Но как же быть со всеми остальными людскими делами, со всеми заинтересованностями отечественной эмпирической жизни, со всем тем, что отовсюду нас окружает и заполняет отечественную простую судьбу? Осмысление судьбы должно ли искупаться отречением от всего земного, отказом от всего ее эмпирического содержания? Любовь, семья, заботы о ежедневном пропитании, и те блага, каковые мы в большинстве случаев вычисляем объективно-полезными и которым посвящаем нашу жизнь, отдавая ее на служение им – наука, мастерство, справедливость в людских отношениях, будущее отчизны – остаются ли так же, как и прежде они тщетными, сущность ли они иллюзии, блуждающие огоньки, погоня за которыми напрасно портит нашу жизнь и от которых мы должны исходя из этого и отказаться? Не искупается ли при таких условиях обретение смысла жизни ее ужасающим обеднением, и не через чур ли это дорогая цена?
Жизнь осмысливается лишь отречением от ее эмпирического содержания; жёсткую, настоящую опору для нее мы находим только вне ее; только перешагнув за пределы мира, мы отыскиваем ту вечную базу, на которой он утвержден. Пребывая в нем, мы им охвачены и вместе с ним шатаемся и кружимся в тщетном вихре…
И все же таким чисто отрицательным выводом мы не можем ограничиться, в силу того, что он был бы односторонним. Потому что смысл жизни, раз отысканный, через жертву и отречение, в последней глубине бытия, вместе с тем осмысливает всю жизнь. Царство Небесное, будучи подобно одной жемчужине, за которую с радостью отдается все другое имущество, вместе с тем подобно закваске, которая сквашивает три меры муки, подобно горчичному зерну, которое вырастает в огромное тенистое дерево. Выражаясь отвлеченно, мы можем сообщить: безотносительное отыскивается через противопоставление его относительному, оно – вне и выше последнего; но оно не было бы безотносительным, если бы оно вместе с тем не проникало все относительное и не охватывало его. Никакое земное человеческое дело, никакой земной интерес не имеет возможности осмыслить жизни, и в этом отношении они все совсем тщетны; но в то время, когда жизнь уже осмыслена иным началом – собственной последней глубиной, то она осмыслена полностью и, следовательно, все ее содержание. Во тьме нельзя отыскать свет, и свет противоположен тьме; но свет освещает тьму. Было бы совсем фальшивым, противоречащим подлинному строению и христианскому сознанию бытия рвением оторвать Всевышнего от мира, замкнуться в Всевышнем и оградить себя от мира презрением к нему. Потому что Всевышний, превосходя мир и будучи сверхмирным, сотворил данный мир и в нем явил Себя; в Боговоплощении Он Сам влил Собственные силы в мир, и истина христианства, в которой мы определили подлинное обретение смысла жизни, имеется не учение о трансцендентном и отрешенном от мира Всевышнем, а учение о Боговоплощении и Богочеловечестве, о нераздельном и неслиянном единстве человека и Бога, а значит, и Всевышнего, и мира (так как существо мира – в человеке). Вся людская судьба, просветленная собственной связью с Всевышним и утвержденная через нее, оправдана; вся она может совершаться во славу Божию, светло и осмысленно. Единственным условием этого есть требование, дабы человек не служил миру, не обожал мира и того, что в мире, как последних самодовлеющих благ, а дабы он разглядывал собственную мирскую судьбу и всю землю, как орудие и средство Божьего дела, дабы он употреблял их на служение подлинной жизни и абсолютному добру. Жизнь, как удовольствие, власть, достаток, как упоенность миром и самим собой, имеется бессмыслица; жизнь, как служение, имеется Богочеловеческое дело и, следовательно, полностью осмысленна. И каждое мнимое человеческое благо – любовь к даме, достаток, власть, семья, отчизна – использованное, как служение, как путь к подлинной судьбе и озаренное лучами света негромкого, теряет собственную суетность, собственную иллюзорность и получает вечный, т.е. настоящий суть. Христос благословил брак в Кане Галилейской, Он повелел платить дань Кесарю – под условием несмешения его с Всевышним. Иоанн Креститель, наровне с полным требованием – сотворить хорошие плоды покаяния, на вопрос Что делать? заповедал народу делиться пищей и одеждой с неимущими, мытарям – не потребовать более определенного им, а солдатам – никого не обижать, не клеветать, ограничиваться своим жалованием (Ев. Луки 3.8-14).
