В хороших грамматиках относительные придаточные предложения описываются с позиций чистой классификации: бывают относительные придаточные определительные и относительные придаточные в функции приложения (аппозитивные) совершенно верно так же, как бывают материки и океаны. Но эта классификация содержит в себе два противоположных взора на детерминацию, любой из которых подразумевает определенную точку зрения на речи и связь мышления.
Начнем с, казалось бы, очевидных фактов классификации. В грамматиках утверждается, что эти два типа придаточных относительных различаются следующим образом относительное придаточное определительное уточняет то свойство предмета сообщения, которое нужно для его практической идентификации в порядке вещей либо идей. Так, придаточное определительное, подобно другим видам определений, делает тут указательную либо референциальную функцию; благодаря ему объект дискурса начинает восприниматься как объект, внешний по отношению к дискурсу. А в так именуемом относительном придаточном аппозитивном, наоборот, содержится то свойство предмета сообщения, которое не имеет отношения к практической идентификации содержания сообщения и с практической точки зрения совсем не зависит от самого придаточного предложения, а определяется относительно существительного либо, правильнее, довольно именной группы, которая и выступает в качестве того, что принято именовать антецедентом. Исходя из этого в этом случае мы можем сказать о том. что именно существительное (либо именная несколько) и есть антецедентом, что в действительности определяет придаточное относительное, соотно-
Paul Н с n г у Constructions relatives et articulations discursives. — Langages, 1975, № 37, p. 81—98.
с я его с объектом, уже идентифицированным в порядке вещей либо идей Следовательно, мы имеем дело не с чистой классификацией, а с двумя противоположными взорами на детерминацию При одном понимании практическая идентификация предмета сообщения зависит от связи единиц в цепочке, и в этом случае придаточное относительное есть «детерминирующим», (те. определяющим), а антецедент — «детерминируемым» (т е. определяемым), причем придаточное уточняет десигнацию антецедента Во втором случае практическая идентификация не зависит от связи единиц в цепочке, и придаточное относительное выступает в качестве определяемого, а антецедент — в качестве определяющего, причем антецедент уточняет десигнацию придаточного Этим двум взорам на детерминацию соответствуют две противоположные концепции соотношения порядка дискурса (l’ordre du discours) с порядком вещей либо идей В первом случае необходимость детерминации разъясняется потребностями практической идентификации — определяемое слишком мало выяснено и для уточнения практической идентификации требуется определяющее. Так, порядок вещей либо идей задает порядок дискурса и устанавливает отношение «определяющее — определяемое». Во втором случае порядок дискурса можно понять независимо от порядка вещей либо идей, потому, что практическая идентификация и без того уже установлена Тут определяющее связано с определяемым в дискурсе, а не в порядке вещей либо идей Во всех хороших грамматиках отмечается, по существу, постоянное колебание между этими двумя взорами на детерминацию, чем и разъясняется тот факт, что они смогут сосуществовать, снаружи друг другу не противореча, как это видно из вышеприведенного описания типов придаточных относительных. Это колебание отражает ответ, принятое в «Грамматике Пор-Рояля», ответ, которое исходит из порядка идей для установления порядка дискурса, что, но, не будучи чистым отражением порядка идей, со своей стороны соотносится с ним. Потому, что порядок дискурса сопоставлялся до сих пор лишь с порядком вещей либо идей в соответствии с тем, как это делает субъект, понятие дискурса употребляется тут в собственном начальном значении и предшествует всякому теоретическому разделению дискурса и языка. Мы же в будущем будем говорить о дискурсе в совсем другом смысле, что никак не связан с понятием субъекта (и тем самым не сводится к понятию речи (parole)) и что основан на изучении дискурса и взаимосвязи языка. Обращаясь к понятию субъекта (универсальному и рациональному), чтобы раскрыть, как взаимосвязаны мышление, объекты внешнего мира и дискурс, хорошие грамматики, и те современные лингвистические теории, каковые на них ссылаются, непременно стремятся наряду с этим «растворить» дискурс (в том смысле, в котором мы его понимаем) в языке.
