Калой, ее Калой мягко и медлено шел совсем рядом… А в то время, когда он устремился вперед, обогнав ее, и нежданно поднялся, преградив дорогу, она вскинула на него чёрные, глубокие глаза и услышала голос собственного сердца: «Тебя… тебя позвали, значит… счастье твое…»
Танец получался прекрасный, они танцевали продолжительно. Маленькая Дали была влюблена в эту несколько. Ее попросили поменять гармонистку. И, заиграв новую мелодию, она запела:
Танцуй, отечественный Калой!
Танцуй, золотой!
Путь перехвати,
В противном случае улетит!
— Верно, Дали! — смеялся легко захмелевший Виты. — В противном случае улетит!..
Веселье продолжалось до позднего вечера.
И продолжительно данный сутки не могли забыть в горах.
в один раз, уже поздней в осеннюю пору, тревожная весть облетела аулы и вынудила забыть все. Хевсуры[75]отбили скот у галгаевских пастухов и увезли их сено с горы Плато Ветров.
За эту гору между двумя соседними народами неоднократно появлялась неприязнь. Галгаи вычисляли ее собственной, а хевсуры — собственной. В подтверждение с обеих сторон в большинстве случаев приводилось довольно много фактов. Но так как все они вели происхождение от преданий, берущих начало где-то в глубине столетий, то ни одна из сторон не считала их для себя необходимыми. Появление в том либо втором племени сильного по характеру человека заставляло соперников отступать. И тогда его племя утверждало на Плато Ветров собственный право — право сильного. Так было и за последние пятьдесят лет. Влияние Гойтемира и его тейпа в народе было весьма громадно. Имел он связи и с администрацией округа. Его поддерживали. И, взяв верх в последнем споре с хевсурами, он так и сохранял это превосходство до сих пор. Время от времени хевсуры пробовали сопротивляться, нападали на галгаев, трудившихся на данной горе. Но в итоге все кончалось благополучно, и обе стороны, съев на замирении баранов, расходились по аулам.
В этом случае дело осложнилось. В перестрелке один из галгаевских пастухов был убит.
Десятка два наездников сразу же нужно будет преследовать хевсуров. Одну из групп возглавил Иналук. С ним отправился и Калой. Продираясь в лесу через заросли кустарника, они в далеком прошлом миновали Плато и двигались, чтобы перерезать хевсурам путь к селению, которое те никак не могли миновать. К полудню на противоположной стороне ущелья, над обрывом, где проходила тропа, показалось два наездника. Они ехали тихо, уже не думая, что их тут может подстерегать опасность. Сзади шел угнанный ими скот, дальше — три человека на лошадях, а на некоем расстоянии от них еще один — замыкающий.
В то время, когда из засады раздались выстрелы, хевсуров это так ошеломило, что они, кинув собственную добычу, нужно будет уходить. Пули галгаев не причинили им вреда: засада расположилась на далеком расстоянии. И только калоевская берданка делала собственный дело. Он убил под хевсурами две лошади и одного из них ранил. Скоро подоспели люди из гойтемировского аула. Соединившись, они посоветовались и решили возвратиться. Похищенный у них скот был отбит.
Через месяц старейшины галгаев и хевсуров встретились, узнали, кто убит, кто ранен, оценили цена сена, увезенного с Плато, и убитых галгаями лошадей, прикинули, кто кому что обязан, расплатились, съели барана, выпили горского пива и, горячо поклявшись в дружбе, разошлись до следующей стычки, на всякий случай иногда оглядываясь, чтобы не взять пулю в затылок.
А Плато Ветров, как и прежде, лежало на своем месте. И ингуши, и хевсуры считали его своим. И никому из них не приходило в голову, что, даже в том случае, если б показалась еще одна такая гора и любой из народов взял бы ее, все равно почвы не прибавилось бы на столько, дабы сделать краше их жёсткую судьбу.
С того вечера, как Калой прекратил посещать в доме Пхарказа, в том месте все оставалось так же, как и прежде. Только Зору обучилась скрывать от Батази собственные эмоции. Дочери сейчас больше всех была нужна мать, а она осталась одна. Вот по какой причине, в то время, когда Калой, наспех схватив оружие, умчался в погоню за хевсурами и в то время, когда Зору опять встретилась с ним из башенного окна невредимым, мать ничего не определила о переживаниях дочери.
Припав щекой к холодному окну, Зору пробовала рассмотреть в ночи двор Калоя. И лишь по окончании того, как заскрипели доски на их лестнице и в свете открывшейся двери показался он сам, Зору, набравшись воздуха, забралась на нары, но еще долго сидела, закутавшись в шаль, и смотрела в темноту обширно открытыми глазами.
О чем она думала?
Возможно о том, как не легко, в то время, когда любимый человек берется за оружие?
