Жан-Поль Сартр — узнаваемый французский философ и литератор, один из «отцов-основателей» экзистенциальной философии. Он выдвинул уникальную идею природы человека. Сартр отрицал идею Аристотеля о том, что человек имеет в полной мере определенную природу и цель, к которой он обязан стремиться. Доводы Сартра сводились к следующему: быть может, существуют определенные функции отдельных частей людской тела, их возможно выяснить через отношения отдельных частей к структуре тела в целом, но это вовсе не свидетельствует, что человек владеет определенной природой и что существует функция отношения к данной природе в инструментальном смысле. Вещь может владеть функцией лишь в том случае, если она помогает и создана чтобы являться некоей внешней цели. Однако, утверждают
экзистенциалисты, в случае, если мы не имеет какого-либо теологического либо метафизического опыта, создающего внешние факторы определения природы человека, то мы не можем заявить, что у человека имеется сущность7.
САРТР, Жан-Поль (1905—1980) — выдающийся французский философ, литератор, публицист, лауреат Нобелевской премии по литературе. По опросам 60-х гг. — самый популярный философ XX века. Принимал участие в движении Сопротивления на протяжении войны и лево-радикальном перемещении 60-х годов. Основатель французского экзистенциализма. Главные работы: «Бытие и ничто», «Экзистенциализм — это гуманизм», «Неприятности способа» и др. ЭКЗИСТЕНЦИАЛИЗМ, либо философия существования, появился до 1-й всемирный войны в РФ (Шестов, Бердяев), по окончании 1-й всемирный войны приобрел популярность в Германии (Хайдеггер, Ясперс), а на протяжении П-й всемирный войны — во Франции (Сартр, Мерло-аккумуляторная, Камю, Симона де Бовуар). Экзистенциализм осознаёт бытие как что-то яркое, преодолевая интеллектуализм рационалистической философии и науки. Другими словами, бытие не есть ни эмпирическая действительность, ни рациональная мысленная конструкция. Бытие должно быть постигнуто интуитивно. Переживание (экзистенция) выступает как направленность на что-то, трансцендентное самому переживанию.
Многие теории природы человека предполагают, что сущность предшествует существованию, что люди воплощают в себе предопределенную функцию и природу. Экзистенциалисты все переворачивают напротив: экзистенция (существование) предшествует сущности. Люди существуют в мире, лишенном теологических и метафизических опре-деленностей, они творят собственную природу посредством субъективного выбора. поведения и Выбор принципов не имеет возможности основываться на каком-то внешнем авторитете, потому, что нет в мире неоспоримого авторитета. Каждые религиозные либо метафизические концепции природы человека являются для меня авторитетными лишь по причине того, что благодаря моего выбора я принимаю их в качестве таковых.
Сартр говорит, что у свободного человека природа не есть заблаговременно предопределенной, а выстраивается в следствии его собственного выбора. Человек — это существо, которое, в случае, если ему свойственны человеческие качества и оно не живет в согласии с плохой верой либо в подчинении власти, которую он не выбирал, не может быть выяснен кем-то со стороны, потому, что у него нет ни функции, ни телоса (цели). Относиться к человеку, как если бы он должен был заполнить некую заблаговременно существующую форму, значит разглядывать людей в качестве инструментов реализации некоей внешней цели. Без теологической и метафизической теории, которая имела возможность назвать такую цель, человек
7 Sartre J.P. Existentialism and Humanism. London: Methuen, 1948. P. 26.
творит себя сам, формирует собственную природу и цели на основании собственного свободного выбора.
Так, попытки вывести основания политической морали из природы человека сталкиваются на западе с изрядными трудностями. Современность (модерн) подорвала как практические моральные соглашения о целях индивидов, что было характерно для некоторых более ранних обществ. Развитие философской мысли, и научного секуляризма подорвало основания аналогичных теорий природы человека. Тенденция в понимании неприятности обнаруживает явный отказ от каких-либо внешних стандартов природы человека в направлении признания его собственного права на формирование собственной личности.
ПРИРОДА ЧЕЛОВЕКА
И ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДОВОДЫ
Мы разглядели пара теорий природы человека, лежащих в базе конкретных политических теорий. Как легко подметить, подходы четырех авторов отнюдь не совпадают. Но можем ли мы в принципе высказать предположение, что взоры на метод политической организации основываются на эмпирических теориях природы человека? Можем ли мы вычислять, что метод понимания политической организации основывается на эмпирических информации о фундаментальных потребностях человека, либо что отечественные взоры на природу человека базируются на той оценке, которую мы даем потенциалу и человеческим потребностям политической организации, другими словами не подменяем ли мы эмпирические факты сокровищами? Чтобы отыскать ответы на эти вопросы, нужно более подробно разглядеть логику доводов относительно природы человека.
