В то время, когда я позавтракал, сквайр дал мне записку к Джону Сильверу в таверну «Подзорная труба». Он растолковал мне, как искать ее: идти по набережной, пока не заметишь мелкую таверну, а над дверью громадную трубу вместо вывески.
Я был рад возможности еще раз взглянуть матросов и корабли и в тот же миг же отправился в путь. С большим трудом пробираясь через толпу народа, толкавшегося на пристани среди фургонов и тюков, я отыскал наконец таверну.
Она была мала и достаточно комфортна: вывеска сравнительно не так давно выкрашена, на окнах опрятные красные занавески, пол посыпан чистейшим песком. Таверна выходила на две улицы. Обе двери были открыты настежь, и в просторной низкой помещении было достаточно светло, не обращая внимания на клубы сигаретного дыма.
За столиками сидели моряки. Они так звучно говорили между собой, что я остановился у двери, не решаясь войти.
Из боковой помещения вышел человек. Я сходу осознал, что это и имеется Долговязый Джон. Левая нога его была забрана по самое бедро. Под левым плечом он держал костыль и неординарно проворно руководил им, подпрыгивая, как птица, на каждом шагу. Это был высокий и сильный мужик, с широким, как окорок, плоским и бледным, но умным и радостным лицом. Ему, казалось, было весьма радостно. Посвистывая, шнырял он между столиками, пошучивал, похлопывая по плечу некоторых любимых собственных визитёров.
Согласиться, прочтя о Долговязом Джоне в письме сквайра, я с кошмаром поразмыслил, не тот ли это одноногий моряк, которого я так продолжительно подстерегал в ветхом «Бенбоу». Но стоило мне посмотреть на этого человека, и все мои подозрения рассеялись. Я видел капитана, видел Тёмного Пса, видел слепого Выпиваю и полагал, что знаю, какой вид у пиратов. Нет, данный опрятный и добрый хозяин трактира нисколько не был похож на разбойника.
Я собрался с духом, перешагнул через порог и направился прямо к Сильверу, что, опершись на палку, говорил с каким-то визитёром.
– Господин Сильвер, господин? – задал вопрос я, протягивая ему записку.
– Да, мой мальчик, – сообщил он. – Меня кличут Сильвер. А ты кто таковой?
Заметив письмо сквайра, он, как мне показалось, кроме того содрогнулся.
– О, – вскрикнул он, протягивая мне руку, – осознаю! Ты отечественный новый юнга. Рад тебя видеть.
И он очень сильно сжал мою руку в собственной широкой и крепкой ладони.
В это мгновенье какой-то человек, сидевший в дальнем углу, неожиданно быстро встал с места и бросился к двери. Дверь была рядом с ним, и он сходу провалился сквозь землю. Но торопливость его привлекла мое внимание, и я с одного взора определил его. Это был трехпалый человек с одутловатым лицом, тот самый, что приходил к нам в трактир.
– Эй, – закричал я, – держите его! Это Тёмный Пес! Тёмный Пес!
– Мне наплевать, как его кличут! – вскричал Сильвер. – Но он удрал и не заплатил мне за выпивку. Гарри, беги и поймай его!
Один из сидевших около двери быстро встал и пустился вдогонку.
– Будь он хоть адмирал Хок, я да и то вынудил бы его заплатить! – кричал Сильвер.
Позже, неожиданно отпустив мою руку, задал вопрос:
– Как его кличут? Ты сообщил – Тёмный… как дальше? Тёмный кто?
– Пес, господин! – сообщил я. – Разве господин Трелони не говорил вам о отечественных разбойниках? Тёмный Пес из их шайки.
– Что? – заревел Сильвер. – В моем доме!.. Бен, беги и помоги Гарри догнать его… Так он один из этих крыс?.. Эй, Морган, ты, думается, сидел с ним за одним столом? Поди-ка ко мне.
Человек, которого он назвал Морганом, – ветхий, седой, загорелый моряк, – покорно подошел к нему, жуя табачную жвачку.
– Ну, Морган, – строго задал вопрос Долговязый, – видал ли ты когда-нибудь прежде этого Тёмного… как его… Тёмного Пса?
– Ни при каких обстоятельствах, господин, – ответил Морган и поклонился.
