76.И вот в то время, когда остальные союзники в Элевсине заметили, что Лакедемонские цари в распре, а коринфяне покинули боевые последовательности, то и сами кроме этого возвратились к себе. Так – то дорийцы в четвёртый раз вторглись в Аттику. Два раза приходили они неприятелями и два раза – на защиту афинской народовластии. Первый раз – в то время, в то время, когда основали Мегары (данный поход будет, пожалуй, верно отнести ко временам афинского царя Кодра). Второй же и третий раз спартанское войско вышло из Спарты, дабы изгнать Писистратидов. А четвёртое вторжение – теперешнее, в то время, когда Клеомен во главе пелопоннесцев вступил в Элевсин. Так – то сейчас в четвёртый раз дорийцы пробрались в Аттическую почву.
77.Итак, это вражеское войско бесславно распалось. Тогда афиняне, решив отомстить, сперва пошли войной на Халкиду. Беотийцы же выступили на помощь халкидянам к Еврипу. Увидев идущих на помощь беотийцев, афиняне решили прежде напасть на них, чем на халкидян. Афиняне вступили в сражение с беотийцами и одержали полную победу: Множество неприятелей они перебили и семьсот человек забрали в плен. Ещё в тот же самый сутки афиняне переправились на Евбею, напали на халкидян и кроме этого одолели их. По окончании победы они покинули четыре тысячи клерухов – поселенцев на земле гиппоботов (гиппоботами назывались халкидские богачи)[645]. Пленных халкидян вместе с беотийскими пленниками афиняне кроме этого кинули в оковах в темницу. Через некое время пленники, действительно, были отпущены за выкуп в две мины. Оковы же, которыми они были связаны, афиняне повесили на акрополе. Оковы эти пребывали в том месте ещё и до моего времени и висели на стене, опаленной пожаром [в войне] с мидянами, против святилища на западной стороне. На десятую часть выкупа [за пленников] афиняне посвятили богине бронзовую четвёрку коней. Она стоит сходу налево при входе в пропилеи на акрополе. Надпись на ней гласит:
Рать беотян и халкидян совместную мы укротили,
Гордых афинян сыны, подвигом бранным своим.
цепью и Мрачной темницей металлической их буйство смирили
И десятину Палладе сих посвятили коней.
78.Итак, могущество Афин возрастало. Ясно, что равноправие для народа не только в одном отношении, но и по большому счету – драгоценное достояние. Так как, пока афиняне были под властью тиранов, они не могли одолеть на войне никого из собственных соседей. А сейчас, освободившись от тирании, они заняли непременно первенствующее положение. Исходя из этого, разумеется, под гнетом тиранов афиняне не хотели сражаться как рабы, трудящиеся на собственного господина; сейчас же по окончании освобождения любой начал стремиться к собственному благополучию.
79.Так обстояли дела у афинян. Фиванцы же затем послали послов в Дельфы вопросить оракул об отмщении афинянам. А Пифия ответила: Одним им не удастся отомстить афинянам, и приказала фиванцам созвать «собрание, полное шума»[646], и молить о помощи ближайших соседей. По возвращении послы созвали народное собрание и сказали изречение оракула. Определив от послов, что им направляться обратиться с просьбой о помощи к ближайшим соседям, фиванцы сообщили: «Разве не ближайшие отечественные соседи танагрийцы, коронейцы и феспийцы? Они в любой момент так как с радостью сражаются на отечественной стороне и оказывают помощь нам. Отчего же нам необходимо ещё просить их об этом? Нет, необходимо думать, что суть изречения оракула другой!»[647].
80.На протяжении дискуссии [в собрании] один из слушателей сообщил: «Мне думается, я осознаю, что имеет в виду отечественное изречение оракула. Как гласит сказание, у Асопа[648] было две дочери – Фива и Эгина. Они были сёстрами, и исходя из этого, я полагаю, всевышний рекомендует нам молить о помощи у эгинцев». Так как никто, по – видимому, не имел возможности дать лучшего совета, то фиванцы в тот же миг же послали на Эгину послов, в соответствии с изречению оракула, молить о помощи эгинцев как собственных ближайших [родственников]. На просьбу фиванцев эгинцы давали слово отправить им ассистентами Эакидов[649].
