Я примирился с этим. В итоге, сообщил я себе, это относится горстки людей в чужой стране. Они не породят никакой тенденции. В любой диаспоре язык деформируется, но это неприятность диаспоры. В метрополии все будет отлично.
Я заблуждался. Метрополия была сейчас значительно более открыта как Западу, так и Востоку. Языковые потоки из-за предела уже не фильтровались. Всяк берущийся за перо транскрибировал зарубежные слова на собственный лад, не вникая в тонкости. Досужий газетчик расписывал успехи концерна Матсушита, спортивные комментаторы вели репортажи из городов Шызуока и на данный момент, а Обычные Мальчики, тряся растопыренными пальцами, ринулись открывать суши-бары, где реализовывали «шабу-шабу» и «юдон».
Я недоумевал. Где же японисты? Где референты и переводчики? Где люди, чей опытный долг помой-му и пребывает в предотвращении недоразумений при межкультурных контактах? По какой причине они не возвышают собственного голоса? По какой причине меня, технаря и самоучку, это тревожит, а их нет?
Позже до меня дошло. Так дипломированные японисты оберегают чистоту цеха. Им комфортно распознавать собственных по верной транслитерации. И приятно сознавать, что они единственные на территории бывшего СССР обладают данной заветной тайной. Дополнительным подтверждением чему была неестественная традиция несклонения японских слов, которой следовали самые ортодоксальные из них. Все эти «битвы при Цусима» и «пригороды Осака» помогали все той же цели – еще надежнее отгородить собственный круг от непосвященных.
Разочаровавшись в данной публике, я решил все же не опускать рук. Я прибегнул к помощи глобальной компьютерной сети. Среди дипломированных японистов нашелся один неравнодушный; с ним вдвоем мы запустили «Виртуальные Суси» – проект, само наименование которого звучало лозунгом и девизом. Так весной 1998 года началась продолжительная и бескомпромиссная борьба с сушизмом.
Первая же статья по вопросам транслитерации породила замечательную волну откликов. Я попал в самый нерв. Показались как тёплые приверженцы, так и ярые соперники. Были колеблющиеся, но не было равнодушных. Одно это придавало сил. Я продолжил пропаганду и агитацию. Я терпеливо растолковывал отличие между произношением и транслитерацией, между беседой на своем языке и чужом, между звуками в разных фонетических совокупностях. Я подкреплял собственную позицию практическими примерами, историческими экскурсами и яркими параллелями. Я предпринял библиографические изыскания, на протяжении которых стало известно, что совокупность романизации Хэпберна (“shi” вместо прежнего “si”) узаконило особое распоряжение оккупационного штаба американских армий в сентябре 1945 года. Затем открытия мне казалось, что уж теперь-то все прозреют совсем. И опять увы.
Вопрос о «си» и «ши» был из категории вечных. Гостевая книга отечественного сайта, не успев другой раз остыть от продолжительных дебатов, мгновенно воспламенялась опять, чуть очередной неискушенный гость невинно информировал, что ему в японских словах слышится «ши», но лишь вот не такое, как «шы», то есть вот как «ши» – ну, вы осознаёте, о чем я. Пластинка тут же закручивалась по сотому разу. Увлекательным результатом этих столкновений было появление оппортунистической фракции «сущистов», каковые серьезно предлагали перейти, а кое-какие и деятельно перешли к диковинным написаниям типа «Хирощима» и «Щикоку». В остальном же мало что изменилось: в случае, если нам и удалось кого-то убедить, то весьма немногих. А вдруг кроме того и многих – то без особенных видимых последствий. Самым заметным результатом лично для меня стали невротические реакции, от которых я уже давно не могу избавиться.
Джонатан Свифт в свое время обрисовал гражданскую войну и политическую смуту из-за вопроса о том, с какого именно финиша направляться разбивать яйцо. Соблазн уподобить конфликт сусистов и сушистов хорошей войне тупоконечников из Лилипутии с остроконечниками Блефуску появляется другой раз и у меня, в редкую 60 секунд слабости. Но уже в следующую 60 секунд я четко вижу, что такое сравнение никак нельзя признать корректным. Потому что неприятность «си» и «ши» отнюдь не сводится к вопросам грамотности и хорошего тона. В пределе – это все та же неприятность глобальной культурной энтропии. И посильного сопротивления ее росту.
