функций1
Неприятность высших психологических функций есть центральной проблемой всей психологии человека. В современной психологии еще слишком мало выделены кроме того фундаментальные теоретические правила, на которых должна быть выстроена психология человека как совокупность, и разработка неприятности высших психологических функций должна иметь центральное значение для ответа данной задачи.
В современной зарубежной психологии существуют два фундаментальных принципа, с позиций которых разрабатывается психология человека.
Первый принцип — это принцип натуралистический, т. е. таковой, что разглядывает психологию человека и его высшие психологические процессы на тех же принципиальных основаниях, на которых строится учение о поведении животных. Таковым есть, к примеру, структурный принцип, что исходит из мысли, что в психологии человека не содержится ничего принципиально нового, что отличало бы ее коренным образом от психологии животного. Целый пафос структурной теории содержится в ее универсальности и общей приложимости. Как мы знаем, сами структуралисты утверждают, что структура имеется изначальная форма всей жизни. Фолькельт в собственных опытах пытается доказать, что восприятие паука подчиняется тем же структурным законам, что и восприятие человека. Такие же структурные законы получались при изучении структуры поведения человекоподобных мартышек. Все явления — от реакций паука до людской восприятия — были охваченными таким единым принципом.
Эта всеобщность структурной теории отвечает тенденции всей современной натуралистической психологии, о которой пара иронически, но верно выразился Торндайк, указавший, что идеал научной психологии — создать единую линию развития от дождевого червя до американского студента. Этому
1 Доклад, прочтённый на конференции Всесоюзного университета экспериментальной медицины 28 апреля 1934 г.
идеалу отвечает структурный принцип. Потому, что речь заходит о таковой неспециализированной закономерности, дождевой американский студент и червь выявляют структурные закономерности полностью. Действительно, в этих неспециализированных структурных закономерностей на протяжении клинического исследования и эксперимента приходится различать структуры «хорошие» (как их обозначают представители данной психологии) и структуры «нехорошие», структуры «сильные» и структуры «не сильный», структуры дифференцированные и структуры недифференцированные. Но все это — отличия количественные, принципиально же оказывается, что структурные правила одинаково приложимы как к высшим, так и к низшим структурам, как к человеку, так и к животному.
Несостоятельность этого принципа сказалась в области и генетической и клинической психологии, по отношению к распаду и развитию психологических функций. Основатели гештальт-психологии — Келер и Вертгаймер связывали огромные надежды со структурным принципом. Соответственно этому принципу изучения, как уже было сообщено, проводились на домашней курице и на мартышке. Но оказалось, что с позиций сравнительной психологии эти изучения не имеют никаких возможностей, в силу того, что на курице Келер взял то же, что и на мартышке. В смысле неспециализированных структурных правил различий между обезьяной и домашней курицей он установить не имел возможности. В то время, когда при Келере в Париже был поставлен вопрос довольно людской восприятия, то он ответил данными, собранными на животном материале. Изложив все главные закономерности, каковые были вскрыты на животных — на курице и обезьяне, — он заявил, что этим законам подчинено и человеческое восприятие. Само собой разумеется, это его не сильный место. Больше того, он не имел возможности отделаться от того впечатления, что животное в намного большей степени подчиняется законам структуры сенсорного поля, чем человек, у которого эти законы определяют его сенсорные процессы в меньшей степени. Животное находится в резкой зависимости от объективных данных, от освещения, размещения вещей и т. д., от относительной силы раздражителя, входящего в состав данной ситуации, проявляя тут подчинение законам структуры больше, чем человек.
Подобные факты оказались при попытке приложить структурный принцип к явлениям детского развития. Чем ниже спускался исследователь, тем больше получалось данных, что структурное строение психологических процессов у ребенка имеет ту же форму, как и у взрослого человека. Попытку приложить структурный принцип к объяснению развития сделал К. Коффка. Он указал, что развитие структур есть «сильным» и «не сильный», «хорошим» и «нехорошим», дифференцированным и недифференцированным, но что все развитие омегой и альфой имеет структурность как таковую. Такая постановка неприятности развития в
области сравнительной и детской психологии была с позиций структурного принципа очень малоплодотворной. Все высшие формы людской восприятия утратили собственную специфичность.
