Не обращая внимания на то, что еще Ч. Дарвин в середине девятнадцатого века написал особую работу об чувствах животных, обратив внимание на то, что формы их проявления у них и у нас очень сходны (в противном случае бы люди не осознавали, в каком «настроении» находятся животные, а животные — как настроен человек), — не обращая внимания на это, практически полтора века спустя, лингвисты игнорировали эти факты как «не собственные». Более того, не заинтересовались, как ни необычно, лингвисты и тем, как в текстах описываются разные невербальные (т. е. неречевые) действия персонажей. Еще совсем сравнительно не так давно один из известный отечественных лингвистов опубликовал особую работу, в которой говорилось, что неречевые действия коммуникантов (жесты, фонации и мимика типа междометий) проявляются в коммуникативных актах систематично, но являются «паралингвистическими» («окололингвистическимим») объектами. А вдруг «около», то лингвистам незачем особенно ими интересоваться: жесты и пр. не имеют ни грамматики, ни совокупности явных значений (как это имеет место у лексических единиц); из мимики и жестов не сконструируешь связного высказывания (предложения) и т. п.
В книге о собственной жизни среди папуасов Н. Н. Миклухо-Маклай говорит, как он в первый раз вступил на берег Новой Гвинеи и
в первый раз встретился с молодым папуасом. Тот, само собой разумеется, не владел русским языком, а ученый не приступал к изучению папуасских языков. Однако, оба срочно представились друг другу: оба приложили руки к груди и назвали собственные имена. Туй (так кликали папуаса) встревоженно заговорил что-то (что русский, очевидно не имел возможности осознать), а после этого представил ясную пантомиму, которая информировала: в то время, когда корабль, доставивший ученого, скроется из виду, люди из соседней деревни придут и убьют Маклая. Исходя из этого Маклаю нужно спрятаться, и Туй ему в этом окажет помощь. Так сама жизненная практика опровергает мнение о том, что невербальные средства выражения играются якобы лишь второстепенную роль, лишь «дополняют» (не смогут заменить) вербальное сообщение. Как видим — смогли. И, как видим, эти невербальные средства общения не зависят от конкретных языков и являются, следовательно, универсальными. Но, возможно, обрисованная обстановка, будучи нетипичной, еще ни о чем «лингвистическом» не говорит? Возможно, НВКК (невербальные компоненты коммуникации) делают собственные ограниченные функции лишь тогда, в то время, когда люди не обладают неспециализированным языком? Ответить на эти вопросы окажет помощь настоящий случай, случившийся на протяжении одной из лекций. Лектор задал студентам вопрос: «На что обиделся Максим Максимович, в то время, когда по окончании долгой разлуки снова встретился с Печориным?» Ответ был таким: «Максим Максимович обиделся не «на что», а «на кого» (на Печорина), в силу того, что «храбрец отечественного времени» был с ним неотёсан». Тогда лектор раздал студентам карточки с текстом из романа М. Ю. Лермонтова. В отрывке студенты прочли:
— Как я рад, дорогой Максим Максимыч! Ну, как вы поживаете?… Еду в Персию — и дальше… Мне пора, Максим Максимыч… Скучал! … Да, не забываю!… Право, мне нечего говорить, дорогой Максим Максимыч … Но прощайте, мне пора … я тороплюсь … Благодарю, что не забыли…. Ну, полно, полно! … Неужто я не тот же?… Что делать?… Всякому собственная дорога… Удастся ли еще встретиться — Всевышний знает… Что желаете! Прощайте!