Грубо говоря, речь заходит не о том, какой русский звук ближе к тому либо иному японскому. Речь заходит о порожденном мозговой ленью уповании на стандарт. О наивной вере в латинские буквы – каковые в возможности, конечно же, должны вытеснить китайские иероглифы, японскую кану, арабскую вязь, славянскую кириллицу и по большому счету всё нестандартное. Обращение о ленивом снисхождении: ну хорошо, желаете по-русски, будет вам по-русски. Было “shi”, стало «ши». Было “ji”, станет «джи». Видим “tsu”, так и напишем – «тсу». Логично? Ну, еще бы…
До тех пор пока худо-бедно держатся европейские языки. Лишь человек без высшего образования прочтет надпись “Bordeaux” как «Бордеаукс». Человек с дипломом, вероятнее, выявит слово как французское – и, значит, нетривиальное в прочтении. Возможно, кроме того спросит у опытных людей, как такое слово читается на языке Вольтера и Зидана. Журналист точно спросит. В силу того, что знает: напишет неправильно – будет позор.
А японское слово переврать – позора не будет. В силу того, что язык редкий и страна экзотическая. Опытных людей мало, и страшно далеки они от народа. Не перед кем позориться. Вот они и плодятся, как бациллы, вот они и множатся – все эти «кокеши» и «такаши», «кокоши» и «тотоши», «чушиды» и «шимоды», «мукаши-банаши» и «шичими-тогараши». Тьфу…
Поубивал бы, ей-всевышнему. Вот этими самыми руками. Передушил бы, гадов…
СТОП!
Я спокоен… спокоен… Я невозмутим… Дышу ровно… Все отлично…
О чем это я?..
Ах, да. О росте энтропии.
Само собой разумеется, я не знаю плана Создателя. Быть может, он думает, что мало погорячился при вавилонском столпотворении, и сейчас взялся отыгрывать назад, медлено лепя единый язык для всей планеты. Быть может, ему думается, что обходиться одной азбукой и одной фонетикой будет эргономичнее и несложнее. Допустимо. Но мне почему-то настойчиво хочется видеть волю Провидения не в упрощении, а в усложнении. Исходя из этого в актуальных словах «суши» и «сашими» я слышу отнюдь не божественное эсперанто, а языковую самодеятельность малоизвестного жлоба.
Говорят еще, что язык начинается по собственным законам. Высоколобое филологическое мнение ему не указ. Что укоренилось в языке, то и укоренилось. Спорить с этим тяжело – особенно, в то время, когда сам употребляешь слово «гейша». Но с тем, что укоренилось сотню лет назад, возможно согласиться. А со злом, которое укореняется сейчас, мириться запрещено. С этим злом мы еще повоюем. Мы еще скажем собственный веское слово. Мы еще побарахтаемся, как та лягушка в сметане. И мы еще поглядим, чья в итоге заберёт.
Время от времени на меня находит меланхолия, рефлексия и самоедство. Я говорю:
– Но так как это ненормально! Это паранойя! Возможно ли так волноваться из-за одной-единственной буквы? Может, мне доктору показаться?
А в ответ слышу:
– Ты что! Кто еще может похвастать таковой шикарной паранойей? Гордись!
Вот я и горжусь. Вот и продолжаю. Простите меня все, кого ненароком обидел либо еще обижу.
Остров Блефуску должен быть уничтожен.
Букве «ша» не место в японских словах.
Ай рабу ю
Они явились ко мне втроем. Управлял делегацию врач технических наук, доктор наук Рауль Абрамович Лишайников. За ним маячили две незнакомые мне фигуры – одна побольше, вторая мельче.
– Знакомься, Вадичек, – сообщил доктор наук. – Это Владлен Эдисонович Дупловский. Мой ветхий приятель, которого я не видел шесть лет. Приехал к нам на конференцию. Прямиком из данной, как ее…
– Силикон Вэллей! – многозначительно сказал Владлен Эдисонович.