Сейчас, как нам думается, делается в полной мере понятным теории проблемы и значение детерминации относительных конструкций, которая, согласно нашей точке зрения, отлично ее иллюстрирует. Тот факт, что большая часть категорий современной лингвистики заимствовано из хорошей грамматики, но наряду с этим им «не придан статус лингвистически обоснованных теоретических понятий» (F и с h s, М i 1 n е г 1974, 17), заставляет нас снова обратиться к данной грамматике. В «Логике Пор-Рояля» (Arnaud, Nicole 1662; 1970) два изложенных выше взора на детерминацию обозначены, соответственно, терминами «детерминация» (determination) и «экспликация» (explication) (Arnaud, N i с о- 1 е 1970, 95). Оттуда же происходят и заглавия двух типов придаточных относительных предложений, придаточное определительное (determinative) и придаточное пояснительное (explicative) (которое тут именуется аппозитивным). «Грамматика», а особенно «Логика Пор-Рояля», придает этому различию большое значение и последовательно его проводит, но практически это различие устанавливается, когда вводится противопоставление имён прилагательных и имён существительных. С этого нам и нужно будет начать.
В «Грамматике Пор-Рояля» противопоставление имён прилагательных и имён существительных основывается на противопоставлении вещей (choses), либо субстанций, и метода бытия вещей (manieres des choses), либо акциденций: «Между вещами, либо субстанциями, и методами бытия вещей, либо акциденциями, имеется следующее различие: субстанции смогут существовать сами по себе, тогда как акциденции существуют лишь в субстанциях» (А р — но, Лансло 1990, 94)[56]. Но Арно и Лансло не сводят противопоставление имён прилагательных и имён существительных к противопоставлению вещей и способов их бытия, в силу того, что, как они пишут «Так как субстанцией есть то, что существует само по себе, то именами существительными именуются те имена, каковые, кроме того будучи акциденциями, существуют в дискурсе сами по себе и не нуждаются в другом имени, и напротив прилагательными именуются кроме того имена, обозначающие субстанции, в случае, если их значение требует их присоединения к вторым именам в дискурсе» (в том месте же) Тем самым Арно и Лансло подменяют понятием порядка дискурса порядок вещей либо идей Получается, что именем существительным есть любое имя, которое может оказаться в дискурсе, не нуждаясь в присоединении к второму имени, а именем прилагательным, напротив, — всякое имя, которое может оказаться в дискурсе, лишь присоединяясь к второму имени Такую постановку вопроса возможно проиллюстрировать следующим образом в школьных книжках по математике мы видимся с nombres reels и reels ‘настоящие числа’, с nombres entiers и entiers ‘целые числа’, с nombres naturels и naturels ‘натуральные числа, с nombres rationnels и rationnels ‘рациональные числа’ и т д , но ни в одном из имеющихся в отечественном распоряжении книжек ни разу не встретилось слово nombre ‘число’ без определения Так, в случае, если придерживаться точки зрения, предложенной Арно и Лансло, то на основании этого массива текстов возможно заключить, что слово nombre выступает тут в качестве прилагательного, а слова entier, rationnel, reel ‘целое, рациональное, настоящее’ и т д — в качестве существительных Разумеется что таковой вывод пара парадоксален, при том что мы замечательно знаем, что, говоря о настоящем числе, мы имеем в виду определенный вид чисел, а не определенный вид настоящих Подобного рода замечания возможно было бы сделать и относительно выражений типа du beurre fermier ‘деревенское масло’ (букв ‘масло фермер’) либо la rose Louise ‘роза Луиза’ в том смысле, что обращение в этом случае идет лишь о некоем виде масла, а не фермера либо о некоем сорте роз, а не о Луизе (так как в принципе тут вероятна некая неясность) Вопрос содержится в том, чтобы выяснить, откуда происходит данный эффект значения, при том что чисто дистрибуционных либо статистических параметров для ответа на данный вопрос выясняется слишком мало В противном случае говоря, мы снова возвращаемся к вопросу о том, что же «существует в дискурсе само по себе»
На данный вопрос Арно и Лансло постарались ответить, написав, что «имя существует само по себе, лишь в то время, когда кроме ясного (distincte) значения у него имеется еще одно значение — смутное (confuse). Последнее возможно назвать коннотацией (connotation) некоей вещи, к которой относится то, что обозначается ясным значением» (в том месте же, с. 94) Ту же идею возможно отыскать и у Мармонтеля, в «Грамматике» которого сообщено, что: «Прилагательным есть то, что в терминах логики именуется конкретным именем. Оно объединяет в себе представление об определенном качестве, и смутное и расплывчатое представление о сущности, к которой это свойство относится. В то время, когда вы слышите слова хороший, честный, прекрасный, жёсткий, круглый, в вас появляется не только представление о доброте, справедливости, твердости, округлости, вместе с тем и представление о сущности, в которой находится свойство, выраженное данным словом. Что это за сущность? Прилагательное вам этого не сообщит, но сообщит существительное; и тогда смутное и расплывчатое представление о какой-то неизвестной (indefini) сущности превратится в ясное и правильное представление о такой-то конкретной сущности либо о роде, виде таких сущностей» (М а г ш о п t е 1 1806, 8—9). Таков хороший ответ на вопрос о том, что же, в итоге, значит, что что-то «существует в дискурсе само по себе», — ответ, как мы уже отметили, в некоем отношении неясный, потому, что он в итоге снова требует обращения к порядку идей.
