Механическая солидарность, существующая сначала одна, либо практически одна, прогрессивно утрачивает землю; мало-помалу берет верх органическая солидарность; таков исторический закон. Но в то время, когда изменяется метод, каким люди солидарны, то не имеет возможности не измениться строение общества. Форма тела обязательно изменяется, раз молекулярные сродства не те же, что прежде. Следовательно, в случае, если прошлое положение правильно, то должны существовать два социальных типа, соответствующих этим двум родам солидарности.
В случае, если постараться в мыслях установить совершенный тип общества, сообщение которого зависела бы только от сходств, то должно представить его себе, как полностью однородную массу, части которой не отличаются друг от друга и, следовательно, не приложены друг к другу, каковые, словом, лишены всякой организации и определённой формы. Это была бы настоящая социальная протоплазма, зародыш, откуда появились все социальные типы. Мы предлагаем назвать характеризованный так агрегат ордой.
Действительно, еще не замечали доподлинно общества, которое бы во всем соответствовало этим показателям. Но возможно постулировать его существование, поскольку низшие общества, т.е. те, каковые самый близки к данной первобытной стадии, образованы методом несложного повторения агрегатов этого рода. Практически идеальный пример данной социальной организации мы находим у индейцев Северной Америки. К примеру, всякое ирокезское племя складывается из некоего числа частных обществ (самое громадное обнимает 8 таких обществ), каковые все воображают указанные нами черты. Взрослые обоих полов в том месте равны между собой. Находящиеся во главе всякой из этих групп сахемы и вожди, совет которых руководит неспециализированными делами племени, не пользуются никаким преимуществом. Само родство также не организовано, потому что нельзя дать этого имени распределению весов по поколениям. В ту позднюю эру, в то время, когда стали наблюдать эти народы, существовали, действительно, кое-какие особые обязанности, связывавшие ребенка с его родственниками по матери; но эти отношения сводились к очень немногому и не отличались заметно от тех, каковые он поддерживал с другими участниками общества. В принципе все индивиды одного возраста были родственниками друг другу в одной и той же степени. В других случаях мы еще ближе подходим к орде; Fison и Howit обрисовывают австралийские племена, каковые содержат лишь два из этих делений.
Мы даем наименование клана орде, которая прекратила быть независимой и стала элементом более широкой группы, и даем имя сегментарных обществ с клановой базой народам, составившимся из ассоциации кланов. Мы говорим об этих обществах, что они сегментарны, дабы указать, что они образованы повторением аналогичных между собой агрегатов, подобных кольцам кольчатых; а об этом элементарном агрегате, что он — клан, поскольку это слово замечательно высказывает его природу, в одно да и то же время домашнюю и политическую. Это — семья в том смысле, что все составляющие ее члены наблюдают на себя, как на родственников, и что на деле они как правило единокровные родственники. Конкретно порождаемые общностью крови сродства, в большинстве случаев, держат их соединенными. Помимо этого они поддерживают между собой отношения, каковые возможно назвать домашними, поскольку их встречают в обществах, домашний темперамент которых неоспорим. Я говорю о коллективной мести, о коллективной ответственности и — с того времени, как появляется личная собственность — о обоюдном наследовании. Но иначе, это не семья в настоящем смысле слова, потому что, дабы составить часть ее, не нужно иметь с другими участниками клана определенные отношения единокровности. Достаточно представить внешний показатель, что по большому счету пребывает в факте обладания тем же именем. Не смотря на то, что предполагается, что данный символ показывает на неспециализированное происхождение, подобное гражданское состояние образовывает, в конечном итоге, мало доказательное и очень легко имитируемое свидетельство. Исходя из этого клан насчитывает многих чужестранцев, и это позволяет ему достигнуть размеров, которых ни при каких обстоятельствах не имеет фактически семья; он обнимает часто пара тысяч людей. Помимо этого — это главная социальная единица. Главы кланов — единственные публичные власти.
