Алкогольная, невропатическая, психопатическая, сифилитическая наследственность, с отсутствием задатков нравственных комплексов и с задатками злых, антиальтруистических эмоций — вот земля, на которой вырастает броская картина морального вырождения. Персональный пьянство кроме этого есть деятельным причиной этого вырождения.
Довольно часто утверждают, что вырождение имеется врожденное состояние. Но с этим тяжело дать согласие. Запрещено отвергать, что объективные условия, в которых живет личность, и разнообразные факты ее судьбы смогут создавать глубокие и стойкие трансформации в ее конституции, а не вызывать только мимолетные, бесследно проходящее настроения. В случае, если же так, то ясно, что эти трансформации смогут носить и дегенеративный темперамент. Да и самое нарастание в потомстве показателей дегенерации, много поколений, было бы неясно, если не допускать накопления этих показателей у личности в следствии тяжелых жизненных переживаний. Изучение преступности дает нам множество примеров того, что часто нравственное вырождение появляется в следствии продолжительной преступной карьеры, а время от времени его удается заметить и у новичков на преступном пути. Ниже, в особенности в главе об импульсивных преступниках, читатель отыщет довольно много хороших примеров моральной дегенерации. Не останавливаясь на них на данный момент, отмечу лишь, что наличность и. степень дегенерации являются серьёзными дополнительными показателями.
Очень принципиально важно кроме этого отмечать наличность либо отсутствие деклассации, т.е. отрыва преступника от того социального слоя, к которому он принадлежал, и от характерных последнему главных условий судьбы. Наличность ее принципиально важно установить, в силу того, что она, во-первых, затрудняет возврат преступника к честной трудовой судьбе, а, во-вторых, обостряет криминогенные элементы психологической конституции преступника и облегчает их внешнее проявление. Деклассированный чувствует себя теснее связанным с миром преступников и с притонами, в которых они ютятся. Наряду с этим нужно различать внешние и внутренние условия деклассации. Первые сводятся к потере внешних показателей принадлежности к известному социальному слою, к примеру, хозяйства — сельским хозяином. Второе содержится в таких трансформациях самой личности, в силу которых она уже значительно отличается от лиц данного социального слоя и неспособна к деятельности и жизни, характерным представителям данной социальной группы. Примером деклассированного преступника может служить хотя бы обрисованный выше Гаврилов. Деклассация — нередкое явление у представителей преступного мира. Так, напр., из 250 обследованных мною преступников, из которых 174 человека принадлежали к числу муниципальных обитателей и 76 — к числу сельских, 55 на протяжении правонарушения служили . 80 человек, не смотря на то, что на работе не состояли, но имели определенный источник
средств существования в виде крестьянского хозяйства, вольной профессии либо торговли. 57 лишились места, по сокращению штатов, незадолго до правонарушения, а 58 были людьми без определенных занятий. У 133 не было заметно тенденции и признаков к деклассации, в смысле отрыва от того социального слоя, к которому они принадлежат, и от характерных последнему главных условий судьбы. У остальных 117 показатели деклассации были очевидно намечены либо последняя стала совершившимся фактом.
По всем указанным дополнительным показателям, в пределах отдельных видовых типов, создается сеть новых подразделений на пьяниц и не пьяниц, деклассированных и не деклассированных, невропатов и жадно-здоровых и т. д.