– А также имени его не слыхал?
– Не слыхал, господин.
– Ну, твое счастье, Том Морган! – вскрикнул кабатчик. – Если ты начнёшь путаться с подлецами, ноги твоей не будет в моем заведении! О чем он с тобой сказал?
– Не помню хорошенько, господин, – ответил Морган.
– И ты можешь именовать головой то, что у тебя на плечах? Либо это у тебя юферс?[20] – закричал Долговязый Джон. – Он не помнит хорошенько! Может, ты и понятия не имеешь, с кем ты говорил? Ну, выкладывай, о чем он на данный момент сказал! Вы растабарывали оба о плаваниях, судах, капитанах? Ну! Быстро!
– Мы говорили о том, как людей под килем протягивают,[21] – ответил Морган.
– Под килем! В полной мере подходящий для тебя разговор. Эх, ты! Ну, садись на место, Том, дуралей…
В то время, когда Морган сел за собственный столик, Сильвер по-приятельски согнулся к моему уху, что весьма мне польстило, и тихо сказал:
– Честнейший небольшой данный Том Морган, но страшный дурак. А сейчас, – продолжал он вслух, – попытаемся отыскать в памяти. Тёмный Пес? Нет, ни при каких обстоятельствах не слыхал о таком. Как словно бы я его где-то видел. Он часто… да-да… заходил ко мне с каким-то слепым нищим.
– Да-да, со слепым! – вскричал я. – Я и слепого этого знал. Его кликали Выпиваю.
– Правильно! – вскрикнул Сильвер, В этом случае весьма взволнованный. – Выпиваю! Конкретно так его и кликали. С виду он был громадная каналья. В случае, если данный Тёмный Пес попадется нам в руки, капитан Трелони будет весьма доволен. У Бена хорошие ноги. Редкий моряк бегает стремительнее Бена. Нет, от Бена не уйдешь. Бен кого желаешь догонит… Так он сказал о том, как протягивают моряков на канате? Хорошо, хорошо, уж мы протянем его самого…
Сильвер прыгал на своем костыле, стучал кулаком по столам и сказал с таким искренним возмущением, что кроме того судья в Олд Бейли[22] либо английский милицейский поверили бы в полнейшую его невиновность.
Встреча с Тёмным Псом в «Подзорной трубе» пробудила все мои прошлые подозрения, и я пристально смотрел за поваром. Но он был через чур умен, находчив и ловок для меня.
Наконец возвратились те двое, которых он отправил вдогонку за Тёмным Псом. Не легко дыша, они заявили, что Тёмному Псу удалось скрыться от них в толпе. И кабатчик принялся ругать их с таковой гневом, что я совсем убедился в полной невиновности Долговязого Джона.
– Слушай, Хокинс, – сообщил он, – для меня эта история может окончиться не хорошо. Что поразмыслит обо мне капитан Трелони? Данный прокляты голландец сидел в моем доме и лакал мою выпивку! Позже приходишь ты и говоришь мне, что он из разбойничьей шайки. И все же я даю ему улизнуть от тебя перед самыми моими иллюминаторами. Ну, Хокинс, поддержи меня перед капитаном Трелони! Ты молод, но не глуп. Тебя не совершишь. Да, да, да! Я это сходу увидел. Растолкуй же капитану, что я на собственной деревяшке никак не имел возможности угнаться за этим чертовым псом. Если бы я был высококлассный моряк, как в старое время, он бы от меня не ушел, я бы его насадил на вертел в 120 секунд, но сейчас…
Он внезапно умолк и обширно разинул рот, будто что-то отыскал в памяти.
– А деньги? – крикнул он. – За три кружки! Вот сатана, про деньги-то я и забыл!
Упав на скамейку, он захохотал и смеялся , пока слезы не потекли у него по щекам. Смех его был так заразителен, что я не удержался и начал хохотать вместе с ним, пока вся таверна не задрожала от смеха.
