в один раз в апреле прошлого года Хар Сингх и я отправились на охоту. Все было бы отлично, если бы лиса не перебежала нам дорогу, в то время, когда мы выходили из деревни. Хар Сингх, как ты знаешь, нехороший охотник и мало что знает об жителях джунглей. В то время, когда, увидев лису, я внес предложение возвратиться к себе, он посмеялся нужно мной и заявил, что лишь дети верят, словно бы лиса приносит несчастье. И мы продолжали собственный путь.
Мы отправились в путь, в то время, когда звезды начали бледнеть. Около Гаруппу я выстрелил в олененка и непонятным образом промахнулся. Позже Хар Сингх прострелил крыло павлина, но, не смотря на то, что мы приложив все возможные усилия гонялись за ним, он спрятался в высокой траве и мы не нашли его. Мы исходили джунгли на протяжении и поперек, но больше не встретили ни одного зверя и к вечеру двинулись в обратный путь.
Потому, что мы сделали два выстрела, то опасались, что объездчики будут искать нас, и исходя из этого избегали дороги и шли по песчаному руслу высохшей реки, пересекая частые заросли бамбука и боярышника. Так мы шли, говоря о собственных неудачах, как внезапно нам навстречу вышла тигрица, остановилась и начала смотреть на нас. В течение 60 секунд, показавшейся нам вечностью, тигрица рассматривала нас, а после этого повернулась и ушла.
Выждав некое время, мы пошли дальше, но тигрица опять вышла на отечественную дорогу. В этом случае она не только наблюдала на нас, но начала рычать и подергивать хвостом. Мы снова замерли, и мало погодя тигрица успокоилась и ушла. Скоро из густого кустарника с криками встала стайка лесных птиц, по-видимому потревоженная тигрицей. Одна из них опустилась на дерево халду прямо перед нами. В то время, когда птица села на ветку у нас на виду, Хар Сингх заявил, что подстрелит ее, дабы не возвращаться к себе с безлюдными руками. Он сказал, что выстрел напугает тигрицу и вынудит ее уйти. Перед тем как я смог что-нибудь сделать, он выстрелил.
В следующее мгновение раздался страшный гул, и тигрица, разламывая кусты, направилась к нам. В этом месте, на краю высохшего речного русла, росло пара деревьев руни. Я ринулся к одному из них, а Хар Сингх к второму. Тигрица была ближе к моему дереву, но я успел вскарабкаться весьма высоко и был вне досягаемости. Хар Сингх в юные годы не обучился лазать по деревьям. В то время, когда тигрица, покинув меня, приблизилась к нему, он все еще стоял на земле, пробуя ухватиться за ветки дерева. Тигрица не укусила и не растерзала Хар Сингха. Поднявшись на задние лапы, она обхватила дерево, прижав к нему Хар Сингха, и после этого начала отрывать когтями древесины и большие куски коры с обратной стороны дерева. Все это время Хар Сингх пронзительно кричал, а тигрица рычала. Я захватил с собой на дерево ружье и сейчас, упираясь босыми ногами, взвел курок и выстрелил в атмосферу. Услышав выстрел на таком близком расстоянии, тигрица удалилась громадными прыжками, а Хар Сингх упал на землю у подножия дерева.
Через некое время я тихо спустился на землю и подошел к Хар Сингху. Я понял, что когти тигрицы вонзились ему в пузо, порвали его от пупка практически до позвоночника и все внутренности вывалились наружу. Я оказался в затруднительной ситуации. Уйти и покинуть Хар Сингха я не имел возможности и, не имея опыта в аналогичных делах, не знал, как поступить лучше — попытаться вложить внутренности назад в пузо либо отрезать их. Я негромко поболтал об этом с Хар Сингхом, опасаясь, что тигрица услышит, возвратится и убьет нас. Хар Сингх думал, что необходимо положить внутренности в пузо. Итак, пока он лежал на пояснице, я вложил их назад вместе с прилипшими сухими страницами, кусочками и травой дерева. После этого я крепко-накрепко обвязал его своим пагри,[21]чтобы внутренности снова не вывалились, и мы отправились в семимильный путь к собственной деревне. Я шел в первых рядах, неся два ружья, а Хар Сингх позади.