Прежде, чем перейти к обрисовке отдельных типов, нужно отметить еще следующее: при установлении типа, носителем которого есть тот либо другой преступник, нужно принимать во внимание с тем, к какой социальной группе либо социальному слою, он в собственности. Задача сводится к тому, дабы узнать, как он, как представитель известной социальной группы, владеет известными особенностями, мешающими ему вести жизнь, характерную участникам данной группы, не прибегая к правонарушению, как к средству удовлетворения тех либо иных потребностей, как он, пребывав, так сообщить, в воздухе условий судьбы лиц данной социальной группы, предрасположен, выйти из простых рамок данной жизни и совершить известное правонарушение, либо выясняется слишком мало стойким в преодолении затруднений, видящихся в жизни лиц данного социального слоя. В случае, если мы говорим, что у данного субъекта недоразвито то либо иное хорошее уровень качества, либо, напротив, очень сильно развито какое-либо отрицательное свойство, то мы исходим в этом случае от того, что обыкновенно видится у лиц одного социального слоя с данным субъектом и может принимать во внимание минимумом, нужным чтобы не выйти за пределы легальных форм судьбы и удержаться от правонарушения. В этом проявляется относительность криминального типа и его зависимость от культурного уровня, социальных и бытовых условий. С важным трансформацией социальных условий накапливаются и большие трансформации в сфере криминальных типов: с одной стороны, нарождаются новые типы, а с другой, — изменяется состав носителей прошлых типов. Проследить все эти трансформации образовывает последовательность очень ответственных и занимательных задач криминальной психологии. В будущем, возможно, эта наука и сможет установить ту эволюцию, которой подвергаются криминальные типы вместе с эволюцией социальной среды. К сожалению, в прошлом не велось никаких систематических изучений преступных типов, каковые имели возможность бы разрешить выполнить сейчас же эту задачу, сравнивая современные типы с типами прошлых времен.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Экзогенные преступники.
«От колонии да от сумы не отрекайся», рекомендует народная поговорка, показывая, что человек довольно часто попадает в одно из обозначенных в ней несчастных положений вопреки всем своим ожиданиям и расчётам. События другой раз так быстро и скоро изменяются и дают таковой толчок к правонарушению, что под давлением их часто оказывается не в силах удержаться на пути честной, такой человек и трудовой жизни, в котором’, казалось, никак нельзя заподозрить потенциального преступника. Несколько экзогенных преступников и складывается из людей, потерпевших крушение в жизненных бурях, сбитых на преступный путь давлением внешних событий, каковые, не смотря на то, что и не были столь тяжелы, дабы простить их, но все-таки превышали простые жизненные затруднения; не попади они в данное затруднительное положение, они прожили бы всю жизнь, не сталкиваясь с уголовным законом и судом. Для простого течения судьбы и для повседневных испытаний и житейских соблазнов у них достаточно нравственной стойкости. Но как не так долго осталось ждать они выбиты из привычной для них колеи и были перед важными затруднениями, они падают духом, теряют равновесие, выявляют недочёт активности в борьбе с этими затруднениями… Их сопротивляемость соблазнам, стремящимся увлечь на преступный путь, достаточна только при простых для них условиях судьбы и выясняется недостаточной в борьбе с какое количество-нибудь важными затруднениями, в периоды житейских бурь. Они способны к некоей нравственной борьбе, но в то время, когда эта борьба более, чем обыкновенно, упорна либо долга, они ее не выдерживают. Потерпеть до конца, сдержаться, выждать, перенести кое-какие лишения, дабы избежать правонарушения, поэнергичнее воспользоваться вероятным легальным выходом из собственного положения у них не достаточно нравственной стойкости либо энергии, а время от времени кроме этого уменья и находчивости ориентироваться в изменившихся условиях судьбы. Часто, наряду с этим, они видят в самих себе жертву неблагоприятно сложившихся событий, не дают должной моральной и социальной оценки собственному поведению, считают его за что-то вынужденное и считают, что так на него взглянут и другие. Это снисходительное, жалостливое к себе отношение время от времени не позволяет развиться в них тому протесту против правонарушения, что в полной мере соответствовал бы по силе голосу их нравственного сознания и мог бы оказать должное влияние на волю.