– Я хоть и стар, а какого именно разыграл морского телен-ка! – сообщил он наконец, вытирая щеки. – Я вижу, Хокинс, мы с тобой будем хорошей парой. Так как я и по сей день был не лучше юнги… Но нужно идти: дело имеется дело, парни. Я надену собственную ветхую треуголку и отправлюсь вместе с тобой к капитану Трелони доложить ему обо всем, что произошло. А ведь дело-то важное, юный Хокинс, и, нужно сознаться, ни мне, ни тебе оно чести не приносит. Нет, нет! Ни мне, ни тебе: обоих нас околпачили здорово. Но, линия его побери, как надул он меня с этими деньгами!
Он опять захохотал, и с таким жаром, что я, не смотря на то, что не видел тут ничего забавного, снова нечайно присоединился к нему.
Мы пошли по набережной. Сильвер был неординарно увлекательным собеседником. О каждом корабле, мимо которого мы проходили, он информировал мне множество сведений: какие конкретно у него снасти, сколько он может поднять груза, из какой страны он прибыл. Он растолковывал мне, что делается в порту: одно судно разгружают, второе нагружают, а вон то, третье, на данный момент выходит в открытое море. Он говорил мне радостные истории о моряках и кораблях. То и дело употреблял он всякие морские словечки и повторял их по нескольку раз, дабы я лучше запомнил их. Я начал понемногу осознавать, что лучшего товарища, чем Сильвер, в морском путешествии не отыщешь.
Наконец мы пришли в трактир. доктор и Сквайр Ливси выпивали пиво, закусывая поджаренными ломтиками белого хлеба.
Они планировали на шхуну – взглянуть, как ее снаряжают.
Долговязый Джон поведал им все, что произошло в таверне, В первую очередь и до конца, весьма пылко и совсем правдиво.
– Так как так оно и было, не правда ли, Хокинс? – задавал вопросы он меня поминутно.
И я всегда абсолютно подтверждал его слова.
Оба джентльмена весьма жалели, что Тёмному Псу удалось убежать. Но что возможно было сделать? Выслушав их похвалы, Долговязый Джон забрал костыль и направился к выходу.
– Команде быть на корабле к четырем часам дня! – крикнул сквайр ему вдогонку.
– Имеется, господин! – ответил повар.
– Ну, сквайр, – сообщил врач Ливси, – говоря открыто, я не в полной мере одобряю большая часть приобретений, сделанных вами, но Джон Сильвер мне по вкусу.
– Прекрасный небольшой, – отозвался сквайр.
– Джим отправится на данный момент с нами на шхуну, не так ли? – прибавил врач.
– Само собой разумеется, само собой разумеется, – сообщил сквайр. – Хокинс, забери собственную шляпу, на данный момент мы отправимся взглянуть отечественный корабль.
Глава 9
ОРУЖИЕ и ПОРОХ
«Испаньола» стояла довольно далеко от берега. Дабы добраться до нее, нам было нужно забрать лодку и лавировать среди вторых судов. Перед нами вырастали то украшенный фигурами шнобель, то корма. Верёвки судов скрипели под отечественным килем и свешивались у нас над головами. На борту нас приветствовал навигатор господин Эрроу, ветхий моряк, косоглазый и загорелый, с серьгами в ушах. Между ним и сквайром были, разумеется, самые родные, приятельские отношения.
Но с капитаном сквайр очевидно не ладил.
Капитан был человек безрадостный. Все на корабле злило его. Обстоятельства собственного недовольства он не замедлил изложить перед нами. Чуть мы спустились в каюту, как явился матрос и сообщил:
– Капитан Смоллетт, господин, желает с вами поболтать.
– Я в любой момент к услугам капитана. Попроси его пожаловать ко мне, – ответил сквайр.
– Капитан, выяснилось, шел за своим послом. Он сходу вошел в каюту и закрыл за собой дверь.
– Ну, что сообщите, капитан Смоллетт? Надеюсь, все в порядке? Шхуна готова к отплытию?
– Вот что, господин, – сообщил капитан, – я буду сказать открыто, кроме того рискуя поссориться с вами. Мне не нравится эта экспедиция. Мне не нравятся ваши матросы. Мне не нравится мой ассистент. Вот и все. Кратко и светло.
– Возможно, господин, вам не нравится кроме этого и шхуна? – задал вопрос сквайр, и я увидел, что он весьма разгневан.
– Я ничего не могу сообщить о ней, господин, пока не встречусь с ней в плавании, – ответил ему капитан. – Думается, она выстроена хорошо. Но делать выводы об этом еще рано.