Моя ладонь утонула в его лапе. Он был в один момент тяжел и поджар. Так, возможно, смотрелся бы дед Крылов, если бы решил на старости лет заняться физкультурой.
– А вот это – Гена Сучков. Из Зеленограда.
– Весьма приятно, – сообщил Гена Сучков, энергично потряс мою руку и исправил очки. Он не был ни поджар, ни тяжел. Он был легок и худ. Он напоминал юного Пушкина, перезанимавшегося в собственном лицее.
– А дело у нас такое, – сообщил Рауль Абрамович. – Нужно позвонить в баню и договориться, что мы к ним придем.
– Для чего договариваться? – не осознал я. – Идите сходу, да и всё.
– Растолковываю. Это баня не несложная. Она по блату. Нас в том направлении разрешат войти безвозмездно, нужно лишь заявить, что мы от мистера Судзуки.
– Кто таковой?
– Не помню. День назад был банкет, пришел какой-то господин Судзуки. Мы с ним выпили, разговорились. Меньше, в том месте имеется баня, которой управляет его лучший приятель. Вот телефон. Лишь он заявил, что говорить нужно весьма культурно.
– Ха! – сообщил я. – «Весьма культурно»… Да вы осознаёте, что это такое – говорить по-японски весьма культурно? По-марсиански легче говорить, чем по-японски весьма культурно…
– Я осознаю. Он также так сообщил. Он кроме того написал на отдельной бумажке все слова, каковые нужно в телефон сказать. Но ты сам осознаёшь: банкет, спиртное, тыры-пыры… В общем, утратил я эту бумажку. Вся надежда сейчас на тебя.
– Ну-ну…
– А в чем, фактически, трудность? – спросил Владлен Эдисонович. – Неужто это такой серьёзный бит оф неприятностей?
– Видите ли, – сообщил я, – это трудность субъективного толка. Мне очень редко приходится говорить весьма культурно. В повседневной жизни это не верно нужно, исходя из этого практики практически нет. А практика нужна, потому, что весьма уж все сложно. Осознаёте, в учтивой речи направляться приложив все возможные усилия принижать себя и всё, относящееся к себе. А собеседника и всё, относящееся к нему, нужно приложив все возможные усилия возвышать. Требование логичное – но беда в том, что все возвышения и эти принижения осуществляются сугубо грамматическими средствами. Существуют такие особые глагольные формы – раздельно для себя и для собеседника. Сами по себе они ничего не означают, исходя из этого в беседе их легко перепутать. Возвысить себя и принизить собеседника. А это не дай всевышний. Это оскорбление. Чужестранцам по большому счету не советуют сказать весьма культурно – от греха подальше.
– Вадичек! – сообщил Рауль Абрамович. – Это все весьма интересно. Но нам не нужно про глагольные формы. Нам нужно в баню. Я осознаю, это сложнее, чем с девушками любезничать, – но так как и практика будет, не так ли?
– Отлично, давайте телефон.
– Вот. Я тебе его кроме того сам соберу. Меньше: мы все, сколько нас тут имеется, желаем пойти к ним в баню. Сейчас днем, часа в четыре.
Раздался долгий гудок, и за ним мужской голос:
– Моси-моси!
– Здравствуйте, – сообщил я.
– Здравствуйте, – ответил голос.
Я сжал трубку и мобилизовался.
– Вас тревожит негодный сотрудник университета.
– Хай! – сообщила трубка. «Хай», мы вас осознали, продолжайте.
– Меня кличут Лишайников.
– Хай!
– Я негодный приятель господина Судзуки.
– Хай!
– Мне думается, что я желал бы посетить вашу хорошую баню. С моими негодными приятелями.
– Хай! – сообщила трубка. – А какое количество хороших господ соизволит посетить отечественную негодную баню?
– Вашу хорошую баню, – сообщил я, – соизволит посетить три негодных человека.
– Вадичек! – вмешался Рауль Абрамович. – Ты по какой причине три пальца отогнул? Нас четверо!
– Минуточку! – я зажал трубку ладонью. – А кто четвертый?
– Ты, само собой разумеется!
– По какой причине я? Я не планировал…
– А как без тебя? Внезапно они будут что-нибудь сказать?