Нам было нужно идти медлительно, потому, что Хар Сингх должен был удерживать пагри на месте. Наступила ночь, и Хар Сингх заявил, что лучше отправиться не в деревню, а в поликлинику в Каладхунги. Я запрятал ружья, и мы прошли еще три мили. В то время, когда мы пришли, поликлиника была закрыта, но бабу-врач, что живет рядом, еще не ложился дремать. Определив о произошедшем, он отправил меня за торговцем табаком Аладиа, что к тому же был почтмейстером в Каладхунги, за что каждый месяц приобретал от правительства пять рупий. Тем временем врач зажег фонарь и повел Хар Сингха в барак, где помещалась поликлиника. В то время, когда я возвратился с Аладиа, врач уложил Хар Сингха в постель. Аладиа держал фонарь, я соединял края раны, а врач сшивал их. Затем врач, весьма хороший юный человек, отказался забрать предложенные мною две рупии и дал Хар Сингху выпить хорошее лекарство, дабы он забыл о боли в животе. После этого мы отправились к себе, где нашли отечественных дам в слезах: они считали, что нас убили разбойники либо растерзали дикие животные. Так, ты видишь, господин, как принципиально важно людям, охотящимся в джунглях, мочь лазать по деревьям. Если бы кто-нибудь в юные годы научил этому Хар Сингха, он не причинил бы нам столько тревоги».[22]
Я очень многое определил от Кунвар Сингха в течение первых лет охоты с моим ветхим ружьем. Я, к примеру, обучился составлять в уме карту местности. Время от времени мы охотились совместно, но чаще я охотился один, потому, что Кунвар Сингх опасался разбойников и иногда по семь дней не выходил из собственной деревни. Джунгли простирались на довольно много сотен квадратных миль, и через них проходила лишь одна дорога. Неоднократно, возвращаясь с охоты, в то время, когда мне получалось подстрелить просматривала, замбара либо громадного кабана, я входил в деревню, где жил Кунвар Сингх, расположенную на три мили ближе к лесу, чем мой дом, дабы попросить его принести добычу. Он постоянно находил ее, в каких бы диких зарослях леса, кустарника либо травы я ни прятал от хищников подстреленное животное. У нас было собственный наименование для каждого приметного дерева, для каждой лужи, звериной тропки либо высохшего речного русла. Все расстояния мы измеряли дальностью мнимого полета пули, выпущенной из моего ветхого ружья, а направление определяли по компасу. В то время, когда я прятал подстреленное животное либо Кунвар Сингх подмечал хищных птиц, собравшихся на дереве, и подозревал, что леопард либо тигр убил кого-то, один из нас отправлялся в лес, полностью не сомневаясь, что необходимое место будет отыскано в ночи и любое время дня.
По окончании того как я окончил школу и начал работату в Бенгалии, я имел возможность приезжать в Каладхунги только раз в году приблизительно на 21 день. На протяжении одного из таких приездов я страшно расстроился, выяснив, что мой ветхий приятель Кунвар Сингх стал жертвой беды, обрушившейся на отечественные горы, — опиума. Пагубная привычка овладевала его организмом, ослабленным малярией, и, не смотря на то, что он много раз давал мне обещания отказаться от нее, у него уже не было сил сдержать собственный слово. Исходя из этого я не удивился, в то время, когда, приехав в один раз в феврале в Каладхунги, услышал от обитателей отечественной деревни, что Кунвар Сингх без шуток болен. Весть о моем прибытии распространилась за ночь по Каладхунги, и на следующее утро восемнадцатилетний юноша, младший сын Кунвар Сингха, прибежал ко мне, дабы сказать о том, что папа при смерти и желает повидаться со мной.
