Яркое выражение противоположности механического и телеологического мировоззрения, в особенности же различие логических форм, в которых взяла наряду с этим (с известным ограничением) выражение неспециализированная мысль общей законосообразности природы, в связи с посылками и этическими постулатами, каковые в то время руководили мышлением, поставило на очередь две новые, во многих отношениях сверхсложные неприятности: проблему людской свободы воли и совершенства мира и проблему благости. Обе неприятности имели своим источником несоответствия, обнаружившиеся между нравственными потребностями и теми метафизическими воззрениями, к каким приходилось обращаться за их удовлетворением.
1. Необычным очагом этих новых слияний неприятностей есть стоическое учение. Они являются нужное следствие глубокого и в итоге непримиримого антагонизма между главными
воззрениями данной совокупности. Такими несогласимыми воззрениями являются этический дуализм и метафизический монизм. Главное этическое учение стоиков, что человек обязан победить мир добродетелью, преодолев собственные влечения, предпосылает антропологическую двойственность, противоположность в людской природе, противопоставляющей разуму неразумную чувственность. Без данной противоположности вся стоическая этика теряет значение. Однако метафизическое учение, которое имеет назначением растолковать происхождение заповедей разума, исходит из столь всемогущей и неограниченной действительности мирового разума, что с нею совсем немыслимо согласить действительность неразумного ни в человеке, ни во всем мире. Из этого появились те два вопроса, каковые с того времени постоянно занимают человеческое мышление, не смотря на то, что все значительные стороны их взяли уже тогда более либо менее ясное освещение.
2. Логические посылки неприятности свободы лежат частично в этических мыслях о добровольности неправых поступков, какие конкретно высказывались Сократом и взяли некую законченность в блестящем изучении Аристотеля. Мысли эти носили в полной мере этический темперамент и вращались только в психотерапевтической сфере. Речь заходит наряду с этим в сущности о свободе людских действий; действительность ее непременно подтверждается ссылками на яркое чувство и на существующее в человеке сознание ответственности, и затруднение появляется только благодаря интеллектуалистического воззрения Сократа, ставившего волю в абсолютную зависимость от знания. И это затруднение проявляется в первую очередь в двойственности значения свободы, либо как ее еще именуют доброй воли (????????), двойственности, которая с этих пор в неизменно видоизменяющихся формах повторяется опять и опять. Каждый нравственно фальшивый поступок вытекает, согласно точки зрения Сократа, из омраченного жаждами, фальшивого воззрения: следовательно, кто поступает подобным образом, не знает, что он творит, и в этом смысле он поступает недобровольно, т.е. свободен лишь мудрец, а не добрый человек несвободен. С этим этическим понятием свободы не нужно, но, смешивать психотерапевтического понятия, т.е. понятия свободы людских действий, способности выбора между разными мотивами. Делал ли это различие Сократ, точно неизвестно, но по крайней мере его делает Платон. Платон признает свободу действий человека, ссылаясь на его ответственность — психотерапевтический вывод из значительно этических оснований — и одновременно с этим он придерживался сократовского учения, что не добрый человек поступает недобровольно, т.е. этически несвободен. То и второе он связывает кроме того конкретно, говоря, что по собственной вине (следовательно, будучи психологически свободен) человек может погрузиться в состояние нравственной неволи.
У Аристотеля, более удалившегося от сократовского интеллектуализма, психотерапевтическое понятие свободы выступает яснее и независимее. Он исходит из того, что этическая квалификация по большому счету возможно применена только к необязательным поступкам, и обсуждает в первую очередь те ограничения, каковые налагаются на хорошую волю частично внешним принуждением (?’??) — ко мне относится и принуждение психологическое, — частично незнанием положения дела: в полной мере свободен только тот поступок, что имеет своим источником саму личность и совершен при полном знании условий. Все изучение создано с точки, зрения ответственности, и отысканное понятие доброй воли является переходом к понятию вменяемости. Первое содержит в себе показатели внешней свободы действий и не омраченного никакой иллюзией понимания положения вещей. Исходя из этого нужно еще более сузить его: потому что вменяемы между необязательными поступками только те, каковые исходят из ответа человека (??????????). Так, лишь свобода Выбора, сообразующаяся с средствами и целями, есть условием нравственной вменяемости.
