затопить. Глубина каналов должна была разрешить им принимать самые громадные морские суда того времени. Целый данный грандиозный план остался неосуществленным. В соответствии с одной легенде, случилось следующее.
Питая зависть к гениальному французу, Меншиков якобы решил помешать его замыслам. Он приказал рыть каналы и уже, и мельче тех, что задумал Леблон. И в то время, когда царь приехал в один раз осматривать работы, то оказалось, что исправить дело уже запрещено. Придя в неистовую гнев, царь в очередной раз прогулялся собственной дубинкой по пояснице всесильного князя. Каналы же распорядился засыпать. От проекта остались лишь заглавия линий Васильевского острова, каждое из которых обозначает предполагавшуюся по проекту сторону канала, да древняя легенда о том, как упала юношеская мечта Петра создать в Санкт-Петербурге уголок Амстердама либо Венеции. Говорят, что царь раздобыл карту Амстердама, лично измерял ширину амстердамских каналов, пока не убедился в том, что питерская мысль загублена совсем. А скоро в Санкт-Петербурге начали поговаривать, что Меншиков выстроил что-то не то. И додавали наряду с этим, что «не то» – это и имеется личный дворец, что князь выстроил на деньги, выделенные на постройку каналов.
В 1712 году по проекту Доменико Трезини на Заячьем острове, на месте древесной церкви святых апостолов Петра и Павла, возведенной еще в 1703 году, началось строительство каменного Петропавловского собора. Еще при жизни Петра I взметнулась на 106-метровую высоту его многоярусная колокольня, увенчанная золоченым шпилем с фигурой Ангела. По одной из муниципальных преданий, шпиль установлен по приказу Петpa I над тем местом, где похоронен царевич Алексей, чтобы крамола ни при каких обстоятельствах не восстала из почвы и не распространилась по Руси. Давешние последствия староверческих преданий слышатся в легенде о том, что поднятая к небу рука Ангела вот-вот подхватит отправленную более «иерихонскую трубу», которая возвестит о финише мира. В соответствии с второй легенде, вероятнее того же происхождения, по мысли нечестивого и практичного Петра, фигура Ангела должна была делать не только декоративную, но и прикладную функцию: являться флюгером. Но В. Я. Курбатов говорит, что флюгером Ангел стал лишь при Екатерине II. Таким он был выполнен по рисунку архитектора Антонио Ринальди по окончании катастрофического урагана 1777 года, на протяжении которого укрепленная без движений фигура упала, не выдержав ужасного напора ветра.
Имеется и еще одна очень любопытная легенда, поведанная одним из современных потомков первого архитектора Санкт-Петербурга. Словно бы бы Трезини создал необычный монумент первому русскому императору, сделав колокольню снаружи очень похожей на фигуру Петра Великого. И в этом, думается, что-то имеется.
В иконостасе Петропавловского собора среди 43 икон итальянского письма, выполненных артелью столичных иконописцев под управлением А. Меркурьева, имеется одна неординарная. Эта громадная икона по одну из сторон царских врат изображает Богоматерь с Младенцем. Молва приписывает образу Богородицы сходство с императрицей Екатериной I.
Мрачные застенки Петропавловской крепости в течении всего собственного существования рождали легенды о судьбах несчастных жителей этих казематов. В соответствии с одной из них, «в Алексеевском равелине был заключен, погиб и похоронен царевич Алексей Петрович, благодаря чего равелин данный и взял словно бы бы собственный наименование; но это неверно: Алексеевского равелина в то время не существовало, а царевич был заключен и погиб в Трубецком раскате, по соседству с которым Алексеевский равелин был позднее выстроен. Не считая Алексеевского в Петропавловской крепости был еще второй равелин – св. Иоанна, в честь царя Ивана Алексеевича, заложенный каменным строением в первой половине 30-ых годов XVIII века. Нужно считать, что заглавия двух равелинов: Алексеевский и Иоанновский, наводя на идея о судьбе несчастного императора, и дали основание преданию, что эти лица (царевич Иоанн и Алексей Антонович. – Н. С. ) и похоронены тут, а также словно бы бы в Алексеевском равелине. В равелина – мелкий треугольный сад, в нем была могила – по местному преданию – княжны Таракановой».