– Простите прошу вас, – сообщил я в трубку. – У меня нет слов, дабы передать, как мне неудобно, – но тут у нас появился еще один негодный человек. И он также желает в вашу негодную баню.
Через секунду я понял, какую ужасную вещь вымолвил.
– Ой! – поясницы у меня похолодела. – Я перепутал! Я имел в виду: «хорошую баню». Отечественный негодный человек желает к вам в хорошую баню!..
Трубка молчала.
– Накрылось! – шепнул я доктору наук. – С грамматикой облажался, сейчас ничего не выйдет. Для чего вы меня перебили?
Рауль Абрамович виновато разводил руками.
– Моси-моси! – сообщила внезапно трубка.
– Моси-моси! – отозвался я.
– Значит, пожалует четыре хороших гостя?
– Совсем правильно.
– А в то время, когда это случится?
– Сейчас в четыре часа.
– Ясно. Будем с нетерпением ожидать.
– Благодарю. Мы пожалуем.
– Всего хорошего.
– До свидания.
Я уронил трубку и упал в кресло.
– Все нормально. Они нас ожидают.
Ученые доктора наук тряслись от хохота.
– Что произошло? – задал вопрос я.
– Ничего, ничего, – сообщил Владлен Эдисонович. – Это весьма кул, что вы спикаете по-джапанизски. Легко было забавно замечать, как вы все время кланяетесь. Так как по телефону этого не видно…
– Привычка, – хмуро сообщил я, вытирая со лба капельки пота.
* * *
За окнами автомобиля проплывали заснеженные поля. Город остался на большом растоянии сзади.
– Слушай, Ралька, мы верно драйваем? – задал вопрос Владлен Эдисонович.
– Полностью, – кивнул Рауль Абрамович. – Дорогу я не забываю и без бумажки. Не так долго осталось ждать будет заправка, позже мост, а за мостом указатель.
– Ну-ну… А что это по большому счету, куда мы драйваем, – сауна?
– Сауна в том месте также имеется. В случае, если господин Судзуки не наврал. Но это не основное. Основное, что это онсэн и что в том месте имеется ротэмбуро. Тёплый источник с открытой ванной.
– Я весьма эксайтид, – сказал Владлен Эдисонович. – Я еще ни разу не был в этом… как ты сообщил. И вдобавок говорит, не знает японского…
– Совсем не знаю, – подтвердил доктор наук. – Знаю лишь три слова: онсэн, ротэмбуро и каки. «Каки» значит «хурма». Приезжай к нам в осеннюю пору и заметишь: вот на этих деревьях на протяжении дороги будут висеть каки.
– Каки, – повторил Владлен Эдисонович. – Это, возможно, найс вью…
Гена Сучков исправил очки на носу.
– Вот заправка! – Доктор наук притормозил. – А вон мост! И указатель… Вадичек, это на баню указатель?
– В том месте три указателя, – сообщил я, приглядевшись. – И все на бани.
– Что, все на различные? Как именуются?
– «Ютопия», «Ю Ноу» и «Ай Рабу Ю».
– Ничего себе… Что ж он молчал, что их тут столько?
– А которая отечественная?
– В случае, если б я не забывал. Придется все три контролировать.
Мы свернули на узкий проселок. Развесистые сосны с обеих сторон тянули к нам белые лапы.
– А по какой причине у них бани по-английски именуются? – задал вопрос Гена Сучков.
– Это не совсем по-английски, – сообщил я. – Это игра слов. «Тёплая вода» по-японски – «ю». В случае, если употребить соответствующий иероглиф, то «Ай рабу ю» будет означать «Я обожаю тёплую воду». Билингва.
– Куда это указатель, Вадичек?
– Именно в том направлении. В это самое «Ай Рабу Ю». Направо и еще триста метров.
Через триста метров дорога уперлась в берег озера. Тут была гравийная стоянка, и недалеко двухэтажное строение бани. Мы вылезли из автомобиля.
– Ба! – вскрикнул Владлен Эдисонович. – Смотрите! Рашн!