Эту организацию возможно бы назвать политико-фамильной. Но не только клан имеет в базе единокровность; часто разные кланы одного народа разглядывают друг друга как родственников. Ирокезы — смотря по событиям -обращаются между собой, как братья либо двоюродные братья. У иудеев, каковые, как мы заметим, принадлежат к тому же социальному типу, родоначальник каждого из кланов, составляющих племя, предполагается происходящим от основателя этого последнего, что, со своей стороны, рассматривается как один из сыновей отца расы. Но это наименование имеет перед прошлым то неудобство, что не выдвигает выпукло значительной черты строения этих обществ.
Но как бы ни именовать эту организацию, она, совершенно верно так же, как организация орды, продолжение которой она образовывает, не допускает, разумеется, второй солидарности, не считая той, которая происходит от сходств, поскольку общество образовано из аналогичных сегментов, а эти последние, со своей стороны, заключают лишь однородные элементы. Несомненно, любой клан имеет собственную организацию и, следовательно, отличается от других; но солидарность тем не сильный, чем они разнороднее, и напротив. Для возможности сегментарной организации, нужно, дабы сегменты были подобны между собой, без чего они не были бы соединенными, и одновременно с этим, дабы они отличались, без чего они потерялись бы друг в друге и провалились сквозь землю бы. В различных обществах эти противоположные требования удовлетворяются в различных пропорциях; но социальный тип остается тем же.
В этом случае мы вышли из области доисторического и предположений. Данный социальный тип не воображает ничего гипотетического; чуть ли он не самый распространен между низшими обществами; а как мы знаем, что они самый бессчётны. Мы уже видели, что он был неспециализированным в Австралии и Америке. Пост отмечает его, как очень простой у африканских негров; иудеи на нем остановились, и кабилы не перешли его. Исходя из этого Вайц, хотя характеризовать неспециализированным образом строение тех народов, каковые он именует Naturvolker, обрисовывает их следующими словами, в которых мы отыщем неспециализированные черты обрисованной нами организации: По большому счету семьи живут одни подле вторых в громадной независимости и развиваются мало-помалу, образуя маленькие общества (просматривай кланы), не имеющие внутренней организации, пока внутренние усобицы либо внешние опасности, наподобие войны, не выделят одного либо нескольких человек из массы и не поставят их во главе ее. Их влияние, основывающееся единственно на личных заслугах, не простирается и не длится потом границ, отмеченных доверием либо терпением вторых. Каждый взрослый по отношению к такому вождю остается в состоянии полной независимости… Вот по какой причине мы видим, как такие народы, не имея второй внутренней организации, держатся совместно лишь в силу внешних событий и благодаря привычки к неспециализированной судьбе.
Размещение кланов в общества и, следовательно, конфигурация этого последнего смогут, действительно, изменяться. То они просто расположены приятель подле приятеля, образуя как бы линейный последовательность: это мы встречаем у большинства племен американских индейцев. То любой из них — и это уже печать высшей организации — заключен в более широкой группе, которая, появившись через соединение нескольких кланов, имеет особое имя и собственную жизнь; любая из этих групп, со своей стороны, возможно заключена со многими вторыми в еще более широкий агрегат, и из этого последовательности последовательных включений вытекает единство общества в целом. Так у кабилов политическая единица — это клан, определившийся в форме села (djemmaa либо thaddart) пара djemmaa образуют племя (arch), а пара племен образуют конфедерацию (thak ebilt), высшее политическое общество, известное кабилам. Совершенно верно так же у иудеев клан это то, что переводчики так несвойственно именуют семьей, — большое общество, заключавшее тысячи лиц, случившихся, по преданию, от одного предка. Известное число семей образовывало племя, а соединение двенадцати племен составляло иудейское общество. Иначе, заключение этих сегментов один в второй более либо менее герметично, благодаря чего сообщение этих обществ изменяется от состояния, практически полностью хаотического, до совершенного морального единства, которое воображает иудейский народ.
Эти общества — любимое место механической солидарности, и конкретно от нее проистекают их главные физиологические черты.