И все же тут остается еще неясность. Сообщено так как: Царство Мое не от мира этого, Не любите мира и того, что в мире. Служение Всевышнему так как и имеется отречение от мира, потому что запрещено сходу помогать двум господам, Всевышнему и мамоне. Каким же образом допустимо мирское служение, оправдание мирской судьбе через сообщение ее с Всевышним?
Человек по собственной природе принадлежит к двум мирам – к Всевышнему и к миру; его сердце имеется точка скрещения двух этих сил. Он не может служить этим двум силам сходу и должен иметь лишь одного господина – Всевышнего. Но Всевышний имеется и Творец мира, и через Всевышнего и в Всевышнем оправдан и мир. Кто может отречься полностью от мира, от всего того в мире, что не согласуется с Всевышним и не божественно, и идти прямо к Всевышнему, тот поступает праведно, малейшим и вернейшим, но и тяжёлым методом обретает смысл и оправдание собственной жизни. Так идут к Всевышнему святые и отшельники. Но кому это не дано, у того второе назначение: он должен идти к Всевышнему и осуществлять суть собственной жизни сходу двумя дорогами: пробовать по мере сил неуклонно идти прямо к Всевышнему и взращивать в себе Его силу и вместе с тем идти к Нему через совершенствование и переработку мирских сил в себе и около себя, через приспособление их всех к служению Всевышнему. Таков путь мирянина. И на этом пути нужно и правомерно появляется та двойственность, в силу которой отречение от мира должно сочетаться с амурным соучастием в нем, с упрочнением его же средствами помогать его приближению к вечной правде.
Иначе говоря существует подлинное и фальшивое отречение от мира. Подлинное содержится в настоящем подавлении в себе мирских страстей, в свободе от них, в ясном и действенно подтверждаемом усмотрении призрачности всех мирских благ. Фальшивое отречение пребывает в фактическом пользовании жизненными благами, в рабстве перед миром и жажде вместе с тем не соучаствовать действенно в жизни мира и наружно не соприкасаться с его безнравственностью. При таком мнимом отречении человек, стараясь воздерживаться от внешнего соучастия в грехах мира, но пользуясь его благами, грешит в действительности больше, чем тот, кто, соучаствуя в мире и будучи обузой себя его безнравственностью, хочет попасть в самом этом соучастии к конечному преодолению безнравственности. Война имеется зло и грех; и монах, и отшельник правы, воздерживаясь от участия в ней; но они правы по причине того, что они не применяют ни при каких обстоятельствах плодов войны, что им не требуется уже само государство, воюющее , и все, что дает человеку государство; кто же готов воспользоваться ее плодами, кто еще испытывает недостаток в стране, тот отвечает за его судьбу и, греша вместе с ним, менее грешит, чем в то время, когда умывает руки и сваливает грех на другого. Половая любовь имеется несовершенная любовь, и девственность имеется идеальное состояние человека, подлинно и на малейшем пути ведущее его к Всевышнему; но, по слову Апостола, лучше жениться, чем разжигаться, и потому брак имеется мирской путь очищения плотской судьбе, в котором несовершенно и искаженно выражается женщины и таинственная связь мужчины – знак связи Всевышнего с человеком. Забота о пропитании, об пище и одежде имеется выражение людской слабости и людской неверия; от нее праведно свободен тот, кто, подобно Серафиму Саровскому, может питаться полевой травкой, и любой из нас в меру сил обязан стараться освобождаться от нее; но, потому, что мы не свободны от нее, трудолюбие лучше безделья, и заботливый семьянин меньше грешит, чем праздный эгоист и гуляка, равнодушный к потребности собственных родных. Принуждение над людьми, принудительная борьба кроме того с преступником имеется грех и выражение отечественной слабости; но действительно свободен от этого греха не тот, кто равнодушно наблюдает на правонарушение и холодно пассивен в отношении причиняемого им зла, а только тот, кто в состоянии силою Божьего света просветить злую волю и остановить преступника; каждый другой меньше грешит, используя принуждение к преступнику, чем равнодушно умывая руки перед лицом правонарушения.