Из озера в метре от берега торчал столб с прибитым к нему жестяным щитом. На щите красовалась надпись:
СИБИРСКИ ЛЕБЕДР
ЗАРАВСТВYNТЕ В Japan
– Совершенно верно! – был рад Рауль Абрамович. – Всё, как данный господин и сказал. Озеро, куда прилетают зимовать отечественные лебеди. Значит, мы не совершили ошибку.
– Не вижу лебедей, – сообщил Гена Сучков, оглядывая озеро.
– Еще не прилетели. Либо уже улетели. Полотенца бы не забыть…
Войдя вовнутрь, мы разулись, поставили обувь в особые ячейки и по дощатому полу подошли к стойке, за которой дежурила женщина лет двадцати.
– Здравствуйте, – сообщил я. – Мы вам сейчас звонили.
Женщина неуверенно изобразила легкий поклон.
– Вам очень рады… С вас по пятьсот иен…
Я повернулся к Раулю Абрамовичу:
– Говорит, платить нужно.
– Как это «платить»? – удивился Рауль Абрамович. – Сообщи ей, что мы от мистера Судзуки.
– Мы негодные приятели господина Судзуки, – опять обратился я к девушке. – Мы этим утром по телефону договаривались…
– Подождите самую малость, – пролепетала женщина и провалилась сквозь землю за занавеской.
Через полминуты к нам вышел импозантный седеющий мужик.
– Здравствуйте, – сообщил я ему. – Мы негодные приятели господина Судзуки. Мы вам сейчас звонили.
Он обвел нас внимательным взором.
– Хотите принять ванну?
– Совсем правильно.
– Милости просим. Цена билета пятьсот иен.
– Настаивают на деньгах, – перевел я.
– Это какое-то недоразумение. – сообщил Рауль Абрамович и шагнул к стойке. – Судзуки-сан! Дую ноу хим? Виа хис фрэндс!
– Подождите самую малость, – сообщил мужик и также провалился сквозь землю.
– какое количество просят-то? – задал вопрос Владлен Эдисонович.
– Пятьсот иен. Грубо говоря, пять долларов.
– Так может, заплатим? Не такие уж солидные деньги.
– Эх, Владлен! – набрался воздуха Рауль Абрамович. – Сходу видно, что ты совсем не знаешь Востока. Не ведаешь, что японская культура строится на сохранении лица. Поставь себя на место этого Судзуки. Он давал слово нам бесплатную баню, мы ему поверили, отправились – и никакой бесплатной бани не взяли. Это значит, он не оправдал надежд, не выполнил обещания, не подсуетился. Одним словом, утратил лицо. От позора он заберёт и повесится – а мы будем виноваты. Тебе этого хочется?
– Нет, – сообщил Владлен Эдисонович. – Для того чтобы мне не хочется. Может, нам лучше ?
– Это будет еще хуже. Выйдет, что мы по большому счету никакой бани не взяли, ни платной, ни бесплатной. И тогда он совершенно верно повесится. Нет, сейчас мы должны находиться до конца.
– Что если баня не та? – предположил Гена Сучков. – Мало ли…
– Теоретически нельзя исключать, – дал согласие доктор наук. – на данный момент уточним.
Занавеска отодвинулась, и мы заметили лысого дедушку лет девяноста. За ним маячили застенчивая женщина и седеющий мужик.
– Хороший вечер, – сообщил я дедушке. – Мы негодные приятели господина Судзуки. Он должен был с вами договориться по поводу отечественного прихода.
Дед поморгал, пожевал губами, помолчал. Позже задал вопрос:
– Вы приятели Тар? Судзуки?
– Как его кличут? – обернулся я к доктору наук. – Какое у него имя, у вашего Судзуки? Таро либо не Таро?
– Не помню, – сообщил доктор наук. – Может, Таро. Быть может, и не Таро. Но, да – думается, Таро. Определенно Таро.
– Конкретно так, – кивнул я дедушке. – Мы негодные приятели господина Таро Судзуки.
– Ясно, – сообщил дед. – Пожалуйста!
Он обширно взмахнул собственной дистрофичной старческой рукой. Седеющий застенчивая девушка и мужчина легко поклонились. Мы поклонились также и двинулись на протяжении по коридору.