«Дорогой», «как я рад», «благодарю, что не забыли»… Разве это обидные слова? Наоборот! Но лермонтовский текст длится: «Мы простились достаточно сухо. Хороший Максим Максимыч сделался упрямым, сварливым штабс-капитаном! И отчего?» Вправду: «И отчего?» Цитируем дальше: «Оттого, что Печорин в рассеянности либо от второй обстоятельства протянул ему
(Максиму Максимычу) руку, в то время, когда тот желал броситься ему на шею!» Не совсем так. Правильнее — совсем не так. В тексте романа Максим Максимыч говорит с кучером Печорина (от кучера и поступила информация, что приехал его барин) весьма эмоционально, кроме того рукоплещет его по плечу от весёлого известия (не забудем, что Максим Максимыч — штабс-капитан, также «барин» для кучера!), уверен, что Печорин «на данный момент прибежит», выяснив, что он, Максим Максимыч, тут. Но в напрасном ожиданий старик проводит бессонную ночь, а утром чуть успевает подбежать к заложенной уже коляске, где сидит Печорин. «Старик чуть имел возможность дышать, пот градом катился с лица его, влажные клочья седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его … он желал броситься на шею Печорину, но тот достаточно холодно, не смотря на то, что и с приветливой ухмылкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на 60 секунд остолбенел, но позже жадно схватил его руку обеими руками; он еще не имел возможности сказать». В немой сцене выделены неречевые действия, НВКК. Что, разве Печорин не осознал состояние Максима Максимыча? Разве в ответ на тёплые слова прошлого приятеля возможно было «сидеть в коляске», «разрешить кучеру подбирать вожжи» и отвечать, «произвольно зевнув»? Да и для чего «произвольно зевать»!? Ясно, что Печорину стало в тягость общение с «упрямым и сварливым» Максимом Максимовичем, потому-то «приветливая ухмылка» {очевидно показная, машинальная, «из светской вежливости») так не согласуется с «холодно протянутой рукой» и со всеми Вышеперечисленными НБКК Печорина, противопоставленными в тексте столь большими проявлениями чувств Максима Максимовича. Личный гениальная наблюдательность и коммуникативный опыт Лермонтова разрешили ему так точно и.совершенно верно изобразить конфликт характеров, а заодно -помимо воли автора-значение НВКК в ходе общения.
психиатр и Немецкий психолог Карл Леонхард разместил в 70-х годах отличную монографию, выдержавшую два издания, но так и не переведенную на русский язык (на многие другие европейские языки и на японский монография была переведена два раза — сразу после ее выхода в свет). Ее русское наименование имело возможность бы звучать так: «Мимические, жестовые и фонические средства эмоционально-коммуникативной ясности». Кроме того, что создатель предпринял аналитический обзор изучений по проблеме со времен Ч. Дарвина; он подробнейшим образом классифицировал то, что мы именуем НВКК,
обрисовал и продемонстрировал в схемах, картинках и на множестве фотографий конкретно значения мимических и жестовых перемещений, их функции сигнального порядка, каковые, во-первых, необходимы при общении, не смотря на то, что и значительно чаще не осознаются говорящими, но постоянно учитываются слушающими, замечающими за партнером в каждом коммуникативном акте. Во-вторых, как продемонстрировал К. Леонхард, НВКК в большинстве случаев являются универсальными, свободными от пола, возраста, национальности и культуры (отыщем в памяти пантомиму Туя, правильно трактуемую Николаем Николаевичем!). Создатель выделил кроме этого, что НВКК универсального типа характерны и животным, без чего была бы немыслима их дрессура и нереально было бы общение людей с домашними животными.
Книга Леонхарда на русский язык не переведена: Менее основательная популярная книга австралийца Аллана Пиза «Язык телодвижений» переведена и издана у нас миллионным тиражом. В подзаголовке к книге значится: «Как просматривать мысли вторых по жестам». Замечая повседневное общение людей, Пиз заключил о том, что коммуникация протекает как бы по двум каналам одновременно: словесную обращение сопровождает высказывание, образованное при помощи невербальных компонентов. В случае, если то, что мы говорим, мы более либо менее контролируем, то жесты, мимика, позы, интонация довольно часто выдает отечественные подлинные намерения. В книге австралийского ученого сделана попытка создания словаря жестов, каковые разрешают собеседнику выяснить, что ваш собеседник говорит неправду, очень плохо (либо, наоборот, позитивно) настроен против вас и т. д.
Изучение документальных фильмов с интервью и беседами всякого рода, записи естественных диалогов продемонстрировали с несомненной точностью, что НВКК начинают развертываться раньше, чем люди начинают сказать между собой. Сперва говорящие занимают подходящую расстояние для беседы и обращаются лицом друг к другу. Оба эти действия кроме этого являются НВКК. Они сигнализируют о готовности к диалогу. В один момент партнеры «считывают» с поз и с выражения лица друг друга ответственную данные о настроенности к общению, о степени расположенности к беседе. Это также НВКК. Возможно легко подметить, что нас не устраивает, в случае, если собеседник прячет лицо («прячет глаза» — в большинстве случаев говорим мы, но дело отнюдь не только в гла-
зах, как продемонстрировал К. Леонхард), если он стоит перед нами в вполоборота, тем более, если он отвернулся.