По большому счету говоря, необходимо не забывать, что человек праведно свободен от мирской борьбы и мирского труда лишь в том случае, если он в собственной духовной судьбы осуществляет еще болев тяжёлый труд, ведет еще более страшную и тяжёлую борьбу. Как благодать не отменяет закона, но его восполняет, как в праве не думать о законе только тот, кто благодатно осуществит больше, чем требует закон, так и от нравственных обязательств, налагаемых самим фактом отечественного участия в жизни, свободен только тот, кто сам на себя налагает обязанности еще тяжёлые. Людская судьба по самому собственному существу имеется борьба и труд, потому что она осуществляется, как мы уже знаем, лишь через самопреодоление, через действенное собственный усилие и перевоспитание впитывания в себя собственного божественного источника. Исходя из этого фальшивы и неправомерны сентиментально-идиллические желания убежать от суеты мира, от его тревог и забот, дабы мирно и невинно наслаждаться негромкой судьбой в уединении. В базе этих стремлений лежит невысказанное убеждение, что мир вне меня полон соблазнов и зла, но человек сам по себе, я сам, фактически невинен и добродетелен; на это, исходящее от Руссо убеждение опирается и все толстовство. Но данный не добрый мир в конечном итоге я несу в самом себе и потому никуда не могу от него убежать; и необходимо значительно больше мужества, силы воли, необходимо – как показывает опыт отшельников – преодоление значительно большего числа соблазнов либо более явственных соблазнов, дабы в одиночестве, в себе самом и одними только духовными упрочнениями преодолеть эти искушения. Жизнь отшельника имеется не жизнь праздного созерцателя, не негромкая идиллия, а жёсткая судьба подвижника, полная ожесточённого трагизма и неизвестной нам творческой энергии воли. Серафим Саровский, простоявший на коленях на камне 1000 ночей и дней и сказавший о цели этого подвига: Томю томящего мя, нашёл, само собой разумеется, неизмеримо больше мужества и терпения, чем самый героический воин на войне. Он боролся со всем миром в себе, и потому был свободен от внешней борьбы с миром. Кто не имеет возможности совершить того же, кто живет в мире и в ком живет мир, тот тем самым обязан нести и бремя, которое мир возлагает на нас, обязан в несовершенных, безнравственных, мирских формах помогать утверждению в мире отношений и начал, приближающих его к его Божественной первооснове…
Но что возможно по большому счету сделать в миру и мирскими средствами? Это что может значить с той точки зрения, которая нас лишь и интересует, которая лишь и обязана интересовать всякого прозревшего человека, осознавшего бессмысленность эмпирической судьбе, как такой, с позиций осмысления судьбы, осуществления в ней сущностного хороша и подлинной жизни, рвения к ее обoжению? Нужно дать себе ясный, чуждый всякой неясности отчет в этом.
Как уже сообщено, в настоящем, метафизическом смысле существует у человека лишь одно-единственное дело – то, о котором Спаситель напомнил Марфе, сообщив ей, что она заботится и печется о многом, а только единое имеется на потребу. Это имеется духовное дело – взращивание в себе субстанциального хороша, упрочнения судьбы с Христом и во Христе, борьба со всеми эмпирическими силами, мешающими этому. Никакая, самая энергичная и в других отношениях нужная внешняя деятельность не может быть в буквальном, строгом смысле благотворной, не имеет возможности сотворить либо осуществить ни единого грана хороша в мире; никакая самая жёсткая и успешная внешняя борьба со злом не имеет возможности стереть с лица земли ни единого атома зла в мире. Добро по большому счету не творится людьми, а лишь взращивается ими, в то время, когда они уготовляют в себе землю для него и заботятся об его росте; растет и творится оно силою Божией. Потому что добро и имеется Всевышний. А единственный метод реально стереть с лица земли зло имеется вытеснение его сущностным добром; потому что зло, будучи пустотой, уничтожается лишь заполнением и, будучи тьмой, рассеивается лишь светом. Подобно тьме и пустоте, зло запрещено никаким ярким, на него обращенным методом, раздавить, стереть с лица земли, истребить, потому что при всякой таковой попытке оно ускользает от нас; оно может только провалиться сквозь землю, как тает воск от лица огня, как тьма рассеивается светом и пустота исчезает при заполнении. В этом настоящем, сущностном смысле добро и зло живут лишь в глубине людской души, в людской воле и помыслах, и лишь в данной глубине совершается борьба между ними и допустимо вытеснение зла добром.