– Тогда, господин, возможно, вам не нравится ваш хозяин? – задал вопрос сквайр.
Но тут вмешался врач Ливси.
– Погодите, – сообщил он, – погодите. Этак ничего, не считая ссоры, не выйдет. Капитан сообщил нам и через чур много и через чур мало, и я имею право попросить у него объяснений… Вы, думается, сообщили, капитан, что вам не нравится отечественная экспедиция? По какой причине?
– Меня пригласили, господин, дабы я вел судно суда, куда захочет данный джентльмен, и не называли цели путешествия, – сообщил капитан. – Превосходно, я ни о чем не расспрашивал. Но скоро я убедился, что самый последний матрос знает о цели путешествия больше, чем я. По-моему, это некрасиво. А как по-вашему?
– По-моему, также, – сообщил врач Ливси.
– После этого, – продолжал капитан, – я выяснил, что мы едем искать сокровища. Я услыхал об этом, увидьте, от своих собственных подчиненных. А искать сокровища – дело щекотливое. Поиски сокровищ по большому счету не по моей части, и я не ощущаю никакого влечения к подобным занятиям, в особенности в случае, если эти занятия тайные, а секрет – прошу прощения, господин Трелони! – выболтан, так сообщить, попугаю.
– Попугаю Сильвера? – задал вопрос сквайр.
– Нет, это легко поговорка, – пояснил капитан. – Она свидетельствует, что секрет уже ни для кого не секрет. Мне думается, вы недооцениваете трудности дела, за которое взялись, и я сообщу вам, что я думаю об этом: вам предстоит борьба не на судьбу, а на смерть.
– Вы совсем правы, – ответил врач. – Мы очень сильно рискуем. Но вы ошибаетесь, полагая, что мы не отдаем себе отчета в опасностях, каковые нам предстоят. Вы заявили, что вам не нравится отечественная команда. Что ж, по-вашему, мы наняли слишком мало умелых моряков?
– Не нравятся мне они, – отвечал капитан. – И, в случае, если сказать начистоту, необходимо было поручить комплект команды мне.
– Не спорю, – ответил врач. – Моему приятелю, пожалуй, следовало набирать команду вместе с вами. Это промах, уверяю вас, совсем случайный. Тут не было ничего преднамеренного. После этого, думается, вам не нравится господин Эрроу?
– Не нравится, господин. Я верю, что он хороший моряк. Но он через чур распускает команду, дабы быть хорошим ассистентом. Он фамильярничает со собственными матросами. Навигатор на корабле обязан держаться в стороне от матросов. Он не имеет возможности пьянствовать с ними.
– Вы желаете заявить, что он пьяница? – задал вопрос сквайр.
– Нет, господин, – ответил капитан. – Я лишь желаю заявить, что он через чур распускает команду.
– А сейчас, – попросил врач, – сообщите нам напрямик, капитан, чего вам от нас необходимо.
– Вы твердо решили отправиться в это плавание, джентльмены?
– Бесповоротно, – ответил сквайр.
– Превосходно, – сообщил капитан. – Если вы до сих пор терпеливо меня слушали, не смотря на то, что я и сказал вещи, которых не имел возможности доказать, послушайте и дальше. оружие и Порох складывают в носовой части судна.[23] А в это же время имеется красивое помещение под вашей каютой. По какой причине бы не сложить их в том направлении? Это первое. После этого, вы забрали с собой четверых слуг. Кого-то из них, как мне сообщили, также желают поместить в носовой части. По какой причине не устроить им койки около вашей каюты? Это второе.
– Имеется и третье? – задал вопрос господин Трелони.
– Имеется, – сообщил капитан. – Через чур много болтают.
– Да, чересчур довольно много болтают, – дал согласие врач.
– Передам вам лишь то, что я слышал собственными ушами, – продолжал капитан Смоллетт. – Говорят, словно бы у вас имеется карта какого-либо острова. Словно бы на карте крестиками обозначены места, где зарыты сокровища. Словно бы данный остров лежит…
В этот самый момент он с полной точностью назвал долготу и широту отечественного острова.
– Я не сказал этого ни одному человеку! – вскрикнул сквайр.
– Но любой матрос знает об этом, господин, – возразил капитан.