Староста деревни Чандни-Чок, выплачивавший правительству четыре тысячи рупий земельного налога, Кунвар Сингх был серьёзной персоной и жил в громадном каменном доме под шиферной крышей, где мне довольно часто выяснялось гостеприимство. Но, приблизившись к деревне вместе с сыном Кунвар Сингха, я услышал, что причитания дам доносятся не из его дома, а из однокомнатной хижины, выстроенной Кунвар Сингхом для одного из слуг. Подводя меня к хибарке, сын Кунвар Сингха заявил, что отца переместили в том направлении по причине того, что в доме ему мешали дремать внуки. Встретившись с нами, старший сын Кунвар Сингха вышел из хижины и сказал, что папа будет в бессознательном состоянии и жить ему осталось только пара мин.. Я остановился в дверях, и, в то время, когда мои глаза привыкли к полумраку, через клубы дыма, заполнявшего помещение, заметил Кунвар Сингха, лежавшего на земляном полу, обнажённого и только легко прикрытого простыней. Его мёртвую правую руку поддерживал старик, сидевший рядом на земле. Пальцы Кунвар Сингха были сложены на хвосте коровы. В соответствии с верам индусов, душе погибшего предстоит переправиться через реку крови. На другом берегу ее находится Судья, которому душа обязана ответить за собственные грехи. Лишь при помощи хвоста коровы отделившаяся душа может переправиться через эту реку. В другом случае ей суждено оставаться на земле, и она будет причинять муки тем, кто не предоставил ей средства, нужного чтобы предстать пред троном Судьи.
У головы Кунвар Сингха стояла жаровня, в которой горели лепешки из коровьего навоза. Рядом с жаровней сидел жрец, бормоча молитвы и позванивая в колокольчик. Вся помещение была до отказа набита партнерами и причитавшими дамами, каковые без финиша повторяли: «Он погиб! Он погиб!»
Я знал, что люди каждый день умирают в Индии конкретно так, но не желал допустить, дабы мой дорогой друг был одним из них. Я желал бы сделать так, дабы он ни при каких обстоятельствах не умирал либо по крайней мере не погиб на данный момент. Войдя в помещение, я поднял металлическую жаровню, которая была горячее, чем я предполагал, и обожгла мне руки, и выкинул ее за дверь. Возвратившись, я перерезал веревку, которой корова была привязана к колу, вбитому в земляной пол, и вывел ее из помещения. В то время, когда эти действия, идеальные мною в полном молчании, были увидены собравшимися, шум начал стихать и совсем закончился по окончании того, как я забрал жреца за руку и вывел из помещения. После этого, стоя в дверях, я приказал всем выйти. Никто не протестовал, и мой приказ был выполнен беспрекословно. Из помещения вышло немыслимое количество людей, ветхих и молодых. В то время, когда последний из них был за порогом, я сообщил старшему сыну Кунвар Сингха, дабы он как возможно скорее подогрел два сира молока[23]и принес его мне. Он наблюдал на меня в полном удивлении, но, в то время, когда я повторил собственную просьбу, быстро удалился, дабы выполнить ее.
Возвратившись в хижину, я отодвинул от стенки кровать, поднял Кунвар Сингха с пола и положил его на нее. Больной очень нуждался в свежем воздухе, и притом много. Оглядевшись около, я увидел мелкое окно, забитое досками. Не довольно много времени потребовалось, дабы сорвать доски и разрешить войти струю свежего, благоухающего воздуха из джунглей в жарко натопленную помещение, где воздушное пространство был пропитан людскими испарениями, едким дымом, запахом коровьего навоза и горелого топленого масла.
