18 июня, пребывав вблизи мыса, Нансен решил воспользоваться хорошей погодой и осмотреть окружающую местность.
Взобравшись на большой торос, он внезапно совсем нежданно для себя услышал лай псов. Позже лай затих. Тогда Нансена забрало сомнение: «Возможно, это лишь воображение?». Направившись в ту сторону, откуда слышался лай, Нансен скоро увидел и следы. «Это казалось неосуществимым. Но кто же это был тогда? Волк?» Одолеваемый самыми противоречивыми мыслями, борясь между сомнениями и надеждой, шел Нансен вперед. «Неужто все отечественные труды, все отечественные горести, тревоги и лишения кончатся тут? Это казалось мне немыслимым, но из туманной страны сомнения начинала сейчас брезжить надежда…»
И внезапно среди нагромождений и торосов Нансен, в первый раз за три года, услышал незнакомый человеческий голос. Он растерялся, сердце его забилось посильнее, кровь прилила к голове; спеша навстречу этому голосу, он взбежал на большой торос…
«За этим людской голосом, раздавшимся среди ледяной пустыни, за данной вестью судьбы пряталась отчизна и все, что отчизна держит в собственных недрах, — я ничего другого не подмечал, пролагая себе путь вперед между торосами и льдинами, когда имели возможность нести лыжи. Скоро я снова услышал крик и с одного из ледяных хребтов различил чёрную фигуру, двигавшуюся между торосами. Это была собака, но еще дальше двигалась вторая фигура… человек!»
Так Нансен обрисовывал данный незабываемый в его жизни сутки.
Маленькая колония зимовщиков жила на мысе Флора уже второй год. Все с нетерпением ожидали вестей с отчизны. Скоро ко мне должен был прийти корабль. И внезапно 17 июня к вечеру на прибрежном льду они заметили человека. Джексон побежал ему навстречу.
Встреча Ф. Нансена с Ф. Джексоном
«Мы быстро приближались друг к другу, — писал потом Нансен. — Я замахал шляпой, человек сделал то же… Мы сердечно протянули друг другу руки… С одной стороны — цивилизованный европеец, в клетчатой британской одежде, высоких резиновых сапогах, шепетильно выбритый и причесанный, благоухающий душистым мылом, запах которого издали доносился до острого обоняния дикаря. Иначе — дикарь, одетый в нечистые лохмотья, с долгими всклокоченными щетинистой бородой и волосами, с лицом так почерневшим, что естественного, белого цвета его не было возможности различить под толстым слоем ворвани и сажи».
По окончании двух-трех вопросов в данной дикой фигуре, прикрытой лохмотьями, Джексону почудились привычные черты. Еще мгновение, — и он горячо пожал руку отважному норвежцу.
По окончании крепких рукопожатий Джексон увлек Нансена в собственный гостеприимный домик. Скоро в том же направлении был доставлен и Иогансен с каяками и со всеми пожитками.
Путешествие по льдам окончилось.
«Необычное чувство овладело мною в ту 60 секунд, в то время, когда я опустился на эргономичный стул среди данной необычайной обстановки,— записывал Нансен в собственном ежедневнике. — По одному мановению капризной судьбы сняты с души заботы и ответственность, тяготевшие над нею три продолжительных года; я был у верной пристани, не смотря на то, что и среди льдов, и трехлетние томления утопали в золотом сиянии занимающегося дня. Твой долг выполнен, задача твоя кончена, сейчас ты можешь отдыхать, отдыхать… лишь «Фрам»!…»
Через месяц на мыс Флора прибыл британский пароход «Виндворд», на котором Нансен и Иогансен были доставлены в Норвегию.
Первой норвежской гаванью, куда прибыли путешественники, был Варде. Из этого телеграф скоро разнес в мире весть о возвращении Фритьофа Нансена.