Предстоящих разъяснений о психологии мотивации и обстоятельствах, влияющих на решения человека, Аристотель не делает; он ограничивается положением, что личность сама по себе есть достаточным основанием поступков, каковые приписываются ей И на данной свободе выбора энергично настаивала кроме этого и его школа, в особенности Теофраст, написавший особенное произведение о свободе.
3. На той же земле, потому, что речь заходит о чисто этических мыслях, мы встречаем в первую очередь стоиков. Живое чувство ответственности, характеризующее их мораль, потребовало от них признания данной личной свободы выбора, и они всеми силами старались поддержать ее.
Тем большее значение имело то событие, что их учение и метафизика о судьбе и Провидении вело их дальше. Потому что в то время как эта теория ставила человека и все другие существа, во всех их внешних и внутренних изюминках, в зависимость от безграничной всемирный силы, личность прекратила быть подлинной обстоятельством (????) ее поступков, и последние представлялись, подобно всем другим явлениям, предопределенными и неизбежно нужными продуктами богоприроды, Вправду, стоическая школа не останавливалась перед этим крайним выводом детерминизма. Хрисипп подобрал множество доказательств в пользу этого учения. Он обосновал последнее при помощи закона основания (ср. выше § 15, п. 2); он продемонстрировал, что лишь с принятием его возможно допустить истинность суждений о будущем, так когда в том случае, если вещь уже выяснена, существует критерий для ее истинности либо ложности. Эту аргументацию он выразил еще и в той форме, что так как знать возможно лишь нужное, в противном случае, что еще не решено, предвидение всевышних требует допущения детерминизма; Хрисипп не
пренебрег кроме того упомянуть в качестве довода в собственную пользу об выполнении пророчеств.
В этом, с позиций стоического учения о логике в полной мере последовательном, учении соперники заметили, само собой разумеется, отрицание свободы воли, и из всех укоров, каковые делались совокупности, данный упрек попадался все чаще и был вместе с тем самые чувствительным. Среди бессчётных возражений известнейшим есть так называемый ignava ratio (????? ?????), делающее из неизбежной необходимости будущих событий фаталистическое заключение, что при таких условиях остается лишь безучастно ожидать событий; от этого возражения кроме того Хрисипп имел возможность уклониться только при помощи очень неестественных разграничений.
Стоики старались продемонстрировать, что вопреки этому детерминизму либо, скорее, конкретно благодаря ему, человек остается обстоятельством собственных поступков в том смысле, что на нем лежит ответственность за них. Проводя различие между побочными причинами и главными (каковые, но, сильно напоминают платоновские ?????? и ?????????), Хрисипп продемонстрировал, что по крайней мере каждое волевое ответ нужно вытекает из человека и взаимодействия среды, но что наряду с этим внешние события воображают только побочные обстоятельства, в то время как основной обстоятельством есть исходящее из личности ответ, обусловливающее и вменяемость. Но в случае, если это вольно действующее ?????????? человека определяется общей пневмой, то она формируется в каждом отдельном существе в независимую, хорошую от вторых, натуру, которая представляет собой особенную ????. В особенности же стоики выдвигали то событие, что возложение ответственности, как суждение о нравственном качестве характеров и поступков, совсем независимо от вопроса, имели возможность бы поступки и люди быть иными при тех же условиях либо нет?
4. Сложная уже в этическом и психотерапевтическом отношении неприятность свободы воли взяла, так, еще метафизическое и (в смысле стоиков) теологическое осложнение, следствием чего было то, что индетерминистические соперники стоического учения дали понятию свободы, которую, согласно их точке зрения, нужно было отстоять от покушений стоиков, новое старательно отточенное определение.