Экспериментально доказано, что мелкие дети не смогут сходу вести телефонные беседы, даже в том случае, если определят голос матери: им нужна «информация с лица и с позы». Совершенно верно так же доказано, что во многих случаях ребенок не желает общаться со привычным либо незнакомым ему лицом, игнорируя самые нежные слова. Тут отмечается эффект рассогласования между словами (вербальный компонент) и НВКК, причем мелкому ребенку ответственнее «значение НВКК». Не напрасно узнаваемый психолог, исследователь детского поведения и детской речи М. М. Кольцова именует младшего дошкольника «существом невербальным». В третьей части отечественной книги мы подробнее поболтаем о первичном невербальном протоязыке, что составляют базу общения ребенка первый год судьбы. В настороженном либо кроме того враждебном отношении к неискренним людям ребенок весьма похож на существа очевидно и в полной степени «невербальные» — на собаку и кошку. Последние, как мы знаем, к одним «идут» с радостью, а к вторым вовсе не желают «идти»: их не устраивает «НВКК нерасположения».
Логично высказать предположение, что НВКК не только онтогенетически старше речи на языке (это полностью совершенно верно доказано учеными зарубежья и России, каковые занимались данной проблемой), но старше и филогенетически: об этом свидетельствует знаково-коммуникативное поведение животных (об неповторимых опытах с приматами, о известной шимпанзе Уошо, удачно овладевшей навыками жестовой коммуникации глухонемых, мы поведем обращение в последней части отечественной книги). Да и для чего, фактически, функционировать НВКК в людской сообществе, если бы они были «необязательными» («факультативными», «дополнительными», «второстепенными»)? Очевидно, что НВКК владеют какими-то кроме того преимуществами перед вербальностью — в противном случае бы их сейчас, в конце прошлого века, не было нужно бы изучать так пристально.
Давайте опять обратимся к литературным текстам, каковые реалистически обрисовывают акты коммуникации между людьми. Приведем сходу пара цитат из различных произведений. «… а после этого я осознал, что мой собеседник желает сообщить что-то еще. И он, вправду, принеся лампу, не ушел сходу, а сел на стул и начал им поскрипывать, чтобы я проснулся, в силу того, что желал
задать вопрос что-то. И задал вопрос он меня, для чего я приехал» (Л. Мартынов. Воздушные фрегаты). Тут поведение персонажа очевидно невербальное (поскрипывание стулом), выполнило, причем удачно, социативную (контактоустанавливающую) функцию языка. Так она именуется во всех лингвистических работах. Потом: « -Ну, как интернациональная ситуация? — полюбопытствовал Митенька. Лихачев грохнул дверью» (Ф. Абрамов. Пряслины). В этом случае «гроханье дверью», воздействие, само собой разумеется, невербальное, делает эмотивную функцию языка, не прибегая к языковым средствам типа «Слушать не хочу!» Имеется еще волюнтативная функция языка, т. е. функция волеизъявления. А ее также с успехом заменить НВКК: «Адмирал снисходительным, но повелевающим взглядом пересек готовую было сорваться, готовую бесноваться у его ног восторженную бурю» (А. Малышкин. Севастополь). НВКК в коммуникативной функции: « -Это вы выменяли собственные помещения на Мытной? Надя кивнула. — А тут однокомнатная? Надя кивнула». И ясно, не правда ли? Но вот НВКК еще в функции, каковые именуются «апеллятивной» и «репрезентативной», т. е. обращения либо призыва (апелляция) и отношения к предмету мысли: «… Сильвио, со всеми прощаясь, забрал меня за руку и остановил в ту самую 60 секунд, как планировал я выйти» (А. Пушкин). «в один раз подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его блистали» (В том месте же).
Возможно сейчас открыть на стр. 506-508 «Словарь лингвистических терминов» (создатель — О; С; Ахманова) и взглянуть, какие конкретно еще функции языка смогут делать НВКК, а какие конкретно — не смогут. Мы же предлагаем взглянуть, как НВКК в конкретных предложениях делают функции их синтаксических составляющих (участников предложения).
1. — Кто у вас тут основной? Все взглянуть на Виктора. (Взор заменяет вербальный ответ, отмечая определенное лицо). Интерпретация НВКК: «Он у нас основной». НВКК в роли подлежащего.
2. — А где на данный момент Вера? Старик нехотя кивнул в сторону задней помещения. — Что она делает? Выйдет? Немой положил щеку на ладонь и прикрыл глаза. Тут НВКК заменяет сначалаобстоятельство места, а позже сказуемое.
