Будда сделал самое глубокое заявление, причем в самой четкой и сжатой форме из всех, каковые когда-либо звучали. Он заявил, что твой брахман — не что иное, как продолжение твоего собственного эго. Вот по какой причине Будда кроме этого утверждал, что никакого брахмана не существует. Не делай из этого вывод, что брахмана нет в действительности. Будда сказал, что и Всевышнего нет, но не понимай его слова практически, в противном случае ты ошибочно решишь, что Будда отрицал Божественное. В то время, когда Будда говорит, что Всевышнего нет, что брахмана нет, в действительности он говорит о твоем Всевышнем, твоем брахмане. Их нет, потому, что это не что иное, как ты сам, это твоя игра. Это новая дверь, новое измерение, новое продолжение твоего собственного «я»; в том месте ты опять принимаешься раздувать себя самого.
Сострадание Будды громадно, вот по какой причине он говорит столь жестко. Вот его слова: «Не существует ни Всевышнего, никого, ни освобождения. Ничего не существует. Только настоящий момент — вот все, что имеется». А если ты осознал суть утверждения Будды о том, что данный момент — все, что имеется, и нет ни будущего, ни прошлого — нет ничего, что всегда, нет ничего, что неизменно, — куда ты направишься, куда побежишь? Где будет то пространство, куда устремятся твои жажды? Все средства и методы провалились сквозь землю, все пути стёрты с лица земли, все мосты взорваны. Ты находиться на месте.
В соответствии с учению Будды, смерть существует в прошлом, потому, что она обязана предшествовать рождению. Если бы ты сначала не погиб, как бы ты имел возможность появиться? Совершенно верно так же, как смерть случается по окончании рождения, она происходит и перед рождением. рождение и Смерть — это две стороны одной медали. Ты погиб в прошлой судьбе, потому родил-с я в данной. Ты появился в данной жизни, значит, снова погибнешь. И до тех пор пока ты не родишься снова, смерть тебя не настигнет. В случае, если смерть — это один ход, то тут же постоянно присутствует и следующий ход. В случае, если рождение — это один ход, тут же постоянно присутствует и ход следующий. Исходя из этого Будда говорит: «Смерть сзади, смерть в первых рядах; а между ними — рождение. Между двумя смертями — рождение, между двумя рождениями — смерть. Где бы ты ни был, с двух сторон у тебя смерть — и спереди, и позади.
Так обстоят дела. Ты завис между оврагом и утёсом, и внезапно подмечаешь пчелиный улей. В истории Будды был не плод, а улей; и вот из него стекает струйка меда, которая в любую 60 секунд может капнуть. Твой взор прикипел к этому меду, ты открыл рот и ожидаешь, в то время, когда же он стечет. И вот капля меда падает, и Будда говорит о твоих ощущениях так: «Какой сладкий! Какой вкусный!»
Если ты можешь забыть обо всех смертях — а в этом и состоит суть истории Будды… С каждой минутой слабеют твои руки, ослабевает хватка; не сейчас, так на следующий день ты уже не сможешь цепляться за корни, каковые держат тебя на весу… ты кроме того об этом можешь забыть, и в таковой миг чувство вкуса станет в тебе такими сильным, что больше не будет ничего — лишь вкус. В то время, когда ты забываешь о смерти, ты забываешь и о себе самом. Потому, в то время, когда нет ни смерти, ни времени, в то время, когда ты сознаешь происходящее около, данный вкус делается твоим просветлением, данный вкус делается твоей медитацией. И в эту самую секунду ты освобождаешься; в это самое мгновение ты познаешь, что такое брахман.
Потому для Будды эта история несет в себе совсем другой суть. Для Будды сущность медитации пребывает в том, дабы жить от момента к моменту, и вкус каждого из них волноваться так тотально, что самого переживающего в не остается, потому что это также мешает тотальности. В случае, если в тот момент, в то время, когда капля меда падает тебе в рот, сам ты также наряду с этим присутствуешь, переживание вкуса не будет тотальным. Нет, в то время, когда остается один лишь вкус, лишь сладость меда, растекающегося по твоим губам; все твое существо делается только данной сладостью. Ничего больше не остается: ни опытного, ни переживающего, ни делающего — никого, лишь сладость меда растекается по губам. В это мгновение происходит просветление.
