Лекция продолжалась уже час с четвертью, и Эйприл присела на нечистый пол за диваномю. До тех пор пока Отто Херндель выкрикивал имена из ритуалов призывания, какие конкретно проходили у живописца с «неисменным успехом», у Эйприл начала кружиться голова. Измотанная жарой, нервным напряжением, удушливым и нечистым муниципальным воздухом, она быстро встала на ноги, дабы бежать, когда раздались окончательные слова монолога на нехорошем британском и послышались авации. Но Харольд нагнал ее раньше, чем она нашла пальто.
– Уже покидаете нас? Нет, вы не имеете возможность… Мы же еще не поболтали о вашей бабушке. К тому же, в случае, если уйдете на данный момент, пропустите самую увлекательную часть – толкования. Либо, как мы в большинстве случаев их именуем, «упражнения сновидцев в помещении». Осознаёте ли, «Приятели» делятся собственной причастностью к видениям Хессена через пересказ снов, пережитых под впечатлением от его работ. Любой старается отыскать его пропавшие картины через погружение в транс. «Приятели» прибегают ко всем вероятным методам, дабы почувствовать присутствие Вихря.
– Правда? Легко поразительно. – Эйприл чуть хватало сил выговаривать слова. – Но мне пора идти, у меня на вечер кое-что запланировано.
Харольд не слушал ее.
– Вы осознаете, по какой причине это так принципиально важно.
Среди гостиной, стоило Харольду выкрикнуть приказ, взметнулись нечистые руки желающих начать действо. Музыку отключили, болтовня стихла. Потрепанного вида человечек в уличной одежде, с белым, лишенным подбородка лицом и выпученными глазами первым вышел в центр помещения.
– Я два раза возвращался в одно да и то же место. Яркое, но освещенное неестественным светом.
Многие забормотали, соглашаясь. Либо разволновавшись?
– И в мерцании желтых ламп я опять заметил закрытое тканью лицо. Высокая фигура с красным полотнищем на лице скоро шагнула вперед, ко мне, после этого замерла и неожиданно была на большом растоянии. Это перемещение повторялось пара раз. Позже я проснулся с таким ощущением, словно бы пережил сердечный приступ.
Опоздал он закончить, как Харольд указал на юнца в военных ботинках и тренчкоте.
– Я заперся в помещении и постился двое дней, лишив себя всякой визуальной стимуляции, за исключением «Триптиха с марионеткой номер четыре». И в то время, когда я заснул, то заметил фигуры над костром. Они были похожи на палки. Кое-какие падали в пламя.
Публику снедало кипучее нетерпение. Люди не то дабы ненавидели чужие сны, галлюцинации либо наваждения, но любой очевидно вычислял, словно бы его опыт значительно серьёзнее.
–…я видел лица, полные неприязни. Тёмные и красные от бешенства.
–…они были похожим клоунов в нечистых пижамах.
–…две дамы и мужик, одетые по моде времен Эдуарда. Лишь на костях у них не было плоти. Я не имела возможности проснуться и не имела возможности сбежать от этих дам, а они начали откидывать со шляп вуали.
–…стоя на четвереньках, забившись в угол подвала. Стенки были кирпичные, сырые.
Страдая от жажды, Эйприл залпом выпила еще стакан вина. Это выяснилось неточностью: она в далеком прошлом не ела, и у нее на данный момент же закружилась голова. А «Приятели» все бормотали, пересказывая обрывки кошмаров, каковые преследовали их во сне и ужасным образом оказывали влияние на дневную судьбу. Какой во всем этом суть? В чем их цель? Душный застоявшийся воздушное пространство, жар от шерстяного костюма и сумасшедшие сюрреалистические видения гостей заставили Эйприл опять шагнуть к двери.
–…зубы как у мартышки. Глаза совсем красные. Ног не было. Оно просто извивалось по опилкам.
–…целый город почернел от огня, пыль и зола высились горами, но мороз был пронизывающий. Никаких показателей судьбы…
Мужчину в матерчатой шляпе, скрывавшей багряное лицо, нежданно перебила Алиса.