3.- А ты, думается, отлично обучился просматривать? — задал вопрос сосед Толика. Тот горделиво и весела выпрямился, и стало очевидным,
что просматривает он, вправду, отлично. (НВКК в степени обстоятельства и роли меры либо, в случае, если угодно, — образа действия).
4. — Весьма интересно определить, — продолжала Вера, -что ты сделал за последнюю семь дней? Вовка кивнул на полку, где выстроились его лубяные фигурки -козлик, слон и петух. (НВКК в роли прямого дополнения).
5. — Кому же она молится? Мальчик продемонстрировал пальцем на неприметную иконку в углу за репродуктором. (НВКК в роли косвенного дополнения).
6. — Батя-то здорово играется? В ответ юноша пренебрежительно улыбнулся и издал некое «У-у…». — Плоховато, значит … А ты-то сам? Юноша кроме того немного поднял плечи и сделался важным: вычисляет себя игроком стоящим. Иван Алексеевич почувствовал раздражение, но культурно простился, поднимаясь. Член предложения, заменяемый НВКК, возможно легко выяснить, как, но, и в следующем примере: — У любого рыбака задать вопрос, какую он рыбу выудил, так он и о пескаре сообщит …Тут Иван Алексеевич шире плеч развел руки а также растопырил пальцы. Все в соответствии с засмеялись.
Приведенные примеры показывают роль НВКК в общении людей, талантливых пользоваться для передачи собственных мыслей словом. Но значительно более сильный довод в пользу больших коммуникативных возможностей невербальных средств — общение людей, лишенных языка, т. е. глухонемых наших соотечествеников. Быть может, читателю приходилось слышать: «Я встретил в метро глухих. Они оживленно говорили руками». Да, вправду, руками. Но наряду с этим глухие применяют две совсем разные совокупности общения — дактилологию и жестовую речь. Дактильная совокупность появилась на базе письменного общения, потому нас больше будет интересовать разговорная жестовая обращение глухонемых. Не углубляясь в сурдопедагогику, отметим только, что большая часть жестов разговорной речи глухих имеет изобразительную природу. Наряду с этим руками, выясняется, возможно изобразить такие понятия, как прошедшее время (взмах рукой за плечо), альянс (сцепленные указательные пальцы), ливень (взмах кистями сверху вниз) и т. п. Благодаря жестовой (невербальной) речи глухие люди не чувствуют себя отверженными в обществе. Они создают собственные общества, клубы. По их требованию на телевидение приглашаются эксперты — сурдопереводчики и т. д.
Глухие удачно преодолевают собственный недостаток. Отсутствие слуха они компенсируют зрением. По окончании особого обучения они овладевают свойством «просматривать» высказывание по губам говорящих. Но среди нас живут люди, с которыми природа обошлась неординарно жестоко, отнять у них не только способности сказать и слышать обращение, но и возможности видеть окружающий мир — слепоглухонемые. Казалось бы, что возможно более плохо, чем отсутствие возможности хоть как-то общаться с себе подобными… В г. Загорске много лет существует особенное учебно-воспитательное заведение — интернат для слепоглухонемых детей. Во введении к нашей книге мы уже упоминали имя превосходного психолога А. И. Мещерякова, много лет трудившегося в интернате и обобщившего собственный неповторимый педагогический опыт в собственной книге.
Дети, каковые поступают в интернат, напоминают мелких зверенышей: они кусаются, царапаются. Очевидно, они никак не смогут выразить желаний и своих чувств, и растолковать им что-либо также нет никакой возможности. Но проходит время, и мелкие дикари приучаются сперва выяснять собственных воспитателей, каковые поят, кормят их, снабжают элементарный ком-форт и гигиену, а после этого начинают делать попытки коммуникации. Продолжительно и настойчиво, на базе условных рефлексов, воспитатель производит у детей первые навыки общения. Обучение слепоглухонемого похоже на чудо. Оно опирается на обоняние и осязание. Огромную роль в развитии для того чтобы ребенка играется овладение этими элементами коммуникации. «Первыми особыми средствами общения для него, — пишет А. М. Мещеряков, — являются жесты. Жестами ребенок обозначает предметы, их функции, действия, элементы поведения. Овладение жестами — нужный этап речевого развития ребенка».