В каждом обществе и в каждом его слое у отдельных участников вырабатывается обыкновенно двойной последовательность комплексов, регулирующих их поведение: с одной стороны, комплексы, в которых ассоциированы с определенными эмоциями неспециализированные представления таких поведения и форм жизни, каковые рассказать о данной социальной группе хорошими либо, по крайней мере, обычными, допустимыми. В связи с этими комплексами стоят другие комплексы, в которых с определенными эмоциями ассоциированы действий образов и представления жизни, каковые, наоборот, считаются недопустимыми, ненормальными, позорными и т. д. Из комплексов первого рода вырастают более либо менее живые и сильные импульсы к образам действий, из которых слагаются либо которыми поддерживаются и обеспечиваются формы судьбы, признаваемые хорошими либо, по крайней мере, допустимыми. Из комплексов второго рода родятся задерживающие импульсы, т.-е. импульсы к воздержанию от известных форм поведения. Из тех и других комплексов слагается свойственный личности коэффициент сопротивляемости негативным внешним условиям. Как не так долго осталось ждать человек выясняется на грани известных страданий, он, в силу свойственного ему рвения избегать инстинкта и страданий самосохранения, ищет средств устранить эти страдания и в собственных отыскивании часто наталкивается на идея о том, либо другом правонарушении, как о вероятном выходе из затруднения. В случае, если свойственный субъекту коэффициент сопротивляемости мелок, преступная идея возьмёт у него осуществление, раз правонарушение представится ему удачным. В случае, если данный коэффициент достаточно велик, идея о правонарушении будет отброшена. Следуя рождающимся из его нравственных комплексов импульсам, человек изо дня в сутки помогает, подчиняет себя определенной дисциплине, старается заслужить и поддержать хорошую репутацию, избегает того, что может подорвать последнюю, лишившись места, энергично ищет нового и т. д., словом, старается отвоевать себе условия жизни и известные формы, признаваемые обычными, сносными либо хорошими, и поддержать собственную жизнь на определенной высоте; для борьбы с различными жизненными затруднениями у него выясняется узнаваемый запас того, что именуют нравственной энергией либо стойкостью.
Несколько экзогенных преступников складывается из лиц с пониженным коэффициентом сопротивляемости, с более либо менее большими недостатками криминорепульсивной части их конституции. Но, не нужно забывать, что эти преступники действуют при особенно негативных внешних событиях. Исходя из этого реакция на эти события, проявившаяся в форме известного правонарушения, не говорит о том, что в их конституции существуют такие отложения, в которых возможно было бы видеть предрасположение к этому правонарушению. В то время, когда человек испытывает сильную физическую либо душевную боль, он под влиянием ее может сделать поступок, по большому счету ему не характерный; при таких условиях нельзя заключить от факта совершения им известного поступка к сложившемуся словно бы бы у него предрасположению к определенному образу действий. Чтобы, подвергнувшись сильному давлению негативных внешних событий, не прибегнуть к правонарушению, не обращая внимания на то, что последнее представлялось средством выйти из тяжелого положения, необходимо:
во-первых, дабы субъект очевидно воображал себе иные вероятные выходы из собственного положения;
во-вторых, дабы он с полнотой и достаточным спокойствием имел возможность взвесить последствия правонарушения и сопоставить с ними другие методы устранения создавшихся для него затруднений;
в-третьих, дабы у него хватало энергии для применения иных возможностей, не считая правонарушения, и достаточно сильное нерасположение к последнему.
В соответствии со сообщённым среди экзогенных преступников возможно различать следующие главные разновидности:
I. Во-первых, таких, каковые не видели с достаточной ясностью иных, не преступных выходов из собственного положения, ошибочно думали, что таких выходов нет либо что они мало надежны, чрезмерно тяжелы, малодоступны им и т. п.
Так как такое состояние сознания возможно обусловлено, в большинстве случаев, либо умственной недостаточностью субъекта, либо его подавленностью и взволнованностью, мешавшими ему взвешивать и обсуждать, то эту первую группу экзогенных преступников возможно разбить на две:
а) на интеллектуально недостаточных (глупых, недалеких, малоразвитых, поверхностных, легкомысленных). Поверхностных проявляется в торопливости суждений о явлении в его целом на основании некоторых ринувшихся ранее в глаза показателей его, без учета вторых значительных показателей. Легкомыслие пребывает в том, что в оценки и расчёты, касающиеся тех либо иных событий, вводятся необоснованные надежды либо предположения довольно различных событий, от которых зависит наступление, не наступление либо темперамент тех либо иных последствий, благодаря чему причинная сообщение явлений представляется совсем неверно;
б) растерявшихся (трусливых, впадающих в уныние, в отчаяние либо в состояние растерянности).