– Вот, – достаточно сообщил Рауль Абрамович. – Спасли жизнь человеку. А вы рассказываете, не та баня. Держитесь меня в этических вопросах.
Пройдя под синей занавеской с иероглифом «мужик», мы появились в предбаннике. На протяжении стенки тянулись полки с безлюдными корзинами. Доктор наук Лишайников по-хозяйски обошел помещение и остановился посередине.
– Растолковываю, – сообщил он. – Тут все сделано так, дабы нам было отлично. Все продумано для данной цели. Вот весы, кому взвеситься. Вот таблица веществ, в каковые мы будем окунаться. какое количество ионов Na, сколько марганца, сколько сероводорода. Вот перечень заболеваний, от которых эти вещества излечивают. Простуда, геморрой, неврозы, психозы… В случае, если кому весьма интересно, Вадик переведет. Вот бесплатные зубные щетки. Паста уже внутри, прямо в щетках – кроме того мазать не нужно, прямо суй в рот. Вот бритвы, также бесплатные. Бриться ими не рекомендую, порежетесь. Лучше дотерпите до дома. Вот массажное кресло, сто иен сеанс. Вот вентилятор, вот зеркало. Размешайтесь.
– А вещи закрыть негде? – Владлен Эдисонович хмуро озирался со снятыми штанами в руках. – У меня тут Американ Экспресс…
– Для чего их закрывать? Где тут бандиты и воры? Мы тут по большому счету одни!
Владлен Эдисонович без звучно свернул штаны и положил в корзинку.
– Держите вот еще, – Рауль Абрамович дотянулся из собственного пакета и вручил каждому мелкое полотенце. – Прикроете чресла.
– От кого? – испугался Гена Сучков.
– Друг от друга, – растолковал доктор наук. – Такое правило. Возможно в принципе и не закрывать, но непременно иметь с собой. Это рудимент смешанных бань. Исторически японцы парились вперемешку с японками и прикрываться до сих пор не отвыкли. Но мне кроме того нравится. Прикроешь чресла и ощущаешь себя римлянином. А вот очки я советовал бы снять – потому что в первую очередь мы отправимся в сауну, и дужки обожгут нам ушки.
– У меня черепаховые, – сообщил Гена Сучков. – Не обожгут.
– Тогда вперед! – доктор наук потянул на себя дверь и переступил порог мыльни. – Продолжаю инструктаж. Перед посещением ротэмбуро, равно как и сауны, нужно тщательное омовение чресел и остального организма. Это делается сидя – возможно из шайки, возможно из душа. Вот шампунь и жидкое мыло. Отличить одно от другого возможно по действиям сидящего рядом нелысого японца. Сейчас японца по большому счету никакого нет, исходя из этого спросим Вадика. Это что написано? Шампунь? Значит, вот это мыло. Жмем на пимпочку, набираем в ладошку, мылим чресла. Предусмотрены мочалки, зеленые и розовые. Температура воды выставляется вот тут. Через полминуты вода кончается, нужно повторить нажатие. Это у них для экономии. Все продумано!
– А сауна-то где? – задал вопрос Владлен Эдисонович, потирая на груди мокрую шерсть и озираясь.
Рауль Абрамович вышел на середину мыльни и медлительно совершил поворот на триста шестьдесят градусов.
– Вадичек, – сказал он, – я без очков не хорошо вижу. Где тут сауна?
– Мне думается, – сообщил я, – что об этом лучше задать вопрос мистера Судзуки. Я также не вижу никакой сауны.
– Мда… Кто-то из нас что-то перепутал. Будем вычислять, что он. Но ничего. Сауна не основное. Основное – ротэмбуро. Чресла у нас помытые, возможно окунаться.
Он решительно направился к стеклянной двери, ведущей наружу. За ней начиналась цепочка уложенных на гравий каменных плит, ровных и холодных. Переступая с плиты на плиту, мы добрались до бассейна, вырытого в почве и обложенного по периметру гранитными валунами. Рауль Абрамович с видом гурмана окунул в него правую стопу.
– Сорок пять градусов, – сказал он нам. – У меня нога намётанная. Сорок пять – это близко к идеалу. Сорок пять с половиной было бы совсем отлично. Но для начинающих и сорока пяти хватит.