Допущение абсолютной причинной зависимости, которой подчинялись бы и волевые функции, по-видимому, исключало возможность свободы выбора; но эта свобода выбора, со времен Аристотеля, всеми школами признавалась нужным условием нравственного вменения. Исходя из этого соперники стоиков были уверены, что они отстаивают интересы нравственности, опровергая стоическое учение о судьбе и, к тому же, демокритовский принцип естественной необходимости. И без того как Хрисипп, в подтверждение этого учения, сослался на закон основания, то Карнеад, для которого свобода воли была неопровержимым
фактом, не побоялся подвергнуть сомнению и общее, абсолютное значение этого закона.
Но еще дальше отправился Эпикур. Он обнаружил стоический детерминизм столь несогласимым с самоопределением мудреца, которое составляло значительную линии его этического идеала, что он скорее дал согласие бы поверить фальшивым верам религии, чем допустить подобное рабство души. Исходя из этого он также отрицал всеобщность закона причинности и подводил свободу совместно со случаем под понятие беспричинных явлений, Так появилось, в противоположность к стоическому детерминизму, понятна метафизической свободы, благодаря которому Эпикур поставил беспричинные волевые функции человека в параллель с беспричинным отклонением атома от линии падения (ср. § 15, п. 4). Свобода индетерминизма свидетельствует, так, не обусловленный никакими обстоятельствами выбор между разными возможностями, и Эпикур думал спасти с ее помощью нравственную ответственность.
Это метафизическое понятие свободы, как беспричинности, в научном мышлении древности вовсе не было изолированным. Одни лишь стоики оставались неизменно верны принципу причинности, в то время как кроме того Аристотель не в полной мере проследил значение логических определений: он удовольствовался неизвестным ??? ?? ???? и высказал собственный отказ от полного понимания частного в допущении случайного в природе, т.е. беспринципного и беспричинного. В этом отношении одних лишь стоиков можно считать предшественниками новейшего естествознания,
5. не меньше серьёзные трудности представились стоицизму и в разработке телеологии. Пантеистическая совокупность, разглядывавшая всю землю, как живой продукт целесознательного божественного разума, и видевшая в нем единственное объяснение, должна была, очевидно, признать целесообразность, совершенство и благость вселенной, и, иначе, в Провидения существования и доказательство богов, стоики показывали именно на целесообразность, совершенство и красоту мира, т.е. прибегали к физико-телеологическому доводу.
Нападки, с которыми было нужно принимать во внимание этому воззрению в древности, были направлены не столько на правильность аргументации (не смотря на то, что Карнеад и в этом отношении отыскал пробелы), а скорее на главные посылки; указания на нецелесообразности и многочисленные недостатки, нравственные недостатки и тёмные стороны мира помогали, ясно, доводами против допущения разумной целесознательной Провидения и мировой причины, Таким доводом в первую очередь и с полной энергией воспользовался, само собой разумеется, Эпикур, поставивший вопрос: хочет ли Всевышний устранить зло мира, но не имеет возможности сделать этого, либо же может, да не желает, либо, наконец, не имеет возможности и не желает, и говоривший о несправедливости того, что события столь довольно часто делают несчастными хороших людей и радостными — плохих.
С особенной тщательностью и большей концентрацией эти возражения были сформулированы Карнеадом. К указанию на несправедливость и тёмные стороны естественного течения вещей он присоединил без сомнений чувствительнейшее для стоиков возражение: откуда же в этом созданном разумом мире берется неразумное и неприятное разуму, откуда в мире, преисполненном божественным духом, появляется грех и глупость, величайшее из всех зол? И если бы стоики, как это, не обращая внимания на целый их детерминизм, вправду и произошло, захотели возложить ответственность за них на свободную волю, то появлялся предстоящий вопрос, по какой причине всемогущий всемирный разум дал человеку свободу, которой возможно было так злоупотреблять и по какой причине он допускает злоупотребление ею?
6. С подобными вопросами стоикам, при их монистической метафизике, было значительно тяжелее совладать, чем, к примеру, Аристотелю и Платону, каковые имели возможность свести все иррациональное и плохое к противодействию материи. Не обращая внимания на это стоики смело приступили к устранению этих трудностей и не без проницательности установили большая часть тех доводов, каковые потом служили для обоснования теодицеи (учение о справедливости Всевышнего).