Возвращаясь сейчас к тому, что в «Логике» и «Грамматике Пор-Рояля» именуется придаточными относительными (relatives), мы можем подчернуть, что противопоставление двух форм придаточных относительных в том месте выводится из оппозиции «детерминация — экспликация» (как уже было сообщено, этими терминами в большинстве случаев обозначаются две различные концепции детерминации, о которых мы говорили выше). Потому, что детерминация связана с практической идентификацией, то и суждение, выраженное придаточным определительным, не рассматривается как неспециализированное утверждение («Говоря, что les hommes qui sont pieux sont charitables ‘люди, каковые благочестивы, милосердны’, мы не делаем никакого утверждения ни относительно людей по большому счету, ни довольно какого-либо конкретного благочестивого человека». . (Arnaud, Nicole 1970, 167): его функция состоит только в том, дабы сузить идею, которую высказывает антецедент, до таковой степени, дабы она имела возможность сочетаться с идеей, выраженной атрибутом в главном предложении. И напротив, при оппозиции суждение рассматривается как утверждение. То, что порядок идей господствует над порядком дискурса, подтверждается и в «Логике», где, например, говорится: «Для понимания того, есть ли qui ‘что’ определительным (determinatif) либо пояснительным (explicatif), большее значение имеет не само выражение, а намерение и смысл говорящего» (с 162). Напомним, что в отличие от некоторых грамматистов Николь и Арно не различают двух типов придаточных относительных в зависимости от наличия либо отсутствия запятой в начале, так что обращение тут идет о случаях, в то время, когда вероятны обе интерпретации (ср. G г ё s i 1 1 о п 1975) А так как оба типа придаточных совпадают по форме, то тут смешиваются две различные неприятности: неприятность определения двух типов придаточных относительных и неприятность отнесения того либо иного конкретного придаточного к одному из типов По собственной природе данный вопрос тождествен вопросу о том, как определение синтаксических категорий (что такое существительное? что такое прилагательное?) связано с категоризацией лексических единиц (к какому числу категорий и к каким конкретно категориям возможно отнести одну и ту же поверхностную форму, забранную вне контекста, и как, при заданном контексте, выяснить категорию?). Эти две неприятности также касаются соотношения порядка дискурса с порядком идей. Синтаксические категории возможно определять через субстанцию (т.е. по отношению к порядку вещей либо идей) либо же через различия в поведении лексических единиц в дискурсе (т.е. через порядок в дискурсе, через то, что имелось в виду под их существованием в дискурсе самих по себе). Соответственно, и категоризацию лексических единиц возможно создавать исходя из их десигнации (порядка идей либо вещей, что и предлагалось в замечании относительно идентификации придаточных относительных) либо же на основании их поведения в дискурсе И наконец, сама концепция детерминации кроме этого связана с двойной проблемой определения категорий и категоризации единиц: детерминация будет выяснена или в качестве грамматического отношения, связывающего в одну цепочку такие категории, как Существительное либо Прилагательное, или через субстанцию, как в «Грамматике Пор-Рояля»
Но как мы знаем, что Хомский в «Качествах теории синтаксиса» (1965) именно и постарался переформулировать в терминах порождающих грамматик грамматических отношений и определения категорий, заимствованных им из хорошей грамматики. Не обращая внимания на то что неприятность категоризации единиц эксплицитно не ставится, она появляется и решается на уровне сложных знаков, приписываемых каждому лексическому форманту. Может показаться, что неприятности, каковые мы тут обсуждаем, уже давно устарели, но по тому, как решаются эти неприятности в «Качествах», мы заметим, что такое чувство обманчиво. Более детально генеративистский подход к придаточным относительным будет обсуждаться во второй части данной работы