Я укажу, с какими трудностями приходится видеться структурной психологии, в то время, когда дело касается клинических дисциплин. Я сошлюсь на работы Петцля, посвященные агнозии, в которых он устанавливает
узкое различие между низшей зрительной сферой и той высшей зрительной сферой, при страдании которой наступает агнозия. Но в то время, когда Петцль от описания переходит к анализу, то выясняется, что все сводится к структурированию и из высших функций выступают лишь две — побуждающая и запрещающая. Они, по выражению Щедрина, смогут лишь «тащить и не пущать» низшие центры, но создавать новое, приносить новые элементы в деятельность высших центров оказываются неспособными.
Я детально останавливаюсь на данной стороне дела, дабы продемонстрировать, что господствующая в современной психологии структурная теория выясняется неадекватной той проблеме, которая образовывает главной предмет изучения человека, — проблеме высших психологических процессов, потому что ответ, что дает структурная психология, содержится в том, что высшие психологические функции сводятся к тем же низшим, лишь усложненным и обогащенным если сравнивать с низшими психологическими функциями, а это не решает проблему.
Вторую линию в психологии человека воображала так называемая описательная психология, либо психология как наука о духе, которая в противовес натуралистическим правилам, сводящим высшие своеобразны человеческие образования к закономерностям, свойственным низшим образованиям, объявляет высшие психологические функции образованиями чисто духовной природы, каковые причинному объяснению не подлежат и не нуждаются в генетическом анализе. Эти особенности психологической судьбе можно понять, но не растолковать. Их возможно ощущать, но нельзя ставить в причинную зависимость от мозговых процессов, процессов эволюции и т. д. Тот тупик, в который приводит эта идеалистическая концепция, ясен без предстоящих пояснений.
Я нарисовал эти группы взоров схематично, но по большей части мне представляется верной эта картина состояния психологии человека в зарубежной науке отечественного времени. В случае, если ее резюмировать, то окажется такое чувство: не обращая внимания на громадный материал, полученный при изучении человека, с теоретической точки зрения психология человека не только не оформилась хотя бы в качестве ростка настоящей науки, но, напротив, это представляется совсем исключенным , пока психологи будут идти по двум этим главным направлениям: дремли-
ритуалистическому, с одной стороны, и натуралистическому — с другой.
на данный момент я желал бы перейти к содержанию главных фактов и положений, характеризующих распад и развитие высших психологических функций. Мне думается, что самоё важным для самой постановки данной неприятности есть верное познание природы высшей психологической функции. Возможно было бы думать, что, разбирая вопрос о высших психологических функциях, необходимо начать с того, дабы дать ясное определение высших психологических функций и указать, какие конкретно параметры разрешают отделить их от элементарных функций. Но мне представляется, что правильное определение не принадлежит к начальному моменту научного знания. Я пологаю, что смогу ограничиться сначала только эмпирическим и эвристическим определениями.
Высшие психологические функции развились как высшие формы деятельности, каковые имеют последовательность отличий от элементарных форм соответствующей деятельности. Так возможно сказать о произвольном внимании в отличие от непроизвольного внимания, о логической памяти в отличие от механической памяти, об неспециализированном представлении в отличие от частных представлений, о творческом воображении в отличие от воспроизводящего воображения, о волевом действии в отличие от действия непроизвольного, о несложных аффективных процессах в отличие от сложных форм эмоциональных процессов.