Телеологическое учение о совершенстве вселенной возможно защищено от таких укоров либо при помощи отрицания дистелео-логических (неприятных целесообразности) фактов, либо же методом признания их неизбежными средствами либо побочными результатами в общей целесообразности целого. Оба дороги были испробованы стоиками.
Их психотерапевтические и этические теории разрешали им утверждать, что то, что считается физическим злом, есть таковым не само по себе, а лишь благодаря утверждения человека, что в случае, если исходя из этого болезни и т.п. обусловливаются необходимостью естественного хода вещей, то только по вине человека они становятся злом, совершенно верно так же, как приносит вред неверное потребление, которое дурак делает из вещей, в то время как вещи сами по себе равнодушны либо кроме того нужны. Возражение относительно несправедливости естественного хода вещей опровергается кроме этого тем, что с подлинной точки зрения для добродетельного и умного человека физическое зло по большому счету не есть зло и что, иначе, для всякого другого допустимо лишь призрачное чувственное удовлетворение, которое не делает его действительно радостным, а скорее только ухудшает и усиливает нравственную заболевание, которой он страдает.
Одновременно с этим физические невзгоды допускают да и то объяснение, что, как это попытался продемонстрировать, относительно болезней, к примеру, Хрисипп, они составляют неизбежные последствия целесообразной в собственной сущности естественной организации, удовлетворяющей собственному назначению. В особенности же им свойственно то нравственное значение, что они частично являются исправительными наказаниями со стороны Провидения, частично же нужным побуждением к проявлению нравственных сил.
В случае, если, так, внешние опробования оправдываются их этической целесообразностью, то стоикам казалось тем более настоятельным, но, к тому же, выяснялось и очень нелегким растолковать нравственное зло, грех. Тут отрицание было совсем нереально, потому что испорченность огромного большинства людей была любимейшим объектом морализирующих декламаций стоиков. Так, тут приходилось принимать во внимание с главной задачей теодицеи, то есть: продемонстрировать, как в мире, воображающем произведение божественного разума, допустимо неприятное разуму во влечениях, поступках и помыслах одаренных разумом существ. Стоики в этом случае прибегли к неспециализированным рассуждениям; они показывали на то, что совершенство целого не только заключает в себе совершенство отдельных частей, но и, напротив, исключает его, и, так, выводили, что Всевышний должен был неизбежно допустить недостатки и несовершенство людей. В особенности они выдвигали то, что лишь благодаря противоположности к злу добро проявляется, как таковое; если бы не было глупости и греха, то не было бы кроме этого ни добродетели, ни мудрости. И в случае, если, так, порок выставляется нужной антитезой хороша, то стоики подводя итог напоминали, что вечное Провидение в итоге кроме того зло превращает в добро и пользуется им как средством, только по всей видимости противоречащим собственному назначению, для выполнения собственных высших целей.
Критерии истины
Всего незначительнее философские результаты послеаристотелевско-го времени появились в области логики. Столь большое творение, как Аналитика Стагирита, давшая мастерское систематическое выражение правил греческой науки, должна была, конечно, в течение продолжительного времени сохранить господство над логическим мышлением и вправду сохранила его вплоть до конца Средних столетий а также долее. Фундамент данной совокупности был столь прочно заложен, что в первое время никто не думал что-либо улучшать в ней, и школьной деятельности оставалась только разработка отдельных частей, причем, само собой разумеется, громадную роль игралось уже и тогда довольно часто подвергавшееся осмеянию эпигонство.