Так, Будда говорит, что ощущение и каждое чувство может стать дверью к просветлению. В соответствии с учению Будды, неприятность не в ощущениях, а в эго. В случае, если эмоции применяет твое «я», каждое из них делается зависимостью. А вдруг эго в тебя растаяло, тогда каждое чувство делается освобождением.
Это совсем противоположные точки зрения, но приводят они к одному и тому же результату. Выбери ту, которая думается тебе верной. Я не желаю сбивать тебя с толку, но я считаю нужным передать тебе оба смысла данной истории. Тогда ты сможешь сделать выбор. Если тебя завлекает первая интерпретация, тогда путь твоей жизни будет совсем вторым. Тогда тебе нужно будет отправиться иным маршрутом. Назовем его «путь аскетизма», либо «путь воли»… таков путь, которым тебе необходимо будет пройти: он будет полон борьбы за отказ от ощущений и чувств и за пробуждение себя от каждого из них. Тогда впитывание, слияние — это не для тебя; твой путь — это тотальная воля и борьба для утверждения и защиты самого себя. Но с са*мой громадной трудностью тебе нужно будет столкнуться в конце: в то время, когда ты преодолеешь все эмоции и ни одно из них уже не будет иметь над тобой власти, ты останешься один на один со своим «я», которое выжило и стало кристально чистым. Задача сейчас в том, как растворить это «я» в брахмане… — так как в борьбе с ощущениями и чувствами твое «я» будет становиться все посильнее и чище.
Вот по какой причине последняя неприятность, появляющаяся перед последователем индуистской совокупности духовных учений: как аскету растворить собственный эго? Потому, что эго аскета весьма жёсткое. Разве простой мирской человек что-то делает во имя эго? А вот аскет…
На начальных этапах индуистские духовные практики весьма легкие, в силу того, что бороться в любой момент легко. Мы в любой момент готовы к бою. Нам весьма хочется сражаться — либо с другими, либо с собой. Принуждение дается нам легко. Мы жаждем уничтожать — это язык, что мы понимаем. Исходя из этого нас весьма завлекает аскетизм. При виде человека, лежащего на подстилке из шипов, тебя переполняет благоговение. А второй стоит и годами не садится; заметив такое, ты почтительно склоняешь голову. Кто-то постится и месяцами не выпивает кроме того воды; и тебе хочется подойти и упасть ему в ноги. Аскетизм завлекает, потому, что напоминает самоистязание с целью самоуничтожения. Но тот, кто занят уничтожением, укрепляется изнутри. Тело подвергнется уничтожению, а эго — укрепится.
Индуистская духовная практика весьма легка на первой стадии, но очень сложна на последнем, поскольку в конце от тебя потребуется совершить грандиозный прыжок. Вот твое «я» — ты берег и совершенствовал его, украшал, наряжал, натирал до блеска, вычищал. И сейчас оно сияет, как алмаз, а если бы ты выкинул его в начале, в то время, когда оно напоминало необработанный булыжник, возможно, тогда отказаться от него было бы не так сложно. Но сейчас, по окончании стольких лет аскезы, ты так отчистил его, что расстаться с ним будет весьма сложно. Исходя из этого индуистскому ищущему на последней стадии приходится весьма непросто: «Как я могу отказаться от для того чтобы алмаза — кроме того чтобы войти в Божественное?»
Буддийская духовная наука очень сложна сначала: так как сделать чувство вкуса медитацией — невообразимо непростая задача. ощущения и Чувства по сути сво-
П 7/10
ей — бессознательны, а под медитацией подразумевается состояние осознанности. Исходя из этого так сложно сознательно окунуться в наслаждение ощущений, окунуться так тотально, что в тебя не остается никакого эго, нет того, кто окунается, а имеется только само погружение. Это тяжело, поскольку эмоции погружают нас в спячку — конкретно чтобы заснуть, мы и ищем в них прибежища. А Будда говорит, что сначала направляться сохранять осознанность, что не требуется при помощи эго осуществлять контроль собственные эмоции, вместо этого направляться убрать само эго. Вот по какой причине Будда говорит, что в нас нет никого, ни «самости», в том месте легко никого нет. Ты — только повозка; и в тебя нет никакого возничего. Двигайся с пониманием этого.