– Они все над моей постелью! – выкрикнула она. – Они так как выходят прямо из стенки! Сказать с ними безтолку. Они тут не для этого.
– Я протестую! – зарычал господин в матерчатой шляпе. – По какой причине она все время перебивает?
Остальные забормотали, высказывая согласие. Харольд призвал к тишине.
– Прошу вас, наберись терпения. Еще не время…
Но старуха не планировала замолкать.
– Кружатся со всех сторон, издавая потусторонние звуки. Лезут из каждого угла. Я встретилась с ними еще до войны, с того времени они так и не ушли.
Раздраженная публика зашумела Харольд склонился к Алисе, напряженно радуясь, пока его взор обшаривал толпу в отыскивании зачинщиков смуты.
– Алиса, моя дорогая, мы же договорились, что ты выступаешь в конце. Давай дадим остальным возможность высказаться.
Мужик, что рассматривал ноги Эйприл и предлагал сводить ее в любимые пабы Хессена, пробрался через собрание, трудясь локтями. Его жирная лицо сверкала от пота, он слащаво радовался.
– Больше не стану якшаться с данной публикой, – сказал он Эйприл. – Вам нужно прийти на отечественное собрание. «Ученики Феликса Хессена». Без всяких сновидений. А тут легко цирк!
Он пошарил толстыми пальцами в кожаной сумке, свисавшей с плеча, дотянулся рекламную листовку и протянул гостье.
– Мы медлено отваливаем от них. Эта публика ничего не достигнет. Гариет ни рыба ни мясо, а Харольд через чур доверяет старая женщина, не смотря на то, что она совсем чокнутая.
Он гаденько захохотал.
Алиса в второй стороне помещения принялась распевать детским голоском «Выкатывайте бочку».[17] Остальные с криком напустились на нее. Эйприл рассмотрела в этом бедламе мелкую фигурку Отто Хернделя. Немец обширно радовался, но в его глазах отражалось смятение. Казалось, он сейчас еще хуже стоит на ногах, будто кто-то в итоге оборвал удерживавшие его веревки.
– В действительности мне так не думается, – сообщила Эйприл фавориту смутьянов, силясь попасть в рукава пальто.
– Я вас еще замечу? – задал вопрос толстяк.
– Я недолго пробуду в Лондоне. У меня плохо довольно много дел.
Эйприл сомневалась, что в общем шуме мужик ее услышал. Она развернулась и начала пробираться к двери.
На улице Эйприл чуть не задохнулась от порыва холодного ветра. Рядом с высотными зданиями было неестественно мрачно, а перемещение на основной дороге казалось через чур оживленным и не замирало ни на 60 секунд. Она направилась в том направлении, где горели фонари, – в центр Кэмден-тауна. Ей хотелось появляться на простой муниципальный окраине, рядом с обычными людьми, и она отправилась прочь от чёрных строений и некрасивых кафе, старых пабов и пустых забегаловок.
Собрание нагнало на нее тоску. Она ожидала, что «Приятели Феликса Хессена» будут пара эксцентричны, если судить по их бестолковому сайту, но данный маскарад, сложная внутренняя политика, раскольники, смехотворные притязания на мистическую сообщение через сновидение показались ей легко ребячеством. Целые выдумки. Легко масса людей уродов, связывающих себя с живописцем, что, как они решили, запечатлевал их личные недостатки. Они ничего не додавали к известному о Хессене, именуя себя хранителями его наследия.
Эйприл потуже затянула шарф и подняла воротник пальто, но все равно никак не имела возможности отделаться от сюрреалистической воздуха собрания, которая так и липла к ней. И притягивала кое-кого.
Бродяга с нечистым белым одеялом на плечах бросился к ней через дорогу, чуть разминувшись с двумя автомобилями. От их гудков Эйприл содрогнулась. Она задержала дыхание, а после этого почувствовала, как кожа леденеет от страха перед приближающимся нищим. Дистрофичное пепельное лицо было обезображено багряными шрамами. Тощая дама в белой бейсбольной кепке ждала его на другой стороне шоссе, воздев алюминиевую банку с пивом.