1. Уже перипатетики старались систематически создать в этом направлении аристотелевскую Аналитику при помощи обстоятельного анализа, частичной переделки, более обстоятельного разделения, более соответствующей школьным потребностям формулировки. Эвдем и Теофраст произвели изучение о гипотетических и разделительных суждениях и об обусловливаемом нахождением их в премиссах расширении силлогистики. Стоики примкнули к этим рвениям: новые формы суждения (??’????), как сложные, они противопоставили несложным (окончательным), развили в подробностях вытекающие из них следствия, но
особенно рельефно выдвигали уровень качества суждений и выводили законы мышления в поменянных формах. По большому счету же они обратили логические правила в сухой схематизм и чисто школьный формализм, что все более и более удалялся от главных идей аристотелевской Аналитики, преобразовываясь в ряд мертвых формул. Объектом бесплодных ухищрений этого времени служило особенно разрешение софистических ловушек, в которых настоящее содержание безнадежно запутывалось в несоответствиях формы.
Только в этих школьных обработках созданная Аристотелем наука логики взяла чисто формальный темперамент, сохранившийся за нею до времен Канта. Чем педантичнее производилась наряду с этим разработка подробностей, тем более на место уразумения живого мышления, к которому стремился сам Аристотель, растягивалась педантичная сеть правил, предназначенная в большинстве случаев чтобы улавливать мысли и разбирать их формальную безупречность, но негодная для оценки творческой силы научной деятельности. Учение о опровержении и доказательстве стояло на первом замысле уже у Аристотеля, сейчас же одно лишь оно и остается: теории изучения древность не дала нам. Потому что не сильный попытки к этому, видящиеся в произведениях одного из позднейших эпикурейцев, филодема, об заключениях и индуктивных заключениях по аналогии, стоят относительно одиноко и не принесли никаких какое количество-нибудь больших результатов.
2. Более значительного возможно был ожидать от учения о категориях, разработке которого стоики придавали значение . Совсем верно, но не особенно плодотворно, было их указание на то, что верховная категория, по отношению к которой все другие воображают только частные модификации, имеется категория бытия (?? ??), заключающая в себе что-то (?); совершенно верно так же и координация категорий, которую возможно отыскать у Аристотеля по крайней мере в порядке перечисления их, была заменена систематической последовательностью, в которой любая категория правильнее определялась следующей. Сущее, как непреходящий субстрат всех вероятных соотношений, имеется субстанция (?????’??????); последняя воображает базу прочных качеств (?????) и лишь в этом смысле она будет в состоянии трансформации (?? ??? ????) и благодаря этого кроме этого в соотношениях с другими субстанциями (?? ???? ?? ??? ????).
Так, учение о категориях преобразовывается в онтологию, т.е. в метафизическую теорию неспециализированных соотношений настоящих форм, и эта теория принимает у стоиков, в соответствии с их неспециализированной тенденции (ср, § 15, п, 5), совсем материалистический темперамент. В качестве субстанции сущее имеется материя, не имеющая сама по себе никаких особенностей (???), и свойственные ей как в общем, так и в отдельности, силы и свойства (?????-????-??-??????) сущность также примешанные к ней (?????? ??’????) материи (воздушные течения). Наряду с этим атрибуты и субстанция рассматрива-
ются как с позиций неспециализированного понятия, так и с позиций единичных вещей, и довольно последних указывается, что любая отдельная вещь значительно и в полной мере в некотором роде хороша от всех других.
К этим категориям бытия у стоиков присоединяются те логические формы, в которых они высказывали отношение мышления к бытию; в последних находит себе решительное выражение разграничение субъективного от объективного, мало-помалу подготовлявшееся в развитии греческого мышления. То есть: в то время как стоики признавали все предметы, с которыми приходится иметь дело мышлению, материальными, и сама интеллектуальная деятельность, равно как и словесные выражения ее, представлялись им материальными функциями, они должны были, однако, допустить, что представления, как таковые (?? ??????), имеют нематериальный темперамент. Mo так как между сознанием и бытиём проводилась резкая граница, то появлялась гносеологическая главная неприятность, как направляться воображать себе согласие и соотношение между ними?
3. Данный вопрос был тем настоятельнее, что в промежутке времени скоро развился скептицизм, заняв относительно сильную позицию по отношению к догматическим совокупностям.