– Это вы, Ливси, все разболтали! – кричал сквайр. – Либо ты, Хокинс…
– Сейчас уже все равно, кто разболтал, – сообщил врач.
Я увидел, что ни он, ни капитан не поверили мистеру Трелони, не обращая внимания на все его оправдания. Я также тогда не поверил, в силу того, что он вправду был великий болтун. А сейчас я пологаю, что тогда он сказал правду и что команде было известно и без нас, где находится остров.
– Я, джентльмены, не знаю, у кого из вас хранится эта карта, – продолжал капитан. – И я настаиваю, дабы она хранилась в тайне и от меня, и от мистера Эрроу. В другом случае я буду просить вас выгнать с работы меня.
– Осознаю, – сообщил врач. – Во-первых, вы желаете прекратить лишние беседы. Во-вторых, вы желаете устроить крепость в кормовой части судна, собрать в нее слуг моего приятеля и передать им все порох и оружие, каковые имеются на борту. Иначе говоря вы опасаетесь бунта.
– Господин, – сообщил капитан Смоллетт, – я не обижаюсь, но не желаю, дабы вы приписывали мне слова, которых я не сказал. Запрещено оправдать капитана, решившего выйти в море, в случае, если у него имеется основания беспокоиться бунта. Я уверен, что господин Эрроу честный человек. Многие матросы также честные люди. Возможно, все они честные люди. Но я несу ответственность за безопасность корабля и за судьбу каждого человека на борту. Я вижу, что очень многое делается не так, как направляться. Прошу вас принять меры безопастности либо выгнать с работы меня. Вот и все.
– Капитан Смоллетт, – начал врач радуясь, – вы слыхали басню о горе, которая родила мышь? Простите меня, но вы напомнили мне эту басню. В то время, когда вы явились ко мне, я готов был поклясться моим париком, что вы потребуете у нас довольно много больше.
– Вы весьма догадливы, врач, – сообщил капитан. – Явившись ко мне, я желал настойчиво попросить расчета, потому что у меня не было ни мельчайшей надежды, что господин Трелони согласится выслушать хоть одно мое слово.
– И не стал бы слушать! – крикнул сквайр. – Если бы не Ливси, я бы сходу отправил вас ко всем линиям. Но как бы то ни было, я выслушал вас и сделаю все, что вы требуете. Но мнение мое о вас изменилось к нехорошему.
– Это как вам угодно, господин, – сообщил капитан. – Позже вы осознаете, что я выполнил собственный долг.
И он удалился.
– Трелони, – сообщил врач, – против собственного ожидания, я убедился, что вы пригласили на корабль двух честных людей: капитана Смоллетта и Джона Сильвера.
– по поводу Сильвера я с вами согласен, – вскрикнул сквайр, – а поведение этого несносного враля я считаю недостойным приятели, недостойным моряка и, по крайней мере, недостойным британца!
– Хорошо, – сообщил врач, – заметим.
В то время, когда мы вышли на палубу, матросы уже начали перетаскивать порох и оружие. «Йо-хо-хо!» – пели они на протяжении работы. мистер и Капитан Эрроу распоряжались.
Мне весьма понравилось, как нас разместили по-новому. Всю шхуну переоборудовали. На корме из бывшей задней части среднего трюма устроили шесть кают, каковые соединялись запасным проходом по левому борту с камбузом[24] и баком.[25] Сперва их предназначали для капитана, мистера Эрроу, Хантера, Джойса, сквайра и доктора. Но после этого две из них отдали Редруту и мне, а господин Эрроу и капитан устроились на палубе, в сходном тамбуре,[26] что был так расширен с обеих сторон, что имел возможность сойти за кормовую рубку.[27] Он, само собой разумеется, был тесноват, но все же в нем поместилось два гамака. Кроме того навигатор, казалось, был доволен таким размещением. Быть может, он также не доверял команде. Но, это лишь мое предположение, в силу того, что, как вы не так долго осталось ждать заметите, он недолго был на шхуне.
Мы усердно трудились, перетаскивая порох и устраивая отечественные каюты, в то время, когда наконец с берега явились в шлюпке последние матросы и вместе с ними Долговязый Джон.