– Не дадите мелочишки на чашечку чаю? Чтобы согреться.
У нее остались лишь десятифунтовые банкноты. Эйприл отрицательно покачала головой, не глядя на попрошайку, и ускорила ход. Он не отправился за ней, но она услышала отчаяния и долгий вздох разочарования, перед тем как он проговорил:
– Твою ж мать!
Эти слова относились не к ней, а к череде и холоду несчастий, составлявших его жизнь. К нечистым улицам, некрасивым серым ночлежкам, кривым металлическим перилам, умирающей тёмной траве, залитой тусклым оранжевым светом уличных фонарей, в результате которых около предметов лежали частые непроницаемые тени.
Людям, живущим тут, нет потребности гоняться за кошмарами во сне. Они живут среди них.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Сет вошел в собственную помещение в «Зеленом человечке». В темноте, пронизанной вонью скипидара, он стряхнул с плеч пальто, и оно упало на простыни, расстеленные на полу. От недосыпания у Сета чуть не начинались галлюцинации, ему хотелось на нечистые засаленные простыни прямо в одежде и провалиться в сон. Он себя загнал. Нужно бы проспать целый сутки перед следующей сменой. От напряжения двух последних часов, совершённых в шестнадцатой квартире, Сет сжимал череп руками, дабы остановить круговорот страдальцев, до сих пор кричащих у него в мозгу. Ему представились залитые кровью врачи, каковые ампутируют по окончании битвы конечности. Сет нашарил выключатель и зажег свет, после этого привалился к двери.
Он во все глаза наблюдал на стену над батареей и кусок стенки над камином. На вчерашнюю работу, на образы, каковые он запечатлел, придя из Баррингтон-хаус на данный момент перед ними он не имел возможности двигаться и дышать. Они ждали, в то время, когда он возвратится к себе.
Сет сначала осознавал, что подобного рода произведения создают сумасшедшие преступники в тюремной поликлинике, где он сам, в полной мере возможно, закончит собственные дни. Его творения были похожим кошмар, что заставляет с криком вскакивать на постели и оставляет осадок на целый сутки.
Звериные зубы торчали из раззявленных ртов. Зрачки, багряные от ярости и боли, были устремлены прямо на него, на творца. И что это за существа, каковые ходят на задних ногах, но наряду с этим похожи на мартышек с собачьими мордами? Рыло гиены и хохот шакала, конечности и свиные глазки с копытами – вот порождение надломленного сознания.
Его гения. Жалкое подражание работам из шестнадцатой квартиры. Разложение личности на фрагменты. Отрицание существования цельного человека в упорядоченном мире. Но все, что ему удалось сделать, – это умертвить и опровергнуть самого себя. В миг холодного убийственного прозрения Сет задал вопрос себя: что если это не промельк сокрытой истины, а всего лишь то, что таится в глубинах поврежденного разума?
Его внезапно охватило горячее желание покалечить лицо ножом, перед тем как опять посмотреть на стену.
Упав на колени с прочно зажмуренными глазами, стиснутыми кулаками и зубами, Сет забился в истерике, которая жгла ему горло, силясь выплеснуться наружу.
– Господи Иисусе! Господи, Боже мой! Да что же я такое?
Он ни при каких обстоятельствах еще не проливал столько слез. Его душа была больна и таяла, выходя через глаза.
ржавчину и Окалину в багряного сознания скоро смыло едкой кислотой горя, и Сет смог рассуждать так, как рассуждал давным-давно, на какой-то миг опять осознать себя. Что-то, напоминающее свободную волю, последний сгусток его бывшего «я» как словно бы отмылся дочиста. Маленькая броская точка в разрослась до размеров тускло поблескивающей макрели.
Но после этого Сет повернулся и заметил мелкую девочку с залитым слезами лицом, которая сидела между его подушками и наблюдала на дверь. Всегда наблюдала на дверь.
Он подошел к окну, и выдох рыданием вырывался у него из груди. Какая-то часть его личности еще пробовала отрицать существование аналогичных явлений и уверять, словно бы из-за крайней степени усталости больное подсознание морочит разум. Что ему стоит отдернуть занавески, открыть окно и глотнуть свежего воздуха? А в то время, когда он опять повернется, залитая слезами девочка уже не будет наблюдать на дверь.