Все равно, направляться ли это приписать Пиррону либо Тимону, но по крайней мере, в то самое время, в то время, когда развились и укрепились большие школьные совокупности, взяли систематическую законченность и все те доводы, которыми уже софистическая этика поколебала наивную веру в возможность людской познания. Не смотря на то, что этическая цель в итоге имела тут и влияние (ср. § 14, п. 2), но данный скептицизм воображает шепетильно созданную теоретическую теорию. Он сомневается в возможности познания в обеих формах его как в качестве восприятия, так и в качестве рассудочного мышления, и подвергнув уничтожающему анализу любой из этих обоих факторов, скептики прибавляют, что благодаря ненадежности их нельзя ожидать хорошего результата и от их соединения.
По отношению к восприятиям скептики становятся на точку зрения протагоровского релятивизма, и уже в так называемых десяти тропах, в которых Энесидем весьма нескладно изложил скептическую теорию, эта тенденция приобретает широкое развитие. Восприятия имеют разный темперамент не только у разных разновидностей живых существ (1), не только у разных людей (2) в зависимости от их привычек (9) и всего их развития (10), но кроме того у одного и того же индивидуума в различное время (3), в зависимости от его телесного состояния (4) и от неодинакового пространственного отношения к предмету (5); восприятия находятся в зависимости кроме этого и от различий в состоянии объекта (7) и не смогут заявлять притязаний на яркое воспроизведение вещей уже по той причине, что их происхождение обусловливается и состоянием среды,
как к примеру воздуха, влияния которой мы не можем учесть (6). Человек исходя из этого совсем не в состоянии достигнуть чистого познания вещей (8) и не имеет по отношению к противоречивому разнообразию впечатлений никакого средства отличить подлинные от фальшивых. Одно имеет не большее значение (?? ??????), чем второе.
не меньше восприятий относительны и взоры (?????) людей. В этом отношении в пирронизме сказываются влияния элеатской диалектики. Скептики показывают, что каждому точке зрения возможно противопоставлено второе, в пользу которого имеются не меньше убедительные аргументы, и это равноправие аргументов (????????? ??? ?????) исходя из этого опять-таки не разрешает отличить истину от лжи; при таковой противоречивости (?????????) одно мнение имеет, со своей стороны, не более значения, чем второе. Так, все мнения — по заимствованному скептиками софистическому выражению — существуют только условно и в силу привычки (???? ?? ??! ????), не имея внутреннего основания (?????).
Еще энергичнее позднейшие скептики отрицали возможность научного познания; они говорили о затруднениях силлогистического мышления и выстроенного Аристотелем на основании его способа. Карнеад, как думается, первый продемонстрировал, что каждое подтверждение, предпосылая для обоснования собственных премисс другие доказательства и т.д., требует regressus in infinitum, — вывод, совсем верный с позиций скептика, в противоположность Аристотелю, не признававшего ничего конкретно точного (???????, ср. § 12, п. 4). Тем же доводом воспользовался Агриппа, что формулировал скептицизм в пяти тропах значительно яснее и обстоятельнее, чем Энесидем. Он напомнил опять об относительности восприятий (3) и взоров (1); он продемонстрировал, что всякое подтверждение ведет в бесконечность (2; ? ??? ??????? ????????), узнав, как ошибочно исходить при доказательстве из посылок, имеющих только гипотетическое значение (4), и наконец, как довольно часто кроме того в науке предпосылается в качестве основания премисс то, что должно быть еще доказано (5: ? ????????? — диаллель). В последнем отношении он показывал еще и на то, что при силлогистической дедукции частного положения из неспециализированного, последнее возможно подлинным лишь в том случае, если оправдывается первое.
Так как сущность вещей недоступна людской познанию, то стоики потребовали, дабы человек по возможности воздерживался от суждений (?????). О вещах мы не можем сообщить ничего (??????); мы можем только установить, что одно нам представляется так, а второе в противном случае, а этим мы информируем (так учили уже киренаики, § 8, п. 3) только о отечественном собственном моментальном состоянии. Кроме того скептическое утверждение о неосуществимости познания (чтобы не было несоответствия, к которому привело бы обоснование и теоретическое признание кроме того отрицательного
положения) есть больше верованием, чем знанием, в большей с* пени воздержанием от утверждения, чем утверждением.