Но человек имеется вместе с тем телесное, а потому и космическое существо. Его воля имеет два финиша: один – внутренний, упирающийся в метафизические глубины, в которых и совершается это подлинное, настоящее дело, второй – наружный, проявляющийся во внешних действиях, в образе судьбы, в отношениях и порядках между людьми. Эта внешняя судьба, либо жизнь этого, во вне обращенного, наружного финиша людской воли не равнодушна для жизни внутреннего существа души, не смотря на то, что ни при каких обстоятельствах не имеет возможности заменить ее и выполнить ее дело. Она играется для этого внутреннего существа души неоднозначную пособную роль: через ее дисциплинирование и упорядочение возможно косвенно влиять на внутреннее существо воли, помогать его работе, а через ее разнуздание возможно ослабить внутреннюю волю и помешать ее работе; и, иначе, неспециализированные внешние порядки судьбы да и то, что в ней происходит, может помогать либо вредить духовному бытию человека. В первом отношении возможно заявить, что всякое воспитание воли начинается с внешнего ее дисциплинирования и поддерживается им: полезно человеку рано подниматься, трудиться хотя бы над ничтожным делом, упорядочить собственную жизнь, воздерживаться от излишеств; из этого – последовательность внешних норм поведения, каковые мы должны выполнять сами и к каким должны приучать вторых; и работа по такому внешнему упорядочению судьбы – собственной и чужой – косвенно содействует главной задаче нашей жизни. Иначе, добро, раз уже осуществленное, проявляется вовне и благодетельно для всей окружающей его среды; зло кроме этого существует и обнаруживает себя истреблением, калечением жизни около себя; оно, как магнит, притягивает к себе все около себя и заставляет и его обнаруживаться и портить жизнь, и оно, так, может затруднить и – в меру отечественной слабости – сделать неосуществимой отечественную внутреннюю духовную жизнь. Исходя из этого ограждение хороша вовне, создание внешних благоприятных условий для его действия и обнаружения вовне, и обуздание зла, ограничение свободы его проявления имеется наиболее значимое вспомогательное дело людской судьбе. То и второе имеется дело, с одной стороны, права, как оно творится и охраняется страной, дело нормирования неспециализированных, публичных условий людской судьбе и, иначе, повседневное дело каждого из нас в отечественной личной, домашней, товарищеской, рабочий жизни. Итак, содействие и внешнее воспитание воли ее внутренней работе через ее дисциплинирование в поведении и действиях и создание неспециализированных условий, ограждающих уже осуществленные силы хороша и обуздывающих гибельное воздействие зла – вот к чему сводится мирское дело человека, в чем бы оно ни заключалось. Идет ли обращение о труде для отечественного пропитания, о отечественных отношениях к людям, о супружеской жизни и воспитании детей либо о отечественных многообразных нуждах и общественных обязанностях – везде, в конечном итоге, дело сводится либо на отечественное личное и коллективное, внешнее воспитание, косвенно нужное для отечественного внутреннего, свободного духовного перевоспитания, либо на работу по ограждению хороша и обузданию зла.