Повар взобрался на судно с ловкостью мартышки и, когда увидел, чем мы заняты, крикнул:
– Эй, друзья, что же вы делаете?
– Переносим бочки с порохом, Джон, – ответил один из матросов.
– Для чего, линия вас побери? – закричал Долговязый. – Так как этак мы прозеваем утренний отлив!
– Они выполняют мое приказание! – оборвал его капитан. – А вы, милейший, ступайте на кухню, дабы матросы имели возможность поужинать одновременно с.
– Слушаю, господин, – ответил повар.
И, прикоснувшись рукой к пряди волос на лбу, нырнул в кухонную дверь.
– Вот это славный человек, капитан, – сообщил врач.
– Очень быть может, господин, – ответил капитан Смоллетт. – Осмотрительнее, осмотрительнее, парни!
И он побежал к матросам. Матросы волокли бочку с порохом. Внезапно он увидел, что я стою и наблюдаю на вертлюжную пушку,[28] которая была установлена в средней части корабля, – бронзовую девятифунтовку, и по сей день же налетел на меня.
– Эй, юнга, – крикнул он, – прочь из этого! Ступай к повару, он даст тебе работу.
И, удирая на кухню, я слышал, как он звучно сообщил врачу:
– Я не потерплю, дабы на судне у меня были любимчики!
Уверяю вас, в эту 60 секунд я совсем дал согласие со сквайром, что капитан – невыносимый человек, и возненавидел его.
Глава 10
ПЛАВАНИЕ
Суматоха длилась всю ночь. Мы перетаскивали вещи с места на место. Шлюпка то и дело привозила с берега друзей сквайра, наподобие мистера Блендли, приехавших захотеть ему благополучного возвращения и счастливого плавания к себе. Ни разу в «Адмирале Бенбоу» мне не приходилось трудиться так много.
Я уже устал, как собака, в то время, когда перед самым восходом солнца боцман заиграл на дудке и команда принялась поднимать якорь.
Но, если бы кроме того я устал в два раза больше, я да и то не ушел бы с палубы. Все было ново и увлекательно для меня – и отрывистые приказания, и резкий звук свистка, и люди, суетливо действующий при тусклом свете корабельных фонарей.
– Эй, Окорок, затяни-ка песню! – крикнул один из матросов.
– Ветхую! – крикнул второй.
– Хорошо, парни, – отвечал Долговязый Джон, находившийся тут же, на палубе, с палкой под мышкой.
И запел песню, которая была так отлично мне известна:
Пятнадцать человек на сундук мертвеца…
Вся команда подхватила хором:
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
При последнем «хо» матросы дружно надавили на вымбовки шпиля.
Мне припомнился отечественный ветхий «Адмирал Бенбоу», почудилось, словно бы голос покойного Бонса неожиданно присоединился к матросскому хору.
Не так долго осталось ждать якорь был поднят и укреплен на носу. С него капала вода. Ветер раздул паруса. Почва отошла. Суда, окружавшие нас, стали удаляться. И перед тем как я лег на койку, дабы подремать хоть часок, «Испаньола» начала собственный плавание к Острову Сокровищ.
Я не стану обрисовывать подробности отечественного путешествия. Оно было весьма удачно. Корабль был образцовым, команда складывалась из умелых моряков, капитан превосходно знал собственный дело. Но перед тем как мы достигли Острова Сокровищ, произошло два-три события, о которых стоит упомянуть.
Раньше всего стало известно, что господин Эрроу значительно хуже, чем думал о нем капитан. Он не пользовался у матросов никаким авторитетом, и его никто не слушал. Но это еще не самое нехорошее. Через день-два по окончании отплытия он начал появляться на палубе с мутными глазами и пылающими щеками. Язык его заплетался. Налицо были и другие показатели опьянения. Иногда его приходилось с позором гнать в каюту. Он довольно часто падал и расшибался. Случалось, пролеживал целые дни у себя на койке, не поднимаясь. Бывало, само собой разумеется, что он дня два ходил практически трезвый и тогда кое-как справлялся со собственными обязанностями.
Мы никак не могли осознать, откуда он добывает выпивку. Целый корабль ломал голову над данной тайной. Мы смотрели за ним, но ничего не выследили. В то время, когда мы задавали вопросы его напрямик, он, в случае, если был пьян, лишь смеялся нам в глаза, а вдруг был трезв, празднично клялся, что за всю жизнь ничего не выпивал, не считая воды.