4. Всего рельефнее скептическая критика выразилась в положении, что по отношению к иллюзиям, которым во всех собственных представлениях подвержен человек, какого именно бы происхождения они ни были, не существует никакого несложного, надежного показателя для распознавания истинности их, никакого критерия истины. В случае, если исходя из этого догматические школы, исходя уже из сократовского мотива, что добродетель без знания неосуществима, убеждались в действительности познания, то перед ними ставилась задача указать таковой критерий и отстоять его от скептических нападок. Это и сделали, вправду, стоики и эпикурейцы, не смотря на то, что их материалистическая метафизика и находящаяся с нею в связи сенсуалистическая психология послужили обстоятельством больших и, в итоге, непреодолимых трудностей.
Вправду, психогенетическое учение обеих школ исходило из положения, что содержание всех познаний и представлений появляется только из чувственного восприятия. Происхождение же последнего эпикурейцы растолковывали при помощи демокритовской теории идолоз (§ 10, п. 3); эта теория придавала, как мы знаем, кроме того чувственным иллюзиям, снам и т.д. темперамент восприятий соответствующей действительности; создания комбинирующей фантазии также возможно растолковать сочетаниями, каковые объективно происходят между изображеньицами. Стоики также вычисляли восприятие материальным процессом, впечатлением, которое создают на душу внешние предметы (???????) и возможность которого при общем смешении всех тел казалась им сама собой разумеющейся. Это грубо чувственное воззрение они высказывали в довольно часто повторявшемся с того времени сравнении, что душа первоначально представляет собой tabula rasa, неисписанную вощаную дощечку, на которую внешний мир с течением времени заносит собственные символы. Красивее, но не столь определенно, не смотря на то, что все еще чисто механически звучит выражение Хрисиппа, что назвал восприятие качественной переменой (???-??’?????) души, потому что по крайней мере представление (????????) остается и в его глазах материальным действием объекта (?????????).
Только постоянством этих впечатлений либо их частей, равно как и их комбинаций, обе школы растолковывали и существование общих представлений и понятий (?????????, a y стоиков ?????? ???????). Исходя из этого они оспаривали, подобно киникам, платоновско-аристотелевское учение об формах и идеях, в особенности допущение независимой деятельности либо способности построения понятий, и сводили кроме того самые общие и абстрактные понятия к этому механизму элементов восприятия (которого они, но, по-видимому, не подвергали правильному анализу). И в случае, если стоики противопоставили этим безыскусственно и непроизвольно (???????) появляющимся неспециализированным представлениям опыта (????????) мето-
дически и сознательно созданные понятия науки, то содержание последних должно было появляться также из чувственных ощущений. Наряду с этим обе школы придавали в происхождении понятий особенное значение содействию языка.
Потому, что же неспециализированное содержание впечатлений и, к тому же, природа мышления равны у всех людей, должны были при таких условиях, благодаря психотерапевтическому механизму, появиться везде однообразные неспециализированные представления как в теоретической, так и в практической области. Данный вывод сделали в большинстве случаев стоики, которых вся их метафизика наводила на идея об общности душевных функций, поскольку все они происходят из божественной пневмы. Они учили исходя из этого, что в тех представлениях, каковые развиваются с естественной необходимостью одинаково у всех людей, направляться искать достовернейшую истину; из этих ?????? ??????? либо communes notiones они с радостью исходили кроме этого и в научных доказательствах. С особым наслаждением они ссылались на consensus gentium, согласие всех людей — довод, значение которого скептикам не тяжело было поколебать указанием на отрицательные свидетельства опыта.