Строительство Петропавловской крепости еще длилось, в то время, когда в осеннюю пору 1704 года на левом берегу Невы была заложена Адмиралтейская судостроительная верфь. Неохотно, под страхом «лишения живота», переселялись на Адмиралтейский остров офицеры и чиновники, занятые на постройке флота. Не считая принудительных мер, на каковые Петр был скор и изобретателен, ему приходилось идти на всякие ухищрения, среди них и на митинг собственной личной заинтересованности в освоении левобережья. Пыляев записывает древнее предание о том, что существующий сейчас в Летнем саду дворец был выстроен Петром с единственной целью «возбуждения в начальных обывателях Санкт-Петербурга охоты строиться на Адмиралтейской стороне, в силу того, что до того времени все строились в заречных частях города».
Это было двухэтажное каменное строение с высокой, на «голландский манир», крышей, выстроенное по проекту Трезини при последующем участии архитектора А. Шлютера. Внутренняя планировка Летнего дворца отличалась сравнительной скромностью. Помещения были маленькие, с низкими потолками. Как мы знаем, что Петр не обожал высоких палат и предпочитал жить в тесных комфортных покоях. Как утверждает молва, в тех случаях, в то время, когда ему приходилось останавливаться в просторных помещениях, он приказывал посредством парусины занижать потолки и строить выгородки.
На первом этаже помещение направо от передней служила Петру приемной, куда имел возможность приходить любой человек всякого звания. Тут, в Летнем дворце Петр в большинстве случаев выслушивал жалобы и просьбы. Рядом с приемной был карцер, куда Петр, как говорят, собственноручно закрывал провинившихся. В гардеробной дворца стоял громадный древесный шкаф, что, по преданию, император смастерил собственноручно. Но, в фольклоре сохранилось довольно много рассказов о предметах быта, изготовленных царем лично. В соответствии с одному древнему преданию, Петр смастерил громадное трюмо в резной древесной раме, которое сохранилось в тронном зале Летнего дворца. На раме вырезано имя «Peter», русская буква «П» и год завершения работы. По второй легенде, Петр самолично выстроил лодку-верейку, которая, кстати, до сих пор осторожно хранится в футляра его Домика.
До середины XVIII века на половинках двери, ведущей в токарню, возможно было заметить изображение воина с ружьем, написанное масляными красками. Сохранилось предание о том, как показалась эта картина. в один раз Петр, поднявшись за токарный станок, приказал часовому никого к нему не пускать. Явившийся сейчас во дворец Меншиков оттолкнул часового. Верный страж, выхватив штык и приставив его к груди светлейшего, закричал: «Отойди, не то приколю на месте». Петр услыхал шум и отворил дверь. Меншиков начал жаловаться ему на часового. Но Петр, выслушав воина, вручил ему червонец за верную работу, а Меншикову сообщил: «Он, брат Данилыч, более знает собственную должность, нежели ты». Этого часового словно бы бы и запечатлел придворный художник на створках двери в царскую токарню.
За окнами Летнего дворца зеленел молодыми посадками любимый Петром Летний сад, разбитый в 1704 году на месте древней, еще допетербургской, усадьбы шведского майора Конау. Увлекшись просветительскими идеями Готфрида Лейбница, Петр желал, дабы Летний сад, как и Кунсткамера, служил просвещению. Штелин, приехавший в Санкт-Петербург в 1735 году, записал любопытное предание.
«Шведский садовник Шредер, декорируя красивый сад при Летнем дворце, кстати сделал две куртины, либо маленькие парки, окруженные высокими шпалерами, с местами для сидений. Правитель довольно часто приходил наблюдать его работу и, увидавши сии парки, в тот же миг вздумал сделать в сем увеселительном месте что-нибудь поучительное. Он приказал позвать садовника и сообщил ему: „Я весьма доволен изрядными украшениями и твоею работою. Но не прогневайся, что прикажу тебе боковые куртины переделать. Я хотел бы, дабы люди, каковые будут гулять тут в саду, обнаружили в нем что-нибудь поучительное. Как же нам это сделать?“ – „Я не знаю, как это в противном случае сделать, – отвечал садовник, – разве ваше величество прикажете разложить по местам книги, прикрывши их от дождя, дабы гуляющие, садясь, имели возможность их просматривать“. Правитель смеялся сему предложению и сообщил: „Ты практически предугадал; но просматривать книги в публичном саду неудобно. Моя выдумка лучше. Я думаю поместить тут изображения Езоповых басен“. В каждом углу сделан был фонтан, воображающий какую-нибудь Езопову басню. Все изображенные животные сделаны были в основном в натуральной величине из свинца и позолочены. Таких фонтанов сделано было более шестидесяти; при входе же поставлена свинцовая вызолоченная статуя горбатого Езопа. Правитель приказал подле каждого фонтана поставить столб с белой жестью, на котором четким русским письмом написана была любая басня с толкованием».