Два взаимно-противоположных и конкретно потому сходных заблуждения, два непонимания главной структуры бытия мешают тут упрочнению здорового и разумного отношения к судьбе. Смешивая внешнюю судьбу с внутренней, не осознавая отличия между ограждением хороша и обузданием зла, с одной стороны, и осуществлением хороша и истреблением зла – с другой, одни утверждают, что любая внешняя, публичная и национальная деятельность ненужна и имеется зло, а другие, наоборот, считают ее равноценной внутренней деятельности, мнят через нее осуществить добро и истребить зло. фанатики и Толстовцы внешних дел права и страны разделяют одно да и то же заблуждение: смешение сущностно-творческого с вспомогательно-механическим делом, внутреннего с внешним, безотносительного с относительным. Отвергать относительное на том основании, что оно – не полное, и признавать его, лишь превознося его до значения безотносительного, значит одинаково не осознавать различия между полным и относительным, одинаково не признавать относительной правомерности относительного, значит в том либо втором отношении нарушать завет: воздавайте каждому свое. Правы толстовцы, в то время, когда говорят, что насилием нельзя сотворить благо и истребить зло, что любая внешняя, механическая и национально-правовая деятельность не осуществляет и не имеет возможности осуществить самого главного: внутреннего обретения в себе хороша, внутреннего свободного воспитания человека, нарастания любви в людской судьбе. Но они неправы, в то время, когда исходя из этого вычисляют всю деятельности и эту сферу жизни ненужной и гибельной. В случае, если запрещено на этом пути сотворить благо, то возможно и должно ограждать его; в случае, если нельзя истребить зла, то возможно обуздать его и не разрешить ему разрушать жизнь. Никакие самые жёсткие кары, впредь до смертной казни, не уничтожают ни одного атома зла в мире, потому что зло в собственном бытии неуловимо для внешних мер; но направляться ли из этого, что мы должны давать насильникам и убийцам вольно портить и калечить жизнь, и не имеем права их обуздать? Государство, справедливо говорит Вл. Соловьев, существует не чтобы осуществить эдем на земле, оно бессильно совершить это; но оно существует, дабы предотвратить осуществление ада на земле. Правы политики и фанатики общественности, в то время, когда утверждают, что обязанность мирянина и каждого гражданина заботиться об улучшении неспециализированных, публичных условий судьбы, действенно бороться со злом и помогать, хотя бы и с клинком в руках, утверждению хороша. Но они неправы, в то время, когда считаюм, что с клинком в руках возможно истребить зло и сотворить благо, что сами добро и зло творятся между собой в борьбе и политической деятельности. Добро творится – и лишь им, его творением, зло истребляется одним только духовным его осуществлением и деланием – амурным единением людей. Ни при каких обстоятельствах еще добро не было осуществлено никаким декретом, ни при каких обстоятельствах оно не было сотворено самой энергичной и разумной публичной деятельностью; негромко и незаметно, в стороне от шума, борьбы и суеты публичной судьбе, оно увеличивается в душах людей, и нет ничего, что может заменить этого глубокого, сверхчеловеческими силами творимого органического процесса. И ни при каких обстоятельствах зло не было истреблено, как уже указано, насилиями и никакими карами; наоборот, в любой момент, в то время, когда принуждение мнит себя всемогущим и грезит вправду стереть с лица земли зло (а не только обуздать его, оградить жизнь от него), оно постоянно плодит и умножает зло; свидетельство тому – воздействие всякого террора (откуда бы он ни исходил и во имя чего бы ни совершался), всякой фанатической попытки истребить зло в лице самих злодеев; таковой террор рождает около себя новое озлобление, слепые страсти мести и неприязни. Аполитизм, пренебрежение к публичной судьбе, нежелание мараться соучастием в ней имеется, само собой разумеется, недомыслие либо индифферентизм; а религиозный аполитизм имеется ханжество и лицемерие. Политический же фанатизм и рождаемый им ненависти и культ насилия имеется слепое идолопоклонство, измена Всевышнему и поклонение статуе кесаря.
То, что сообщено об отношении к государственности и общественности, применимо ко всякому внешнему, мирскому деланию, будь то экономическая деятельность, забота о довольстве, о благоустроенности и порядке собственного дома, будь то внешнее воспитание людей, будь то техническое совершенствование судьбы, либо кроме того научная работа, либо благородная деятельность материальной помощи ближнему. Любая такая деятельность, поставленная на собственный надлежащее место, конкретно как вспомогательное средство, снаружи содействующее главному делу духовного труда над обoжением жизни, совершаемая во имя Христа и со Христом, не только правомерна, но для всякого, неспособного подавить в себе сходу мирские силы, необходима. И любая такая деятельность, совершаемая, как полное дело, мнящая заменить собою главную внутреннюю работу духовного восстановления человека, гибельна, как измена Всевышнему и слепое идолопоклонство, как слепая плененность бессмысленностью мирской судьбе. Не бесплатно Спаситель сообщил раз окончательно, всем людям и для всех их дел: Без Меня не имеете возможность делать ничего.
