В самом заглавии литературы этого рода — мемуары (от франц. memoires — воспоминания) — имеется указание на то, что она о событиях настоящих, некогда реально бывших и сейчас вспоминаемых. Соответственно, основное её преимущество — точность, достоверность. Но что такое точность?
В то время, когда случилось событие? В каком месте? Кто в нем принимал участие? Ответ, что мы во всех этих случаях предполагаем, должен быть исчерпывающе однозначным — цифра, дата, отрицание либо подтверждение. Для того чтобы рода однозначная и одномерная точность перестает казаться достаточной, в то время, когда от фактов мы переходим к чертям событий и людей, к тому, что подходит под хорошую формулу жанра, которой сделалось наименование герценовской книги — «Прежнее и думы».
Самые различные современные писатели-мемуаристы равняется показывают на эту книгу как на избранный ими пример жанра либо во всяком случае мемуарной манеры. В. А. Каверин подмечает свойственную А. И. Герцену свойство «так ничего не скрывать, так распахнуться перед всем человечеством». Ю. К. Олеша восхищается его мастерством мгновенных оценок, зарисовок, разрешающих «вернуть жизнь». Обращение всегда идет о мемуарной точности в том высшем смысле, в то время, когда фактографическая непогрешимость — необходимое, но только первое условие.
Открывая книгу воспоминаний, мы ожидаем встречи с осведомленным и наблюдательным собеседником, талантливым делать выводы умно и объективно. В противном случае картина может оказаться бледной и дать предлог к упреку: «Воспоминания А. Я. Панаевой написаны по?детски, в писательском отношении весьма не сильный. Так пишут письма, ни одного ясного портрета».
Прав ли Ю. К. Олеша в собственном резком суждении об одной из самых популярных мемуарных книг прошлого столетия? К мемуарной книге им применен фактически литературный критерий, она оценивается в «писательском отношении» и в этом качестве не удовлетворяет. Произведение, написанное по одним законам, оценивается по вторым — в этом имеется определенная несправедливость, которая, но, разрешает нам лучше осознать и сегодняшние требования к жанру, и отношение к традиции: от чего отталкиваются, кого выбирают в союзники.
на данный момент пишется и публикуется много воспоминаний нелитературных, увлекательных только фактическими правдивыми свидетельствами о том, что человек видел и запомнил. Но в целом его возможности и лицо жанра определяет писательская мемуаристика, она же все более упорно заставляет сказать о себе как о явлении литературном, относящемся к области документальной либо художественной прозы. Еще недавно мы не весьма затруднялись в их разграничении, и в случае, если на данный момент трудности появились, то обстоятельство тому и в трансформации мемуарного жанра, и в той новой роли, которая ему отводится в изменяющейся литературной обстановке.
С одной стороны, современная литература все более проявляет интерес к документализму, все чаще обращается к фактам невыдуманным, открывая в них для себя и эмоциональный заряд, и предлог для размышления. С второй стороны, в самих мемуарах все более ответственным делается не простое констатирующее свидетельство о факте, а точность впечатления, переживания этого факта, отмеченная присутствием личности пишущего. Необъятна современная историческая память, в распоряжении которой богатейшие архивы, зрительные образы, запечатленные фото- и кинопленкой, голоса, записанные на магнитную ленту. И все же остается что-то, что ускользает, не будучи переданным через художественное слово, через чувство памяти. И это что-то — сам человек в его живом общении с вторыми людьми, в течении времени.
Мемуарному свидетельству доступно самое яркое приближение к событию. Из этого и рвение вспоминающего не дублировать бесстрастный документ, но воспользоваться неповторимой свойством собственного жанра, опирающегося на личное чувство, на художественное слово. Все это сейчас и определяет литературное лицо жанра.
Необходимо заявить, что литературное значение мемуаристики возрастало понемногу. В первый раз оно стало большим в XVIII в., в то время, когда просветительский интерес к человеку вынудил подробнее изучить его самого и события его жизни. Это столетие стало временем расцвета мемуарного жанра. Показались хорошие книги, дающие панораму нравов, погружающие читателя во внутренний мир пишущего, подобно «Исповеди» Ж.?Ж. Руссо либо «Поэзии и правде» И. В. Гёте. Тогда же и художественная проза в расчете на общее увлечение подлинностью стала обширно подражать воспоминаниям: распространился обычай воображать романы в виде записок, мемуаров, якобы по случаю попавших в руки издателя. Оправдывая данный прием, имитировали документальный стиль, что сейчас приобретал литературную отделку и в собственную очередь оказывал влияние на то, как писали настоящие воспоминания.
В РФ в XVIII в. показались мемуарные монументы, как относящиеся к политике («Мемуары» Екатерины II, «Записки» Е. Р. Дашковой, «Ежедневник» А. В. Храповицкого), так и показывающие становление личности просвещенного русского человека («приключения и Жизнь Андрея Болотова», «Записки» Г. Р. Державина). Развитие мемуарного жанра — символ растущего самосознания человека, чувствующего, что все происходящее в его жизни в собственности истории. Конкретно такое познание жанра утверждал А. С. Пушкин, придававший мемуарам громадное значение. Он не раз сам принимался за записки, вел ежедневник, побуждал писать вторых, собирал устные и письменные мемуары, печатал их в собственном издании «Современник». В русской литературе XIX в. не считая уже названного А. И. Герцена многие писатели обращались к мемуарному жанру: П. А. Вяземский, П. В. Анненков, С. Т. Аксаков, И. И. Панаев…
В советской литературе мемуарный жанр делается особенно популярным на пределе 50–60?х гг., в то время, когда были написаны такие книги: «Люди, годы, жизнь» И. Г. Эренбурга, «Повесть о жизни» К. Г. Паустовского, «Дневные авезды» О. Ф. Берггольц, «Ни дня без строчки» Ю. К. Олеши.
Тогда же возобновилось издание мемуарной классики, показалось множество сборников воспоминаний, посвященных отдельным советским писателям. При широком распространении писательских автобиографий с их особенной стилистикой, с их эмоциональной взволнованностью для них был отыскан особый литературоведческий термин — «лирическая проза». В последние годы показались книги, охватывающие историю литературы этого века практически на всем её протяжении: М. С. Время «и Шагинян Человек», В. А. Каверин «Собеседник», «Освещенные окна». Документально-автобиографические повествования пишутся во всех национальных литературах СССР; в числе авторов — Р. Гамзатов, Ю. Балтушис, М. Карим.
Предметом спора не раз становились книги В. П. Катаева: «Трава забвения», «Разбитая судьба, либо Чудесный рог Оберона», «Алмазный мой венец», написанные о настоящих событиях, о настоящих людях, но с той субъективностью и свободой суждения, которая снова поставила один из вечных вопросов мемуарного жанра — о нравственных обязанностях мемуариста, о его праве вторгаться в чужую жизнь.
Разнообразие мемуаристики обусловлено не лишь неповторимостью обстоятельств и личности судьбы пишущего, но и разнообразием жанровых вариантов. Играет роль расстояние во времени между вспоминающим и обрисовываемыми событиями — фактически дневником и воспоминаниями; не безразлично, о чужой либо о собственной жизни повествует создатель. Но независимо от того, обрамляет ли создатель мемуарные портреты канвой собственной судьбе либо отводит себе роль остающегося за кадром наблюдателя, мы ожидаем, что его произведение будет соответствовать еще одному ответственному закону жанра, в соответствии с которому все сообщённое свидетельствует «о времени и о себе».