Но стоило Сету раздвинуть шторы, как взор на данный момент же уперся в замусоренный двор за «Зеленым человечком». На месте чего бы ни был выстроен примыкавший к пабу дом, в том месте собралась кучка бывших жильцов, выглядывающих из различных отверстий. Казалось, за решетками перил, в маленьком зацементированном рву под окнами первого этажа что-то белесое тянет скрюченные пальцы к холодным железным прутьям. Если судить по наклону голов и перемещениям бумажных губ, эти существа заметили неожиданно отдернувшуюся наверху занавеску и сейчас сохраняли надежду на помощь того, кто наблюдает вниз, на их страдания.
Сет выпустил штору и повалился в постель, зажмурив глаза. Он хлопнул по стенке, выключая свет, после этого свернулся клубком в изножье матраса и зарыдал.
– Отец не так долго осталось ждать придет. Он приказал мне ожидать, – сообщила девочка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Петр не легко встал из-за стола и утер со лба пот.
– Здравствуйте, мисс Эйприл Чем могу оказать помощь? Возможно, вам нужен зонтик?
На улице опять шел ливень. Он захватил ее на пути из Бэйсуотера в Найтсбридж, и настроение Эйприл ухудшилось еще больше, в то время, когда она осознала, что из-за стойки ей радуется Петр. Она-то сохраняла надежду заметить Стивена.
– Простите, с меня капает на ковер.
Эйприл понемногу отогревалась по окончании пронизывающего ветра с ливневым дождем, и в тепле фойе у нее кроме того легко закружилась голова.
Около блистали латунные ручки, стекло сверкало на дверях и в рамах картин, а толстые чистые ковры под ногами приводили к чувству вины по причине того, что она втаптывает в них грязь. Эта часть строения была безукоризненна – ни пылинки, броский свет, – но отовсюду веяло старостью. Стойка портье была всего лишь фасадом, островком броского света и тепла. Дальше она окунется в оттенки сепии – на лестницах и в гниющих квартирах, лишь и ожидающих, дабы нагнать на нее страху. Как скоро изменилось ее чувство о доме. Пара дней в отеле и прогулки по городу отдалили Эйприл от этого места, вернули себе, но вот сейчас кроме того при беглом взоре на Баррингтон-хаус она отыскала в памяти совершённые тут ночи, полные смятения и страха.
Не смотря на то, что еще мало – и она избавится от этого места. Уборщики приедут на семь дней, а за ними – агенты по недвижимости. По окончании чего ей уже не нужно будет возвращаться ко мне. Ни при каких обстоятельствах.
– Попала под самый шквал. – Эйприл захохотала и совершила по волосам, от воды прилипшим к голове. – Я и представить не имела возможности, что погода вытворяет в этом городе. В Бэйсуотере небо было светло синий.
Она радовалась, но от любезности жирного портье ей было не по себе. В любой момент создавалось чувство, словно бы Петр к ней подкатывает. Вот и по сей день он обошел стойку и поднялся прикасаясь к Эйприл, протягивая руку, дабы забрать ее за локоть.
– Садитесь, пожалуйста. Вам, возможно, нужно отдохнуть.
Ей опять показалось, что рубаха обтягивает его через чур туго, как словно бы тело и голова раздуваются из-за душащего портье воротника.
Эйприл отошла на ход и положила руку на стойку, обозначая границу личного пространства.
– Все в порядке, легко мало промокла.
Она скинула портфель, встряхнула кожаную куртку, после этого сняла тёмные перчатки. Сейчас ей никак не избавиться от общества Петра, он ей нужен.
А тот, как в любой момент, продолжал монотонно и раздражающе бубнить:
– Да, само собой разумеется, отлично, в то время, когда тепло и сухо. А я в любой момент рад разрешить войти в дом прекрасную женщину.
Петр разразился продолжительным нервическим хохотом.