Остается лишь сожалеть, что все это великолепие погибло в следствии разрушительных годов 1777 и 1824 наводнений.
В 1711 году на взморье вблизи устья Фонтанки, в том месте, где 7 мая 1703 года была одержана первая морская победа над шведами, Петр выстроил загородный дворец для собственной жены Екатерины Алексеевны. Екатерингофский дворец простоял до 1924 года, в то время, когда по окончании постигшего его пожара был разобран. Во дворце пребывала несложная, сколоченная из сосновых досок кровать, которую, по преданию, царь смастерил собственными руками.
А на одной из стенку, как пишет М. И. Пыляев, висела громадная карта Азиатской России, выполненная на холсте. Карта эта была очевидно шуточная. На ней все страны света были перемещены. Северный Ледовитый океан был нарисован внизу, а «море Индейское» – наверху. Камчатка была изображена на западе, а «царство Гилянское» (Иран) – на берегу Амура. Тут же была курьезная надпись: «До этого места Александр Македонский доходил, ружья запрятал, колокол покинул». По преданию, поведанному Пыляевым, по данной неординарной карте Петр для хохота экзаменовал собственных пенсионеров, нетвердо знавших географию.
В том же 1711 году начинает формироваться база градостроительной структуры Санкт-Петербурга – его известный трезубец, образованный потом Гороховой улицей, Невским и Вознесенским проспектами с Адмиралтейством в основании.
Левую часть этого трезубца – Невский проспект – начали прокладывать в один момент с двух сторон: военнопленные шведы со стороны Адмиралтейства и монахи со стороны Александро-Невского монастыря. Предполагалось, что они встретятся у Громадной Новгородской дороги – будущего Лиговского проспекта. В соответствии с известному древнему преданию, при прокладке автострады совершили ошибку как те, так и другие, и Невский проспект, вопреки логике петербургского строительства, был не прямым, а с изломом. Говорят, определив об данной неточности, Петр так разгневался, что приказал уложить всех монахов, а в их вине он ни чуточки не сомневался, на месте появившегося излома и приблизительно высечь. Если доверять легенде, царь лично находился при данной экзекуции и старательно смотрел за верным выполнением собственного решения суда. Но, истории отлично известна личная неприязнь царя к «племени монахов».
В это же время имеется версия, что излом Невского был заблаговременно предопределен. Задуманное равенство углов между Вознесенским Гороховой и будущими улицей проспектом с одной стороны и между Невским Гороховой улицей и проспектом – с другой не разрешало Невскому напрямую выйти к Александро-Невскому монастырю, а это разрушало одну из основных политических концепций застройки Санкт-Петербурга. Было нужно якобы дать согласие на «кривой» Невский проспект. В данной связи возможно отнюдь не просто так появление в петербургской микротопонимике для того чтобы заглавия, как «Ветхо-Невский», призрачная самостоятельность которого некоторым образом как бы сняла с официального Невского его «вину» за собственную кривизну, либо, в случае, если возможно так выразиться, избавила его от некоего комплекса неполноценности. Да и появление самого топонима «Ветхо-Невский» связано с попыткой выпрямить Невский проспект. Его участком от Лиговского проспекта до Александро-Невского монастыря должны были стать Гончарная и Тележная улицы. Данный интересный план осуществлен не был, улицы были потом поделены жилой застройкой.
Народная традиция связывает с именем Петра I и основание некоторых церквей. Так, церковь во имя святого митрополита Петра в Ульянке, по преданию, заложена по его повелению. Тут Петр якобы получив новость о победе над шведами и повелел поставить «обыденную» церковь в виде палатки. После этого вместо палатки царь указал выстроить древесную церковь. В народе ее именовали Ульянковской, Юлианковской либо «церковью за Красным кабачком».