81.В то время, когда же фиванцы в альянсе с Эакидами пробовали напасть на афинян и потерпели тяжёлое поражение, то опять послали послов на Эгину: Они отказываются от помощи Эакидов и молят о помощи людьми. Тогда эгинцы, кичась своим великим достатком, отыскали в памяти о стародавней собственной неприязни к Афинам и по просьбе фиванцев начали сейчас без объявления войну с афинянами. Так как тогда как афиняне теснили беотийцев, эгинцы переправились на военных судах в Аттику и опустошили Фалер и много других мест на побережье. Этим они и нанесли великий урон афинянам.
82.Стародавняя же неприязнь эгинцев к афинянам началась вот отчего. В Эпидавра почва не давала плодов. Об данной беде эпидаврийцы вопросили оракул в Дельфах. Пифия же повелела им воздвигнуть кумиры Дамии и Авксесии, и тогда их несчастья кончатся. После этого эпидаврийцы вопросили всевышнего: Сделать ли им кумиры из меди либо из мрамора. Пифия же не разрешила им ни того, ни другого, но лишь из ствола взращенной человеком маслины. Тогда эпидаврийцы попросили афинян разрешения вырубить маслину[650], поскольку они считали афинские маслины самыми священными. Но, говорят, что в то время нигде не было маслин, не считая как в Афинах. Афиняне дали согласие при условии, в случае, если эпидаврийцы будут каждый год приносить жертвенные подарки Афине Палладе и Эрехфею. Эпидаврийцы приняли эти условия и, взяв просимое, воздвигли кумиры, вырезанные из этих маслин. Тогда их почва стала снова приносить плоды, и эпидаврийцы выполнили собственное обещание.
83.Сейчас и ещё ранее эгинцы пребывали в зависимости от Эпидавра. Кстати, для ведения судебных дел и улаживания споров между гражданами эгинцам тогда приходилось ездить в Эпидавр. С этого времени, но, эгинцы начали строить боевые суда и необдуманно отложились от Эпидавра. При враждебных столкновениях эгинцы наносили [большой] урон эпидаврийцам, поскольку они господствовали на море, а также похитили у них упомянутые кумиры Дамии и Авксесии. Кумиры эти эгинцы забрали с собой и воздвигли их в глубине страны в месте называющиеся Эя (примерно в двадцати стадиях от города). Поставив в том месте эти кумиры, эгинцы приносили богиням жертвы и умилостивляли их [плясками] и насмешливыми песнями женских хоров. Каждой богине они назначали по десять хорегов. В песнях этих хоров, но, ни при каких обстоятельствах не высмеивались приятели, а в любой момент лишь местные дамы. Существуют, но, такие же священные обряды и у эпидаврийцев, а помимо этого, ещё и тайный культ[651].
84.В это же время по окончании похищения этих кумиров эпидаврийцы прекратили делать собственные обязательства афинянам. Тогда афиняне через послов выразили эпидаврийцам собственное негодование. Эпидаврийцы же, приведя аргументы, заявили, что вовсе ни в чём не виноваты. До тех пор пока эти кумиры, говорили они, были в их стране, они делали собственные обязательства. Афиняне же должны потребовать жертвенных даров от эгинцев, в силу того, что кумиры так как сейчас у них. Тогда афиняне послали послов на Эгину с требованием возвратить кумиры. Эгинцы же отвечали, что у них нет никаких дел с афинянами.
85.Так вот, по окончании отказа эгинцев, по афинскому преданию, на Эгину была отправлена от имени всей общины одна триера с афинскими гражданами. Прибыв на Эгину, они пробовали стащить эти кумиры с подножий, поскольку они так как были изготовлены из афинского дерева, и увезти их. Так как статуи не было возможности таким методом сдвинуть с места, то афиняне накинули на них верёвки и потащили. В то время в то время, когда они тянули верёвки, неожиданно загремел гром и в один момент началось землетрясение. Люди же с триеры, тянувшие канат, от этого утратили разум и в сумасшествии стали убивать друг друга, как неприятели, пока из всех их не остался в живых лишь один, что и возвратился в Фалер.