Радоваться становилось все тяжелее, но же Эйприл планировала совершить несанкционированное вторжение. Она явилась ко мне, промокнув до нитки, дабы учинить допрос персоналу и, в случае, если повезет, одному древнему жильцу. Необходимо узнать что-нибудь о шестнадцатой квартире. От Стивена Эйприл знала, что подобные этому элитные дома в западной части Лондона довольно часто являются прибежищем для богатых и известных, где те смогут рассчитывать на безопасность и полную приватность. Портье строго запрещается разглашать каждые сведения об жителях дома. Стивен растолковал, что дети толстосумов неизменно подвержены угрозе похищения с целью выкупа.
– Так чем же я могу вам оказать помощь, мисс Эйприл? Я сейчас легко радостен, в силу того, что выдают жалованье. Исходя из этого я готов сделать для вас что угодно!
– Что ж, у меня пара необычная просьба.
Петр приложил руку к сердцу.
– Ну, вычисляй, сутки удался. В случае, если прекрасная женщина приходит в Баррингтон-хаус и говорит, что у нее ко мне просьба…
Полегче на поворотах, толстяк!
– Не знаю, известно ли вам, но у этого дома имеется одна история. Тут когда-то жил живописец. Его кликали Феликс Хессен.
Не сказав еще о том, что Хессен жил в шестнадцатой квартире, Эйприл следила за Петром, ожидая уловить реакцию на привычное имя, но его лицо оставалось бесстрастным и мало рассеянным, как словно бы бы портье соображал, что ответить. Перед тем как он успел ее прервать, Эйприл поведала, что пробует разузнать побольше о бабушке и желает поболтать с давнишними жильцами, теми, кто поселился в доме по окончании войны.
– А! – Портье воздел палец. – Думаю, в двух квартирах имеется такие люди. Госпожа Шейферы и Рот заселились по окончании войны. Они сейчас уже совсем ветхие, но их сиделки говорили Петру, что хозяева живут тут давным-давно.
– Потрясающе! Моя двоюродная бабушка сказала, что была дружна с госпожа Рот и мистером и госпожа Шейфер. Как их по именам?
Петр зашел за стойку и открыл лежавший на конторке гроссбух в кожаном переплете. Он повел пухлым пальцем по запаянному в пластиковую пленку странице со перечнем фамилий.
Эйприл скоро перегнулась через стойку, ее взор безумно заметался вверх и вниз по перечню, высматривая телефонов и номера квартир. Она заметила в издании строчок, на которой задержался указательный палец портье: госпожа Рот и три телефонных номера. Наоборот одного было неправильно написано слово «дочька», рядом со вторым значилось «нянька», а у третьего – «муниципальный». 0207, Эйприл держала его в памяти, выуживая из кармана мобильный телефон.
До тех пор пока Петр взволнованно рассуждал о том, что они имели возможность бы встретиться за кофе, поболтать об истории дома, о бабушке Лилиан, на данный момент радовалась и кивала, практически не слушая, пробуя отвлечься от его голоса и в один момент додавая телефон госпожа Рот в перечень контактов. Увидев, что Петр пристально наблюдает на нее, Эйприл поднесла трубку к уху, как словно бы прокручивая сообщение.
– Простите, голосовая почта.
Она закатила глаза, изображая раздражение. Выдержав нужную паузу, Эйприл звучно захлопнула «раскладушку» и покачала головой.
– Вовсе не то, чего я ожидала.
Она взглянула Петру в глаза и улыбнулась. Портье разразился обличительной речью о мобильниках, а взор Эйприл опять побежал по странице открытого издания в отыскивании фамилии Шейферов. Так, двенадцатая квартира и всего один телефонный номер, что она также запомнила, а после этого украдкой записала в телефон под крышкой стойки.
– Сейчас госпожа Рот и Шейферов лучше не тревожить. – Петр так и сиял, разводя руками. – Ага, но я, конечно же, передам им, что вы задавали вопросы о бабушке Лилиан. Они не обожают, в то время, когда их будят по утрам. Может, сходим куда-нибудь совместно? Вы мне поведаете что-нибудь увлекательное о Лилиан, и тогда я смогу им сообщить: «Кстати, я знаю одну красивую леди, которая приехала в отечественный прекрасный дом, и она родственница Лилиан». Тогда, думаю, они согласятся с вами поболтать.