В первую очередь нужно максимально светло сформулировать хороший довод. В случае, если, к примеру, мы сможем светло и эмпирически точно выяснить природу растения, то мы сможем кроме этого предположить, какого именно рода уход требуется этому растению, другими словами, как довольно часто его необходимо поливать, какую землю оно предпочитает, нужно ли его иногда пропалывать либо взрыхлять землю, необходимы ли ему удобрения и т.д. Иными словами, мы выводим режим ухода за растением из оценки его потребностей и природы. Эмпирическая теория природы человека играется подобную роль. В случае, если мы можем идентифицировать фундаментальную природу отдельного человека, независимо от социального и политического контекста, тогда мы сможем что-то сообщить и о политике, соответствующей его природе. Помимо этого, появляется возможность выяснения того, что такое благо и какие конкретно конкретно университеты
будут содействовать, поддерживать и воплощать это благо. В итоге возможно взять очень разумную теорию политики, учитывающую главные цели людской судьбе. Теория сможет учесть преимущества человека, каковые со своей стороны будут поддерживаться совокупностью университетов на базе разделяемых сокровищ.
В случае, если же универсализм и объединяющая природа этого подхода не смогут реализоваться, другими словами, если не удастся дать такую оценку природе человека, которая бы узаконила существующие университеты, что это будет означать для политики? Одной из возможностей аналогичного морального плюрализма будет анархия, без всякого согласия по фундаментально значимым вопросам, как общество должно реали-зовывать публичный выбор.
Но вероятен и второй вариант (конкретно его поддерживает либерализм). Для либералов теоремой есть отсутствие фундаментального согласия о природе человека, о людской личности, а, следовательно, и об неспециализированном благе, будь-то личное, политическое либо социальное благо. Исходя из этого они видят цель власти и политической организации не столько в реализации в сфере политики одной какой-то концепции людской совершенства, а, скорее, — в задаче создания надёжных рамок, в которых люди смогут стремиться к самостоятельно избранным вариантам блага, каким бы оно ни было, , пока это не приходит в конфликт со рвениями вторых людей. Так, для определения фундаментальных целей политике и университетов очень многое зависит от доводов в отношении природы человека.
Сейчас, где наука очевидно превосходит метафизические теории, разумеется, направляться начать с анализа тех оценок природы человека, каковые имеют научный статус, другими словами связаны или с биологической природой человека, или с психотерапевтическим знанием о природе человека. Многие теоретики уверены в том, что таковой подход в полной мере вероятен. И Фромм, и Маркузе постарались придать своим концепциям хорошей судьбе научную легитимность через применение психопатологических терминов в том месте, где хорошая политическая теория прибегала к моральным утверждениям. И это далеко не единственные примеры.
Но таковой подход имеет и собственные недочёты. Так, все же приводит к сомнению, вправду ли мы можем выводить политические рецепты из оценки природы человека. Данный подход приводил к и во времена «хорошей» политической теории. Это обнаружило отражение в критике работ Платона, Аристотеля, Гоббса, Руссо, других мыслителей и Маркса. Споры на эту тему длятся и сейчас. Эти споры касаются как содержательной стороны неприятности, так и методологической. К примеру, сейчас идет дискуссия в отвлечённых изданиях по поводу того, имеет ли в принципе психология прямое отношение к предопределению сложных моделей поведения.
Потому, что теории природы человека не являются чисто фактологическими, а смогут обрисовывать его жизнь и природу человека при усовершенствованных условиях, то смогут быть сделаны кроме этого моральные выводы относительно необходимости социальной и политической реформы. Но конкретно тут политическая теория преобразовывается в политическую философию, другими словами от сущего мы переходим к должному. В случае, если же мы не желаем выходить за пределы эмпирической политической теории, то должны выводить отечественные моральные заключения лишь с учетом фактов. Но в этом случае она сама будет нуждаться в каком-то втором основании, чем легко субъективное предпочтение одних взоров на природу человека по сравнению с другими.
Вопросы для самопроверкиФ
1. В чем суть идеи «естественного состояния»?
2. Как понимал природу человека
¦ Зигмунд Фрейд?
¦ Эрих Фромм?
¦ Герберт Маркузе?
¦ Жан-Поль Сартр?