Не останавливаясь детально на изюминках методики воспитания слепоглухонемых, скажем только, что они способны добиться больших удач в социально нужной деятельности. Мы уже говорили об американской писательнице Елене Келлер, слепоглухонемой от рождения. Но возможно отыскать в памяти и отечественных соотечественников. Доцент дефектологического факультета Ленинградского пединститута слепоглухонемая Ольга Ивановна Скороходова, создатель многих книг, просматривала студентам лекции при помощи слышащего и говорящего помощника. Профессора психологии А. Сироткин и А. Суворов
— также бывшие воспитанники Загорского интерната. Более того, А. Суворов — создатель сценария документального фильма «Капля росы», посвященного проблеме слепоглухоты. Лишь представьте себе — создатель фильма, которого ему ни при каких обстоятельствах не суждено заметить. Все эти люди живут полноценной судьбой: трудятся, просматривают книги, газеты и издания, переведенные на совокупность Брайля, имеют семью, воспитывают детей…
Мы полагаем, что изложенного выше достаточно, чтобы выяснить огромные ясные возможности НВКК. Предлагается читателям самим убедиться в том, что жесты смогут быть не только эмоциональными и указательными, но и описательными, изобразительными; что НВКК в виде пантомимы (на такие пантомимы мастера не. лишь Чарли Марсель и Чаплин Марсо, но и дети, изображающие «в действиях и лицах» содержание захватывающего телефильма); что ясная мимика и жестика, ясная фонация (фонации в много раза больше, чем междометий, зафиксированных в самом громадном словаре) — все это возможно правильнее и экономичнее в коммуникации, чем словесное описание. В случае, если верна древняя восточная пословица «какое количество ни повторяй слово халва, во рту сладко не станет», то правильно да и то, что любящий взор близкого человека довольно часто говорит нам куда больше, чем словесное уверение в дружбе, и любви. И в случае, если нам говорят «Весьма рад вас видеть!» но наряду с этим холодно протягивают нам руку (как Печорин Максиму Максимовичу) и выявляют печоринские глаза (они не радовались, в то время, когда Печорин радовался; значит, ухмылка — не только «на губах»!), то мы не верим вежливым словам.
Само собой очевидно, что никакими жестами, никакой мимикой, никакой фонацией нереально передать такую, к примеру, идея: «Перед тем как утверждать, что невербальные компоненты коммуникации не имеют особенного значения для лингвистики, нужно обратиться к опыту и наблюдениям: лишь они смогут подтвердить верное и опровергнуть неверное мнение». Поэтому-то мы и написали на родном русском языке и эту главу, не пробуя изобразить ее содержание мимически либо жестами.
Глава 3 мышление и Речь
Нюансы психолингвистики, рассмотренные в прошлых главах, выглядят пестрым калейдоскопом картин, если не затронуть сердцевины теории речевой деятельности — учения о понимании и порождении речи. Конкретно оно дает представление о скрытой части айсберга сознания соотношения и проблем языка, мышления и речи. И конкретно в данной области отечественная психология накопила широкий багаж фундаментальных концепций и гипотез, положенных в базу современной психолингвистики.
Краткая история неприятности
Не имея возможности подробно углубиться в историю отечественной науки, мы остановимся на самый, на отечественный взор, авторитетных и больших теоретических построениях в области изучения речевого мышления. Среди бессчётных предшественников современной теории речевой деятельности необходимо выделить труды ученых, имена которых мы уже упоминали в вводной главе: Л. С. Выготского и Н. И. Жинкина. Обратимся к сжатому, конспективному по необходимости изложению концептуальных положений обоих ученых.
Самый последовательно взоры Л. С. Выготского на понимания речи и проблему порождения выражены в его книге «речь и Мышление». Основной вопрос, на что пробовал ответить ученый — что лежит между мыслью и словом?
В разрешении поставленной задачи ключевую роль игралось различение двух принципиальных для понимания концепции ученого категорий — смысл и значение. Значение — это объективно сложившаяся на протяжении истории общества совокупность связей, которая стоит за словом. Это то, что объединяет разных носителей языка в понимании той либо другой номинации. В большинстве случаев словарные толкования лексем стремятся выразить их значения. Так, к примеру, слово стул по собственному значению — это предмет мебели, воображающий собой особое приспособление для сидения одного человека, которое имеет спинку и не имеет подлокотников. Суть — это личное значение слова, которое связано с личностных субъективным опытом говорящего и конкретной обстановкой общения. Все та же лексема стул в сознании раз-
личных людей имеет неодинаковое смысловое наполнение — от венского стула из дорогого гарнитура, до стоящего в казенном учреждении обычного скрипучего «инвалида» с потертой обивкой из дерматина.