Как навигатор он никуда не годился и оказывал плохое влияние на собственных подчиненных. Было очевидным, что он не хорошо кончит. И никто не удивился и не опечалился, в то время, когда в один раз чёрной, бурной ночью он провалился сквозь землю с корабля.
– Упал за борт! – решил капитан. – Что же, джентльмены, это избавило нас от необходимости заковывать его в кандалы.
Так, мы остались без навигатора. Необходимо было выдвинуть на эту должность кого-нибудь из команды. Выбор пал на боцмана Джоба Эндерсона. Его так же, как и прежде именовали боцманом, но выполнял он обязанности навигатора.
Господин Трелони, довольно много странствовавший и отлично знавший море, также понадобился в этом деле – он стоял в хорошую погоду на вахте. Второй боцман, Израэль Хендс, был усердный ветхий, умелый моряк, которому возможно было поручить практически любую работу.
Он, кстати, дружил с Долговязым Джоном Сильвером, и раз уж я упомянул это имя, нужно будет рассказать о Сильвере подробнее.
Матросы именовали его Окороком. Он привязывал собственный костыль веревкой к шее, дабы руки у него были свободны. Стоило взглянуть, как он, упираясь палкой в стенке, покачиваясь с каждым перемещением корабля, стряпал, как будто бы был на жёсткой почва! Еще любопытнее было видеть, как умело и скоро пробегал он в бурную погоду по палубе, хватаясь за верёвки, протянутые для него в самых широких местах. Эти верёвки назывались у матросов «сережками Долговязого Джона». И на ходу он то держался за эти «сережки», то пускал в дело костыль, то тащил его за собой на веревке.
Все же матросы, каковые плавали с ним прежде, весьма жалели, что он уже не тот, каким был.
– Отечественный Окорок не простой человек, – сказал мне второй боцман.
– В юности он был школяром и, в случае, если захочет, может говорить, как книга. А какой он храбрый! Лев перед ним ничто, перед отечественным Долговязым Джоном. Я видел сам, как на него, невооружённого, напало четверо, а он схватил их и ударил головами вот так.
Вся команда относилась к нему с уважением а также подчинялась его приказаниям.
С каждым он умел поболтать, каждому умел угодить. Со мной он всегда был особенно нежен. Всегда радовался, в то время, когда я заходил к нему в камбуз, что он содержал в необычной чистоте. Посуда у него всегда была бережно развешена и вычищена до блеска. В углу, в клетке, сидел попугай.
– Хокинс, – сказал мне Сильвер, – заходи, поболтай с Джоном. Никому я не рад так, как тебе, сынок. Садись и послушай. Вот капитан Флинт… я назвал моего попугая Капитаном Флинтом в честь известного пирата… так вот, Капитан Флинт предвещает, что отечественное плавание окончится успехом… Правильно, Капитан?
И попугай начинал с немыслимой быстротой повторять:
– Пиастры! Пиастры! Пиастры!
И повторял до тех пор, пока не выбивался из сил либо до тех пор пока Джон не покрывал его клетку платком.
– Данной птице, – сказал он, – предположительно, лет двести, Хокинс. Попугаи живут без финиша. Разве лишь сатана повидал на своем веку столько зла, сколько мой попугай. Он плавал с Инглендом, с прославленным капитаном Инглендом, пиратом. Он побывал на Мадагаскаре, на Малабаре,[29] в Суринаме,[30] на Провиденсе,[31] в Порто-Белло.[32] Он видел, как вылавливают груз с затонувших галеонов.[33] Вот в то время, когда он обучился кричать «пиастры». И нечему тут удивляться: в тот сутки выловили триста пятьдесят тысяч пиастров, Хокинс! Данный попугай находился при атаке на вице-короля Индии невдалеке от Гоа.[34] А с виду он думается младенцем… Но ты понюхал пороху, не правда ли, Капитан?
– Повор-рачивай на другой галс![35] – кричал попугай.
– Он у меня хороший моряк, – приговаривал повар и угощал попугая кусочками сахара, каковые доставал из кармана.