Мы знаем, что религия тут пронизывает всю социальную судьбу, но это по причине того, что социальная судьба тут состоит практически только из обычаев и общих верований, приобретающих от единодушной связи совсем особенную интенсивность. Восходя одним анализом хороших текстов до эры, в полной мере подобной той, о которой мы говорим, Фюстель де-Куланж открыл, что первобытная организация обществ была домашней природы и что, иначе, устройство первобытной семьи имело базой религию. Лишь он принял обстоятельство за следствие. Положив в базу религиозное представление, не выводя его из ничего, он вывел из него замечаемые им социальные структуры, в то время как, напротив, эти последние растолковывают могущество и природу религиозного представления. Так как все эти социальные веса были образованы из однородных элементов, т.е. так как в них коллективный тип был весьма развит, а личные типы рудиментарны, то неизбежно было, что вся психологическая судьба приняла сакральный характер.
Из этого же происходит коммунизм, так довольно часто отмеченный у этих народов. Вправду, коммунизм нужный продукт данной особой связи, поглощающий индивида в группе, часть в целом. Собственность, в итоге, этс лишь расширение личности на вещи. Значит, в том месте, где существует одна коллективная личность, собственность кроме этого не имеет возможности не быть коллективной. Она сможет стать личной, в то время, когда индивид, выделяясь из массы, станет кроме этого личным, отдельным существом, не только в качестве организма, но и как фактор социальной судьбе.
Так, механическая концепция общества не исключает идеала, и зря упрекают ее в том, что она делает из людей недеятельных свидетелей их собственной истории. В действительности, что такое идеал, как не предвосхищенное представление желаемого результата, реализация которого вероятна лишь благодаря самому этому предвосхищению? Из того, что все делается по законам, не нужно, что нам делать нечего. Может отыщут такую цель мизерной, поскольку в следствии дело идет о том, дабы разрешить нам жить в состоянии здоровья. Но это не означает забыть, что для культурного человека здоровье пребывает в верном удовлетворении самых возвышенных потребностей, как и других, потому что первые не меньше, чем вторые внедрились в его природу. Действительно, таковой идеал близок и открываемые им горизонты не имеют ничего безграничного. Он ни за что не имеет возможности быть в том, чтобы сверх меры экзальтировать силы общества, но лишь в том, дабы развивать их в пределах, указанных определенным состоянием социальной среды. Всякое излишество — зло, как и любая недостаточность. Но какой идеал возможно себе поставить? Стараться реализовать цивилизацию, высшую той, какую требует природа окружающих условий, это значит желать обострить заболевание в том самом обществе, часть которого составляешь; потому что нереально перевозбудить коллективную деятельность сверх пределов, указанных состоянием социального организма, не рискуя его здоровьем. И вправду, во всякую эру существует некая утонченность цивилизации, о больном состоянии которой свидетельствуют сопровождающие ее в любой момент тревога и беспокойство. Но заболевание не воображает ничего желательного.
Но, в случае, если идеал в любой момент выяснен, то он ни при каких обстоятельствах не закончен. Так как прогресс имеется следствие трансформаций, совершающихся в социальной среде, то нет никакого основания считать, что он когда-нибудь кончится. Для этого нужно было бы, дабы в узнаваемый момент среда стала стационарной. Но такая догадка вряд ли допустима. До тех пор пока будут существовать разные общества, число социальных единиц по необходимости будет изменчивым в каждом из них. Предполагая кроме того, что число рождений начнет когда-нибудь держаться на постоянном уровне, всегда будут существовать передвижения населения из страны в страну, благодаря насильственных ли завоеваний либо благодаря медленных и негромких инфильтраций. Нереально, вправду, дабы самые сильные народы не пробовали инкорпорировать более не сильный; это — механический закон социального равновесия не меньше нужный, чем тот, что руководит равновесием жидкостей. Дабы было в противном случае, необходимо было бы, дабы все человеческие общества имели однообразную плотность и жизненную энергию, что неосуществимо хотя бы в силу разнообразия местообитания.