3. Как конкретно природа человека связана с политическими теориями?
4. Может ли концепция природы человека являться основанием для политической теории?
Дополнительная литература
1. Антология всемирный политической мысли в 5 томах. Т. 2. Маркузе.
2. История философии. Запад—Российская Федерация—Восток / Под не меньше и А.М.Руткевича. Кн. 3. М., 1998. С. 190—199
3. Маркузе Г. цивилизация и Эрос. М., 1997.
Лекция 4
Неприятность ОСНОВАНИЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ: ПОЗИТИВИЗМ ИБИХЕВИОРА-ЛИЗМ
Одной из самые важных задач политической теории XX столетия был поиск ответа на вопрос: смогут ли политические неприятности в принципе разрешаться на рациональных основаниях? Политический мыслитель формулирует какую-то проблему, к примеру: Какова роль страны? Что такое справедливость? Какая форма правления может принимать во внимание наилучшей? И т.д. Скоро теоретик обнаруживает, что попытка рационально осмыслить любую проблему либо вопрос, касающийся политики страны либо политического общества, непременно приводит его к необходимости включить в собственный анализ, кроме рациональных, кроме этого и моральные нюансы. Иными словами, через постановку политических вопросов исследователь, в большинстве случаев, ищет возможность обоснования хорошего либо плохого метода реализации политической власти.
Практически все известный политические мыслители Запада — от Аристотеля и Платона до Милля и Маркса — полагали, что на все вопросы довольно политической морали смогут быть даны рациональные ответы. Другими словами, политическая мораль — не следствие личных предпочтений, эмоций, взаимоотношений либо жажд. В случае, если политическая мораль есть легко вопросом выбора отдельного индивида, то нереально отыскать ее эпистемологическое и познавательное основание, а, значит, политическая теория делается в принципе неосуществимой. Конкретно возможность отыскать рациональные основания политических действий и разрешило перевоплотить политическую теорию в отвлечённую науку.
Но в истории политической мысли были кроме этого случаи, в то время, когда мораль рассматривалась в качестве частного дела отдельного человека (к примеру, так вычислял древнегреческий философ Протагор), но лишь в двадцатом веке мысль о том, что неприятности политической морали результат выбора, стала обширно распространенной. развитие и Становление для того чтобы подхода самым тесным образом связано с видоизменениями в теории познания.
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ — практически изучение познания. Эпистемология — это изучение того, как мы понимаем вещи, каковы границы отечественного знания и как точно либо недостоверно отечественное знание. Психология также изучает познание, в отличие от нее эпистемология меньше интересуется внутренними механизмами познания, а занимается возможностями определения, подтверждения и доказательства того, что, как мы думаем, мы знаем. В первую очередь XVII века эпистемология делается одним из наиболее значимых разделов философии.
ЭМПИРИЗМ / РАЦИОНАЛИЗМ — две главные эпистемологические теории прошедших четырех столетий. Эмпиризм — теория, утверждающая, что все отечественное знание проистекает из данных, доставляемых отечественными пятью органами эмоций, и, следовательно, мы ни при каких обстоятельствах не можем знать больше либо с большей определенностью, чем разрешают нам отечественные эмоции. Рационализм — теория, в соответствии с которой, по крайней мере, часть отечественного знания имеет своим источником разум, лишенный помощи чувственных данных, и что потому мы можем знать о вещах то, что недоступно органам эмоций, и можем знать это с намного большей достоверностью, чем это разрешают нам отечественные органы эмоций1.
Неприятность ОСНОВАНИЙ НАУКИ
Во второй половине 50-ых годов XX века Питер Ласслетт напечатал работу, в которой провозгласил «смерть» политической теории, обосновывая собственный вывод тем, что рост влияния логического позитивизма поставил под вопрос познавательные основания дисциплины2. Прогноз был ошибочным. Не прошло и десяти лет, как случилось восстановление политической теории. Но чтобы понять особенности и природу политической теории, нам нужно разглядеть доводы в обоснование ее «смерти», лишь тогда нам станут понятны и обстоятельства ее воскресения.
В первую очередь, нам направляться отыскать в памяти, какие конкретно главные идеи выдвигались представителями «хорошей» политической теории. Теоретики прошлых столетий интересовались, в большинстве случаев, природой хорошей судьбе и институциональным устройством, талантливым обеспечить процветание людей, при которых их потребности и рациональные свойства могли быть реализованы. Помимо этого, политических мыслителей занимала неприятность политических прав человека — природа права, справедливости, наилучшая форма правления, прав и обязанностей индивидов, и правила распределения в обществе. Таким
1 Вольф Р. О философии. М.: Нюанс-пресс, 1996. С. 39,44.