Центральным для выяснения природы высших психологических функций, их распада и развития есть одно положение, которое делается ясным, в случае, если сопоставить сравнительную психологию с психологией человека. В сравнительной психологии было в далеком прошлом введено понятие, которое начало развививаться в последнее десятилетие, в частности в работах покойного В. А. Вагнера, — это понятие эволюции по чистым либо смешанным линиям. Изучая развитие тех либо иных психологических функций в животном мире, исследователи стали различать появление новой функции по чистым линиям (появление нового инстинкта, разновидности инстинкта, что оставляет по большей части неизменной всю прежде сложившуюся совокупность функций) и развитие функции по смешанным линиям, в то время, когда происходит не столько появление нового, сколько изменяется структура всей прежде сложившейся психотерапевтической совокупности животного. Как показывают изучения из области сравнительной психологии, фундаментальным законом эволюции животного мира есть закон психологического развития по чистым линиям, развитие же по смешанным линиям есть скорее исключением, чем правилом, и представлено в области животного развития незначительно.
Нужно заявить, что недоучет этого закона растолковывает множество неточностей, каковые допускали психологи, трудясь с животными, в частности неточность Келера, что допускал проявление
человекоподобного интеллекта и использование орудий у мартышек. Он не учел, что в случае, если сравнить отдельную операцию у человека и у мартышки, то сходство получается громадное, но в случае, если сравнить место и поведения всю структуру животного, которое она занимает в сознании животного, то, как показывали Коффка, Гельб и другие авторы, каковые критиковали главные келеровские положения (Гильом и Мейерсон), использование орудий у человека и у мартышки сильно отличается друг от друга. Орудие по-настоящему существует для животного лишь в момент исполнения данной операции; вещь вне определенной ситуации для животного не существует. самые сложные формы его поведения являются
результатом развития функций «по чистым линиям».
Для человеческого же его развития и сознания, как показывают изучения человека и его высших психологических функций, вправду обратное положение. На первом замысле развития высших психологических функций стоит не столько развитие каждой психологической функции («развитие по чистой линии»), какое количество изменение межфункциональных связей, изменение господствующей взаимозависимости психологической деятельности ребенка на каждой возрастной ступени.
Необходимо осознать, что сознание не складывается из суммы развития отдельных функций, а, напротив, любая отдельная функция начинается в зависимости от развития сознания как целого. Развитие сознания в целом содержится в трансформации соотношения между видами деятельности и отдельными частями, в трансформации соотношения между частями и целым. Это изменение функциональных соотношений и связей выступает на первый замысел и разрешает приблизиться к разрешению главной неприятности.
Я приведу лишь один пример. В случае, если обратиться к изучению психологических функций ребенка раннего возраста — между годом и тремя, то возможно заметить, что тут психология наталкивалась на последовательность трудностей. Тяжело сравнить память ребенка этого возраста, его внимание и мышление с памятью, вниманием и мышлением ребенка более старшего возраста, и эта трудность упирается в тот факт, что мы сталкиваемся с особенной совокупностью функциональных соотношений, с особенной совокупностью сознания, в которой главной функцией есть восприятие, а все остальные функции действуют не в противном случае, как в следствии восприятия и через него. Кто не знает, что память ребенка этого возраста проявляется в большинстве случаев в опознавании, поскольку ребенок вспоминает лишь в связи с тем, что принимает на данный момент. Мышление ребенка этого возраста совершается не в противном случае, как в акте восприятия. Оно возможно направлено лишь на то, что на данный момент находится в сфере восприятия. Дабы отвлечь ребенка от восприятия, нам нужно будет применить упрочнение, и сделать это очень тяжело.
Что же значительно для памяти, для мышления ребенка между годом и тремя? Значительным есть не только разви-
тие мышления и памяти, но и тот факт, что все эти функции полностью несамостоятельны, недифференцированы и находятся в яркой зависимости от восприятия, действуют не в противном случае, как в совокупности восприятия. Изучения говорят о том, что построение высших психологических функций имеется процесс образования психологических совокупностей. В противном случае говоря, на протяжении детского развития изменяется внутренняя структура сознания в целом, изменяются соотношения отдельных отдельных видов и функций деятельности, на основании чего появляются новые динамические совокупности, интегрирующие множество отдельных элементов и видов психологической деятельности ребенка.