Действительно, данный источник трансформаций иссяк бы, если бы человечество в целом образовало одно лишь общество. Но кроме того, что мы не знаем, осуществим ли таковой идеал, необходимо было бы еще, дабы в этого огромного общества отношения между социальными единицами были кроме этого ограждены от всяких трансформаций. Необходимо было бы, дабы они всегда были распределены одним и тем же образом; дабы не только целый агрегат, но и каждый из элементарных агрегатов, из которых он бы состоял, сохранял те же размеры. Но такое однообразие нереально по одному тому, что эти частные группы не имеют все жизненности и одинакового объёма. Население не может быть концентрировано однообразным образом на всех пунктах; неизбежно, что самые большие центры, где жизнь самый интенсивна, оказывают на другие притяжение, пропорциональное их значению. Происходящие так миграции имеют следствием большее кон-центрирование социальных единиц в некоторых областях и, следовательно, новое прогрессирование, мало-помалу иррадиирующее из фокуса собственного происхождения на другую часть страны. Иначе, эти трансформации влекут за собой другие в дорогах сообщений, каковые, со своей стороны, вызывают еще другие, так что нельзя сказать, где прекращаются эти отражения. В конечном итоге, общества по мере собственного развития не только не приближаются к стационарному состоянию, но, напротив, становятся более подвижными и пластичными.
В случае, если, однако, Спенсер имел возможность допустить, что социальная эволюция имеет предел, что не может быть перейден, то по причине того, что, в соответствии с его взорам, прогресс не имеет другого raison d’etre, не считая приспособления индивида к окружающей его космической среде. Для этого философа совершенствование пребывает в приращении личной судьбе, т.е. в более полном совпадении организма с его физическими условиями. Что касается общества, то это скорее одно из средств, благодаря которым устанавливается это соответствие, чем член особенного соответствия. Так как индивид не находится один на свете, а окружен соперниками, оспаривающими у него средства к существованию, то прямой интерес для него установить такие отношения между собой и себе подобными, дабы эти последние не мешали, а помогали ему; так появляется общество, и целый социальный прогресс пребывает в улучшении этих взаимоотношений так, дабы вынудить их полнее создавать итог, в видах которого они были установлены. Так, не обращая внимания на биологические аналогии, на которых Спенсер так настаивал, он не видит в обществе фактически действительности, существующей самой по себе, в силу особенных и нужных обстоятельств, действительности, которая повелительно навязывается человеку со своей собственной природой и к которой он обязан приспособляться совершенно верно так же, как к физической среде; эта комбинация, устроенная индивидами, дабы растянуть личную судьбу в длину и ширину. Она полностью пребывает в кооперации, как хорошей, так и отрицательной, и обе не имеют второй цели, не считая приспособления индивида к его физической среде. Несомненно, в этом смысле она вторичное условие этого приспособления; она может, смотря по методу, каким она организована, приблизить человека либо отдалить его от совершенного равновесия, но она не есть сам фактор, содействующий определению природы этого равновесия. Иначе, поскольку космическая среда одарена относительным постоянством, поскольку трансформации в ней медленны и редки, тс развитие, имеющее целью поставить нас в гармонию с ней, нужно ограниченно. Неизбежно наступает момент, в то время, когда нет более внешних взаимоотношений, которым бы не соответствовали внутренние отношения. Тогда социальный прогресс не сможет не остановиться, поскольку он придет к цели, к которой стремился и которая была его raison d’etre: он окончится.
Но при этих условиях делается необъяснимым прогресс индивида.
Вправду, по какой причине пытается он к этому более идеальному соответствии: с физической средой? Дабы быть радостнее? Мы уже высказались на данный счет. Нельзя сказать о соответствии, что оно полнее, чем второе, потому лишь, что оно сложнее. В действительности, об организме говорят, что он в равновесии, в то время, когда он отвечает известным образом не всем внешним силам, но лишь тем, каковые создают впечатления на него. В случае, если имеется такие, каковые его не касаются, то они как бы не существуют для него и, следовательно, к ним не приходится приспосабливаться. Какова бы ни была их материальная близость, они находятся вне круга егс приспособления, в силу того, что они находятся вне сферы их действия. Значит, в случае, если субъект несложного и однородного строения, то существуют лишь немногочисленные внешние события, талантливые побуждать его, и, следовательно, он будет в состоянии отвечать на все эти побуждения, т.е. осуществить состояние абсолютного равновесия, с очень малыми издержками. В случае, если, напротив, он счет сложен, то условия приспособления будут бессчётнее и сложнее, но само приспособление не будет от этого полнее. Так как на нас действуют многие возбуждения, каковые оставляли нечувствительной нервную совокупность прошлого человека, то мы вынуждены для приспособления к ним прибегнуть к более большом) Формированию. Но продукт этого развития, т.е. вытекающее из него приспособление, не идеальнее в одном случае, чем в другом; оно лишь различно, поскольку приспособляющиеся организмы сами разны. Дикий, эпидерма, которого не ощущает особенно колебаний температуры, так же хорошо приспособлен к ним, как и цивилизованный человек, защищающийся посредством одежды.