Попугай долбил клювом прутья клетки и ругался скверными словами.
– Поживешь среди дегтя – невольно запачкаешься, – растолковывал мне Джон. – Это бедная, ветхая невинная птица ругается, как тысяча линий, но она не осознаёт, что говорит. Она ругалась бы и перед господом всевышним.
С этими словами Джон так празднично прикоснулся к собственной пряди на лбу, что я счел его добропорядочным человеком на свете.
Отношения между капитаном и сквайром Смоллеттом были так же, как и прежде весьма натянутые. Сквайр, не стесняясь, отзывался о капитане неуважительно. Капитан ни при каких обстоятельствах не заговаривал со сквайром, а в то время, когда сквайр задавал вопросы его о чем-нибудь, отвечал быстро, коротко и сухо. Прижатый в угол, он должен был сознаться, что, по-видимому, совершил ошибку, дурно отзываясь о команде. Многие матросы трудились примерно, и вся команда вела себя превосходно. А в шхуну он просто влюбился.
– Она слушается руля, как хорошая супруга слушается мужа, господин. Но, – прибавлял он, – к себе мы еще не возвратились, и плавание отечественное мне так же, как и прежде весьма не нравится.
Сквайр при этих словах поворачивался к капитану спиной и принимался шагать по палубе, задрав подбородок кверху.
– Еще мало, – сказал он, – и данный человек совсем выведет меня из терпения.
Нам было нужно перенести бурю, которая лишь подтвердила преимущества отечественной «Испаньолы». Команда казалась довольной, да и неудивительно. По-моему, ни на одном судне с того времени, как Ной в первый раз пустился в море, так не баловали команду. Пользовались всяким предлогом, дабы выдать морякам двойную порцию грога. Стоило сквайру услышать о дне рождения кого-нибудь из матросов, и в тот же миг же всех оделяли пудингом. На палубе в любой момент стояла бочка с яблоками, дабы любой желающий имел возможность лакомиться ими, в то время, когда ему вздумается.
– Ничего хорошего не выйдет из этого, – сказал капитан врачу Ливси. – Это их лишь портит. Уж вы мне поверьте.
Но бочка с яблоками, как вы заметите, сослужила нам огромную работу. Лишь благодаря данной бочке мы были одновременно с предотвращены об опасности и не погибли от руки предателей.
Вот как это случилось. Мы двигались сперва против пассатов, дабы выйти на ветер к нашему острову, – яснее я сообщить не могу, – а сейчас шли к нему по ветру. Днем и ночью смотрели мы вдаль, ожидая, что встретимся с ним на горизонте. В соответствии с вычислениям, нам оставалось плыть менее 24 часов. Или этой ночью, или самое позднее на следующий день перед полуднем мы заметим Остров Сокровищ. Курс держали на юго-юго-запад. Дул ровный ветер на траверсе.[36] Море было тихо. «Испаньола» мчалась вперед, время от времени ее бушприт[37] обрызгивали волны. Все шло замечательно. Все были в хорошем состоянии духа, все радовались окончанию первой половины отечественного плавания.
В то время, когда зашло солнце и работа моя была кончена, я, направляясь к собственной койке, внезапно поразмыслил, что хорошо было бы съесть яблоко. Скоро выскочил я на палубу. Вахтенные находились на носу и смотрели в море, сохраняя надежду заметить остров. Рулевой, замечая за наветренным[38] углом парусов, тихо посвистывал. Все было негромко, лишь вода шелестела за бортом.
Оказалось, что в бочке всего одно яблоко. Дабы дотянуться его, мне было нужно влезть в бочку. Сидя в том месте в темноте, убаюканный плеском воды и мерным покачиванием судна, я чуть было не заснул. Внезапно кто-то грузно опустился рядом с бочкой на палубу. Бочка чуть-чуть качнулась: он оперся о нее спиной. Я уже планировал выскочить, как внезапно человек данный заговорил. Я определил голос Сильвера, и, перед тем как он успел сказать пара слов, я решил не вылезать из бочки ни за что на свете. Я лежал на дне, дрожа и вслушиваясь, задыхаясь от любопытства и страха. С первых же слов я осознал, что жизнь всех честных людей на судне находится у меня в руках.
Глава 11