В случае, если правильно, что на протяжении детского развития отношения между функциями изменяются, то конкретно в ходе трансформации этих межфункциональных взаимоотношений и происходит такая интеграция отдельных элементарных функций, которая ведет к образованию высшей психологической функции, становящейся на место низших психологических функций. Тут мы имеем дело с разными видами деятельности. Изучения продемонстрировали, что все высшие психологические функции — логическая память, произвольное внимание, мышление — имеют неспециализированную психологическую базу, так что мы в такой же мере вправе сказать о произвольной памяти, в какой мы говорим о произвольном внимании: мы имели возможность бы с полным правом назвать последнее логическим вниманием, как именуем его произвольным. Изучения продемонстрировали, что существует высокая корреляция между произвольным вниманием и произвольной памятью. В противном случае говоря, высшие психологические функции коррелируют между собой больше, чем они коррелируют с соответствующими низшими психологическими функциями. Все это показывает на некую неспециализированную природу высших психологических функций, на некий неспециализированный путь, что они проходят в собственном развитии. Особое изучение развития произвольной памяти, которое было пара лет тому назад совершено отечественными сотрудниками А. Н. Леонтьевым и Л. В. Занковым, и изучения вторых высших психологических функций продемонстрировали, что данный путь интеграции и имеется путь образования определенных психологических совокупностей. Во всех этих случаях мы имеем особенные функциональные совокупности, каковые не являются прямым продолжением либо развитием элементарной функции, а являются целым , в котором элементарные психологические функции существуют как одна из инстанций, входящих в состав целого.
***
Центральную роль в построении высших психологических функций, как показывают изучения, играется речевое мышление и речь, те без сомнений своеобразные человеческие функции,
каковые, по-видимому, несомненно должны быть отнесены к продуктам исторического развития человека.
Что вносит в сознание ребенка первое осмысленное слово? Изучение этого вопроса, мне думается, крайне важно для понимания природы развития высших психологических функций. Ассоциативная психология воображала себе, что слово связано со значением, как одна вещь связана с другой вещью; как говорили классики ассоциативной психологии, слово напоминает значение, как пальто привычного человека напоминает вам хозяина. С позиций структурной психологии, слова связаны, как одна вещь с другой, но не ассоциативно, а структурно. В противном случае говоря, слово имеется одна из структур во многих других, которая, как таковая, не вносит нового modus operandi в отечественное сознание. В это же время эти истории развития речи,
анализ функционирования ее в развитом сознании и клинические эти из области патологии речи говорят о том, что дело обстоит в противном случае, что совместно со словом в сознание человека вносится новый modus operandi, новый метод действия.
В чем содержится это новое? В свое время отечественные скромные экспериментальные изучения стали причиной выводу, что с психотерапевтической стороны самым значительным для слова есть обобщение, тот факт, что всякое значение слова обозначает не единичный предмет, а группу вещей. Изучение ранних форм этих обобщений либо детских слов стало причиной выводу, о котором возможно заявить, что он начинает входить в современное учение о речи и мышлении. Данный вывод содержится в том, что значение детских слов начинается, что ребенок в начале развития речи обобщает вещь в слово в противном случае, чем взрослые. Отечественные ступени развития значений детских слов показывают разные типы, разные методы обобщений. Вместе с внесением обобщений, мне думается, вносится и новый принцип в деятельность сознания. Я пологаю, что в этом случае психологи полностью опираются на то положение, что диалектическим скачком есть не только переход от неживой материи к живой; диалектическим скачком есть и переход от ощущения к мышлению. Это значит, что существуют особенные законы мышления, что они не исчерпываются теми законами, каковые имеются в ощущении. Это значит, что не смотря на то, что сознание постоянно отражает реальность, но оно отражает реальность не одним-единственным методом, а по-различному. Данный обобщенный метод отражения действительности имеется, я думаю, своеобразны человеческий метод мышления.