Взяв на руки изможденное тело Кунвар Сингха, я осознал, что жизнь в нем чуть теплится. Глубоко запавшие глаза были закрыты, губы посинели, дыхание стало прерывистым. Скоро, но, свежий, чистый воздушное пространство начал возвращать ему жизнь, и он начал дышать свободнее и ровнее. Наконец я, сидя в постели и замечая через дверь за беспокойством, охватившим плакальщиков, удаленных мною из помещения умирающего, почувствовал, что Кунвар Сингх открыл глаза и наблюдает на меня. Не поворачивая головы, я начал сказать:
«Времена изменяются, и вместе с ними ты, дядюшка. Раньше никто не посмел бы вынести тебя из собственного дома и положить умирающего на землю в хижине слуги, как какого-либо бездомного бедного. Ты не слушал моих предостережений, и сейчас проклятое зелье довело тебя до для того чтобы состояния. Если бы я сейчас не сходу отозвался на твою просьбу, ты был бы уже на пути к огненной реке. Все люди уважали тебя, старосту Чандни-Чока и лучшего охотника в Каладхунги. Сейчас ты лишился их уважения. Ты, что был сильным человеком и ел лучшую пищу, сейчас ослабел и лежишь с безлюдным желудком. В то время, когда мы пришли, твой сын заявил, что шестнадцать дней у тебя ничего не было во рту. Но ты не погибнешь, ветхий приятель, вопреки тому, что они тебе говорили. Ты проживешь еще не один год, и, не смотря на то, что мы, быть может, не будем охотиться совместно в джунглях Гаруппу, у тебя всегда хватит мяса. Всем, что добуду на охоте, я буду делиться с тобой, как делился раньше.
А сейчас тут, в данной хижине, в то время, когда твои пальцы обмотаны священным шнуром и в руках твоих лист смоковницы,[24]ты обязан поклясться головой собственного старшего сына, что ни при каких обстоятельствах больше не прикоснешься к ужасному зелью. В этом случае ты выполнишь клятву. А сейчас, пока твой сын принесет молоко, мы покурим».
До тех пор пока я сказал, Кунвар Сингх не сводил с меня глаз. Наконец губы его зашевелились и он сообщил:
«Как может умирающий человек курить?» — «Не будем больше сказать о смерти, — сообщил я, — в силу того, что ты не погибнешь. А как мы будем курить, я тебе на данный момент покажу».
После этого, вынув из портсигара две сигареты, я зажег одну из них и засунул ему в рот. Он медлительно затянулся, закашлялся и дрожащей рукой вынул ее изо рта. Но в то время, когда приступ кашля прошел, он опять забрал сигарету в рот и курил . Мы еще курили, в то время, когда возвратился сын Кунвар Сингха. В руках у него был громадной бронзовый сосуд, что он уронил бы у дверей, если бы я одновременно с не подхватил его. Удивление этого человека было ясно. Так как он покинул собственного отца умирающим на земле, а сейчас он лежал в постели, голова его покоилась на моей шляпе, и он курил. В хижине не было никакой посуды, из которой возможно было выпивать, и я послал сына за чашкой. В то время, когда он возвратился, я напоил Кунвар Сингха теплым молоком.
Я оставался в хижине до поздней ночи. За это время Кунвар Сингх выпил целый сир молока и тихо дремал в горячей и эргономичной кровати. Перед тем как уйти, я предотвратил сына, что он обязан никого не подпускать к хижине, неотлучно пребывать у постели отца и поить его молоком всегда, в то время, когда тот проснется.
На следующее утро, в то время, когда солнце лишь поднималось, я возвратился в Чандни-Чок и понял, что Кунвар Сингх и его сын прочно дремлют, а бронзовый сосуд, в котором было молоко, безлюден.
Кунвар Сингх сдержал клятву, и не смотря на то, что он не вернул собственные силы так, дабы сопровождать меня на охоте, он довольно часто навещал меня и погиб мирно четыре года спустя в своем доме, на собственной постели.
МОТИ
У Моти были красивые, точеные черты лица, характерные всем представителям высших каст Индии.[25]Он был еще ребёнком, тело которого состояло, казалось, из одних ног и рук, в то время, когда погибли его мать и отец, покинув на попечение мальчика всю семью. К счастью, семья была мала: лишь сестра и младший брат.
Моти было в то время четырнадцать лет, и он уже шесть лет был женат. Первое, что он сделал, нежданно став главой семьи, — привез собственную двенадцатилетнюю жену, которую не видел со дня свадьбы, из дома ее отца в Кота-Дан, приблизительно в двенадцати милях от Каладхунги.