В 1711 году на протяжении неудачного Прутского похода русская армия во главе с Петром I попала в неприятельское окружение. Лишь благодаря чудесным образом осуждённому Прутскому миру, из-за которого Российская Федерация возвращала Турции Азов и обязывалась срыть крепость Таганрог, удалось спасти армию, да и самого царя. Существует предание, что Екатерина, бывшая в походе вместе с Петром, пожертвовала все собственные индивидуальные сокровища для подкупа турецкого визиря, дабы тот дал согласие на заключение мира, и тем самым, как утверждает предание, спасла собственного супруга от угрозы пленения. Возвратившись в Санкт-Петербург, Петр I воздвиг, в соответствии с второму преданию, храм в признательность Всевышнему за мир, арестант с Портой при Пруте, где он со своей армией был спасен, как витиевато выражается Павел Свиньин, «единственно благим промыслом от неминуемой смерти». Храм данный, названный Церковью Воскресения Христова, был во дворце сестры царя Натальи Алексеевны в так называемой Русской слободе на Шпалерной улице.
В том месте же во дворце Натальи Алексеевны, в помещении между алтарем Воскресенской церкви и покоями царевны, по преданию, был устроен временный кабинет, в котором царь, довольно часто посещавший любимую сестру, занимался чертежами.
Наталья Алексеевна переселилась из Москвы в Санкт-Петербург около 1710 года. Но в 1716 году она безвременно погибла. По преданию, Лазаревская церковь в Александро-Невском монастыре была устроена Петром над ее могилой. Лишь потом останки Натальи Алексеевны были перенесены в Благовещенскую церковь, где и покоятся до сих пор.
При Вдовьем доме Смольного монастыря до 1919 года существовала церковь во имя святых Захария и Елизаветы. Церковь имела полотняный иконостас, что, по преданию, принадлежал Петру I и сопровождал его в походах. Его словно бы бы пожертвовала церкви незадолго до собственной смерти дочь Петра императрица Елизавета.
Существует предание, что и Никольский собор, заложенный в первой половине 50-ых годов восемнадцатого века и освященный в первой половине 60-ых годов восемнадцатого века, связан с именем Петра I. Словно бы бы в бытность собственную в первой половине 20-ых годов восемнадцатого века в Астрахани, Петр пленился красотой тамошнего собора и захотел иметь такой же в Санкт-Петербурге. И лишь смерть помешала осуществлению этого плана. Мечту Петра воплотила в судьбу его дочь императрица Елизавета.
Говорят древнюю легенду и о стрельнинской церкви. Якобы Петр I по окончании бракосочетания собственного в «маленькой екатерингофской церкви» повелел перенести ее в Стрельну. Из данной церкви, продолжает легенда, сейчас устроен придел в этом стрельнинском храме. Тут продолжительно сохранялись царские врата, многие иконы и сосуды петровского времени. По преданию, сам Петр принимал участие в рубке стрельнинской церкви. По вторым рассказам, она была прежде германской киркой, по приказу правителя перевоплощённой в православный храм. Кроме исторического иконостаса тут хранился готического стиля стул с вышитой золотой полосой на спинке. На этом стуле, говорят, сидел Петр I, ожидая собственную невесту.
Примечательно, что народная традиция видит в Петре не только строителя Санкт-Петербурга первых двух десятилетий. Фольклорный Петр провидит в Санкт-Петербурге город будущего, Санкт-Петербург завтрашний. В данной связи любопытна таинственная легенда о земляном холмике, считающемся необычным монументом Петру I. Он находится на юго-западном склоне Пулковских высот, около строения сейсмической лаборатории. На месте нынешнего строения Основной обсерватории в начале XVIII века стоял выстроенный для Екатерины древесный дворец, в котором обожал посещать Петр. Неподалеку от этого дворца по указу царя якобы была насыпана горка, в основание которой, как гласит легенда, заложили капсулу с царским указом о постройке тут, «как произойдёт возможность», первой русской обсерватории. Но не только. По одной из предположений той же легенды, Петр I, устраивая «валунную горку» на Пулковской горе, желал обозначить точку для обозрения собственного «парадиза».