Попытка охарактеризовать лексические категории, намеченная Хомским в его «Качествах», основывается на теории ограничения выбора. По данной теории каждому лексическому форманту приписывается сложный знак С, заключающий в себе комплект синтаксических показателей (так, к примеру, для существительного это будут такие черты, как Нарицательное, Счетное, Одушевленное, обозначающее людей и т.д.). Предполагается, что правила деривации должны порождать претерминальные цепочки, складывающиеся из грамматических формантов, каждому из которых приписывается сложный знак Q, подобный предшествующим. Переход от претерминальной цепочки к терминальной обеспечивается лексическим правилом, которое (при соблюдении грамматичности) разрешает подставлять в цепочку лексический формант лишь вместо грамматического форманта, у которого сложный знак Q сходится со сложным знаком С данного лексического форманта Так Хомский продемонстрировал, что мы выбираем Прилагательные и Глаголы, исходя из Существительных, что разрешило ему охарактеризовать категорию существительного как главную с позиций выбора в том смысле, что комплект ее показателей может задаваться неконтекстуальным правилом и что посредством правил выбора кое-какие черты смогут переноситься и на другие лексические категории, в первую очередь на Прилагательные (и на Глагол). На первый взгляд теория ограничения выбора, казалось, разрешала дать добро несоответствие между двумя концепциями детерминации: в ней делалась попытка формализовать как факт зависимости, так и относительную автономию единиц через их отношения в цепочки. Помимо этого, потому, что в соответствии с данной теорией категория Существительного независима по отношению к Прилагательному (либо Глаголу), то тем самым выражение «существуют в дискурсе сами по себе» получает более строгий и правильный суть. Одновременно с этим громаднейшее количество препятствий у данной теории появилось именно в связи с проблемой детерминации. В частности, в том случае, в то время, когда одинаковая единица повторяется в форме местоимения в одной фразы либо в последующем контексте. Как мы знаем, для ответа данной неприятности предложено пара технических ответов (к примеру, были введены индексы), но все ответы были неудовлетворительными как с практической, так и с теоретической точки зрения. Помимо этого, теории ограниченного выбора было нужно столкнуться и с другими трудностями, не связанными фактически с детерминацией. Как, к примеру, растолковать, что высказывание le professeur a epouse Pierre ‘Пьер и профессор поженились’ грамматично, тогда как высказывание le cure a epouse Pierre ‘кюре и Пьер поженились’ аграмматично? Исходя из этого приходится все чаще и чаще обращаться к показателям, каковые уже нельзя назвать синтаксическими, т.е., в противном случае говоря, обращаться к универсальной семантике, которая тем самым получает второй статус в порождающей модели, преобразовываясь из догадки в нужное допущение, лежащее в базе теории. Нет ничего необычного, что на этом дороги появляются все новые и новые трудности — подробнее о обстоятельствах будет сообщено ниже. Но для начала посмотрим, как в грамматике Хомского делается попытка решить проблему соотношения частей речи, каковые взаимно определяют друг друга как семантически, так и синтаксически; и как для этого ему приходится «возвращаться назад» и прибегать к таким понятиям, как референция, кореференция и референци- альная автономия.