86.Так было дело, по рассказам афинян. Эгинцы же утверждают, что афиняне прибыли не на одном корабле; так как один корабль а также пара большее число судов эгинцы легко бы отразили, даже в том случае, если у них самих вовсе не было бы судов. Нет, афиняне напали на их почву со множеством судов, и они, эгинцы, уклонились от морской битвы… Но, эгинцы не смогут совершенно верно разъяснить, потому ли они уклонились от морской битвы, что ощущали собственную слабость, либо же оттого, что хотели сделать так, как они и вправду сделали. По крайней мере афиняне, поскольку эгинцы не приняли боя, высадились с судов и направились к статуям. Но так как они не могли стащить их с оснований, то накинули верёвки и потянули статуи, пока наконец влекомые ими обе статуи не сделали то же самое (я, действительно, этому сказанию не верю, но кто – нибудь второй, возможно, и поверит), конкретно они пали перед афинянами на колени. С того времени они и остались в таком положении до этого дня[652]. Так, по сказанию, поступили афиняне. А сами эгинцы, продолжает эгинское сказание, определив о предполагаемом походе афинян, заручились помощью аргосцев. В то время, когда афиняне вступили на эгинскую почву, то и аргосцы прибыли на помощь, тайно переправившись из Эпидавра на их остров. Аргосцы напали на ничего не подозревавших афинян и отрезали их от судов. Сейчас и загремел гром и началось землетрясение.
87.Так гласит аргосское и эгинское сказание. Оно в соответствии с с афинским преданием только в том, что лишь один афинянин благополучно возвратился в Аттику. Аргосцы же, помимо этого, утверждают, что данный единственный человек остался в живых по окончании уничтожения ими афинского войска, в то время как афиняне приписывают смерть собственного войска божеству. По афинскому преданию, но, кроме того и данный один не спасся, но погиб вот при каких событиях. Он прибыл в Афины с вестью о несчастье. А жёны солдат, участников похода на Эгину, определив о том, что из всех спасся лишь он один, пришли в такое возбуждение, что окружили его со всех сторон (любая с вопросом, где её супруг) и искололи несчастного собственными булавками от [застёжек на] платье. Так погиб данный человек. Афинян же это злодеяние дам, по – видимому, ещё более опечалило, чем поражение. Они не знали, чем бы им ещё в противном случае наказать дам, и вынудили их переменить одежду на ионийскую. До того времени так как афинские дамы носили дорийскую одежду, совсем однообразную с коринфской. Сейчас они должны были носить льняные хитоны, дабы не использовать застёжек.
88.Фактически же говоря, эта одежда первоначально была не ионийской, но карийской. Так как в древности все греческие дамы носили одежду, которая сейчас именуется дорийской[653]. Аргосцы же и эгинцы исходя из этого решили, наоборот, ввести обычай делать отныне женские застёжки в полтора раза дольше прошлого, а после этого, дабы дамы посвящали в святилище этих богинь в первую очередь застёжки. По большому счету не разрещалось приносить в дар в святилище все предметы аттического производства и аттическую глиняную посуду в дальнейшем выпивать в том месте лишь из глиняных сосудов местного изделия. Ещё и в моё время аргосские и эгинские дамы из неприязни к афинянам носили застёжки дольше, чем раньше.
89.Первоначально предлог для неприязни афинян к Эгине был конкретно таковой, как я поведал. В то время, когда сейчас фиванцы стали звать их на помощь, эгинцы с радостью отозвались в память происшествия с этими кумирами. Итак, эгинцы начали опустошать берега Аттики. В то время, когда же афиняне захотели выступить в поход на Эгину, пришло из Дельф изречение оракула, гласившее: Афиняне должны подождать тридцать лет со времени нашествия эгинцев, а на тридцать первом году, посвятив храм Эаку, начать войну с Эгиной, и тогда их чаяния исполнятся. В случае, если же они сейчас в тот же миг выступят против Эгины, то за это время их ожидает довольно много успехов и неудач, и лишь под конец они однако одержат полную победу. Услышав это изречение, афиняне, действительно, посвятили храм Эаку (он стоит ещё и сейчас на рыночной площади), но не захотели тридцать лет тихо терпеть обиды эгинцев.