1 Laslett, Peter. Introduction to Philosophy and Society. Series 1. Oxford: Blackwell, 1956.
образом, практически все политические теории так или иначе концентрировали внимание на двух главных темах: проблеме прав человека и проблеме неспециализированного блага. Наряду с этим политические теории основывались на в полной мере определенных познавательных правилах. В большинстве случаев, они претендовали на объективность. Однако, их объективность и истинность основывались на различных предпосылках: они то апеллировали к разуму, то — к эмпирическому опыту, а довольно часто — к интуиции либо сравнению. Но фактически в любой момент политические теории опирались на какой-то эпистемологический авторитет — разум либо опыт, что разрешало разглядывать главные идеи довольно фундаментальных людских потребностей, целей, задач, форм и отношений правления в качестве подлинных.
В большинстве случаев, политические теоретики трудились, не выходя за рамки определенной философской совокупности, устанавливающей познавательные основания. Это светло видно на примере Платона, Гоббса, Гегеля либо Милля. Эти мыслители занимались, а также, и поиском познавательных оснований политической теории. Не обращая внимания на большие различия между ними, их объединяло непризнание субъективистских утверждений, основанных только на чувствах и предпочтениях отдельного индивида. Все они сходились во мнении, что существуют определенные истины, каковые смогут быть утверждены в качестве фундаментальных политических неприятностей, и выдвигали личные эпистемологические основания для подтверждения истинности собственных утверждений.
Очевидно, тот факт, что выводы различных теорий противоречили друг другу, приводил к изрядным сомнениям в самих эпистемологических догадках, на которых они строились. Вряд ли легко выбрать какую-то политическую теорию в качестве подлинной при отсутствии какого-либо критерия определения адекватности их познавательного основания. По-видимому, не существовало никакого свободного эпистемологического критерия, благодаря которому возможно было бы примирить утверждения различных политических теорий. Сами теории устанавливали для себя стандарты познавательной истины, каковые после этого включались в саму теорию. Так, не было возможности сказать о возможности существования свободного принципа либо критерия.
самоё сильное влияние на трансформацию направления развития политической теории оказал, вне всякого сомнения, логический позитивизм. Эта философская теория нанесла сокрушительный удар по познавательному статусу «хорошей» политической теории и создала очень основательные предпосылки для рассмотрения ее как совокупности субъективных подходов и взглядов отдельных мыслителей, другими словами псевдонауки
Не смотря на то, что логический позитивизм взял распространение в 1930-е годы, другими словами во время острого экономического и политического кризиса всей капиталистической совокупности, приверженцы теории (члены так именуемого Венского кружка), к примеру, Шлик, Карнап, фон Нейрат, Айер не особенно интересовались политическими вопросами. Их радикальная критика познавательных оснований явилась косвенным следствием их эпистемологических представлений. Чтобы понять, в чем суть данной критики, нужно предварительно остановиться на характере и природе логического позитивизма как философского течения.
ВИТГЕНШТЕЙН, ЛЮДВИГ (1889—1951) — появился в Вене. По образованию инженер. В 1912—1913 гг. трудился с Бертраном Расселом в Кембриджском университете. На протяжении первой мировой служил в австрийской армии а также попал в плен. Считается, что мысль будущего «Логико-философского трактата» показалась у него еще в 1914 году, и все годы войны он носил фрагменты рукописи в собственном походном мешке. В плену, по всей видимости, он и закончил трактат, размещённый в Германии в первой половине 20-ых годов XX века. Предисловие к трактату, написанное его преподавателем Бертраном Расселом, показалось ему через чур поверхностным. Обидевшись, он кинул Вену, и уехал учительствовать в деревенскую школу. Витгенштейн практически не принимал участие в дискуссии, развернувшейся около его трактата в отвлечённых кругах. Трактат Витгенштейна не просто произвёл фурор в научном мире, а позвал настоящую философскую бурю.
Во второй половине 20-ых годов XX века он переехал в Англию, в Кембриджский университет. Во второй половине 30-ых годов XX века он поменял известного философа Г.Мура на должности доктора философских наук Кембриджского университета. На протяжении второй мировой, стремясь внести собственный вклад в победу союзников, он покинул философию и отправился трудиться в Английский военного госпиталь. Во второй половине 40-ых годов XX века он вышел в отставку. Погиб в первой половине 50-ых годов двадцатого века.