Так что начало — многотрудно, но в конце все делается легко, поскольку для того, кто двигается с пониманием всего этого, настанет сутки, в то время, когда он внезапно отпустит собственный «я», устремясь к Всевышнему. Данный человек в один раз найдёт, что «я» больше нет. Его исчезновение будет таким незаметным… в один раз он внезапно заметит: «Меня нет, имеется лишь брахман, верховная действительность». Это состояние Будда назвал нирваной.
Но в случае, если взглянуть на эти две совокупности духовных практик, то в общем и целом они однообразны. Пускай будет сложно сначала и легко в конце либо будет легкость в начале и сложность в конце — все это одно да и то же. Эти совокупности равноценны.
Исходя из этого любой ищущий решает для себя сам. Если ты желаешь пойти по пути Будды, трудности тебя поджидают в начале; в случае, если же предпочитаешь отправиться вместе с Шанкарой, не легко тебе придется в конце. Так что все зависит от тебя. Тяжело будет и в том и другом случае, и эти трудности ты обязан будешь преодолеть. Все зависит от тебя — от твоих личных склонностей, твоего отношения, твоей жизни, твоего типа личности. светло осознай самого себя и действуй соответственно — ты придешь к тому же результату. Будда именует это нирваной, Шанкара — брахманом. Шанкара ведет тебя в том направлении через постижение вечности, Будда ведет тебя через постижение момента.
Вот по какой причине воззрения Будды в Индии так и не прижились: тут с покон веков существовала традиция индуистского мышления, а индуистская философия столь жестко выступала против настоящего момента, что тяжело было кроме того представить, словно бы через него допустимо постижение истины. Индуизм отвергал эмоции и ставил их под твёрдый контроль; отыщем в памяти хотя бы определение йоги, данное Патанджали: «Читтавритти ниродха» — управление проявлениями эмоций. Это было не что иное, как формирование конфликта между читтой, умом, и врит-ти, проявлениями эмоций. Такова была давешняя традиция. Казалось, что утверждения Будды противоречат этим воззрениям; создавалось чувство, словно бы они расшатывают всю совокупность взоров индуистской философии.
Исходя из этого индуисты заметили в Будде неприятеля столь страшного, что никто второй с ним не сравнится. С Махавирой индуисты так не боролись. Вот по какой причине джайны смогли удержаться в Индии. Так как духовные практики Махавиры так же сосредоточены на воле, на преодолении эмоций. В базе собственной они индуистские, исходя из этого между джайнами и индуистами нет значительных расхождений. Вероятны отличия в идеологических качествах, но структура личности в этих религиях однообразна. Вот по какой причине джайны смогли в Индии выжить, но допустить существование тут буддизма было совсем нереально. От Будды следовало избавиться. И обстоятельство тут вот в чем: его представления о духовном пути были совсем противоположны индуизму. Тебе в рот падает капля меда, и ты обязан так раствориться в ее вкусе, что сама эта капля делается брахманом. В соответствии с индуистским представлениям, капля меда олицетворяет эмоции, это майя, иллюзия. В соответствии с воззрениям Будды, эта капля и имеется брахман, окончательная истина.
Обе концепции верны. В то время, когда я говорю, что верны обе концепции, это формирует еще больше трудностей. В любой момент просто заявить, что данный прав, а тот ошибается, потому, что их воззрения противоположны. Величайшее мастерство религии пребывает в том, дабы не делать поспешных выводов, в то время, когда сталкиваешься с противоположностями.
Религия — не что иное, как наименование для синтеза противоположностей.