Мне разрешают так думать три группы фактов. Первая несколько фактов содержится в следующем. Все знают, что главным для людской сознания есть его социальный темперамент. Психологическая судьба не есть замкнутой монадой, которая не имеет выхода и входа. Все знают, что яркого обще-
ния душ быть не имеет возможности, что общаемся мы посредством речи, посредством соответствующих знаков. Но принципиально важно, что общаться возможно не только посредством знаков, но и посредством обобщенных знаков. В случае, если символ не обобщен, то он имеет суть лишь для меня, имеет суть лишь единичного факта. Для примера я заберу факты, на каковые указал американский исследователь Эдуард Сэпир. Кто-то обязан передать второму, к примеру, что ему холодно. Как это продемонстрировать? Я могу начать дрожать, вы заметите, что мне холодно. Я могу сделать так, дабы вам было холодно, и продемонстрировать этим, что мне холодно. Но для людской общения характерно передача и обобщение в словах того либо иного состояния. В то время, когда я говорю «холодно», то я делаю обобщение, которое связано с переживанием. Следовательно, вопрос о том, существует ли яркая связь между обобщением и общением, заслуживает самого важного внимания.
В следствии многих изучений в психологии была поставлена неприятность (в свое время она была поставлена Пиаже), которая, но, оставалась теоретически чёрной, — неприятность понимания ребенком ребенка, понимания ребенком взрослого, понимания детьми различных возрастов друг друга. Нам удалось установить, что познание в адекватности и смысле глубины, в смысле сферы вероятного понимания, т. е. процессы обобщения постоянно обнаруживают строгое закономерное соответствие уровню развития детского общения. обобщения и Развитие общения идет рука об руку. Это первая несколько фактов, каковые разрешают думать, что обобщенный метод отражения действительности в сознании, что вносится словом в деятельность мозга, имеется вторая сторона того факта, что сознание человека имеется сознание социальное, сознание, формирующееся в общении.
Вторая несколько фактов, которая разрешает так думать, относится к области клинических наблюдений.
В случае, если обобщить то, что известно из изучения распада обобщений, из области патологии смысловой стороны речи, то возможно заявить, что при этих страданиях мы имеем более либо менее неспециализированное страдание всех своеобразных сторон людских функций. Все они страдают, в то время, когда мы имеем патологические трансформации в области обобщений, в области трансформации значений слова. Я попытаюсь дальше, говоря об изучениях афазии, указать на конкретные примеры, относящиеся к данной области.
Монаков в одной из собственных последних статей обратил внимание на своеобразные нарушения произвольного внимания, каковые обнаруживает афазик, и, показывая проблему, но не разрешая ее, он говорит, по какой причине такая верховная психологическая функция, как произвольное внимание, казалось бы. не связанная с речью как такой, во всех типических случаях афазии оказывается быстро нарушенной. Это показывает сообщение, существующую между
распадом обобщений и всей психологической деятельностью, сохранностью представлений, сохранностью всех высших психологических функций в целом.
* * *
Перейду к проблеме распада высших психологических функций, которую я сейчас желал изложить в нюансе неприятности локализации высших психологических функций.
Неприятность локализации в конечном итоге имеется неприятность структурных единиц в деятельности мозга. Для нее не имеет возможности остаться равнодушной неспециализированная концепция, исходя из которой она пробует решать собственные главные вопросы. На протяжении ассоциативной психологии существовало учение, которое локализовало отдельные представления в отдельных центрах. Структурное учение в психологии вынудило учение о локализации отказаться от локализации отдельных представлений. Как мы знаем, что структурное учение
проложило иные пути для решения вопроса об отношении функций к мозгу. Все это показывает, что всякое психотерапевтическое учение с необходимостью требует собственного продвижения в области неприятности локализации и с данной точки зрения эти психотерапевтического опыта должны быть сопоставлены с данными клиники в широком смысле этого слова.