Тория логического позитивизма сформировалась в первую очередь под влиянием трудов Витгенштейна и, в особенности, его «Логико-философского трактата»3. Эта, написанная в форме афоризмов, совсем маленькая книжечка (около 100 страниц), достаточно тяжёлая для понимания, но, сильно повлияла на все развитие методики науки XX столетия.
Витгенштейн начинает с того, что сооружает плюралистическую картину мира. Мир владеет атомарной структурой и складывается из фактов («Мир имеется совокупность фактов, а не вещей» 1.1.). Факт, по Витгенштейну, — это все, что случается, все, что имеет место. Атомарные факты смогут объединяться в более сложные молекулярные факты. Но
3 Wittgenstein L. Tractate Logico-Philosophicus. London: Routledge and Kegan Paul, 1961.
самое основное, и тут он повторяет Рассела, факт — это все то, что делает предложение подлинным. В случае, если в мире какой-то факт имеет место, то предложение действительно, в случае, если же нет — ложно. Атомарные факты никак не связаны между собой, исходя из этого в мире нет никаких закономерных связей. «Вера в причинную сообщение имеется предрассудок», — пишет Витгенштейн (5.1361).
Но интерес Витгенштейна направлен не столько на факты, сколько на его отношение и язык к миру фактов. Бертран Рассел полагал, что структура логики, как база совершенного языка, должна быть такой же, как структура мира. Витгенштейн развил эту идея дальше, утверждая, что предложение — это образ, логическая фотография факта. То, что отожествляет факт и образ, и имеется структура факта и предложения. Исходя из этого предложение, если оно действительно, само показывает собственный суть.
У Витгенштейна предложение и мысль практически совпадают между собой, потому, что оба они — логический образ факта. Одновременно с этим и образ — это всего лишь один из фактов, другими словами образ — это таковой факт, что изображает второй факт.
В собственной книге философ выдвинул три тезиса, воображающих интерес для отечественной темы:
1. математика и логика складываются из тавтологий;
2. язык владеет истинно-функциональной структурой, и его главными элементами являются имена существительные;
3. никакие этические либо моральные утверждения не смогут содержать познавательной информации.
Последнее утверждение вытекает из первых двух и воображает особенный интерес с позиций критики политических теорий. Все эти три тезиса тесно взаимосвязаны между собой.
ТАВТОЛОГИЯ — понятие, употребляемое в трех смыслах: 1) логическая неточность, в то время, когда что-то определяется либо доказывается тем же самым; 2) синоним понятия логический закон для обозначения общезначимых формул, инвариантных к вероятному и настоящему положению дел в мире; 3) формулы, каковые при любом комплекте из принятой «обобщенной» совокупности значений переменных сохраняют одно да и то же отмеченное значение.
Витгенштейн полагал, что структура математического знания возможно выведена из логики и что в каком-то смысле математические истины являются скорее условными, нежели отражающими «факты» числовых взаимоотношений. Так, из определений главных терминов и при условии правил вывода заключения возможно вывести всю структуру математических истин. Получается, что математические истины зависят от правил и терминов. В каком-то смысле они подлинны по опре-
делению. Предложения математики и логики являются полностью подлинными, поскольку ничего не изображают и не высказывают никакой мысли. Строго говоря, они — кроме того не предложения в полном смысле этого понятия. Математические истины скорее носят тавтологический характер, фиксируя отдаленные (и время от времени необычные) последствия правил и определения вывода заключения, а не настоящие отношения в мире не-чувствуемых объектов. Условный темперамент математики не свидетельствует, что она делается от этого менее нужной. логика и Математика, равно как и законы мышления, не открывают для нас доступ в неэмпирический мир идей как противоположной группе тавтологий.
Сейчас обратимся ко второму тезису Витгенштейна относительно того, что язык владеет структурой, тяжело поддающейся логическому анализу. С позиций Витгенштейна, подобный анализ вскрыл бы тот факт, что язык есть истинно-функциональным. Иными словами, в огрубленной форме возможно заявить, что сложные предложения в языке, каковые мы используем, дабы передать данные, смогут быть подвергнуты анализу с позиций составляющих их предложений. Разумеется, что в какой-то момент данный процесс анализа обязан остановиться, и мы видимся с главными строительными блоками языка — элементарными предложениями4.Вся многообразная реальность рассматривается мыслителем как совокупность фактов как бы лежащих в одной плоскости. Параллельно им находится плоскость, заполненная элементарными предложениями. Иными словами, структура фактов есть проекцией структуры предложений. По Витгенштейну, в качестве таких элементарных предложений направляться разглядывать имена существительные.