Так что не торопись. Уму так и хочется назвать противоположность неправильной. Ум считает, что только одна сторона из двух возможно верной — как могут быть правы обе? Но жизнь значительно шире, чем ум. Ум весьма узок. В нем верной возможно лишь одна из двух противоположностей. В жизни обе могут быть верными. Разум очень ограничен — обе противоположности в нем просто не умещаются. Существование — очень, и в нем находятся все противоположности; они находятся в том месте бок о бок. Чем более зорким делается твое духовное видение, тем больше тебе раскрывается, что все противоположности сливаются воедино.
Ошо,
Ты призываешь нас к отпусканию и просишь не привязываться к Тебе. Но вот мы наблюдаем на себя, и похоже, что мы все-таки к Тебе привязываемся, кроме того во имя отпускания. Так как в нас полно страха, что нам без Тебя не прожить. По какой причине так получается? И что нам делать в данной ситуации?
Вы должны погибнуть! Конкретно в этом состоит суть отпускания. Человек не должен пробовать выжить. В смерти нет ничего нехорошего, все зло — в выживании. А что ты теряешь? Для чего мы всегда пробуем что-то приберечь на будущее, покинуть при себе, отложить впрок? Что тут беречь и выручать? В случае, если пристально приглядеться, в случае, если тихо поразмыслить, хоть 60 секунд, что у тебя имеется для того чтобы, за что стоит держаться?
И в то время, когда ты заметишь, что ничего стоящего у тебя нет, ужас смерти тут же провалится сквозь землю. Так как кто тогда умирает? В то время, когда держаться не за что, что ты тогда теряешь? Ужас утраты основан на иллюзорном представлении о том, что ты чем-то владеешь. А ведь ты ни разу кроме того не открывал двери собственного дома и не наблюдал, имеется ли в том месте хоть что-то? Быть может, этот ужас виной тому, что ты в том месте ничего не видишь — либо просто не наблюдаешь. Так как тогда у тебя не окажется поднять столько шуму, что ты в большинстве случаев устраиваешь около своих^бережений, накоплений, около собственного выживания. Тогда ты будешь смотреться совсем беззащитным. Никаких сбережений, припрятанных в сейфе, у тебя, возможно, нет; но в случае, если случится ограбление, ты поднимешь невообразимый шум. И это также формирует чувство, словно бы у тебя в том месте что-то хранится.
Что такое ужас смерти? По какой причине он так силен? Что ты утратишь, в то время, когда погибнешь? Это один из самых важных вопросов, что ищущий обязан задать самому себе: «В случае, если я погибну, в чем будет утрата? Что случится из-за моей смерти? Вот я прекращу существовать; но откуда берется это беспокойство, это нежелание принять состояние не-бытия?» Так как отечественное существование все равно не приносит нам счастья. Как я уже сказал, имеется лишь надежда, что, быть может, когда-то, в один прекрасный день мы будем радостны. Кем бы ты ни был, ты страдаешь и мучаешься от этого; где бы ты ни был, ты страдаешь и мучаешься — и все же опасаешься все это утратить!
Нет, легко умрц! Погибнуть — это величайшее искус-
г
ство. Лишь тот, кто овладел мастерством умирания, празднует жизнь тотально.
В ту секунду, в то время, когда ты отпускаешь себя, вся жизненная энергия в твоего существа закружится в неповторимом танце. До тех пор пока ты себя оберегаешь, танец не выходит на волю, конкретно из-за тех защит, которыми ты себя окружил. Ты так испуган, что не может смеяться. Ты так переполнен страхом, что никакие цветы в тебя расцвести не смогут. Ты так цепко держишь собственную судьбу в собственных руках, что они мертвой хваткой вцепились в твою же шею. На случай собственной смерти ты усиливаешь давление, и сидящее в тебе чувство приближающейся смерти порождается твоими собственными руками. Так замыкается порочный круг.
Ко мне пришел приятель. Целый сутки у него болела голова, и, дабы избавиться от боли, вечером он выпил. На следующее утро голова болела снова. Сейчас уже из-за алкоголя. Как же быть? Вечером он пришел ко мне и задал вопрос: «Что мне делать? Мне нужно будет пить снова, в силу того, что голова не проходит». В то время, когда я встретился с ним утром, он пожаловался: «Как же мне избавиться от данной привычки выпивать? От нее у меня болит голова».