Эти понятия, например, отлично применимы к придаточным относительным. Сделать это возможно различными методами к примеру, заявить, что в определительном предложении референция антецедента зависит от референции самого придаточного, а в аппозитивном предложении референция антецедента от придаточного не зависит. И наконец, заявить, что некая единица референциально независима, имеется не что иное, как заявить, что она «существует в дискурсе сама по себе». Ж.-К. Мильнер, написавший, что «природа того, что принято именовать референцией, очень неясна» (М i 1 п е г 1973, 130) и что «в лингвистике нет более запутанного понятия, чем референция», однако применял данный термин, на отечественный взор, самый удачно. В случае, если кое-какие существительные (так именуемые «качественные имена») возможно (как он и предлагает) дробить на референциально свободные и референциально зависимые, то нет никаких обстоятельств отказываться от этого деления в двух случаях, в особенности при описании двух типов придаточных относительных. Работа Мильнера, следовательно, заслуживает того, дабы мы остановились на ней более детально
Не обращая внимания на все сделанные нами оговорки, Мильнер думает, что выяснить существительные по отношению к вторым категориям, в частности по отношению к местоимениям, возможно через их референциальную автономию. Другими словами, не смотря на то, что существительное «в высказывании может обозначать совсем определенных индивидов, одновременно с этим возможно выяснить в общем виде класс существ, каковые смогут обозначаться этим существительным, и, напротив, а priori исключить существа, каковые им обозначаться не смогут» (М i 1 п е г 1973, 131). В этом пункте он опирается на идею, что референция и экстенсионал равны, — идею, которую в числе других возможно отыскать у Карнапа. Мильнер говорит, что мы можем выяснить существительное вне контекста, но не можем сделать этого при местоимения. Так, он применяет тут критерий Фреге, по которому заявить, что имя С возможно выяснить вне контекста, имеется то же самое, что заявить, что оно может занимать место дополнения в трактуемых высказываниях типа «ИГ имеется С». Поэтому будет весьма интересно обратиться к прилагательным, потому, что их статус может показаться родным к статусу придаточных относительных. В случае, если мы снова возвратимся к «Грамматике Пор-Рояля», то заметим, что в том месте существительные определяются как референциально независимые, а прилагательные как референциально неавтономные. Но в том, что касается прилагательных. Мильнер утверждает прямо противоположное, в то время, когда говорит. что высказывания типа ИГ est rouge ‘ИГ красный’ в любой момент трактуемы. Нам, но, неясно, по какой причине он наряду с этим опускает неизвестный артикль, что, на отечественный взор, играется в этом случае ключевую роль. Но в любом случае индивидуальные местоимения ни при каких обстоятельствах не смогут оказаться на месте X в высказываниях типа est un X ‘есть А’-м’. Мильнер применяет понятие референциальной автономности для качественных существительных, каковые в некоторых собственных потреблениях (в позиции С1 в группах типа «С1 de С2», как, к примеру, imbecile ‘дурак’ в imbecile de Jean ‘дурак Жан’ либо в «качественных придаточных аппо- ;зитивных», как imbecile в Jean, I’imbecile, a casse la tasse ;’Жан, дурак, разбил чашку’) не являются таковыми, и исходя из этого ему приходится вводить для imbccile две различные именные единицы, одна из которых имеет статус простого существительного (с присущей ему референциальной автономией), к примеру в приложении, выраженном существительным (как при Jean, ип imbecile, a casse la tasse), а вторая, не будучи референциально независимой, обязана непременно присоединяться к простому существительному Помимо этого, эти единицы различаются еще и тем, что одна допускает синонимические замены и не зависит от конкретного акта производства высказывания, а вторая не допускает синонимических замен и изначально связана с «речевой обстановкой» (М i 1 п е г 1973, 134—135) (Жана именуют дураком ‘imbecile’, потому, что он разбил чашку, но наряду с этим во всем остальном он может не быть дураком, чем и разъясняется непротиворечивость высказывания Jean, I’imbecile, а casse le vase et pourtant il n ‘est pas un imbecile ‘Жан, дурак, разбил вазу, а в это же время он не дурак’, в котором видятся обе единицы). Если бы понятия референтности и нере- ферентности вправду имели такое значение, то, как уже было сообщено, в полной мере законна была бы попытка охарактеризовать с данной точки зрения и придаточные относительные. И однако в том, что предлагает Мильнер довольно изначального разделения двух единиц, имеется некая нечеткость.