– Нет.
Эйприл не сдержалась, и ответ раздался достаточно быстро. Но она тут же смягчилась:
– Мне некогда. Я очень сильно занята, разбираю вещи в квартире, а по вечерам вижусь… С приятелями. Возможно, нужно будет отложить свидание с соседями.
Быть может, Шейферы и госпожа Рот разозлятся, в то время, когда она им позвонит, они так как уже отказались в один раз встретиться с ней. Так что все это – настоящая авантюра. Но она обязана отважиться на нее, в случае, если желает извлечь из записей Лилиан суть. Вчерашним вечером в одном из баров Ноттинг-Хилла Майлз сообщил ей именно это. Прочтя пара тетрадей Лилиан, он внезапно принялся горячо убеждать Эйприл, что нужно узнать, не видел ли кто-нибудь картин Хессена в Баррингтон-хаус перед тем, как пропал живописец. Для искусствоведа подобная информация, само собой разумеется, была на вес золота.
До тех пор пока Эйприл шла к двери, ведущей в восточный корпус, Петр неотступно следовал за ней. Близко, так что ею дыхание не очень приятно согревало лицо и шею девушки; поток его убогого британского лился неудержимо, упорно, пока она практически не ввалилась в сумрачный лифт, спасаясь от толстяка.
Портье так и радовался до ушей, пока закрывались прозрачные створки. Он подносил несуществующую телефонную трубку к уху, в один момент демонстрируя все собственные небольшие острые зубы.
Эйприл стояла вполоборота, делая вид, словно бы не осознаёт жестов, но после этого уловила перефирийным зрением что-то совсем иное. Она посмотрела в зеркало на задней стенке кабины: что-то скоро промелькнуло у нее за плечом – высокое, узкое, белое – и по сей день же провалилось сквозь землю на периферии зрения.
Ахнув, Эйприл развернулась, но заметила лишь блестящую и совсем пустую кабину. Никого, не считая нее.
– Боже, – выдохнула она.
на данный момент посмотрела на светящиеся цифры, в силу того, что лифт словно бы намерено тащился медленно-медленно. Шестой, седьмой… Ну же! Восьмой… Девятый. И по какой причине двери до сих пор сомкнуты? Казалось, раньше они раскрывались значительно стремительнее!
Лифт наконец шумно распахнулся, и Эйприл вылетела из кабины, оглядываясь через плечо на собственное отражение с испуганным побелевшим лицом. Таковой она видела себя лишь в зеркалах Баррингтон-хаус.
– Кто это? Что вам необходимо?
Вопрос раздался так быстро, как словно бы на кафельный пол уронили фарфоровый сервиз.
Эйприл откашлялась, но тоненький голосок, вырвавшийся из горла, был вовсе не похож на ее личный.
– Я… Меня кличут…
– Рассказываете громче! Я вас не слышу.
От раздражения голос госпожа Рот сделался еще более пронзительным. Старческий, трескучий, он был лишен какой-либо теплоты. Эйприл сразу же захотелось повесить трубку.
– Госпожа Рот. – Она заговорила громче, но голос все равно дрожал. – Прошу прощения, что тревожу вас, но…
– Так и незачем тревожить! Кто вы такая?
На заднем замысле звучала мелодия из телешоу.
– Я Эйприл Бекфорд, и я…
– Что вы рассказываете? – закричала старая женщина и прибавила, по-видимому обращаясь к кому-то, кто был в помещении рядом с ней: – Я не знаю, кто это. Нет! Не трогай. Кинь! Кинь на данный момент же!
– Возможно, вы сделаете телевизор потише? – намекнула Эйприл.
– Не рассказываете глупостей! Я наблюдаю передачу. С телевизором все в порядке. Стивен мне настроил. Мне не требуется ничего из ваших товаров.
И трубка грохнулась на рычаг с таким звуком, словно бы камень пробил лобовое стекло.