Потому, что четыре ребёнка не могли собственными силами обработать шесть акров почвы, доставшихся Моти по наследству, он забрал себе напарника, которого в этих местах именуют «саджхи». Данный человек за собственную работу приобретал бесплатную еду, жилье и половину собранного урожая. Дабы выстроить неспециализированную хижину, нужно было срезать в джунглях бамбук и траву, взяв на это разрешение, и приносить их издали на плечах и голове. В связи с сильными ветрами, бушевавшими в предгорье, приходилось всегда заботиться о ремонте хижины. Все это ложилось тяжелым бременем на его помощников и Моти. Дабы избавить их от забот, я выстроил им каменный дом на четырехфутовом фундаменте с тремя широкой верандой и комнатами. Необходимо заявить, что все они, за исключением жены Моти, которая выросла более высоко в горах, страдали от малярии.
Для защиты урожая от случайно забредшего диких животных и скота в большинстве случаев строили колючую изгородь около всей деревни. Не смотря на то, что на это дело уходили семь дней тяжелого труда, такая непрочная загородка мало помогала, и, в то время, когда урожай созревал, арендаторы со всеми участниками семьи должны были ночи напролет караулить собственные поля. Огнестрельного оружия практически не было. Сорока арендаторам отечественной деревни правительство Великобитании дало иметь одно одноствольное шомпольное ружье. Тогда как один из крестьян в порядке очередности пользовался ружьем для защиты собственного поля, остальные должны были обходиться жестянками, в каковые они колотили всю ночь. Не смотря на то, что из ружья убивали определенное количество кабанов и дикобразов, этих самых злостных вредителей посевов, все же каждую ночь урожаю наносился большой вред, потому, что деревня стояла на отшибе и была окружена лесами. Исходя из этого, в то время, когда мне начали платить за работу в Мокамех-Гхате, я начал отдавать эти деньги на постройку каменной стенки около деревни. Законченная стенки имела шесть футов в высоту и три мили в длину. Строительство длилось десять лет, потому, что мои доходы были малы. Если вы отправитесь на автомобиле из Халдвани в Рамнагар через Каладхунги, то, не доезжая до Кабаньего моста и леса, заметите эту стенке.
в один раз холодным декабрьским утром я шел по деревне со своей собакой Робином, которая бежала в первых рядах, вспугивая друг за другом выводки серых куропаток. (Никто, не считая Робина, не тревожит их, потому, что в деревне обожают слушать, как куропатки перекликаются утром и на закате.) Сейчас на мягкой земле, на краю одного из ирригационных каналов, я нашёл следы кабана. Данный кабан с громадными изогнутыми, злобно торчащими клыками был величиной с молодого буйвола, и его знала вся деревня. Он проделал дыру в колючей изгороди и разжирел, уничтожая урожай. В то время, когда была выстроена стенки, сперва она доставляла ему некое беспокойство, но, пользуясь шероховатостью ее поверхности, кабан со временем обучился взбираться на нее. Сторожа много раз стреляли в него, и неоднократно он, уходя, оставлял кровавый след, но ни одна из ран не появилась смертельной, и кабан становился только более осмотрительным.
Этим декабрьским утром следы кабана привели меня к участку Моти. Приблизившись к дому, я заметил, что супруга Моти стоит подбоченясь и осматривает то, что осталось от картофельных посадок.
Кабан поработал основательно, потому, что клубни еще не созрели, а он был голоден. Тогда как Робин начал искать, в каком направлении удалился преступник, дама дала волю своим эмоциям. «Во всем виноват папа Пунвы, — сообщила она. — Прошедшей ночью была его очередь сторожить с ружьем. Но вместо того дабы остаться дома и защищать собственные владения, он отправился на пшеничное поле Калу, сохраняя надежду подстрелить замбара. До тех пор пока его не было, вот что наделал данный шайтан». В отечественном районе дама ни при каких обстоятельствах не упоминает имени супруга и не обращается к нему по имени. До появления детей она именует мужа хозяином дома, а после этого обращается к нему как к отцу первого ребенка. У Моти сейчас было трое детей, старшего назвали Пунва, исходя из этого для собственной жены Моти являлся «отцом Пунвы», а ее все именовали «мать Пунвы».