90.На протяжении приготовлений афинян к походу, дабы отомстить [эгинцам], но, появилась помеха со стороны лакедемонян. Лакедемоняне так как, выяснив, что Алкмеониды подстроили Пифии и что сделала Пифия с ними и с Писистратидами, раскаялись в том, что им было нужно изгнать собственных друзей из их страны, и распалились бешенством на афинян за их неблагодарность. Помимо этого, их побуждали [выступить против Афин] и изречения оракулов, предрекавшие им довольно много бед от афинян. Эти изречения оракулов прежде были малоизвестны спартанцам, и лишь сейчас спартанцы познакомились с ними, в то время, когда Клеомен привёз их в Спарту. Клеомен же отыскал эти изречения на афинском акрополе. Прежде обладавшие ими Писистратиды по окончании изгнания покинули их в святилище, а Клеомен забрал их оттуда[654].
91.В то время, когда лакедемоняне взяли эти изречения оракулов и заметили, что могущество афинян возросло и что у них нет больше охоты подчиняться спартанцам, тогда – то спартанцы осознали, что аттический народ, будучи свободным, пожалуй, сравняется с ними могуществом. При господстве же тиранов, думали они, афиняне останутся не сильный и готовыми к подчинению. И вот, уяснив себе всё это, спартанцы позвали Гиппия, сына Писистрата, из Сигея на Геллеспонте, куда бежали Писистратиды. В то время, когда Гиппий прибыл на зов, спартанцы отправили вестников к остальным союзникам и сообщили им вот что: «Союзники! Мы признаёмся, что поступили неправильно. Побуждаемые фальшивыми изречениями оракула, мы изгнали самых лучших отечественных друзей, каковые давали слово держать Афины в подчинении, из их родного города. Позже мы отдали город во власть неблагодарного народа, что, взяв с отечественной помощью свободу, высоко поднял голову. Он с позором изгнал нас и отечественного царя из города и сейчас высокомерно заносится. Это особенно отлично должны были ощутить их соседи – беотийцы и халкидяне, да, пожалуй, и кое – кто второй не так долго осталось ждать почувствует, что он просчитался. Раз уж мы совершили эту неточность, то давайте сейчас совместно постараемся отомстить им. Исходя из этого мы призвали вот этого Гиппия и вас, посланцев от городов, дабы сообща обдумать это дело и совместными усилиями возвратить его в Афины, вернув ему то, чего мы его лишили».
92.Так говорили лакедемоняне. Большая часть союзников, но, не одобрило этих слов. Остальные, действительно, предпочитали молчать, а коринфянин Сокл сообщил вот что: «Воистину, скорее небо провалится под почву, а почва встанет высоко на воздушное пространство над небом, скорее люди будут жить в море, а рыбы – в том месте, где раньше жили люди, чем вы, лакедемоняне, решитесь стереть с лица земли свободу, вернув господство тиранов в городах. Нет так как на свете никакой второй более несправедливой власти и более запятнанной кровавыми правонарушениями, чем тирания. Если вы вправду вычисляете красивым и честным такое положение вещей, конкретно, что тираны властвуют над городами, то сперва поставьте себе самим тирана, а позже уж навязывайте его остальным. А сейчас, не смотря на то, что сами вы ни при каких обстоятельствах не испытали тирании и всеми силами стараетесь, дабы ничего аналогичного не пробралось в Спарту, вы желаете поступать так несправедливо с союзниками. Будь у вас однообразный опыт с нами, то вы делали выводы бы об этом вернее. Национальный строй в Коринфе так как был вот какой. Коринф прежде был под властью немногих [знатных родов], и эти так именуемые Бакхиады правили городом. Они отдавали [своих дочерей замуж] и брали жён из собственной среды. У одного из Бакхиадов – Амфиона – появилась хромая дочь по имени Лабда. Так как никто из Бакхиадов не хотел брать её в жёны, то её забрал замуж некто Эетион, сын Эхекрата, из селения Петры, но по происхождению, фактически, лапиф и потомок Кенея. Детей у него не было ни от данной жены, ни от второй. Так вот, он отправился в Дельфы вопросить оракул о потомстве. Опоздал Эетион, но, вступить в святилище, как Пифия обратилась к нему вот с какими словами:
Эетион, нет почёта тебе, хоть ты чести стяжал себе довольно много,
Лабда родит сокрушительный камень; падёт он
На властелинов – мужей и Коринф накажет.