Современное локализационное учение справилось лишь с одной задачей, которая стояла перед ним. Посредством структурного принципа оно пробовало преодолеть собственные прошлые фальшивые представления. Структурный принцип был хорошим только для преодоления этих недостатков в учении о локализации. Так как обычные построения современных локализационных учений не идут дальше положения о наличии двух функциональных моментов в работе мозговых центров — так называемых своеобразных и неспецифических функций мозга. Самый четко развил это учение Лешли.
С позиций Лешли, любая область коры владеет своеобразной функцией, примеры которых он проследил при анализе дифференцированных оптических структур мозговой коры. Но эти же территории имеют и неспецифические функции. С участием этих территорий связано не только формирование зрительных навыков, но и тех навыков, каковые никакого отношения к оптическим не имеют. Из этого Лешли делает вывод, что каждому центру свойственны две функции: своеобразная функция, с одной стороны, и неспецифическая функция, связанная со всей массой мозга, — иначе. В отношении своеобразной функции, в соответствии с учению Лешли, любой центр есть незаменимым. При громадном его поражении либо травме своеобразная функция выпадает. Но в отношении неспецифических
функций любой участок коры есть эквивалентом второму участку коры.
Учение Гольдштейна о мозговой локализации имеет подобные черты, являясь лишь более узким по собственному содержанию. С позиций Гольдштейна, определенный центр мозга, разрушение которого клинически ведет к выпадению либо нарушению определенных функций, связан не только с функцией определенного типа, но и с образованием определенного фона для данной функции. Если он пострадал, то это имеет громадное значение для мозга не только по причине того, что данный «центр» связан с известной динамической «фигурой», но и по причине того, что фон, что есть непременным условием для образования соответствующей «фигуры», нарушен, в силу того, что функции фона кроме этого стали жертвами того, что пострадал этот центр.
Представление Гольдштейна, что любой центр владеет своеобразными общей «функцией» и функциями фигуры — «фоном», есть более узким взором, логически продолжающим взоры Лешли довольно своеобразных и неспецифических функций каждого из центров.
Мне думается, что теоретический анализ этого положения говорит о том, что учение о двойной функции каждого мозгового центра является соединением двух ветхих точек зрения. С одной стороны, мы возвращаемся к учению о специальных центрах: мы признаем, что структура определенного рода локализована в определенных центрах. С другой же стороны, функции центра выясняются диффузно эквивалентными в отношении того, что динамический «фон», в обеспечении которого этот центр участвует, локализован в мозгу как целом. Так, тут мы имеем соединение ветхой локализационной точки зрения с антилокализационной точкой зрения. Но соединить эти теории не означает еще решить проблему. Что такое представление приводит в области локализации к положениям, подобным положениям генетической психологии, пользующейся лишь структурным принципом, легко продемонстрировать на изучениях самого Гольдштейна и других клиницистов, пользующихся этим принципом. Гольдштейн, изучая амнестическую афазию, находит, что центральным страданием наряду с этим есть страдание категориального мышления. Но в то время, когда он дальше пробует установить, какой механизм лежит в базе нарушения категориального мышления, он опять приходит к «фону» и «фигуре». Выясняется, категориальное мышление и страдает постольку, потому, что пострадала главная функция мозга — образование «фона» и «фигуры». Но образование «фона» и «фигуры» есть неспециализированным в отношении всех функций, и Гольдштейну, потом, ничего не остается другого, как возвести данный принцип в ранг неспециализированного закона. Гольдштейн защищает точку зрения, близкую той, которую выдвигал Вернике и что стала причиной справед-
ливую критику. Вернике выдвигал ту идея, что высшие психологические функции в отношении связи с мозгом выстроены так же, как непсихические функции, и данный вывод Вернике, согласно точки зрения Гольдштейна, необходимо сохранить. Его исходной точкой в учении о локализации есть положение, что принцип «фона» и «фигуры» для всякого действия центральной нервной совокупности однообразен; он одинаково проявляется как при нарушении коленного рефлекса, так и при нарушении категориального мышления. В противном случае говоря, данный принцип может характеризовать как элементарные, так и высшие формы деятельности. Создается единая совокупность, в соответствии с которой возможно истолковано и растолковано любое поражение центральной нервной совокупности: нарушение чувствительности, нарушение двигательных центров, неспециализированное понижение сознания, нарушение категориального мышления и т. д. Соотношение «фона» и «фигуры» делается универсальным растолковывающим принципом, равняется приложимым и к протеканию психологических процессов, и к их локализации. Высшие психологические функции оказываются не только однообразными с элементарными психологическими функциями по собственному строению, но оказываются однообразными и по их локализации в коре головного мозга,
в отношении которой они не отличаются кроме того от непсихических функций.