Итак, в случае, если человек не зависит от переменной среды, то неясно, в силу чего имел возможность бы он изменяться; исходя из этого общество не вторичный, а основной фактор прогресса. Оно — действительность, которая — столько же малое дело отечественных рук, как и внешний мир; мы, следовательно, должны приноровиться к ней, дабы быть в состоянии существовать, и раз она изменяется, должны изменяться и мы. Следовательно, для прекращения прогресса нужно, дабы ситуация согрела для, в то время, когда социальная среда пришла бы в стационарное состояние, а мы только что видели, что такая догадка не имеет за собой никакой научной возможности.
Так, механическая теория прогресса не только не лишает нас идеала, но разрешает нам думать, что мы ни при каких обстоятельствах не будем отнять у него. Конкретно по причине того, что идеал зависит от социальной среды, которая по существу подвижна, он непрерывно изменяется. Исходя из этого нет основания беспокоиться, что когда-нибудь у нас не будет земли, что отечественная деятельность придет к концу собственного поприща и заметит перед собой закрытый горизонт. Не смотря на то, что мы преследуем лишь определенные и ограниченные цели, в любой момент между крайними пунктами, до которых мы дошли, и целью, к которой мы стремимся, будет безлюдное, открытое для отечественных упрочнений, пространство.
Вместе с обществами видоизменяются и индивиды в силу трансформаций, происходящих в числе социальных единиц и в их отношениях.
Во-первых, они все более освобождаются от ига организма. Животное находится практически только в зависимости от физической среды; его биологическое строение определяет наперед его существование. Человек, напротив, зависит от социальных обстоятельств. Само собой разумеется, животные кроме этого образуют общества; но, поскольку они очень ограниченны, то коллективная судьба в них очень несложна; она одновременно с этим стационарна, поскольку равновесие таких малых обществ по необходимости устойчиво. По двум этим обстоятельствам она легко закрепляется в организме; она не только имеет в нем собственный корень, но полностью воплощается в него, так что теряет собственные черты. Она функционирует благодаря совокупности инстинктов, рефлексов, не отличающихся по существу от тех, каковые снабжают функционирование органической судьбе. Они воображают, действительно, ту особенность, что приспосабливают индивида к социальной среде, а не к физической, что имеют обстоятельствами явления неспециализированной судьбе; но, они не второй природы, чем те, каковые в известных случаях, без предварительного воспитания, вызывают нужные для ходьбы и летания перемещения. Совсем иное видим мы у человека, поскольку образуемые им общества шире; кроме того самые маленькие группы превосходят по величине большая часть животных обществ. Будучи более сложными, они кроме этого более изменчивы, и эти две обстоятельства совместно создают то, что социальная судьба в человечестве не закрепляется в биологической форме. Кроме того в том месте, где она самый несложна, она сохраняет собственную специфичность. Неизменно существуют верования и обычаи, каковые общи людям, не будучи начертанными в их тканях. Но эта черта делается резче по мере приращения плотности и социального вещества. Чем более ассоциировавшихся лиц и чем больше они воздействуют друг на друга, тем более кроме этого продукт этих действий выходит за пределы организма. Человек, так, оказывается во власти обстоятельств sui generis, относительная часть которых в устройстве людской природы делается все больше.
Более того: влияние этого фактора возрастает не только относительно, но и полностью. Та же обстоятельство, которая увеличивает значение коллективной (социальной) среды, воздействует на органическую среду так, что делает ее более дешёвой действию социальных обстоятельств и подчиняет ее им. Так как больше индивидов живут совместно, то неспециализированная судьба богаче и разнообразнее; но, дабы это разнообразие было быть может, нужна меньшая определенность органического типа, нужно, дабы он был в состоянии разветвляться. Мы видели, вправду, что способности и стремления, передаваемые по наследству, становятся все более неизвестными, следовательно, более неспособными облечься в форму инстинктов. Так происходит явление, обратное именно тому, которое отмечается в начале эволюции. У животных организм ассимилирует социальные эти и лишает их социальной природы, превращая в биологические эти. Социальная судьба материализуется. В человечестве, напротив (особенно в высших обществах), социальные обстоятельства становятся на место органических.