Эйприл поморщилась и пара секунд слушала гудки отбоя, так ошеломленная, что не смогла сдвинуться с места.
Через три часа, усевшись в постель Лилиан, она позвонила опять. В этом случае на заднем замысле не грохотал телевизор. Но голос старая женщина звучал так, как будто бы она только что проснулась:
– Да?
– О, надеюсь, я вас не разбудила?
– Разбудили. – Слово развернулось змеей, чёрное и злобное, и Эйприл представилось, как сощурились мелкие ожесточённые глазки собеседницы. – Я не дремлю по ночам. Я нездорова. Разве я могу выспаться?
– Мне безрадостно это слышать, госпожа Рот. Надеюсь, вы не так долго осталось ждать поправитесь.
– Чего вам необходимо? – старая женщина не столько проговорила, сколько пролаяла вопрос.
– Я… – В голове не было ни единой мысли. – Скажем так, я звоню, дабы…
– Что вы мямлите? В ваших словах нет ни капли смысла.
«Заткни пасть, злобная скотина, и суть покажется».
– Меня весьма интересует Баррингтон-хаус, госпожа Рот. История дома. Дело в том…
– Какое отношение это имеет ко мне? Я не желаю у вас ничего брать.
Эйприл представила, как трубка опять грохается на рычаг, и собралась с силами.
– Я ничего не реализовываю. Я внучка Лилиан Арчер, госпожа Рот. Я всего лишь желаю расспросить о ней. И знаю, что вы живете в доме в далеком прошлом. Мне весьма хотелось бы с вами поболтать, в силу того, что вы имеете возможность поведать довольно много увлекательного. В особенности о живописце…
– Живописце? Каком еще живописце?
– Ну… Человеке по имени Феликс Хессен. Он жил…
– Я знаю, где он жил. Чего вы получаете? Желаете меня запугать? Я весьма больна, я ветха. Какая жестокость – звонить мне и напоминать о нем! Как вы смеете?!
– Прошу прощения. Я вовсе не желала вас расстроить, мэм. Легко я приехала из Америки, дабы разобрать вещи бабушки, и…
– Мне плевать на Америку!
Эйприл закрыла глаза и помотала головой. Да что с ними такое? За исключением Майлза все, хоть какое количество-нибудь связанные с Хессеном, были дергаными, больными и ветхими. Это уже начинало надоедать. С ними нереально общаться, они просто не желают осознать. Они все видят в других только аудиторию для собственных глупостей. Эйприл сделала глубочайший вдох.
– Америка тут ни при чем! Легко послушайте меня. В действительности все весьма легко. Я ничего не реализовываю и не пробую вас запугать.
Раздражение добавило силы ее словам.
– Не нужно кричать, дорогая. Это не через чур культурно.
Эйприл закусила нижнюю губу.
– Я желаю поболтать с кем-нибудь, кто знал мою двоюродную бабушку, о Феликсе Хессене. Она довольно много писала о нем. Больше мне ничего не нужно, лишь поболтать.
А после этого случилось что-то феноменальное, и Эйприл стало стыдно за то, что она накричала на эту больную, старуху , оторвав ее из сна. Голос госпожа Рот задрожал от беспокойства, по окончании чего она зарыдала.
– Он был страшным человеком. Это из-за него я не могу дремать. Он опять принялся за старое.
– Госпожа Рот, прошу вас, не плачьте. Простите, что я расстроила вас. Мне легко нужно поболтать с кем-нибудь, кто знал Лилиан при жизни.
Трескучий голос пробормотал пара слов, перемежавшихся вздохами:
– Я до сих пор его слышу. Я сказала об этом портье.
Эйприл силилась осознать, о чем толкует старая женщина.
– Госпожа Рот, не расстраивайтесь. Вы такая грустная – как моя бабушка. И все из-за него.
– Да, дорогая. С вами будет то же самое. Вы так как мне верите?
– Да, верю. Само собой разумеется верю. Время от времени необходимо . Мне думается, госпожа Рот, вам нужен приятель.