II. Вторую главную разновидность экзогенных преступников образуют те, каковые видели другой, непреступный выход из собственного положения, владели достаточным самообладанием, дабы взвесить и обсудить представлявшиеся им возможности, но не владели остаточной энергией, дабы вовремя применять имевшийся них в виду непреступный выход из тяжелого положения, потому то не питали так сильного нерасположения, к правонарушению, дабы с достаточной настойчивостью стремиться его прибегнуть. Со своей стороны, эти слишком мало энергичные поиски преступного выхода из тяжелого положения смогут иметь своим источником либо: 1) тяжело преодолеваемую пассивность субъекта, его малую свойство к долгим и энергичным волевым упрочнениям, каковые были нужны для выхода из данных затруднений легальным методом (пассивные, через чур стесняющиеся и застенчивые), либо 2) недоразвитие одного из альтруистических эмоций (холодные, бесстрастные либо бессердечные, неблагодарные, неделикатные), либо 3) недостаточное развитие эмоции честности, либо 4) недоразвитие уважения к публичным заинтересованностям.
Довольно часто «персональный» корень преступности сплетается из разных, вышеуказанных, особенностей, и тогда субъекта приходится относить в ту подгруппу, характерные особенности которой у него выражены посильнее всего. Так, напр., у обрисованного выше (стр. 34) Ивана X. всего яснее выражены черты второй подгруппы второй главной разновидности. Что касается внешних событий, толкающих экзогенных преступников на преступный путь, то значительно чаще они сводятся к материальной потребности, либо к тяжелому домашнему положению. Часто, наряду с этим, недочёт стойкости экзогенного преступника, его податливость на давление внешних событий в значительной степени обусловлены недочётом самостоятельности, подчинением чьему-либо постороннему сильному влиянию, либо опьянением, благодаря которого свойство критики у него была ослаблена, а развязность и смелость возросли. В пределах каждой подгруппы экзогенных преступников нужно различать внушаемых от поддающихся с большим трудом чужому влиянию и пьяниц — от непьющих либо практически совсем непьющих.
Выше был приведен пример экзогенного преступника, совершившего правонарушение по потребности. Вот еще один случай, относящийся к той же группе; действующими лицами в нем являются пара эндогенных преступников и один экзогенный — Иван Иванович Т., которого уговорили учавствовать в одном бандитском налете. Дело было так:
Часов в 10 вечера, 28 декабря 1922 года, Л. с двумя соучастниками пришел к этому рабочему Ивану Т., у которого сейчас был в гостях его привычный электромонтер П., которого он молил о месте и что принес ему известие, что, быть может, ему удастся устроиться, поскольку заведующий одним детским домом определенно давал слово принять Ивана на работу и просил передать ему, дабы тот к нему явился. Пришедшие три гостя принесли с собой самогонки, которую все присутствующие и стали распивать. Иван выпивал редко, но приходилось время от времени очень сильно напиваться. В пьяном виде он не буянит, а идет обыкновенно дремать. Сейчас они выпили с четверть самогонки, и Иван очень сильно захмелел. Пришедшие гости стали беседовать о том, что Ивану тяжело жить, что положение его тяжелое, что трудовым методом он из него не выбьется, что вот он за отчизну кровь проливал, а все нищим остался и т. д., а после этого внесли предложение ему получить на одном «деле», ограбить в Перове одного человека, сделать наступление на его дом. Подвыпивший Иван и сидевший у него в гостях П. дали согласие. У Ивана была одна идея: приобрести бы для себя и жены пол пуда хлеба, в противном случае он все время питался одним картофелем, да и тот приходил к концу. Продолжительная потребность позвала у него к тому же, смешанное с сознанием и отчаянием слабости, чувство озлобленности по поводу собственного положения, при котором слова подстрекателей казались ему особенно убедительными. Это чувство, так сообщить, прибавило ему решимости и смелости.