Но по какой причине это так и какое значение имеет для науки? В случае, если отечественный язык складывается из элементарных предложений, то нужно отыскать ответ на вопрос, как они обретают собственный суть. Это имеет серьёзное значение, потому, что они придают суть всем вторым частям истинно-функциональной структуры. По-видимому, существуют два других дороги, по которым элементарные предложения обретают собственный суть:
1. Суть элементарного предложения придается ему вторым предложением, которое растолковывает либо развивает его суть. Но это неверно, потому что в случае, если элементарное предложение испытывает недостаток для обретения смысла в другом предложении, то оно не имеет возможности принимать во внимание основополагающим, а растолковывающее его предложение скорее окажется более фундаментальным. Но тогда опять появляется вопрос: как же именно это предложение обретает собственный суть? Ясно, что таковой путь не ведет к выводу, более того, он утвержда-
4 Tractates. Prep. 4.221.
ет зависимость смысла от самого языка, а не от внешнего мира. «В случае, если мир не владеет субстанцией, тогда имеет ли одно предложение суть, будет зависеть от того, есть ли подлинным второе предложение», — утверждал Витгенштейн5. 2. Чтобы разрешить неприятности смысла в языке, и так растолковать, как он соотносится с истиной, мы должны выяснить главные лингвистические единицы, каковые будут удовлетворять двум требованиям:
1. Их суть должен быть взят конкретно, а не посред-
ством вторых положений.
2. Они должны быть прямо связаны с окружающим миром.
С позиций Витгенштейна, лишь имена существительные отвечают этим требованиям. Так, элементарные предложения — это в первую очередь имена существительные. Имена существительные вправду разрешают проблему, потому, что имя обретает суть без посредничества вторых предложений. Имена существительные кроме этого прямо связаны с окружающим миром, потому, что имена определяют объекты, а объекты придают им суть. Следовательно, в случае, если осмысленное применение языка в конечном итоге устанавливает, что имена существительные — это главные единицы смысла, прямо связанные с объектами, то это имеет в полной мере понятные последствия для моральных и политических теорий.
В случае, если предложения, содержащиеся в нормативных политических текстах, не смогут быть подвергнуты подробному анализу, то они не имеют смысла. Витгенштейн не поясняет, о каких конкретно объектах идет обращение. Но в случае, если принять позитивистскую точку зрения, то такими объектами смогут быть или материальные объекты, или чувственный опыт. Но тогда разумеется, что целый политико-теоретический язык подвергается сомнению. С каким чувственным опытом либо материальными объектами смогут быть связаны такие понятия как общее благо, права человека, потребности, интересы, справедливость и др.?
В последнем тезисе «Трактата» данный вывод сформулирован в полной мере прозрачно. Язык ценностей и морали тяжело разбирать в функциональном ключе. В известном параграфе 6.42 и, в особенности, в 6.421 «Трактата» говорится:
Исходя из этого и неосуществимы предложения этики. Высшее не выразить предложениями.
Ясно, что этика не поддается высказыванию. Этика трансцендентальна.
» Ibid. Prep. 2.0211.
Еще более светло это выражено в параграфе 6.53.:
Верный способ философии, фактически, состоял бы в следующем: ничего не сказать, помимо этого, что возможно сообщено не считая высказываний науки, — следовательно, чего-то для того чтобы, что не имеет ничего общего с философией. — А всегда, в то время, когда кто-то захотел высказывать что-то метафизическое, обосновывать ему, что он не наделил значением определенные символы собственных предложений. Данный способ не приносил бы удовлетворения собеседнику — он не ощущал бы, что его обучают философии, но только таковой способ был бы безупречно верным.
ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНЫЙ — перешагивающий, выходящий за пределы. ТРАНСЦЕНДЕНТНЫЙ — все, что выходит за пределы чувственного опыта, эмпирического познания мира; предмет религиозного и метафизического познания.
Сообщённое, но, не свидетельствует, что ценности по большому счету не имеют никакого значения, напротив, они имеют огромное значение, но в отечественных привязанностях, в том, как мы проживаем собственную жизнь, а не в отражении какой-то теоретической структуры, пробующей сообщить истину в отношении природы этих сокровищ. Для Витгенштейна единственной формой связи человека с окружающим миром, как природным, так и социальным, есть язык. Картина мира, которую человек осмысливает, теоретически определяется языком, его структурой, особенностями и строением.