Он опустил стопу на каменное дно, перенес на нее центр тяжести, присоединил к правой стопе левую и медлительно погрузился в воду по грудь. Мы последовали его примеру.
– А что? – сказал Владлен Эдисонович. – Весьма кроме того!
– Ха! – вскрикнул доктор наук. – А он не верил! Он сомневался! Владлен, то, в чем ты на данный момент сидишь, имеется квинтэссенция японской культуры! Восток как такой. Ты погляди на эти камни, погляди на данный мох, что их облепил! Послушай журчание этого источника! Внюхайся в эту воду! Либо посмотри на табличку, которая перед тобой. Что на табличке написано, как ты думаешь? На ней написано трехстишие, сочиненное безымянным поэтом, что посетил данный источник триста лет назад. Дабы мы тут не просто сидели и потели – а дабы мы думали о возвышенном! Вадичек, переведи нам трехстишие.
– «Вода не для питья», – перевел я.
– А природа около! Нет, Владлен, ты погляди на природу! Данной природой возможно наслаждаться круглый год. Весной сакуры, летом хризантемы, в осеннюю пору каки, зимний период – снег на обнажённых ветках… Разве такое имеется в твоей Калифорнии?
– Ну-у-у-у… – протянул Владлен Эдисонович.
– А это что такое и куда? – внезапно задал вопрос Гена Сучков, показывая пальцем на узкий канал, выходящий из бассейна и крюком заворачивающий за бамбуковую изгородь. – Может, это именно в сауну?
– Может, – сообщил Рауль Абрамович. – Может, в сауну. Быть может, и не в сауну. Нужно проверить. Проверишь?
– Проверю! – Гена поднялся и сделал ход к каналу.
– Полотенце! – напомнил ему доктор наук.
– А, да… – Гена поднял с гранитного валуна полотенце, прижал его к паху левой рукой и, балансируя правой, побрел по колено в воде. – Тут горячо! – сообщил он на входе в канал, где именно лилась вода из источника. – Тут, возможно, все сорок семь! – Высоко поднимая худые ноги, он миновал горячее место и провалился сквозь землю за изгородью.
– Это, возможно, в дамское отделение! – шепнул Рауль Абрамович и затрясся.
– Для чего? – удивился Владлен Эдисонович.
– Также рудимент! Исторически было одно отделение на всех, сейчас лишь дорожка осталась. Ну ничего, разберется, возвратится.
Доктор наук погрузился в бассейн по шею. Владлен Эдисонович зачерпнул ладонями воды, омыл бакенбарды, достаточно крякнул и погрузился также. Я уже сидел в воде по самые ноздри, замечая, как долгие сосновые иголки, похожие на старые пинцеты, плавают передо мной по белесой водной поверхности. К одному такому пинцету подрулила водомерка. Принюхалась, поморщилась – и порулила прочь, отфыркиваясь от испарений. Я ей посочувствовал.
– Страно, – сообщил Владлен Эдисонович. – Такое райское место, и никого!
– Погоди еще, – ответил Рауль Абрамович. – Часов с пяти-шести тут будет не протолкнуться. Про выходные я по большому счету молчу. на данный момент время рабочее, одни прогульщики приходят, наподобие нас.
Он вылез из бассейна, подошел к торчащему из стенки крану с надетым на него зеленым шлангом, развернул вентиль и облил себя холодной водой. Я также вылез, но вместо обливания завалился в сугроб. Полминуты полежал на пояснице и столько же на животе. Владлен Эдисонович легко постоял на каменных плитах, остывая пассивно. Позже все трое залезли обратно в бассейн.
– Что-то он продолжительно, – озабоченно сообщил Рауль Абрамович. – Забрали его тетки в оборот. Вадичек, может сходишь, взглянешь?
Опоздал я дойти до канала, как Гена вышел оттуда сам. Левой рукой он прижимал к паху полотенце, а правой хватался за валуны, дабы не споткнуться.
– Сауну отыскал! – прокричал он весело.
– Какую еще сауну? – удивился Рауль Абрамович. – Ты где был-то?
– В том месте женское отделение. Совсем безлюдное. И в нем сауна. Сто десять градусов.