Идти было нужно версты полторы. К месту правонарушения пришли уже часу в четвертом утра. Место и обстановку правонарушения Иван не помнит, была ночь, да он был, к тому же, пьян и не интересовался; не забывает лишь, что дом был одноэтажный. Нужно добавить, что память у него по большому счету не сильный; он не хорошо не забывает очертания предметов и внешний вид, цвета да и то, что ему приходилось слышать либо просматривать. Придя к намеченному дому, кое-какие из соучастников стали взламывать окно, а другие — среди них и Иван — остались вблизи у коровника. Взломав окно и освещая помещение электрическими фонариками, соучастники влезли вовнутрь; Иван влез последним. Изнутри внезапно раздалась команда: «руки вверх! бросай оружие!». В ответ на это преступники открыли »стрельбу; у них было с собой 3 револьвера. Один из соучастников — Л., — отстреливаясь, успел скрыться, остальные были захвачены на месте и очень сильно избиты сидевшими в засаде; избитых их связали, положили на подводу и повезли «как дрова». Один из участников нападения был провокатором. Иван, когда из засады раздалась команда, в страшном страхе ринулся за печку, но его достали и избили.
Познакомимся сейчас с его личностью.
Иван Иваневич Т., 27 лет, русский, из крестьян Новгородской губернии, Валдайского уезда. Он сын бедного крестьянина, что прирабатывал, ездя с ассенизационной бочкой за 4 версты в близлежащий город. У отца Ивана было 8 человек детей, 5 дочери и 3 сыновей. Иван — старший из братьев. Семья в общем жила дружно, лишь папа время от времени запивал запоем и тогда бил и жену, и детей. Детей он и трезвый наказывал время от времени плёткой и ремнём. Но в общем у Ивана были хорошие отношения с родителями. «Родителями доволен», говорит он. Папа его в 1918 году погиб «от простуды», мать жива до сих пор. какое количество он знает, родители его ни при каких обстоятельствах не судились; и сам он раньше не судился. Воспитывался Иван у своих родителей; обучался он в сельской школе 2 зимы, но школы не кончил, поскольку рано было нужно идти на работу. Он начал работату с 7 лет на железной дороге; детей брали на работу за 15 к. в сутки — траву щипать, камни убирать, подметать и т. п. Лет 12 — 13-ти он трудился года полтора на лесопильном заводе, а позже — на колокольном и на кирпичном заводе. О собственном детстве он сохранил печальное воспоминание: ничего в нем, не считая трудной работы, не было. «Несешь это, бывало, — говорит он про собственный нахождение на лесопильном заводе, — корзину с опилками, всю пояснице до крови канатами перетрешь». Сохранилась в его памяти из детских лет еще одна тяжелая сцена: в то время, когда ему было лет 9 —10, как-то оторвался плот, на котором он был с товарищем, и его отнесло на середину озера. Иван страшно испугался, так испугался, что не помнил кроме того, как его достали. Более о его детстве его память не сохранила ничего. «Приятной жизни не видел», говорит он. «Семья была громадная —10 душ, а почвы — мало, приходилось родителям помогать». «И отца и мать весьма жалею, поскольку они довольно много трудились». Ни особенных неприятелей, ни друзей он в юные годы не имел. Ремесла он никакого не изучил, с детства и по сутки ареста трудился чернорабочим. В 1916 г. он поступил в армию и пробыл на ней до июля 1922 года. В дореволюционное время он служил в артиллерии; со времени революции поступил добровольцем в красную гвардию из политического сочувствия; с 1919 по 1922 г. служил в Москве красноармейцем при высшей стрелковой школе, где и познакомился с Л., помогавшим в том месте же. О военной работе сохранил тяжелое воспоминание: — «нехорошее дело, кровопролитие, довольно много отечественного брата погибло в том месте». На войне он был ранен легко в ногу и в один раз контужен: его засыпало почвой, — «не знаю, — говорит он, — как выкопали, пришёл в сознание уже на санитарной повозке». Месяца 3 в военного госпиталь лежал затем. Он неоднократно бывал в битвах, довольно часто видел раненых, трупы и кровь. Все это на него сначала очень сильно действовало. Позже это воздействие ослабело, но привыкнуть к этим зрелищам он не имел возможности. К тому же он не из храбрых и на фронте испытывал ужас, время от времени такой сильный, что чуть не падал в обморок. Был в один раз случай, в то время, когда он кинул орудие и спасался бегством. К опасностям фронтовой судьбе и к крови он так и не имел возможности привыкнуть до конца собственного в том месте нахождения. Забывал о страхе, лишь в то время, когда на протяжении сражения «разгорячался», тогда он забывал об окружающем и все внимание сосредоточивал на том, что обязан был делать. Военная служба принесла ему только одну пользу: от товарищей он выучился просматривать и писать. Занимался, для «получения развития». Он и сейчас хотел бы для этого обучаться; и в колонии он просил воспитателей принять его в школу, где он особенно желал бы «послушать лекции по политической части», Но прочтённое он не забывает недолго, поскольку у него нехорошая память: прочтет и скоро забывает. Он просматривал Достоевского, Чехова, Л. Толстого, но мало что не забывает из прочтённого. С большим трудом припомнил кое-что из «наказание и Преступление». С Раскольниковым он решительно не согласен: «это зверство — убить человека». «Убивать мы не можем, в силу того, что мы жизни не давали». «Раскольников имел возможность бы и без того забрать, забрать либо как в противном случае».