Мне думается, что все эти трудности проистекают из отсутствия в современной психологии адекватного психотерапевтического анализа высших психологических функций. В структурной психологии анализ ведет к неспециализированному принципу структуры, что охватывает как высшие, так и низшие психологические функции и оказывается одинаково приложимым к обеим. Этим доказывается, что разного рода нарушения, по существу, однообразны. Мне представляется, что в силу неадекватного состояния психотерапевтического анализа в глубочайший тупик заходят кроме того лучшие исследователи, одни из которых сползают к чистому спиритуализму, другие же — к неотёсанному натурализму. Примеры этого мы встречаем в работах Ван-Веркома, Хэда и других исследователей. Многие из них конкретно в следствии таковой фальшивой позиции начинают повторять положения Бергсона, что относится к мозгу как к средству для проявления духа, и вступают тем самым в резкие несоответствия с научным материалистическим подходом к проблеме.
Мне думается, что в такой же степени, как неприятность психологического развития упирается в необходимость идти дальше неспециализированного структурного принципа, она упирается в недостаточность указания на «целостный» темперамент психологической судьбе, одинаково приложимый к пауку и к человеку, и в учении о локализации.
Мне думается, что те огромные материалы, которыми мы располагаем в области клинического изучения, дают психологам и клиницистам возможность выдвинуть два положения,
значительно хорошие от главных представлений современного учения о локализации.
С одной стороны, мы глубоко уверенны в том что ряд была специфическим мозговых структур и в своеобразном отношении высших психологических функций к последовательности совокупностей мозговой коры; данный тезис направлен против учения Лешли и Гольдштейна. Иначе, мы не можем дать согласие и с тем, что неспецифическая функция каждого центра есть эквивалентной для всех участков мозга. Представленная тут концепция о строении высших психологических функций исключает представление о гомогенной эквивалентной организации деятельности отечественной коры, при которой лишь количество массы определяет степень и характер поражения высшего психологического процесса. Я лишен возможности осветить тут эту проблему какое количество-нибудь полно и остановлюсь только на одной стороне, которую я считаю очень важной.
Дело идет о положении, которое сложилось в течение последовательности лет при изучении детей с церебральными недостатками, с одной стороны, и при изучении соответствующих расстройств у взрослых — с другой.
В то время, когда изучаешь ребенка и взрослого с определенными церебральными расстройствами, то кидается в глаза, что страдание от этих недостатков в детском возрасте дает совсем иную картину, иные последствия, чем страдания, каковые появляются при поражении того же участка в зрелом, развитом мозгу.
Заберу самый несложный пример из области, с которой я сталкивался сейчас, — из области агнозии. Как мы знаем, оптическая агнозия у взрослых в чистом виде, к примеру в случаях, обрисованных Гольдштейном, Петцлем, выражается в том, что в некотором роде страдает одна функция — функция узнавания предметов; больной видит, но не знает, какой предмет находится перед его глазами, и принужден только угадывать его. Он не видит, пятачок это либо часы; другой раз он сообщит, что это часы, второй раз — что это пятачок; 40% определений у него верны, 60% — неправильны. И у ребенка с врожденной агнозией кроме этого страдает в первую очередь функция определения предметов, ребенок не определит в различных обстановках одних и тех же вещей.