– Что за матриархат? – возразил Владлен Эдисонович. – По какой причине тогда в мужском нет?
– Новые времена, – сообщил я. – Политическая корректность.
– Может, сходим тогда? – Владлен Эдисонович вопросительно осмотрел всю компанию. – Раз уж в том месте пусто, а? Выставим караул и попаримся, как люди. В противном случае господин Судзуки определит, что мы не попарились, и руки на себя наложит.
Рауль Абрамович задумался.
– Я в затруднении, – сообщил он. – Само собой разумеется, возможно еще раз спасти жизнь этому несчастному Судзуки. Но так как я, как-никак, университетский доктор наук. Мне не к лицу тайком посещать женские бани. А ты какого именно мнения, Вадичек?
– По-моему, все не так трагично, – сообщил я. В итоге, мы имели возможность перепутать. Мы чужестранцы. Мы вовсе не обязаны знать иероглиф «мужик». В случае, если нас прищучат, мы постоянно сможем оправдаться.
– Ты думаешь? Тогда иди первый, а мы за тобой.
Пройдя гуськом по каналу, мы появились в совершенно верно таком же бассейне. Вылезли из него, прошлепали по каменным плитам и столпились у двери. Запотевшее стекло скрывало мыльню от постороннего взгляда. «Имеется кто-нибудь?» – крикнул я, немного открыв дверь на два пальца. Ответа не было. Мы проскользнули вовнутрь и двинулись по мыльне на цыпочках, прижимая полотенца к чреслам. Прислушались к предбаннику – в том месте также было негромко.
– Превосходно, – шепнул Рауль Абрамович. – Кто на шухере поднимется?
– Давайте, я постою, – сообщил Гена.
– Давай. Мы тебя позже поменяем.
Полки в сауне были застелены широкими оранжевыми полотенцами. Пахло горячим деревом. С комфортом рассевшись, мы втянули ноздрями жаркий сухой воздушное пространство.
– Татэма ий дэс! – сообщил доктор наук Лишайников.
– Чего-чего? – не осознал Владлен Эдисонович. – Джапанис?
– Ага. Значит «отлично».
– Ясно.
– И вдобавок мне нравится, как по-японски «понедельник».
– Ну?..
– «Заебон»!
– Как?! – не поверил я своим ушам.
– А разве не так?
– Всегда было «гэцуёби».
– А вторник?
– «Каёби».
– А дальше?
– «Суйёби», «мокуёби», «кинъёби», «доёби»…
– Во! Совершенно верно! «Доёби»! А мне почему-то запомнилось «заебон». Выходит, это пятница?
– Суббота.
– Мда… Попытайся выучи таковой неприличный язык…
– Как же ты преподаешь? – задал вопрос Владлен Эдисонович. – У тебя студенты отлично знают британский?
– Мой британский осознать несложно, – самокритично сообщил доктор наук. – Неприятность не в языке. Неприятность в менталитетe.
– Другими словами?
– Ну, вот тебе пример. У меня один аспирант выращивает кремний на умелой установке. Сам знаешь, все кристаллы ни при каких обстоятельствах хорошими не выходят. Большинство бракуется, что-то остается. Это естественно, так в любой момент. Ко всему прочему и не повезло юноше с первого раза. Из десяти кристаллов ни одного хорошего. Приходит ко мне, целый озадаченный. Сэнсэй, говорит, в чем тут дело? Я его успокаиваю: дескать, всё делаешь верно, тебе просто не повезло по закону бутерброда. Он не осознаёт. Я ему говорю: знаешь закон бутерброда? «Бутерброд падает маслом вниз» – слышал про таковой закон? Нет, отвечает, не слышал. Я ему говорю: ты приобрети в магазине батон, дома нарежь его на двадцать кусков и любой намажь маслом. Сложи все в тарелку, а позже кинь к потолку, дабы они по помещению разлетелись. И посчитай распределение – какое количество маслом вверх, а какое количество вниз. Он кивнул, поклонился и говорит: отлично, сэнсэй, я сейчас же это сделаю.
– Ничего себе, – сообщил Владлен Эдисонович. – У них что, так туго с эмоцией юмора?