Вот и в жизни все совершенно верно так же. С одной стороны, ты сам создаешь собственные страдания, с другой — ты желал бы от них избавиться. Итак, чего же желал данный мой дорогой друг? Я поинтересовался у него: «Ты желаешь, дабы возможно было выпивать и дальше, но головные боли закончились?»
Он ответил: «Ты верно осознал мою идея, конкретно этого я и желаю». Но это нереально.
Ты хочешь того же: сохранить себя и достигнуть освобождения. Это нереально. Твоя смерть — это освобождение. Твое выживание — это сохранение зависимости. Ты — это зависимость, твое не-бытие — это освобождение.
На сегодня достаточно.
Глава 9
ДЕЛАНИЕ ЕСТЬ-НОСТИ
ОШО,
в Упанишадах имеется известная история, о которой Ты также время от времени упоминаешь в собственных беседах. По соседству жили две птицы. Они были приятелями и свили себе гнезда на одном дереве. Одна из них, воплощенное существо, клюет вкусные плоды с этого дерева, а вторая, замечающее сознание, просто следит за тем, что происходит около, и ничего не ест. Первая птица, попавшая в силки страстей, сокрушается, не в силах что-либо предпринять. Но вот она наблюдает на собственную подругу, видит ту во всем ее величии, и все ее печали рассеиваются. Прошу вас, растолкуй нам суть данной истории.
В данной истории скрыто все: страдания данной жизни, ее тоска и боль, но помимо этого, счастья и возможность блаженства, которая раскрывается достигшему просветления человеку. В данной истории уместились все страдания и целый экстаз, каковые может испытать человек. Давай для начала разберемся со страданиями, а после этого перейдем к блаженству; тогда суть данной истории проявится сам по себе.
Ночью ты дремлешь, и тебе снится сон, словно бы ты заблудился в чёрном лесу. Ты мечешься в отыскивании выхода, но дороги отыскать не можешь. Тебе хочется у кого-нибудь задать вопрос, но около никого. Ты желаешь выпивать, ты проголодался, но нигде, куда ни посмотри, не видно ни дерева со съедобными плодами, ни ручейка. Твои страдания столь глубоки и ты так звучно рыдаешь, что наконец просыпаешься. Пробуждение тут же все изменяет. Твоя прошлая скорбь сменилась радостью, и ты, поняв, что страдания тебе только приснились, начинаешь смеяться.
Но как оказалось, что сон так глубоко тебя задел? По какой причине он показался тебе такими реальным? По какой причине ты так погрузился в собственный сон? По какой причине во сне ты не имел возможности отыскать в памяти, что все около тебе лишь снится? По какой причине в тебе не показалось осознание того, что все это ненастоящее, что это только всего лишь твоя иллюзия? Осознанность не проявилась в тебе, в силу того, что кроме того в часы бодрствования тебе сложно оставаться свидетелем; как же ты можешь им стать во сне, в сновидении? В случае, если, кроме того бодрствуя, мы предпочитаем быть делающими, то же самое обязательно случится с нами и во^Сне. А ведь именно это состояние, в то время, когда мы являемся делателями, и имеется обстоятельство отечественных страданий в данной жизни. Вот в чем содержится неприятность.
Быть делателем свидетельствует, что, в соответствии с отечественным представлениям, мы делаем то, что в действительности происходит само по себе. Я пологаю, что все, происходящее с моими органами эмоций, происходит со «мной». Что бы ни случалось в окружающем мире, мы думаем, что это событие направлено на нас. Быть делателем свидетельствует, что в том месте, где ты в действительности выступаешь лишь как свидетель, где твое присутствие — это только присутствие наблюдателя, ты питаешь иллюзию, словно бы являешься действующим лицом той пьесы, которую наблюдаешь в эту 60 секунд. Человек, что в твоем сне сбился с пути, это, конечно же, не ты, поскольку все это время ты тихо дремал в собственной постели! Тот, кто бродил по ночному лесу, — только всего лишь твоя иллюзия.