Где-то в глубине квартиры размеренный движение часов порождал металлическое эхо, которое волнами печального прибоя расходилось по пустынным помещениям. Но Эйприл так и не заметила хронометра и, думается, кроме того не приблизилась к источнику далекого тиканья. Было тяжело поверить, что в Баррингтон-хаус смогут существовать подобные жилища: ободранные и выцветшие от пола до потолка, полные запущенных помещений.
Сиделка, миниатюрная филиппинка Айми, проворно семенила в первых рядах, а Эйприл, как будто бы в тумане, брела через долгий коридор квартиры госпожа Рот, не легко ступая по вытертому ковру. Возможно, когда-то он был голубым, но сейчас превратился в серое рядно.
С той стороны, где находились телефонный столик и вешалка, размешалась маленькая кухня, оснащенная старой холодильником и эмалированной плитой. Вид у помещения был таковой, словно бы им не пользовались годами.
Эйприл мельком посмотрела в гостиную. Ее стремительному взору предстал изысканный беспорядок. Серебристый мобильный столик для бутылок стоял, позабытый, нагруженный графинами, ведерком для льда, щипцами и полупустыми бутылками с алкоголем. Старая громоздкая мебель безрадосно жалась по углам. В комнате стоял полумрак из-за тяжелых портьер, подхваченных толстыми золотыми косицами. И все это венчала величественная люстра, подвешенная, как будто бы огромный ледяной кристалл, над столом красного дерева.
Тусклый свет обливал эти некогда блестящие, но сейчас покрытые толстым слоем пыли предметы. Их словно бы сковала помогая от глухого разочарования, от отсутствия тех, кто некогда оживлял пространство. На Эйприл напала тоска. Как подобная неподвижность существует среди шумной круговерти, царящей снаружи, с ее нескончаемым потоком автомобилей и толпами людей, некрасивыми и трагичными строениями, летящим по ветру мусором, нищими – среди той навязчивой энергетики, которая в один момент опустошает тебя и придает сил? Пропыленное, но непотревоженное и зловеще немногословное, это место было еще одним реликтом эры элегантных дам в долгих платьях и кавалеров в парадных пиджаках.
И тут на стенах не было ничего. Ни картин, ни зеркал – кроме того ни единой акварельки. Ничего.
За открытой дверью рядом с ванной помещением пребывала маленькая спальня с неприбранной кроватью. Помещение фрейлины рядом с королевской опочивальней. Перед последней они и остановились. Сиделка замешкалась у закрытой двери и опустела чёрные глаза – она так устала, что кроме того не пробовала выдавить ободряющую ухмылку. За древней дверью громыхал телевизор. Айми постучала так звучно, что Эйприл содрогнулась.
В то время, когда изнутри ответил пронзительный старческий голос, она вошла в помещение хозяйки.
Эйприл сделала вывод, что это иссохшее существо продумывало позу и намерено подготовилось к ее приходу. Маленькая, как будто бы ребенок, госпожа Рот сидела в постели прямо, положив поверх одеяла пятнистые руки, узкие, как палочки, с несоразмерно шершавыми запястьями и большими кистями. старая женщина была облачена в ночную рубаху из голубого шелка, отделанную белыми кружевами, – костюм лишь подчеркивал безобразие дряхлого тела, осуждённого в. Старательно уложенные, не смотря на то, что и в гротескном старомодном стиле, волосы сверкали так, словно бы их только что причесали. Они были подняты наверх и завернуты в совершенный конус, смахивавший на шляпу епископа, но сооружение светилось полностью. Провалившиеся губы над тяжелым, выпирающим, как будто бы у маленькой собачонки, подбородком сияли ярко-розовой помадой. Мелкие глазки, полные недоверия, смотрели за перемещениями Эйприл.
Присаживайтесь, – приказал голос, а тяжелый взор упал на два стула в изножье кровати, поставленные по бокам от телевизора.
Слабо улыбнувшись, Эйприл сняла с плеча портфель и приготовилась сесть.
– Здравствуйте, госпожа Рот. С вашей стороны так любезно принять меня. Я…
– Не в том направлении! – прогавкала старая женщина. – На другой стул.
– Простите. Я лишь желала сообщить…