Как мы уже говорили, эта внешняя деятельность не есть что-то, чем возможно было бы подлинно осмыслить собственную жизнь; и потому, что она притязает на такое значение, это в любой момент имеется иллюзия; но она имеется что-то, что само осмыслено уже полученным и осуществляемым в постоянном внутреннем, духовном делании смыслом, и, в качестве такового, она для каждого в собственном месте и в собственной надлежащей форме нужна и разумна. Либо, высказывая то же самое с объективной стороны: всякое внешнее делание осуществляет не цель, а лишь средство к судьбе; это средство разумно, потому, что мы сознаем разумную цель, которой оно помогает и ставим его в сообщение с нею; и, наоборот, оно бессмысленно, потому, что мнит само быть целью судьбы, не будучи в силах осуществить это притязание и отвлекая нас от служения подлинной цели. А это указывает следующее. В отечественной внешней деятельности мы правомерно служим только тому, что само со своей стороны помогает – конкретно помогает – безотносительному Источнику судьбы – Всевышнему и тем самым помогает осуществлению отечественной настоящей жизни. Служение стране правомерно постольку, потому, что само национальное бытие принимает себя и воспринимается нами, как служение Всевышнему, потому, что мы сознаем, что оно имеет собственный, относительное и подчиненное, назначение в осуществлении настоящей судьбе; материальные заботы правомерны, потому, что они помогают не обогащению, как самоцели либо как средству к довольству и наслаждениям, а только поддержанию судьбы в той мере, в какой оно вправду нужно при отечественной слабости и вправду содействует отечественной духовной судьбы (мера эта весьма мала, и потому достаток, по слову Спасителя, затрудняющее нам достижение Царства Небесного, вредно). Ни в интересе и каком труде, ни кроме того в естественной любви к человеку, которая, появляясь в нас, постоянно манит нас надеждой на какое-то высшее удовлетворение, нельзя усматривать последней цели; все это разумно и осмысленно, потому, что само имеется путь и средство, потому, что само имеется служение – конкретно содействие тому внутреннему служению, которое одно лишь и имеется настоящее осуществление нашей жизни.
И возвращаясь назад, к нашей постановке вопроса о смысле судьбы, мы должны отыскать в памяти то, что уже достигнуто нами. В то время, когда человек отдает собственную жизнь, как средство, для чего-либо частного, в чем бы оно ни заключалось, в то время, когда он помогает какой-либо предполагаемой безотносительной цели, которая сама не имеет отношения к его собственной, личной жизни, к интимному и главному запросу его духа, к его потребности отыскать самого себя в последнем удовлетворении, в вечном свете и покое идеальной полноты, тогда он неминуемо делается рабом и теряет суть собственной жизни. И только в то время, когда он отдает себя служению тому, что имеется источник и вечная основа его собственной жизни, он обретает смысл жизни. Исходя из этого всякое иное служение оправдано в той мере, в которой оно само косвенно соучаствует в этом единственном настоящем служении Истине, подлинной жизни. Познаете Истину, и Истина высвободит вас – высвободит от неминуемого рабства, в котором живет идолопоклонник; а идолопоклонствует, по свойству людской природы, каждый человек, потому, что он конкретно не просветлен Истиной.