Слышал я такую историю: у одного человека погибла супруга. При жизни она держала его в ежовых рукавицах, не разрешая ему и шагу ступить самостоятельно. Мужу это весьма не нравилось. Но вместо того, дабы постоять за себя, он думал: «Для чего из этого делать проблему?» — а позже соглашался со всем, что ему сказала супруга. Перед смертью супруга наказала ему ни при каких обстоятельствах не заглядываться на вторых дам. «В противном случае, — припугнула она, — я стану призраком и буду неотступно тебя преследовать». Супруг испугался, а напуганный человек в полной мере способен нарисовать в собственном воображении любого призрака. Сам ужас делается призраком.
Пара дней по окончании смерти жены человек себя сдерживал — от страха. Но знай: контроль, порожденный страхом, это фальшивый контроль; большая часть ваших садху и святых держат себя под контролем, в базе которого лежит ужас. Они страшатся, что смогут попасть в преисподняя, что Всевышний застанет их за каким-то предосудительным занятием и им нужно будет пережить неприятные послед-
ствия. Вот они и осуществляют контроль самих себя. Самоконтроль этого вдовца был совершенно верно таким же.
Контроль, основанный на страхе, не только ненастоящий, это еще и громадный самообман, не разрешающий тебе достигнуть настоящего контроля. И все-таки пара дней это помогало.
Итак, тому человеку получалось сдерживаться, но как продолжительно он имел возможность вытерпеть? В нем стали бурлить жажды, они шептали ему: «Ты что, спятил? Ты опасался, в то время, когда она была живой, но кроме того сейчас, по окончании ее смерти, ты все еще ее опасаешься. Ты что, в действительности думаешь, что она может стать призраком? Ты думаешь, что в ее власти принять такое ответ?»
И вот человек познакомился с дамой и стал за ней заботиться. Вечером, возвратившись к себе, он заметил, что супруга сидит в постели и поджидает его. Он целый затрясся от кошмара и, обессиленный, упал на стул. Супруга сказала: «Я знаю, откуда ты пришел». После этого она назвала ему адрес и имя той дамы, с которой он совершил вечер, в подробностях обрисовала все, что между ними происходило. Сейчас у человека не было никаких сомнений. Его супруга не только стала привидением, вдобавок она еще может в точности повторить каждое слово, которое он нашептывал собственной новой возлюбленной, обрисовать ее дом, обстановку в помещении, ее наружность. Но это было лишь начало. Сейчас покойная супруга приходила к нему каждую ночь и изводила его собственными беседами. Ему стало совсем худо.
Наконец человек в отчаянии отправился к мастеру дзэн Нан-иню. Выслушав его историю, Нан-инь расхохотался.
— Эта супруга, которая так тебя изводит, — неживая, — сообщил он. — Но она ничем не отличается от живых жен, каковые пилят супругов. Все жены — привидения, как и все мужья. Лишь ум придает им видимость действительности. В нашем мире настоящим думается все, на что мы направляем собственный ум, но когда ты ум убираешь, настоящее делается нереальным.
Вдовец проворчал, что он пришел к Нан-иню не чтобы выслушивать заумные речи.
— Ты кроме того не воображаешь, в какую бедуя попал, — проговорил он. —Я прихожу к себе, а она уже тут как тут, поджидает меня у двери, и я целый содрогаюсь от кошмара. Я и при жизни не опасался ее так, как сейчас, в то время, когда она погибла. Я знаю: она и по сей день рядом, она тут, слушает отечественный разговор, и если ты мне дашь совет, как от нее избавиться, вечером она мне сообщит: «Значит, ты был у Нан-иня. Так ты желаешь избавиться от меня!» Что же мне делать? Я желаю, дабы ты мне поведал, как освободиться от нее, но так как она же услышит все, что ты мне сообщишь, и я уверен — мне это не окажет помощь.