Это изречение оракула Эетиону как – то стало известно и Бакхиадам. А они уже раньше взяли в Коринфе чёрное изречение, намекавшее на то же самое, что и изречение Эетиону. Оно гласило так:
В горах приимет во чреве орёл, но льва породит он
Замечательного и сыроядца: Сокрушит он многим колени.
Прочно сие разочтите, коринфяне, те, чья обитель
Славной Пирены около и твердыни высокой Коринфа.
Прорицание это, данное раньше Бакхиадам, было им тогда неясно. Сейчас же, определив об изречении Эетиону, они в тот же миг осознали, что прежнее их прорицание соответствует Эетионову. Уяснив себе суть прорицания, Бакхиады оставались спокойными, в силу того, что желали погубить будущего младенца Эетиона. А когда супруга его родила, Бакхиады отправили десять человек из собственной среды в то селение, где жил Эетион, дабы убить младенца. Так вот, эти люди пришли в Петру и, ворвавшись в дом Эетиона, настойчиво попросили младенца. Лабда же вовсе не подозревала, для чего они пришли. Думая, что они требуют ребёнка из дружелюбия к его отцу, она принесла младенца и дала в руки одному из них. А они уговорились дорогой, что забравший сперва на руки ребёнка и обязан его бросить оземь. В то время, когда же Лабда принесла и дала младенца, то дитя по божественному внушению улыбнулось. Данный человек увидел [улыбку младенца], и какое – то чувство жалости удержало его от убийства. Тогда он передал младенца второму, а тот третьему. Так ребёнок прошёл через руки всех десяти человек, и ни один не захотел его погубить. Тогда они отдали дитя назад матери и вышли из дома. Но, остановившись у дверей, они начали взаимные обвинения и перебранку. Особенно же они обвиняли первого, забравшего ребёнка, за то, что тот не выполнил уговора. Наконец через некое время они решили опять возвратиться в дом и всем совместно умертвить младенца. Но суждено было Коринфу претерпеть несчастья от потомства Эетиона. А Лабда, стоя у самых дверей, всё это слышала. В страхе, как бы эти люди не раздумали и, опять забрав ребёнка, не убили бы его, она забрала его и запрятала, как ей казалось, в самом потаённом месте, конкретно в сундуке. Она считала, что в случае, если эти люди придут и начнут поиски, то обыщут всё. Так оно и произошло. Они возвратились и принялись искать младенца, но не нашли. Тогда они решили возвратиться к себе и заявить тем, кто им дал это поручение, что всё выполнено, как было приказано. Так вот, возвратившись к себе, они так и сообщили. А сын Эетиона затем начал подрастать, и без того как остался в живых благодаря сундуку, то получил от сундука имя Кипсел[655]. Возмужав, Кипсел вопросил оракул в Дельфах и взял в ответ неясное прорицание. Уповая на это прорицание, он попытался овладеть городом и пришел ко власти в Коринфе. А прорицание было вот какое:
Радостен этот супруг, что сейчас в чертог мой вступает,
Эетинов Кипсел; царь славного града Коринфа
Будет однако он сам и дети его, но не внуки.