По существу, в тех примерах, каковые он приводит в поддержку собственных доводов, С1 в группе CI de С2 либо С в группе С + качественное придаточное аппозитивное ведут себя в контексте как имена личные, независимо от того, являются ли они вправду именами собственными либо же в данном контексте они не могут работать по-второму, как, к примеру, в таком высказывании: ип imbecile de gendarme т’а dresse ипе contravention ‘данный дурак жандарм забрал с меня штраф’. Нам думается, что, принимая такие критерии, мы можем, к примеру, заявить, что animal ‘животное’ также есть качественным существительным: I’animal de chien т’а mordu ‘эта собака, гадина, меня укусила’ (букв, ‘это животное собака меня укусила’) — собака названа животным по причине того, что она кого-то укусила, а не по причине того, что она есть животным. Одновременно с этим нам думается, что высказывание *ип chien, I’animal, est ип carnivore (букв, ‘собака, животное, есть плотоядным млекопитающим’) звучит как минимум необычно, в то время как le chien, ип animal, est ип carnivore ‘животное — собака — есть плотоядным’ в полной мере приемлемо, так же как и ип chien, I’ani- mal, т’а mordu ‘собака, гадина, меня укусила’ (букв, ‘собака, это животное, меня укусила’). Последний пример отличается от *ип chien, I’animal, est ип carnivore именно тем, что est ип carnivore в отличие от фактического т ‘a mordu не идентифицирует какую-то конкретную собаку. И как следствие, приходит в голову вопрос, не являются ли все показатели, каковые мы приписываем «необыкновенным» существительным, легко эффектом значения, поскольку чтобы быть такими, эти существительные должны непременно сочетаться с неким С, которое независимо от их наличия либо отсутствия функционирует в качестве имени собственного. К этому нужно кроме этого добавить, что во всех примерах Мильнера содержание фразы есть как бы оправданием качества, которое приписывается объекту, обозначаемому именем собственным. Так, в примере Pierre, I’idiot, est ип enfant ‘Пьер, идиот, (еще) ребенок’ мы имеем дело с настоящим придаточным аппозитивным (в случае, если, само собой разумеется, тот факт, что некто есть ребенком, не оправдывает факта, что данный некто идиот).
И наконец, нам думается, что те свойства, каковые Мильнер приписывает «необыкновенным» существительным, не свойственны этим единицам изначально, а являются скорее особенностями контекста, и тем самым поднимается вопрос о расщеплении так называемых качественных существительных Нам остается сейчас только растолковать отличие между высказываниями ип imbecile de gendarme ‘дурак жандарм’ и ип revolver de gendarme ‘револьвер жандарма’. Думается, что отличие эта основана только на том, что жандарм возможно и не быть дураком, а револьвер не может быть жандармом кроме того в метафорическом смысле, так же как и жандарм не может быть револьвером (Pecheux, Fuchs 1975, 73) Иначе говоря в случае, если в группе CI de С2 допустимо CI est С2 ‘С1 есть С2’ и С2 est CI ‘С2 есть С Г, то это значит, что С1 определяет (в начальном значении этого термина) С2, а вдруг CI est С2 нереально, то это значит, что С2 определяет С1 (опять-таки в начальном значении этого термина). В этих условиях ной и- понятие автономности, будучи чёртом, присущей определенным категориям лексических единиц, практически теряет собственную объяснительную силу. В случае, если к этому добавить, что сама мысль строго выяснить класс существ, каковые смогут обозначаться данным существительным, представляется нам достаточно вызывающей большие сомнения (не смотря на то, что и серьёзной с теоретической точки зрения), мы вынуждены признать, что референт — ность либо нереферентность конкретной единицы не есть ее внутренней чёртом, а является эффектом значения, появляющийся при сотрудничестве синтаксиса с семантическим причиной. Может показаться, что отказываться при описании детерминации от понятия рефе- рентности и, напротив, обращаться к семантическим факторам как минимум необычно, исходя из этого нам направляться уточнить, о каких конкретно семантических факторах идет обращение.