— Не переживай, — ответил Нан-инь, — я покажу тебе одну штуку, которая точно сработает.
Рядом с ним лежала горка семян, которую Нан-иню кто-то принес. Нан-инь забрал горсть этих семян и дал их вдовцу с этими словами:
— Отнеси их к себе, и в то время, когда тебе явится супруга, пускай она сперва выскажет все, что ей захочется. Затем задай ей вопрос: «какое количество семян у меня в руке?» Если она не сможет назвать тебе их количество, ты будешь знать, что твой призрак — легко твоя личная выдумка.
Человек помчался к себе, и в то время, когда супруга показалась, она, как в большинстве случаев, пересказала ему все, что с ним происходило. «Я замечательно знаю, что ты ходил к Нан-иню, — сообщила она, — и что он приказал тебе задать вопрос
у меня, сколько семян в твоей руке. Но твоя уловка не сработает!»
Эти слова повергли человека в кошмар, но ему удалось собраться с духом и совершить последнюю попытку избавиться от нее. Он задал вопрос: «И какое количество же у меня в руке семян?» Призрак тут же провалился сквозь землю. Человек был удивлен. Он опять отправился кНан-иню и задал вопрос его, в чем секрет.
— А в том, — ответил Нан-инь, — что призрак может сообщить тебе лишь то, что уже известно твоему уму. В случае, если же ты чего-то не знаешь, призрак ничего тебе об этом не сообщит, потому, что он — только продолжение твоего ума. Если бы ты сосчитал, сколько у тебя в руке семян, тогда твой призрак дал бы тебе ответ. Данный призрак — твоя личная тень, твоя проекция.
Но мы в действительности опасаемся призраков — они и в самом деле наводят на нас кошмар. В то время, когда Шанкара именует данный мир майей, иллюзией, он имеет в виду, что всю землю — это призрак. Мира не существует, и все-таки думается, что он имеется. Его нет, и все же он имеется. Но «есть-ностью » наполняешь его ты. Сначала ты наполняешь его есть-ностью, а после этого попадаешь в сети и силки того, что сам же и создал. Ты владеешь силой превращать сны в действительность. Ты теряешься в них, ты , кто ты. Твое тело испытывает голод — и ты думаешь, что голоден ты. Это иллюзия. Тело возможно голодньш, но ты — ни при каких обстоятельствах. Ты не можешь быть голоден. Ты весьма близок со своим телом — это правда. Между тобой и твоим телом, в сущности, нет никакого промежутка, и все же вы отделены друг от друга. Иллюзия отождествления случается оттого, что ты через чур близок собственному телу.
В древних трактатах говорится, что, в случае, если положить кусок стекла рядом с сапфиром, стекло также засияет голубым цветом. Конечно же, оно не делается голубым, а просто отражает голубизну сапфира. Совершенно верно так же все обстоит с тобой и твоим телом. Ты находишься весьма близко к нему, но ты — не тело. Но потому, что вы так близки, все, что случается с твоим телом, тенью ложится и на тебя. Ты говоришь, что проголодался, но это иллюзия, и с данной иллюзии начинается мир майи. Голод испытывает тело, а ты утверждаешь, что голоден ты. Страдания испытывает тело, а ты утверждаешь, что страдаешь ты. В то время, когда тело стареет, ты опять говоришь, что это ты постарел. А в то время, когда тело оказывается на пороге смерти, ты говоришь, что настал твой смертный час.
Все это не верно.
Если бы ты лишь имел возможность видеть , что тело испытывает голод, а ты лишь наблюдаешь и знаешь это; если бы ты лишь имел возможность видеть, что тело болеет, что оно стареет, что оно стоит на пороге смерти, и все это ты видишь и знаешь, как наблюдатель… Ты — свидетель всех этих событий. Вся эта пьеса разыгрывается в теле, словно бы оно — огромная сцена и все действующие лица — проекции ума в этом теле. А ты — ты наблюдаешь на это со стороны, ты — публика. В тебе имеется делатель, которым создается мир, твоя действительность, и в тебе имеется наблюдатель, через которого виден брахман. В состоянии сна ты не можешь об этом не забывать; кроме того бодрствуя в течение дня, ты неизменно об этом забываешь. Когда твое тело почувствовало боль, ты забываешь, что больно не тебе, а твоему телу, а ты об этом событии.