Таково было это прорицание. А Кипсел, воцарившись в Коринфе, был ожесточённым правителём: Многих коринфян он изгнал, а вторых лишил имущества, а больше казнил. По окончании тридцатипятилетнего царствования он благополучно окончил собственные дни. Наследовал его царство сын Периандр. Сначала Периандр был милостивее отца, а позже, вступив в общение через послов с Фрасибулом, тираном Милета, стал кроме того ещё жесточе. Так, Периандр отправил глашатая к Фрасибулу задать вопрос совета, как ему, установив самый надёжный национальный строй, оптимальнее руководить городом. Фрасибул же отправился с прибывшим от Периандра глашатаем за город и привёл его на ниву. Проходя вместе с ним по полю, Фрасибул опять и опять переспрашивал о причине прибытия его из Коринфа. Наряду с этим тиран, видя возвышающиеся над вторыми колосья, всё время обрывал их. Обрывая же колосья, он выбрасывал их, пока не стёр с лица земли так самую прекрасную и густую часть нивы. Так вот, совершив глашатая через поле и не дав никакого ответа, тиран отпустил его. По возвращении же глашатая в Коринф Периандр полюбопытствовал определить ответ Фрасибула. А глашатай заявил, что не привёз никакого ответа и удивляется, как это Периандр имел возможность отправить его за советом к такому сумасшедшему человеку, что опустошает собственную почву. После этого он поведал, что видел у Фрасибула. Периандр же осознал поступок Фрасибула, сообразив, что тот ему рекомендует умертвить выдающихся граждан. Тогда – то тиран начал проявлять величайшую жестокость к своим гражданам. Всех сохранившихся от изгнаний и казней Кипсела сейчас прикончил Периандр[656]. После этого он приказал из – за собственной жены Мелиссы[657] за одни сутки раздеть всех дам в Коринфе догола. Он послал так как послов в Феспротию на реке Ахеронте[658] вопросить оракул мёртвых [о вверенном ему] в заклад имуществе какого именно – то гостеприимца. Тогда явилась [тень] Мелиссы и заявила, что ни символами, ни словами она не укажет места, где лежит добро. Она так как совсем нагая и мёрзнет, поскольку её погребальные одежды не были сожжены вместе с ней и потому она не имеет возможности ими пользоваться. В подтверждение правдивости собственных слов она напомнила Периандру, что он положил хлебы в холодную печь. В то время, когда послы сказали об этом Периандру (для него ответ Мелиссы был точным доказательством, поскольку он совокупился с ней уже мёртвой), он в тот же миг же затем известия повелел через глашатая всем коринфским дамам собраться в храм Геры. Они пришли, нарядившись в собственные самые прекрасные одежды, как на праздник, а тиран поставил собственных телохранителей в засаде и приказал догола раздеть всех дам без разбора – как свободных, так и служанок. Одежды же их Периандр приказал кинуть в яму и сжечь, призывая Мелиссу. Затем Периандр снова послал послов в Феспротию, и тогда тень Мелиссы указала место, куда она запрятала [вверенное ему] сокровище гостеприимца. Вот, лакедемоняне, что такое тирания! Вот каковы деяния тиранов! А мы, коринфяне, уже тогда были очень поражены, услышав, что вы отправили за Гиппием, а сейчас и ещё больше дивимся вашим речам. Мы заклинаем вас исходя из этого греческими всевышними не вводить в городах тирании! Но если вы однако настаиваете и хотите вопреки всей справедливости вернуть Гиппия, то знайте, что коринфяне не одобряют ваших действий».
93.Так сказал Сокл, коринфский посол. А Гиппий, призывая тех же греческих всевышних, отвечал ему: Именно коринфянам – то ещё больше всех нужно будет желать [возвращения] Писистратидов. Придёт сутки, и они ещё натерпятся от афинян. Так имел возможность сказать Гиппий по причине того, что никто на свете не знал так совершенно верно прорицаний оракулов, как он. Другие же союзники сперва молчаливо слушали. А в то время, когда они услышали откровенную обращение Сокла, то друг за другом нарушили молчание и присоединились к точке зрения коринфянина. Они заклинали лакедемонян не затевать недоброго в греческом городе.