Мильнер делает на эту тему занимательное замечание: он воображает допустимость синонимических замен как ре- ференциальную чёрта. Под синонимической заменой Мильнер осознаёт выражение, подобное толкованию, которое дается в словаре, т.е. дефиницию, которая не зависит от контекста. Вопрос только в том, есть ли рефе- рентность смысловым эффектом, появляющимся из-за возможности синонимических замен, либо, напротив, допустимость таких замен, которая рассматривается как внутренняя черта единицы, позвана ее референтностью В первой догадке содержится импликация: обозначать (designer) что-то смогут лишь единицы, каковые при парафра- зировании смогут быть заменены на другие выражения, и такая догадка думается нам обоснованнее с теоретической точки зрения, чем вторая. В сущности, в ней (за Pecheux, Fuchs 1975, 12) утверждается, что отношение парафразы обосновывает эффект референтной соотнесенности и значения, которая данный эффект имплицирует. Эффект значения дают не сами единицы, а их соотношение, т.е., в противном случае говоря, свойство единицы быть замененной на другие преобразует объект дискурса, что, оставаясь самим собой, получает наряду с этим еще и некое новое уровень качества, в объект, внешний по отношению к дискурсу, конкретно по причине того, что он может выступать в формах, хороших от той, которой он в том месте представлен, оставляя наряду с этим неизменным суть высказывания. Следовательно, приходится вычислять, что в данном высказывании референтный темперамент единице придает тот факт, что в этом высказывании она возможно заменена на другую, а вовсе не возможность выяснить класс существ, каковые смогут данной единицей обозначаться Уточним, что понятие парафразы — это дис- курсное понятие, и оно со своей стороны заставляет нас обратиться к понятию «дискурсная формация», которое определяет свойство единиц выступать в качестве замены данной единицы в данной обстановке и с данной позиции. Так, мы признаем, что вероятные замены данной единицы ни в каком смысле нельзя определить вне контекста, т.е., во-первых, вне высказывания, в котором она видится, и, во-вторых, не учитывая того, как дискурсные формации, определяющие вероятные парафрастические отношения, благодаря которым суть данного высказывания возможно выражен материально, связаны с идеологическими формациями, для которых эти речевые образования являются одной из вероятных материализаций. Сейчас делается понятным, что некая единица ни при каких обстоятельствах не заменяется на любую другую, произвольно забранную единицу, а что в качестве таковой замены смогут выступать лишь достаточно определенные выражения; следовательно, и значение данной единицы также не может быть произвольным. Однако речь заходит не о некой внутренней характеристике единицы, а только о том, как эта единица может функционировать, что и определяется той либо другой дискурсной формацией и связано с конкретными условиями интерпретации и производства дискурса
В случае, если мы согласны с вышеизложенным, то нам направляться отказаться от понимания детерминации как выбора, в то время, когда из (определенного вне контекста) класса существ, каковые смогут обозначаться существительным, выделяется подкласс, пускай кроме того складывающийся из одно го-единственно го существа. Нам думается, что детерминацию нужно разглядывать как отношение, в которое включены одновременно и синтаксические, и семантические эффекты, в том смысле, в котором мы их выяснили выше. Подробнее об этом будет сообщено в третьей части настоящей работы, по окончании того как мы разглядим генеративистский подход к проблеме относительных конструкций. Генеративистский подход интересует нас с позиций противопоставления придаточных определительных и придаточных аппозитивных, потому, что тут затрагивается неприятность детерминации. Предварительно же скажем, что подводя итог собственных заметок по проблеме детерминации мы еще возвратимся к вопросу об оппозиции и универсальной семантике язык — дискурс.
Хотелось бы подчернуть, что между теорией ограничения выбора Хомского и теориями, каковые обращаются к понятию референции, нет принципиальной отличия, не смотря на то, что это понятие было использовано намерено, дабы обойти кое-какие трудности, появляющиеся при применении особенностей, которые связаны с выбором и сочетаемостью. В действительности, показатели, каковые должны приписываться сложному знаку, привязанному к лексическому форманту, талантливому в претсрмннальной цепочке занимать место грамматического субстантивного форманта, не смотря на то, что и считаются синтаксическими, способны, но (по крайней мере частично), охарактеризовать класс существ и фактически идентифицировать эти существа, указав, что они входят в область его значения Так, поднимаются два вопроса С одной стороны, что разрешает нам выяснить эти свойства (показатели)? Так как, в сущности, их выбор неотделим от понимания идеи универсальной семантики как комплекта фиксированных универсальных показателей, разрешающих обрисовывать каждые значения с позиций языковой компетенции. Иначе, вовсе не разумеется, что число показателей, каковые мы включаем в сложные знаки для описания грамматической правильности либо неправильности, как- или теоретически ограничено. Нам думается, что происхождение этих трудностей в теории ограничений выбора говорит о неразработанности в порождающих грамматиках понятия дискурса, потому, что в том месте, где Хомский говорит о языковой компетенции (langage), в «Грамматике Пор-Рояля» речь заходит о дискурсе, причем дискурс и язык не различаются. Теория ограничений выбора имеется не что иное, как попытка насильно водворить дискурс в отрицание и язык влияния дискурсных процессов на область значений.