Имеется один, достаточно несложный внешний критерий, по которому возможно выявить, установил ли человек верное, внутренне-обоснованное отношение к собственной внешней, мирской деятельности, утвердил ли он ее на связи со своим настоящим, духовным делом либо нет. Это имеется степень, в какой эта внешняя деятельность направлена на ближайшие, неотложные потребности сегодняшнего дня, на живые конкретные потребности окружающих людей. Кто целый, полностью ушел в работу для отдаленного будущего, в благодетельствование далеких, неизвестных ему, чуждых людей, отчизны, человечества, будущего поколения, равнодушен, невнимателен и небрежен в отношении окружающих его, и вычисляет собственные конкретные обязанности к ним, потребность сегодняшнего дня, чем-то несущественным и малым если сравнивать с величием захватившего его дела – тот без сомнений идолопоклонствует. Кто говорит о собственной великой исторической миссии, и о чаемом ярком будущем и не рекомендует согреть и осветить сегодняшний сутки, сделать его хоть мало более разумным и осмысленным для себя и собственных ближних, тот, если он не лицемерит, идолопоклонствует. И напротив, чем более конкретна нравственная деятельность человека, чем больше она считается с конкретными потребностями живых людей и сосредоточена на сегодняшнем дне, чем больше, другими словами, она проникнута не отвлеченными правилами, а живым эмоцией любви либо живым сознанием обязанности амурной помощи людям, тем ближе человек к подчинению собственной внешней деятельности духовной задаче собственной жизни. Завет не заботиться о завтрашнем дне, потому что довлеет дневи злоба его, имеется не только завет не перегружать себя чрезмерными земными заботами, но вместе с тем требование сократить себя заботами о настоящей жизни, а не о предметах мечтаний и отвлеченной мысли. Сейчас я живу, и живут окружающие меня люди; сейчас имеется дело жизни и воли. на следующий день имеется область отвлечённых возможностей и мечты. на следующий день легко совершить величайшие подвиги, облагодетельствовать всю землю, завести разумную судьбу. Сейчас, на данный момент – тяжело побороть и стереть с лица земли собственную слабость, тяжело выделить больному и нищему 60 секунд внимания, оказать помощь ему и немногим, тяжело вынудить себя выполнить и маленькое нравственное дело. Но именно это маленькое дело, это преодоление себя, не смотря на то, что и в мелочи, это хотя бы ничтожное проявление действенной любви к людям имеется моя обязанность, имеется ближайшая проверка и непосредственное выражение степени настоящей осмысленности моей жизни. Потому что дело сегодняшнего дня и текущего часа, и мои отношения к окружающим меня ближним конкретно связаны с конкретностью моей жизни, с самим ее вечным существом; направляясь на вечное, стремясь выполнить заповеди Божий и питаться из вечного источника судьбы, я нужно обязан осуществить ближайшие конкретные дела, в которых находит собственный выражение вечное начало судьбы. Кто живет в сегодняшнем дне – не отдаваясь ему, а подчиняя его себе – тот живет в вечности. Собственный нравственно-психотерапевтическое выражение такая верная установка находит в смирении, в сознании ограниченности собственных сил, и вместе с тем в прочности и душевной тишине, с какою совершаются эти дела сегодняшнего дня, это соучастие в конкретной судьбе мира; в то время как идолопоклонническое служение миру, с одной стороны, постоянно проявляется в восторженности и гордыня и, иначе, связано с эмоцией тревоги, суеты и неуверенности. Потому что кто вычисляет главной целью собственной деятельности достижение какого-либо определенного внешнего результата, осуществление объективной перемены в устройстве мира, – с одной стороны, обязан преувеличивать и значение собственного дела, и собственные силы и, иначе, ввиду слепоты и шаткости в течение всех земных дел ни при каких обстоятельствах не не сомневается в успехе и тем ставит собственную жизнь в зависимость от условий, над которыми его воля не властна. Только тот, кто живет в вечном и задачу собственной деятельности видит в допустимо большем действенном обнаружении вечных сил независимо от их объективного результата и внешнего успеха, кто живет в сознании, высказываемом французской поговоркой: fais се que dois, advienne се que pourra, – живет в душевном покое, и в собственном внешнем делании не отрывается от внутреннего корня собственного бытия, от главного, внутреннего собственного делания, направленного на упрочнение этого корня.
Так, внешнее, мирское делание, будучи производным от главного, духовного делания и им лишь и осмысляясь, должно находиться в нашей общей духовной судьбы на надлежащем ему месте, дабы не было опрокинуто обычное духовное равновесие. Силы духа, укрепленные и питаемые изнутри, должны вольно изливаться наружу, потому что вера без дел мертва; свет, идущий из глубины, обязан озарять тьму во вне. Но силы духа не должны идти в плен и услужение к тщетным силам мира, и тьма не должна заглушать вечного Света.
Это имеется, поскольку, тот живой Свет, что просвещает всякого человека, приходящего в мир; это – сам Богочеловек Христос, Что имеется для нас путь, жизнь и истина и Что конкретно потому имеется вечный и ненарушимый суть нашей жизни.