94.Так эти планы расстроились. А Гиппий уехал оттуда. Македонский же царь Аминта внес предложение ему в дар город Анфемунт, а фессалийцы – Иолк. Гиппий, но, отклонил оба предложения и опять возвратился в Сигей, что некогда Писистрат забрал клинком у митиленцев. Завладев городом, Писистрат поставил в том месте тираном собственного незаконнорожденного ребенка Гегесистрата (рождённого от аргосской дамы), что не без борьбы отстаивал это наследство Писистрата. Так как митиленцы и афиняне из городов Ахиллея и Сигея вели постоянные войны между собой. Митиленцы потребовали назад Сигейскую область, а афиняне оспаривали их право [на неё], показывая, что на почвы старого Илиона эолийцы имеют отнюдь не больше прав, чем они, афиняне, и другие, кто помогал Менелаю отомстить за похищение Елены.
95.На протяжении этих войн в битвах произошло довольно много превосходных происшествий. Кстати, по окончании одной стычки, в которой победили афиняне, поэт Алкей спасся бегством, но его оружие попало в руки афинян, и они повесили его в храме Афины в Сигее. Алкей же прославил это событие в песне и отправил её на Митилену, дабы сказать о несчастье собственному приятелю Меланиппу. Митиленцев же с афинянами примирил Периандр, сын Кипсела, которого они выбрали посредником. А примирил он их вот на каких условиях: Любая сторона приобретала то, что у неё было. Так – то Сигей остался за афинянами.
96.Гиппий же по окончании возвращения из Лакедемона прибыл в Азию и разрешил войти все средства в движение против афинян: Он клеветал на них Артафрену и делал всё вероятное, дабы подчинить Афины себе и Дарию. В то время, когда афиняне определили о происках Гиппия, они послали послов в Сарды, убеждая персов не верить афинским изгнанникам. Артафрен же приказал передать послам: В случае, если афинянам дорога жизнь, то пускай они примут назад Гиппия. А афиняне категорически отклонили эти предложения, сказанные послами. Не согласившись же, они жёстко решились открыто вести войну с персами.
97.Именно на протяжении для того чтобы враждебного настроения к персам прибыл в Афины милетянин Аристагор, изгнанный из Спарты царём Клеоменом. Так как данный город был тогда по окончании Спарты самым могущественным из остальных греческих городов. Аристагор явился в народное собрание и повторил то же самое, что он уже сообщил в Спарте. Он сказал о достатках Азии и о персидской военной тактике, о том, что в сражении они не используют ни щита, ни копья и исходя из этого их легко – де одолеть. К этому он добавил ещё, что Милет – афинская колония и что долг Афин как могущественной державы спасти город. Аристагор давал всевозможные обещания и просил так упорно, пока не убедил афинян. Так как многих людей, разумеется, легче одурачить, чем одного: Одного лакедемонянина Клеомена ему не удалось совершить, а тридцать тысяч афинян он обманул[659]. И вот, афиняне постановили исходя из этого отправить на помощь ионянам двадцать судов под руководством Меланфия, одного из самых глубокоуважаемых афинских граждан. А эти суда стали началом всех бед для варваров и эллинов.
98.Аристагор же отплыл вперёд. По прибытии в Милет он решил, от которого не ожидалось ничего хорошего ионянам. Да это и не входило в планы Аристагора (он желал этим лишь раздражить царя Дария). Тиран отправил вестника во Фригию к пеонам, которых Мегабаз переселил с реки Стримона как пленников [в Азию] (во Фригий они жили в местности и в селении, [предназначенных] лишь для них). В то время, когда вестник пришёл к пеонам, то сообщил им вот что: «Пеоны! Отправил меня Аристагор, тиран Милета, предложить вам свободу, если вы захотите последовать его совету. Вся Иония охвачена восстанием против царя. Сейчас вы имеете возможность благополучно возвратиться на родину. Добраться до моря вы должны сами, а оттуда уже мы позаботимся [о вас]». Услышав эти слова, пеоны с удовольствием дали согласие. С детьми и жёнами они быстро направились к морю. Кое-какие из них, но, побоялись идти и остались во Фригии. Прибыв на побережье, пеоны переправились оттуда на Хиос. В то время, когда они были уже на Хиосе, на берегу показался многочисленной отряд персидской конницы, преследовавший пеонов по пятам. Так как персы уже не нашли пеонов, то отправили им на Хиос приказание возвратиться. Пеоны же не подчинились; тогда хиосцы послали их с Хиоса на Лесбос, лесбосцы же перевезли в Дориск, откуда они по суше прибыли в Пеонию.