Благодаря этого трансформации индивид видоизменяется. Так как та деятельность, которая перевозбуждает особое воздействие социальных обстоятельств, не имеет возможности закрепиться в организме, то к телесной судьбе присоединяется новая судьба, кроме этого sui generis. Черты, отличающие эту более сложную, более свободную, более не зависимую от поддерживающих ее органов жизнь, становятся все резче по мере того, как она прогрессирует и укрепляется. По этому описанию возможно определить значительные черты психологической судьбе. Несомненно, было бы преувеличением утверждать, что психологическая судьба начинается лишь с обществами, но правильно то, что она принимает громадные размеры лишь тогда, в то время, когда общества развиваются. Вот по какой причине, как это довольно часто подмечали, прогресс сознания находится в обратном отношении к прогрессу инстинкта. Что бы об этом ни говорили, не первое разлагает последний; инстинкт, продукт накопленных в течение поколений опытов, владеет через чур громадной силою сопротивления, дабы прекратить существовать лишь по причине того, что он делается сознательным. Истина в том, что сознание захватывает только те области, каковые покинул инстинкт, либо те, где он не имеет возможности установиться. Не оно заставляет его отступать; оно лишь заполняет оставляемое им свободное пространство. Иначе, если он регрессирует, вместо того дабы возрастать с повышением неспециализированной судьбе, то обстоятельство этого лежит в большей важности социального фактора. Так, большое различие между животным и человеком, конкретно, большее развитие его психологической деятельности, сводится к его большей общественности. Чтобы выяснить, по какой причине психологические функции с первых шагов человека были подняты на малоизвестную животным степень совершенства, нужно было бы вначале определить, как произошло, что люди, вместо того дабы жить одиноко либо маленькими группами, стали образовывать более широкие общества. В случае, если, повторяя хорошее определение, человек -разумное животное, то по причине того, что он публичное животное либо, по крайней мере, вечно более публичное, чем другие животные.
Это не все. До тех пор пока общества не достигают известных известной степени и размеров концентрации, единственная действительно развитая психологическая судьба это та, которая обща всем участникам группы, которая тождественна у каждого. Но по мере того, как общества становятся шире и, в особенности, плотнее, появляется психологическая судьба нового рода. Личные различия, сперва затерянные и слившиеся в массе социальных сходств, выделяются из нее, становятся рельефнее. Масса Данных, остававшихся вне сознания, поскольку они не затрагивали коллективного существа, становятся объектами представлений. В это же время как прежде индивиды Действовали лишь увлекаемые приятель втором, не считая случаев, в то время, когда их поведение вызывалось физическими потребностями, — сейчас каждый из них делается Источником самопроизвольной деятельности. Устанавливаются отдельные личности, каковые начинают сознавать себя, и, но, это приращение личной психологической судьбе не ослабляет, а видоизменяет лишь социальную. Она делается свободнее, шире, и, поскольку в итоге она не имеет другого субстрата, не считая личных сознаний, то последние поэтому возрастают, становятся сложнее и эластичнее.
Так, обстоятельство, привёдшая к, отделяющие человека от животного, имеется кроме этого та, которая принудила его стать выше самого себя. Все увеличи-•вающееся расстояние между дикарем и цивилизованным не имеет другого источника. В случае, если из начального смутного мира эмоций выделилась мало-помалу свойство идеации; в случае, если человек обучился образовывать понятия и формулировать законы; в случае, если его ум обнимает все возрастающие части пространства и времени; в случае, если, не ограничиваясь удержанием прошедшего, он делает все громадные захваты будущего; в случае, если его стремления и эмоции, сперва простые и маленькие, так умножились и разветвились, — то все это по причине того, что социальная среда непрерывно изменялась. Вправду, эти трансформации — в случае, если лишь не появились из ничего — имели возможность иметь обстоятельствами лишь соответствующие трансформации экологии. Но человек зависит только от троякого рода среды: от организма внешнего мира, общества. В случае, если проигнорировать случайные трансформации, происходящие от комбинации наследственности, — а их роль в людской прогрессе, само собой разумеется, не весьма велика — то организм не изменяется самопроизвольно; нужно, дабы он к этому был принужден какой-нибудь внешней обстоятельством. Что касается физического мира, то В первую очередь истории он остается примерно тем же, в случае, если лишь не принимать в расчет трансформаций социального происхождения. Следовательно, остается лишь общество, которое достаточно изменилось, дабы возможно было растолковать параллельные трансформации личной природы.