В этом состоит сущность садханы: когда твое внутреннее пространство начинает заполонять делатель, проснись! Не разрешай ему заполнить это пространство. Покинь телу все действия — жажды, голод, жажду. Пускай тело занимается собственными делами, а ты только удерживаешь свойство к осознанию, осознанность, мастерство видения.
Вот по какой причине у нас в Индии философию именуют дар-шан — видение. Ты только оберегаешь эту свойство к видению, и когда она в тебе покажется, ты найдёшь, что все твои сны провалились сквозь землю — все привидения растворились, мира нет, сны рассеялись. Ты пробудился!
Это окончательное пробуждение мы именуем буддо-востъю. Будда свидетельствует пробужденный, и в этом окончательном пробуждении мы достигаем высшего блаженства. Во сне отечественный удел — лишь страдания и ужас. Имеется лишь один вид страданий — в то время, когда ты забываешь о действительности собственного существа; имеется лишь одно счастье — опять получить эту действительность. Можешь именовать это любым словом, которое тебе больше нравится, — самореализация, брахман-реализация, просветление, нирвана. Сущность везде одинаковая.
Сейчас возвратимся к той маленькой истории из Упа-нишад. Стоит дерево, на нем живут две птички. Дерево стоит тут с незапамятных времен, это знак судьбы. Подобно тому как дерево вырастает из семечка, простирает собственные ветви и тянется ими ввысь, выполненное надежды, что оно сможет прикоснуться к небу, так и жизнь вырастает из маленького семени, распространяя везде собственные бесчисленные амбиции и великие желания, стремясь заполнить собой все небо и дотянуться до самого дальнего горизонта. Дерево — это жизнь, а на нем сидят две птички. Одна пробует плоды, наслаждается их сладостью; вторая лишь наблюдает — она ни при каких обстоятельствах ничего не ест, ни при каких обстоятельствах не вступает на путь действий, ни при каких обстоятельствах не делается делателем. Птица, потворствующая своим жаждам, сидит на нижних ветвях дерева; замечающая птица расположилась на верхних ветвях.
Конечным итогом потворства своим жаждам постоянно будет страдание. Человек испытывает наслаждение, но оно в любой момент переплетено со страданиями, поскольку каждое наслаждение несет в себе и собственный собственное неповторимое страдание. Наслаждения продолжаются только мгновение, но наряду с этим они оставляют по себе долгий след страданий. Дабы испытать одно-единственное наслаждение, мы вынуждены пройти через множество страданий. А вдруг проанализировать наслаждения чуть внимательнее, они окажутся только иллюзией. В случае, если присмотреться внимательнее — очень вызывающе большие сомнения, что мгновения отечественных наслаждений окажутся таковыми и в конечном итоге. Посмотри назад на собственную жизнь — сорок, пятьдесят, шестьдесят лет. Ты сможешь в собственных шестидесяти годах найти хоть одно мгновение настоящего, настоящего счастья?
Сократ сказал: «Жизнь, которую не обдумали, не стоило и жить». Но отыщи в памяти собственную жизнь, и ты удивишься: окажется, что в ней ничто не бы выдержало пристальный анализ. Легко посмотри назад на прожитые годы: где те 60 секунд, в то время, когда ты был по-настоящему радостен? Да, сначала ты сможешь отыскать в памяти парочку дорогих для тебя мгновений — к примеру, собственную первую любовь. Ты весьма смутно не забываешь прошлое, и тебе придется отлично потрудиться, дабы стереть всю пыль со собственных воспоминаний. Но если ты отважишься на это и отыщешь в памяти те памятные мгновения, тебя внезапно поразит осознание того, что все они были только иллюзией счастья, но не самим счастьем. И чем глубже ты начнёшь погружаться в собственные воспоминания, тем меньше в них будет оставаться так именуемого счастья.