Мать Пунвы была самая работящая дама в отечественной деревне и вместе с тем самая острая на язык. Высказавшись без обиняков об отце Пунвы, ушедшем в прошедшую ночь со собственного поста, она взялась за меня и заявила, что я напрасно истратил деньги на постройку стенки, через которую может перебраться кабан и съесть ее картошку. Она заявила кроме этого, что в случае, если я не могу пристрелить кабана, то обязан надстроить стенке на пара футов, дабы никакой кабан не имел возможности через нее перелезть. К счастью, в разгар шторма, обрушившегося на мою голову, пришел Моти, и я, свистнув Робина, быстро удалился, предоставив ему самому справляться с разбушевавшейся женой.
В данный вечер я увидел следы кабана у дальнего финиша стенки и в течении двух миль шел звериными тропами, и на протяжении берега Кабаньей реки , пока следы не привели меня к густым зарослям колючих кустов и лантаны.[26]
Я занял позицию в зарослях. В полной мере быть может, что кабан покинет укрытие еще засветло и я смогу выстрелить.
Практически сразу после того, как я расположился за камнем на берегу реки, раздался крик самки замбара в дальнем финише джунглей. (Через пара лет я убил тут «Повальгарского холостяка».[27]) Данный крик давал предупреждение жителей джунглей о присутствии тигра. 14 дней назад в Каладхунги прибыла охотничья экспедиция, складывавшаяся из трех охотников с восемью слонами. Охотники собирались убить тигра, обитавшего на том участке леса, где мне не запрещалось охотиться. Кабанья река разграничивала два участка — мой и второй, где действовали прибывшие охотники. Они желали заманить тигра на собственный участок и для этого привязали четырнадцать буйволят на собственной стороне реки. Двух буйволят тигр убил, а остальные погибли, покинутые без присмотра. Незадолго до, приблизительно в девять часов вечера, оттуда доносилась сильная ружейная стрельба.
Я просидел за камнем два часа, прислушиваясь к крикам самки замбара, но кабан не оказался. В то время, когда стемнело и стало нереально стрелять, я перешел реку, вышел на дорогу, идущую в Кота, и стал скоро продвигаться по ней, замедляя ход и двигаясь с опаской только около пещер, где жил громадной питон и где Бил Бейли из лесного департамента за месяц до этого убил двенадцатифутовую гамадриаду. У входа в деревню я остановился и крикнул Моти, дабы он готовься сопровождать меня утром следующего дня.
В течение многих лет Моти всегда ходил со мной в джунгли Каладхунги. Он был проницательным, умным и бесстрашным человеком, владел хорошим зрением, способностью и острым слухом тихо передвигаться в джунглях. Он ни при каких обстоятельствах не опаздывал на встречу со мной. В то время, когда этим утром мы шли по мокрым от росы джунглям, прислушиваясь к разным звукам, издаваемым просыпающимися жителями леса, я поведал ему о том, что слышал крик самки замбара. Я подозревал, что она видела, как тигр убил ее детеныша, но не убежала наряду с этим. В другом случае я не имел возможности растолковать, по какой причине крики настойчиво длились. При мысли о том, что мы можем отыскать только что убитое животное, Моти приходил в восхищение. На собственные ограниченные средства он имел возможность брать мясо для семьи только раз в тридцать дней, исходя из этого сравнительно не так давно убитый тигром либо леопардом замбар, просматривал либо кабан являлся для него божьим бесплатно.
Вчера вечером, услышав крик самки замбара, я определил, что животное находится приблизительно в 1500 ярдах к северу от меня. В то время, когда мы прибыли на это место и ничего не нашли, мы начали искать на земле следы крови, шерсти либо отметины, покинутые тигром, тащившим собственную добычу. Я все еще был уверен, что мы должны отыскать убитое животное и что его убил тигр. В этом месте сходились две поверхностные лощинки, начинавшиеся у подножия горы в нескольких сотнях ярдов от нас. Лощинки шли практически параллельно в течении приблизительно тридцати ярдов. Моти выразил желание пойти по правой лощинке, а мне предлагал осмотреть левую. Я дал согласие, потому, что лощинки разделялись только несколькими кустами и нам не нужно было расходиться на большом растоянии, дабы не терять друг друга из виду.