Выделим еще раз ситуативность всякого смысла. Слово веревка в ситуации, в то время, когда необходимо перевязать торт, будет иметь другой суть, нежели в ситуации, в то время, когда появляется необходимость повеситься.
Суть, так, в любой момент лично-личностен. Он рождается в сознании говорящего и не всегда понятен окружающим. Суть соотносится с мыслью, с исходным планом высказывания. Он как бы несет в себе первичную константу, то содержание, которое должно воплотиться в речи. Значение демонстрирует итог речепорождения. Это то, что есть понятным всем участникам коммуникации. Значение реализуется в речевом произведении.
Перемещение от мысли к слову, по Выготскому, предстает в виде превращения личностного смысла в общепонятное значение. Но этому перемещению предшествует серьёзный этап: сама идея зарождается не от второй мысли, а от разных потребностей человека, от той сферы, которая охватывает все отечественные влечения, побуждения, эмоции и т. п. Иными словами, за мыслью стоит мотив, другими словами то, для чего мы говорим. Мотив — первая инстанция в порождении речи. Он формирует коммуникативное намерение, готовность человека к совершению речевых действий. Он же делается последней инстанцией в обратном ходе — ходе понимания и восприятия высказывания, потому что мы понимаем не обращение, а также не идея, в противном случае, для чего высказывает отечественный собеседник ту либо иную идея, т. е. мотив речи.
Превращение мысли в слово осуществляется не внезапно, оно совершается во внутренней речи. Категория «внутренняя обращение» чуть ли не самая серьёзная в концепции выдающегося психолога. Внутренняя обращение — отнюдь не «говорение про себя», не «обращение минус звук». Она имеет особенное строение и как следует отличается от речи внешней. Начнем с того, что внутренняя обращение — это обращение, складывающаяся из предикатов, главных слов, несущих в себе сердцевину информации. Потому, что идея (план) уже несет в себе то, о чем отправится разговор, то в особом обозначении именно испытывает недостаток то, что будет сообщено о предмете речи (мы не забываем, что подобная актуальная информация именуется ре-
мой). Так вот, внутренняя обращение — это как бы комплект рем будущего высказывания.
По собственной структуре внутренняя обращение напоминает разговорное ситуативное общение. Представим себе обстановку: на остановке где останавливаются автобусы пассажиры ожидают прибытие опаздывающего автобуса. Внезапно один из самые беспокойных и зорких пассажиров всматривается вдаль и произносит: «Идет!». Одного этого слова достаточно, дабы окружающие осознали суть высказывания. Заберём другую обстановку. Студенты, сидя в аудитории, ожидают учителя. Один из них выглядывает в коридор и произносит: «Идет!». Очевидно, всем будет ясно, что идет лектор, а не автобус. Внутренняя обращение имеет сходные функциональные особенности. Это обращение свернутая, сжатая, довольно часто деграмматикализованная. Она несет в себе конспект будущего высказывания и разворачивается в считанные доли секунды.
Конкретно во внутренней речи слова переходят из плана в значение. Конкретно здесь появляются, появляются первые словесные обозначения элементов смысла, каковые разворачиваются потом в связную, наполненную общепонятными значениями грамматически оформленную обращение.
Внутренняя обращение — итог долгой эволюции речевого сознания. Ее еще нет у ребенка-дошкольника. Она начинается из внешней, так называемой эгоцентрической речи мелких детей, которая все более сворачивается, делается сперва шепотной и только после этого уходит вовнутрь языкового сознания. Такое превращение внешнего говорения во внутреннюю сжатую обращение носит название интериоризации речи. В большинстве случаев в норме механизм внутренней речи завершает собственный формирование к подростковому возрасту (10-11 лет).
Учение о внутренней речи — одна из наиболее значимых заслуг Л. С. Выготского и его последователей и многочисленных учеников. Оно проясняет многие тайны восприятия и формирования высказываний в ходе общения.