«Возможно, и имеется такие спецы, что способны убийство сделать», но сам он этого не имеет возможности. Кражу он допускает, но только кражу «по потребности», не смотря на то, что и ее вычисляет делом нехорошим, поскольку за это приходится сидеть. — «Чужое состояние — не мое, не должен я его и брать». — Вычислить так, дабы, забрав чужое, не сидеть, никак запрещено. Но по какой причине кража нехороша, независимо от колонии, которую за нее назначают, он растолковать затрудняется и говорит лишь, что «грабить, связаться с людьми, каковые воруют, плохо». «Возможно тихо обладать только тем, что получил». С заметным эмоциональным тоном и с громадной печалью он говорит, что ему приходится «сидеть в данной несчастной колонии весной и летом, в то время, когда для крестьянства — золотое время, и семья, возможно, от этого недоедает». «Я весьма раскаиваюсь в собственном правонарушении, для чего я на него отправился». К крови и ранам он относится с весьма неприятным эмоцией. взглянуть на картину, изображающую убийство Суровым сына, и увидев кровь, он с неподдельным эмоцией сообщил: «уберите, я не могу этого видеть».
В августе 1922 г. он демобилизовался, приехал в Москву к жене и поселился у нее во Владыкине, где она жила в доме собственного отца, что раньше тут был огородником, но сейчас никакого хозяйства не имел; она занималась поденной работой. Женат он с 1922 года, до жены никого не обожал, и ни с кем не сожительствовал, имел только мимолетные половые связи, большею частью с девушками легкого поведения. От жены у него дочка. Поселившись у жены, он должен был жить на ее счет, что его весьма тяготило. Он записался на биржу труда, искал места везде, где имел возможность, но в течение 6 месяцев никакой работы отыскать не имел возможности; только время от времени ему попадался случайный доход: так, в осеннюю пору он копал у соседних крестьян картофель, за что взял 2 мешка картофеля. Выпивать он сейчас не выпивал, в карты не игрался, ничего лишнего не брал, а денег совсем не было и он страшно нуждался. Для характеристики его тогдашнего состояния нужно еще прибавить, что у него было смешанное с неприятной досадой чувство обиды за то, что он прослужил 2 года в Красной армии и ничего не взял за это, а полгода не имеет возможности отыскать себе работы. Этим его его нуждой и состоянием решили воспользоваться его сотоварищи по правонарушению. Горько раскаиваясь, что отправился на это дело, Иван уверяет, что, не будь он пьян, он ни в каком случае не дал согласие бы, не обращая внимания на собственный тяжелое положение. Л. знал, что Иван очень сильно нуждался, и, зная это, правильно вычислил, что правонарушение покажется ему, — особенно, в случае, если его подпоить, — соблазнительным. Так и вышло. Принимая к сведенью, что в прошлом Ивана не смотря на то, что и были тяжелые моменты, но он ни при каких обстоятельствах не добывал средств к судьбе нетрудовым методом, что он с искренним эмоциональным тоном дает отрицательную моральную оценку убийству и бандитизму, что в течение 6 месяцев он всячески бился, дабы что-нибудь получить трудом, что у него была настоящая продолжительно мучившая его потребность, его направляться признать экзогенным преступником. Но, иначе, нельзя не учитывать и того события, что в его тяжелом положении показался уже просвет, о котором ему сказал П., так что ему необходимо было только еще самую малость потерпеть, что в его взоре на кражу имеется какая-то страшная уклончивость, достаточно растяжимая оговорка «по потребности», которая делает его отношение к этому правонарушению похожим на подгнивший забор, что до поры до времени держался, подпираемый и трусостью Ивана, и его привычкой идти по трудовому пути, но порыв ветра, — явившийся в форме известной лукавых слов и дозы алкоголя подстрекателя, — и забор упал…