Продвигаясь весьма медлительно, мы осмотрели любой фут земли в течении ста ярдов. Внезапно Моти именно в тот момент, в то время, когда я развернул голову, дабы посмотреть на него, с криком отпрянул назад, повернулся и приложив все возможные усилия пустился наутек, размахивая руками, как словно бы его преследовал рой пчел. Удирая, он кричал . Неожиданный и пронзительный человеческий крик в джунглях, где только что царила полная тишина, наводит кошмар и не поддается описанию. Я догадывался, что случилось. Разыскивая следы крови либо остатки шерсти, Моти устремил взор на землю и, не подмечая ничего около, нежданно набрел на тигра. Я не знал, ранен ли Моти и как без шуток, в силу того, что над кустами показывались лишь его плечи и голова. Я поднял ружье и приготовился при первой необходимости выстрелить в тигра. Не увидев какого-либо перемещения за спиной Моти, я набрался воздуха с облегчением. В то время, когда Моти пробежал хорошую сотню ярдов, я счел, что он находится в безопасности. Тогда я крикнул, дабы он остановился, добавив, что иду к нему. После этого я возвратился мало назад, потому, что не знал, где находится тигр, а позже поспешил по ложбинке к Моти. Он стоял, прислонившись спиной к дереву. Ни на нем, ни на земле я не заметил крови, и у меня отлегло от сердца. В то время, когда я подошел к нему, он задал вопрос, не гнался ли за ним тигр, и, выяснив, что нет, выразил величайшее удивление. Я заявил, что он сделал все возможное, дабы вынудить тигра погнаться за ним, и тогда Моти ответил: «Я знаю, господин. Я знаю, что не должен был кричать и удирать, но я не имел возможности… удержаться…» Его голос внезапно начал стихать, и голова опустилась на грудь. Он начал оседать, я пробовал удержать его за шею, но он выскользнул из моих рук и повалился на землю. В лице его не было ни кровинки. Одна вечно продолжительная 60 секунд проходила за второй, а он лежал без перемещения. Я начал беспокоиться, что он погиб от шока.
В подобном положении в джунглях мало что возможно сделать, но я сделал все, что имел возможность. Положив Моти на пояснице, я ослабил на нем одежду и начал делать массаж в области сердца. В то время, когда я уже практически утратил надежду и планировал нести его к себе, Моти открыл глаза.
Мало погодя, в то время, когда Моти уже сидел, прислонившись к дереву, я, докуривая сигарету, попросил его поведать, что же все-таки случилось. «Расставшись с вами, — сообщил он, — я прошел маленькое расстояние по ложбине, шепетильно осматривая почву в отыскивании следов крови либо шерсти. Увидев на странице пятно, напоминавшее высохшую кровь, я согнулся, дабы получше разглядеть его, а в то время, когда поднял голову, то прямо перед собой заметил морду тигра. Он лежал свернувшись на расстоянии трех либо четырех шагов и наблюдал на меня. Голова его была мало немного поднята над почвой, пасть обширно открыта, на груди и подбородке показывалась кровь. Он, казалось, приготовился к прыжку. Я утратил голову, закричал и побежал прочь». Моти не видел убитого замбара. Он утвержает, что место, где лежал тигр, было открытым, не заросшим кустарником, и никакого убитого животного поблизости не было.
Сообщив Моти, дабы он оставался на месте, я погасил сигарету и занялся поисками. Мне представлялось немыслимым, дабы тигр с разинутой пастью, с кровью на груди и подбородке разрешил Моти приблизиться по открытому пространству на расстояние нескольких шагов и ничего не сделал, в то время, когда тот закричал так близко от него.