Одно из базисных положений концепции Выготского содержится в следующем утверждении: «Идея не воплощается, а совершается в слове». Эта цитата из книги ученого начала кочевать по монографиям и разным учебникам, посвященным проблемам психологии речи. Оторванная из контекста, она довольно часто интерпретируется так: человек не знает, о чем он будет сказать до тех пор, пока не заговорит. В данной связи вспоминается
обрисованный детским писателем Б. Заходером разговор с маленькой девочкой. В ответ на вопрос «О чем ты думаешь?» Девочка сообщила:
— Откуда я знаю, что я думаю? Вот сообщу, тогда определю!
Здравый суть заставляет усомниться в справедливости аналогичной трактовки порождения высказывания. И в действительности, разве мы не знаем до запуска механизма речевой деятельности того, о чем отправится обращение? Однако в ходе говорения происходит изменение плана.
«Идея изреченная имеется неправда» — сообщил поэт. И вправду, мы довольно часто испытываем острое неудовлетворение по поводу словесного воплощения задуманного. И напротив, как довольно часто мы убеждаемся, что за прекрасными, в полной мере связными высказываниями не прячется никакого содержания. Да, в ходе появления высказывания на свет идет «борьба» лично-личностного смысла, понятного лишь самому говорящему, и языковых форм, несущих в себе принятые коллективом значения. Подобные рассуждения вынудили соратника и ученика Л. С. Выготского С. Л. Рубинштейна пара смягчить определение преподавателя: «В речи мы формулируем идея, но, формулируя, мы сплошь и рядом ее формируем». Такая редакция ближе к истине, но и она не дает ответа на появляющиеся вопросы:
1. В случае, если внутренняя обращение формируется у детей к 10-летнему возрасту, то как знают высказывание дошкольники?
2. Как происходит процесс перевода с одного языка на другой?
В книге Л. С. Выготского имеется намек на разрешение появляющегося несоответствия. «Единицы мысли и единицы речи не совпадают», — писал ученый. Процесс порождения высказывания он сравнивал с нависшим облаком, которое проливается дождем слов. Иными словами, исследователь обозначил существование двух как следует хороших языков, каковые взаимодействуют в сознании человека: языка мысли и языка словесного. Ранняя смерть ученого не разрешила возможность развить намеченные положения. Несоответствия концепции направляться. С. Выготского удалось дать добро второму выдающемуся отечественному психологу Н. И. Жинкину, предложившему догадку существования в сознании человека универсально-предметного кода (УПК).
В соответствии с концепции Жинкина, базисным компонентом мышления есть особенный язык интеллекта (его-то и назвал исследователь универсально-предметным кодом). Код данный имеет принципиально невербальную природу и является системой знаков, имеющих темперамент чувственного отражения действительности в сознании. Это язык схем, образов, осязательных и обонятельных отпечатков действительности, кинетических (двигательных) импульсов и т. п.
УПК — язык, на котором происходит формирование плана речи, первичная запись личностного смысла. И перемещение от мысли к слову начинается с работы этого несловесного коммуникативного образования. Динамику же порождения высказывания во внутренней речи, по Жинкину, необходимо воображать в виде перекодировки содержания будущего речевого произведения с кода схем и образов на язык вербальный. УПК — язык интернациональный. Он есть достоянием людей разных языковых культур и поэтому образовывает предпосылку понимания иноязычной речи.
Рождение высказывания Жинкин воображал как драматический процесс, в котором идея как бы борется со словом. «Идея, — писал ученый, — в ее содержательном составе постоянно пробивается в язык, перестраивает его и побуждает к формированию. Это длится непрерывно, поскольку содержание мысли больше, чем шаблонно-узуальные возможности языка. Конкретно исходя из этого рождение мысли осуществляется в предметно-изобразительном коде: представление, так же как и вещь, которую оно воображает, может стать предметом нескончаемого числа высказываний. Это затрудняет обращение, но побуждает к высказыванию».
Теоретические поиски Н. И. Жинкина не опровергают, а существенно дополняют и углубляют концепцию Л. С. Выготского. Они разрешают уточнить хорошую формулу перехода мысли в обращение. Идея, существуя в пределах возможностей универсально-предметного кода, на протяжении ее вербализации способна трансформироваться, обрастать значениями, каковые несут в себе единицы конкретного национального языка. Фундаментальные положения Л. С. Выготского, Н. Й. их учеников и Жинкина и последователей легли в базу теории речевой деятельности. Одним из первых обобщил, систематизировал и представил в собственных трудах понимания и целостную концепцию формирования речевого сообщения А. А. Леонтьев.
Разглядим, подробнее современные научные представления о процессах смыслового восприятия и порождения высказывания.