Учитывая, наконец, то, что Иван, в крайнем случае, имел возможность уехать в деревню к матери и в том месте, хотя бы некое время, переждать полосу собственных невзгод, нужно признать, что у его правонарушения имеется и узнаваемый «персональный» корень. Сейчас, по освобождении от наказания, он рассчитывает уехать с семьей в деревню и заняться в том месте восстановлением хозяйства. Но это он имел возможность сделать « до правонарушения. И это тем более легко было ему сделать, что с родными у него были все время хорошие отношения; он с громадной сердечностью, кроме того со слезами в голосе отзывается и о собственной семье, — о жене и ребенке, — и о матери, сёстрах и братьях. В колонии он очень сильно тоскует о них и всегда думает о том, как идет их хозяйство. Он, без сомнений, хозяйствен и экономен, сорить деньгами не обожает, не смотря на то, что не скуп, но расчетлив, «Нужно каждую копейку ставить на счет», — говорит он. Исходя из этого он избегал каких-либо угощений и развлечений, только, иногда разрешал себе выпить. Характера он достаточно безрадостного, шумного радости не обожает. Ни вечеринок не посещал, ни ухаживанием за дамами не занимался. ребёнка и Жену обожает и подмечал за собой, что пара ревнив. Он целый неизменно поглощен мыслью об устройстве материальной стороны собственной жизни, но громадной способности отлично устраиваться не обнаруживает. Он пара флегматичен и не особенно энергичен. Заметна у него нервность, свойство скоро приходить в состояние беспокойства, чувствительность; его преобладающее настроение — печальное. Но он не вспыльчив, не весьма лжив, а в то время, когда лжет, то выдумывает не столько факты, сколько их оправдания и объяснения.
Иван Т. вступил на преступный путь под влиянием долгого действия материальной потребности. А вот случай, в то время, когда данный фактор, так сообщить, нахлынул на человека неожиданно, привел его в состояние растерянности, смешанное с раздражением, и этим толкнул на правонарушение.
Григорий Александрович К., 22 лет, русский, из крестьян Архангельской губернии, Шенкурского уезда; на обеих руках у него татуировка, — сердце, инициалы и якорь Г. К., — сделаны на протяжении морской работы. Он присужден к 8 годам заключения со строгой изоляцией за то, что 9 октября 1923 года, возвращаясь с доходов из г. Архангельска в собственную деревню, по дороге, около 12 часов дня, в двух верстах от деревни Макаровской, через которую ему предстояло проходить, убил гражданку Субботину, 63 лет, нанеся ей палкой по голове пара ударов. На вид, это — человек маленького роста, с широким, жирным и толстокожим лицом, формы укороченного яйца, с серыми, без определенного выражения глазами, с маленьким, маленьким, пара вздернутым вверх носом. По наружности, он — смирный и достаточно добрый деревенский юноша. Не выпивает. Никакой ссоры с убитой у него не было. Что же имело возможность толкнуть его на такое дело, — на убийство в поле, на проезжей дороге, среди белого дня, вблизи деревни? Он утвержает, что совпадающим с событиями дела, — только желание и голод взять пирожки и хлеб, бывшие в котомке Субботиной.