Подойдя с величайшими предосторожностями к тому месту, где был Моти, в то время, когда он закричал, я заметил перед собой обнажённый надел земли: по-видимому, тигр, катаясь с боку на бок, смел с него все листья. У ближайшего края этого участка показывались расположенные полукругом следы запекшейся крови. С опаской обходя место, где прежде лежал тигр, чтобы не сломать следы, я увидел на противоположной стороне участка свежий кровавый след, что по непонятной обстоятельству зигзагообразно извивался в направлении горы, а после этого тянулся пара сотен ярдов на протяжении ее подножия и исчезал в глубоком и узком ущелье, где протекал мелкий ручеек. Тигр ушел по этому ущелью, ведущему в горы.
Я снова подошел к оголенному земельному наделу и осмотрел следы запекшейся крови. В крови попадались осколки костей и зубов, они и растолковали мне все случившееся. Выстрелами из ружья две ночи тому назад тигру раздробили нижнюю челюсть, и он скрылся в джунглях, где у него было логово. потеря крови и Сильная боль не позволили тигру уйти на большом растоянии. Он улегся в том месте, где сначала самка замбара увидела, как он катается с боку на бок, а позже, тридцатью часами позднее, на него наткнулся Моти. Раздробленная нижняя челюсть (самая больной рана у животных), по всей видимости, позвала у тигра сильный жар, и бедняга, возможно, был в полубессознательном состоянии, в то время, когда услышал крик Моти. Тигр негромко встал и ушел пошатываясь, стремясь не смотря ни на что добраться до ущелья, где, как ему было известно, имелась вода.
Дабы удостовериться в правильности моих выводов, мы с Моти перешли через реку в соседний охотничий квадрат и осмотрели место, где были привязаны четырнадцать буйволят. Тут высоко на дереве мы нашли махан и заметили убитое животное, которое тигр пожирал, в то время, когда в него стреляли. Широкий кровавый след тянулся от убитого животного к реке. По обеим сторонам от него показывались следы слонов. Покинув Моти на правом берегу реки, я снова возвратился на мой охотничий участок, нашёл следы тигра и слонов и шел по ним пятьсот — шестьсот ярдов до того места, где кровавый след прятался в густой чаще. У края чащи слоны остановились, постояли некое время, после этого развернули направо и ушли в направлении Каладхунги. Я отыскал в памяти, что вчера вечером, отправляясь на охоту за ветхим кабаном, повстречал охотников на слонах. Один охотник задал вопрос, куда я иду, и, в то время, когда я ответил, мне показалось, что он желает что-то сообщить, но товарищи остановили его. Так, тогда как три охотника на слонах направлялись к дому лесничего, где они остановились, я отправился в джунгли, и они не предотвратили меня, что покинули в том месте раненого тигра.
На обратный путь до деревни мы с Моти затратили практически три часа, не смотря на то, что расстояние не превышало трех миль. По непонятной причине Моти испытывал страшную слабость и должен был довольно часто отдыхать. Покинув его дома, я направился прямо в домик лесничего, где понял, что охотники уже сложили собственные вещи и планировали в путь, дабы успеть на вечерний поезд в Халдвани. Мы поболтали на ступенях веранды. Из этого беседы мне стало очевидным, по какой причине они не добили раненого тигра: они торопились на вечеринку. Тогда я сообщил им, что, в случае, если Моти погибнет от шока либо тигр убьет кого-либо из моих арендаторов, им будет предъявлено обвинение в убийстве.
Охотники все же отправились в путь, а на следующее утро, вооружившись крупнокалиберной винтовкой, я направился в ущелье, по которому ушел тигр. Я не планировал добывать трофей для других. Мои намерения были в том, чтобы закончить страдания тигра и сжечь его шкуру. Я знал любой фут ущелья. Оно было местом до крайности неудобным для поисков раненого тигра. Однако я облазил все ущелье, и близлежащие горы. Израсходовав на поиски весь день, я не нашёл никаких следов тигра, поскольку следы крови провалились сквозь землю практически сразу после того, как он вошел в ущелье.
Через десять дней объездчики нашли остатки тигра, съеденного хищниками. Летом этого года правительство издало распоряжение, запрещающее устраивать засады на тигров между заходом и восходом солнца и предписывающее охотникам-спортсменам, ранившим тигра, делать все от них зависящее, дабы добить его, и срочно сказать о произошедшем в ближайшее лесничество либо в участок полиции.