99.Аристагор же по окончании прибытия афинян с двадцатью судами и в сопровождении пяти триер с Эретрии предпринял поход на Сарды. А эретрийцы примкнули к походу не в угоду афинянам, а для самих милетян, которым они желали отплатить за [старую] услугу. Милетяне так как пришли на помощь эретрийцам в войне против халкидян, в то время, когда самосцы помогали халкидянам против эретрийцев и милетян. Так вот, в то время, когда прибыли прочие союзники и афиняне, Аристагор и начал поход на Сарды. Сам он, но, не отправился с войском, но остался в Милете, передав командование двум вторым милетянам: Собственному брату Харопину и второму жителю – Гермофанту.
100.С этим флотом ионяне прибыли в Эфес; после этого они покинули суда в Коресе в Эфесской области, а сами с громадным войском выступили в глубь страны, забрав себе в проводники эфесцев. Они шли на протяжении реки Каистра[660], переправились после этого через Тмол, прибыли в Сарды и забрали город свободно. Они захватили целый город, не считая акрополя. Акрополь же защищал сам Артафрен со большой военной силой.
101.А, забрав город, эллины не разграбили его вот по какой причине. Дома в Сардах были выстроены в большинстве из камыша, а также у кирпичных домов были камышовые крыши. В то время, когда какой – то солдат поджёг один из домов, пламя в тот же миг же распространился от дома к дому и охватил целый город. В то время, когда же город загорелся, то обитатели – лидийцы и оставшиеся в городе персы, поскольку всё кругом было охвачено пламенем и они не могли отыскать выхода, – стали сбегаться на рыночную площадь и к реке Пактолу (Пак – тол, несущий с собой золотой песок, течёт с Тмола через рыночную площадь и позже впадает в реку Герм, а та – в море). На рыночной площади у этого – то Пактола и собрались лидийцы и персы, вынужденные защищаться. А ионяне, видя, что неприятели обороняются, а часть кроме того громадными толпами нападает на них, в страхе отошли к горе называющиеся Тмол, а оттуда под покровом темноты – к своим судам.
102.Сарды же стали добычей пламени, и вместе с городом храм и погиб местной богини Кибелы. Под предлогом сожжения этого храма персы потом из мести предали огню святилища в Элладе. Тогда персидские сатрапы по сю сторону Галиса, определив о вторжении ионян, собрали собственные силы и выступили на помощь лидийцам. В Сардах же персы уже не нашли ионян и, следуя за ними по пятам, настигли их в Эфесе. Ионяне построились в боевом порядке, но в битве были разбиты наголову. Персы убили довольно много знатных ионян и среди них Евалкида, полководца эретрийцев, что одержал пара побед в состязаниях и был прославлен и прославлен Симонидом Кеосским. Сохранившиеся по окончании битвы ионяне рассеялись по своим городам.
103.Таким – то образом они сражались тогда. Затем афиняне покинули ионян на произвол судьбы. В то время, когда же Аристагор стал настоятельно просить их через послов о помощи, то афиняне ответили, что не будут больше им помогать[661]. Так ионяне лишились помощи афинян, но, не обращая внимания на это, они продолжали войну против царя. Так как их вина перед Дарием была через чур тяжёлой. Они отплыли в Геллеспонт и подчинили Византий и все остальные города в той области. После этого они покинули Геллеспонт и привлекли в свой лагерь солидную часть Карии. А также Кавн, что прежде не хотел присоединиться к ним, сейчас по окончании сожжения Сард вступил с ними в альянс.