Итак, нет ничего безрассудного в таком утверждении: какие конкретно бы удачи ни сделала психофизиология, она постоянно сможет представить собой лишь часть психологии, поскольку большинство психологических явлений не происходит от органических обстоятельств. Это осознали философы-спиритуалисты и великая оказанная ими науке услуга пребывает в борьбе со всеми теориями, сводящими психологическую судьбу лишь к налету на физической судьбе. Они очень справедливо считали, что первая, в собственных высших проявлениях, через чур свободна и сложна, дабы быть лишь продолжением последней. Лишь из того, что она частично не зависит от организма, не нужно вовсе, что она не зависит ни от какой материальной обстоятельства и что ее должно поместить вне природы. Все те факторы, объяснения которых нельзя найти в строении тканей, происходят от особенностей социальной среды; по крайней мере, это догадка, имеющая на основании прошлого большое правдоподобие. Но социальное царство не меньше конечно, чем органическое. Следовательно, из того, что имеется широкая область сознания, генезис которой непонятен из одной лишь психофизиологии, не должно заключать, что оно появилось само по себе и что оно неприятно всякому научному изучению, -но лишь, что оно относится к второй хорошей науке, которую возможно было бы назвать социопсихологией. Составляющие ее содержание явления, вправду, смешанной природы; они имеют те же значительные черты, что и другие психологические факты, но происходят от социальных обстоятельств.
Не нужно, значит, подобно Спенсеру, воображать социальную судьбу, как несложную равнодействующую личных природ: напротив, скорее последние вытекают из первой. Социальные факты не воображают несложного продолжения психологических фактов; в основном последние не что иное, как продолжение первых в сознаний. Это положение очень принципиально важно, поскольку противоположная точка зрения подвергает каждую 60 секунд социолога риску принять обстоятельство за следствие, и напротив. К примеру, в случае, если (как это довольно часто случается), в организации семьи видят логически нужное выражение людских эмоций, свойственных всякому сознанию, то опрокидывают настоящий порядок фактов; именно напротив: социальная организация взаимоотношений родства привела к своих родителей и детей. Они были бы совсем иные, если бы социальное строение было иным, и доказательством этого помогает то, что, вправду, отцовское чувство неизвестно во многих йществах. Возможно было бы привести много других примеров аналогичной же ошиб-кй Неоспорима та истина, что нет ничего в социальной судьбе, чего не было бы в личных сознаниях; но все, что в них находится, забрано ими из общества. Большинство отечественных состояний сознания не показалась бы у изолированных существ и происходила бы совсем в противном случае у существ, сгруппированных иным образом. Значит, они вытекают не из психотерапевтической природы человека по большому счету, но из метода, каким ассоциировавшиеся люди воздействуют друг на друга, сообразно числу их и степеней сближения. Так как они — продукты групповой судьбе, то лишь природа группы может растолковать их. Само собою очевидно, что они не были бы вероятны, если бы личные строения не были годны для этого; но эти последние лишь отдаленные условия их, а не определяющие обстоятельства. Спенсер сравнивает в одном месте работу социолога с вычислением математика, что из формы известного числа ядер выводит метод, каким они должны быть комбинированы, дабы держаться в равновесии. Сравнение это не совершенно верно и не приложимо к социальным фактам. Тут, скорее, форма целого определяет форму частей. Общество не находит в сознании в полной мере готовыми основания, на которых оно покоится; оно само формирует их себе.
Э. Дюркгейм СУИЦИД*
СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ЭТЮД
* Дюркгейм Э. Суицид. СПб., 1912. 312