Исходя из этого, в случае, если в позднейшей эклектической литературе эти неспециализированные представления стали называться прирожденными (innatae), в случае, если особенно Цицерон видел в них не только то, чему природа равномерно научает всех, вместе с тем да и то, что она либо Божество внушило первоначально каждому, дав ему разум, то это уже не было в духе стоиков. Цицерон утверждает это не только об главных понятиях нравственности и права, но и о вере в Всевышнего и в бессмертие души. Богопознание, например, есть наряду с этим только размышлением о собственном подлинном происхождении. Именно поэтому учению между платоновской и стоической теорией познания был перекинут красивейший мост, и под стоическим наименованием ?????? ??????? впредь до наступления нового периода философии распространялось рационалистическое учение о познании; последнее взяло, именно поэтому, тот побочный психотерапевтический суть, что разумное познание складывается из прирожденных понятий.
5. Но в случае, если первоначально в психогенетическом отношении стоики сводили, подобно эпикурейцам, все представления к чувственным впечатлениям, то одни только эпикурейцы сделали из этого последовательный вывод, что отличительный показатель истины образовывает только чувство необходимости, с которой восприятие попадает в сознание, — неопровержимая очевидность (????????), характерная восприятию действительности в функции эмоций. Каждое восприятие, как таковое, действительно и неопровержимо: оно представляет собой, так сообщить, независимый атом мира представлений, будучи без сомнений в самом себе, независимо и непоколебимо никакими аргументами. И в случае, если об одних и тех же предметах существуют, по-видимому, разные и противоречащие друг другу
восприятия, то неточность лежит в соответствующем мнении, а не в восприятиях, разнообразие которых говорит о том, что им соответствуют разные внешние побуждения: относительность не есть исходя из этого возражение против истинности всех восприятий.
В это же время об этом ярком содержании чувственных впечатлений мнения (?????) неизменно и нужно расходятся, потому что требующееся для поступков познание испытывает недостаток кроме этого и в тех сведениях, которых яркое восприятие не дает, то есть, с одной стороны, в сведениях о обстоятельствах явлений (??????), с другой — с вытекающей из них возможности для будущего (?????????). Но и для всех этих предстоящих функций психологического механизма, согласно точки зрения эпикурейцев, нет опять-таки никакой другой гарантии, не считая восприятия. Потому что в случае, если понятия (?????????) сущность только сохранившиеся в памяти чувственные впечатления, то очевидность последних есть одновременно с этим их собственной, недоказуемой и неопровержимой опорой, и догадки, ?????????, как о не-принимаемых обстоятельствах вещей, так и о будущих событиях, имеют своим критерием только восприятие, потому, что последнее подтверждает их либо, по крайней мере, не противоречит им: первое относится к предсказанию будущего, последнее к объяснительным теориям. О независимой убедительности мышления у стоиков нет и речи. Основательно ли отечественное ожидание какого-либо события, мы можем, согласно их точке зрения, определить только тогда, в то время, когда событие наступило. Это равносильно отказу от всякой настоящей научной теории.
6. Из этого видно, что эпикурейцы смогут вычислять собственную атомистическую метафизику только неопровергнутой фактами, но одновременно с этим и недоказанной, догадкой, — догадкой, которой они, вправду, пользовались только в целях устранения вторых, согласно их точке зрения, вызывающих большие сомнения в этическом отношении теорий. Их догматизм, так, только проблематический, и их теория познания, потому, что речь заходит о рациональном знании, носит сильную скептическую окраску: потому, что же они признают лишь то, что представляется восприятию фактом, но подобные факты вычисляют в полной мере точными, их точка зрения есть точкой зрения позитивизма.
Еще последовательнее и без этическо-метафизических симпатий Эпикура данный позитивизм был создан в воззрениях позднейших, склонных к эмпиризму, врачебных школ древности; не смотря на то, что во взорах на познание всего принимаемого и на все рациональные теории школы эти примыкали к скептикам, но в признании чувственной очевидности восприятий они были согласны с эпикурейцами. Базой врачебного мастерства тут выставляется наблюдение (???????), и сущностью теории они вычисляют только наблюдение, сохранившееся в воспоминании, но особенно упорно они принципиально отрицают этиологические объяснения.