Но в случае, если мы обратимся к последствиям, какие конкретно появляются в другом случай и том, то они будут диаметрально противоположны.
Что происходит у больного агнозией? Присутствующие клиницисты не откажутся подтвердить, что происходит следующее: конкретно и неотёсанным образом страдает функция предметного восприятия и тем самым страдает функция зрительной сферы. Грубо говоря, при поражении зрительной сферы страдает оптический гнозис, страдает функция оптического восприятия. На этом настаивает Гольдштейн, об этом говорит Петцль, и каждый, кто трудился экспериментально с агностиками, может убе-
диться в правильности того положения, которое было тут высказано. Но страдают ли тут высшие понятия? Может ли больной рассуждать о предметах, каковые он не определит? Да, он сохраняет свойство для того чтобы рассуждения. Клиницисты смогут подтвердить, что понятия о предметах у него не нарушены. Я занимался изучением понятий таких больных о предметах, каковые они не определят, и смог установить, что эти понятия у них оказываются в значительной степени поменянными; но понятие сохранено тут в намного большей степени, чем восприятие, и при отсутствии деменции понятие о предметах может кроме того выступить как главное средство компенсации недостатка. В то время, когда агностики не видят, что это часы, то они прибегают к помощи более сложных механизмов. Они поступают, как следователи: по известным показателям они начинают догадываться и, проделав непростую работу мысли, приходят к тому, что это — часы. Мне достаточно сослаться на работу Гольдштейна, дабы продемонстрировать, что больной так обладал своим восприятием, что выяснял квадрат, обводя глазами все четыре стороны его; таковой больной передвигался по Берлину и служил в течение 15 лет, сохранив все возможности практической судьбе и передвижения в трамвае и на улице лишь потому, что сохранная интерпретация показателей показывала ему, что это за номер трамвая, как необходимо пойти, дабы попасть туда-то. Для взрослых агностиков главным правилом
есть нарушение работы оптических центров, низших по отношению к нарушенному, и сохранность центров, высших по отношению к нарушенному, каковые и берут на себя компенсаторные функции в случаях агнозий.
Нужно заявить, что в детских случаях дело обстоит совсем не так. Мы встречаем детей с врожденными афазиями, сенсорными и моторными, но не видится почему-то детей с врожденными агнозиями. До последнего времени не было таких случаев. А в то время, когда мы обучились их распознавать, то они стали не так редки. Отчего же у детей не распознавалось это заболевание? По причине того, что ребенок с врожденной агнозией остается практически в любое время идиотом. У него не только страдает зрение, но практически в любое время недоразвивается обращение, не обращая внимания на то что практически в любое время сенсомоторные возможности развития речи остаются сохранными. В случае, если обратить внимание на это, то кидается в глаза следующая закономерность. При страдании одного и того же участка либо центра у взрослого больше страдает нижележащий, чем вышележащий центр. При агнозии у взрослого мы имеем больше расстройства несложного зрения, чем мысленного понятия о предметах. У ребенка же при подобном поражении центра верховный центр страдает больше, чем низший. Обоюдная зависимость отдельных центров выясняется в другом случай и том обратной. Все это возможно растолковать и с теоретической точки зрения. Тяжело ожидать иного соотношения если сравнивать с тем, что мы на-
блюдаем. Известен закон о переходе функции вверх. Как мы знаем, что в первые месяцы судьбы ребенка мы можем замечать независимое функционирование тех центров, каковые у взрослого функционируют самостоятельно лишь в патологическом состоянии. Переход функции вверх свидетельствует, что устанавливается узнаваемая зависимость низшего центра от высшего. У ребенка без развития восприятия не имеет возможности развиться обращение, в силу того, что в обычном функционировании восприятия мы имеем предпосылку чтобы нормально развивались высшие совокупности.