А Батази думала о втором. Совсем сравнительно не так давно дочь начала выходить на люди, а уже многие матери, имевшие взрослых сыновей, стали приглядываться к девочке. Значит, Батази была права. Красота имеет цену. Лишь нужно не продешевить. Никого не отпугивать, но и не спешить, пока не придет самый настоящий торговец. В этом была и ее большая радость и большая забота.
Зору не имела возможности сейчас, как прежде, вольно видеться с Калоем. Мать стала строже, придирчивее. Калой видел и осознавал это. Он ловил взор девушки, кинутый из окна, либо фразу, как бы невзначай оброненную у родника, и это сказало ему о многом. Наутро по окончании погони по пути к Иналуку он проходил у стенку ее башни. И до слуха его долетела песня.
Где же ты,
Радость сердца моего?..
Отчего не кличешь, не ищешь,
Горе сердца моего?..
— пела Зору, и ему с новой силой захотелось встретиться с ней, как в ту пору, в то время, когда она приходила послушать его рожок. Так как это было так в далеком прошлом! Он отыскал в памяти, с каким беспокойством танцевала она в том месте, в равнине Дорхе… Отыскал в памяти, что парни говорили о ней. Все они были влюблены в нее! Отыскал в памяти да и то, как Чаборз попросил Иналука позвать ее на танец с ним и как позже, в то время, когда кончился танец, звучно, чтобы услышали все, он сообщил: «Галгаевская мать еще не рожала такую!» Зору покраснела и опустила голову.
Как хотелось тогда Калою дать этому щеголю оплеуху!
Позже Калой отыскал в памяти мать Чаборза — Наси. Он неоднократно в последнии месяцы вспоминал о ней. И, по всей видимости, в то время, когда бы ему в жизни ни было нужно отыскать в памяти о празднике парней, образ данной, еще весьма прекрасной дамы всегда будет подниматься перед ним.
В тот вечер они с Виты возвращались к себе. По пути кто-то из привычных задержал Виты. Калой сейчас проходил мимо собравшихся около костра дам, они затронули его, заговорили, поздравили с победой, захотели хорошей судьбе.
Но внезапно его будто что-то потянуло взглянуть в сторону. В том месте была Наси. Глаза их встретились. Встретились лишь на миг. Но он заметил таковой взор, от которого его бросило в жар. Он отвернулся. И сейчас раздался ее голос, глубочайший, грудной, не то насмешливый, не то нежный…
— Юный человек! Мы решили выбрать тебя женским старшиной! — сообщила она.
Калой опешил. А дамы, почувствовав подвох, насторожились.
— А по какой причине женским? — задал вопрос он первое, что пришло ему в голову и задело самолюбие.
— Они говорят, что ты им подойдешь больше, чем сегодняшний!.. Правильно? — обратилась она ко всем.
— Ну и линия же ты!
— Верно, Наси! — раздались голоса.
— Я еще молод, дабы быть старшиной! — приободрившись, постарался отшутиться Калой.
И тогда Наси приблизилась к нему и заговорщическим тоном сообщила:
— А нам что ни моложе, то лучше!
глаза и Лицо Наси были рядом, и Калой заметил, как она, глядя на него в упор, совершила языком по губе и прикусила ее. Он знал, что это указывает, оробел, смутился и, пробормотав что-то невнятное, убежал.
— Э-э-э! — слышал он за спиной.
— Да ты, видно, еще не все опробования прошел!.. Мужик!.. Ха-ха-ха!.. Он был уже на большом растоянии, а хохот все еще мчался за ним. И какое количество раз ни вспоминал он позже данный случай, никак не имел возможности осознать, что же тогда случилось. Но кроме того наедине с собой от этих воспоминаний он краснел.
Прошло пара дней. Выпал и растаял первый снег. Почва сверху скоро подсохла, но воздушное пространство наполняла прохлада и сырость. По утрам случались заморозки. На лужах хрустели льдинки.
Калой вел к ручью Стремительного…
Сравнительно не так давно он встретил за селом Зору. Она в тот сутки возила сено, а он возвращался из леса. Их не видел никто. Не подходя друг к другу, они перебросились несколькими фразами. Калой заявил, что отлично бы встретиться.
— Может, на горе Сеска-Солсы?..
— Нет, — негромко ответила она. — В том месте запрещено… Я сообщу, где…
И они расстались. Шли дни, а Зору молчала. Калой старался посещать везде, где возможно было встретить ее. Но она не оказалась. Он терялся в предположениях.
И вот Калой в которое уже утро, лишив Орци его приятной обязанности, сам вел коня к водопою. И ему посчастливилось. В предрассветной мгле он заметил у ручья Зору. Она собрала воды в кувшин, поставила его на плечо и направилась к аулу. Они сошлись на середине тропы. Поздоровались, минуя друг друга. Понизив голос до шепота, она что-то сообщила.
— Где? — переспросил удивленный Калой. Но она прошла, лишь кивнув головой.
Калой был рад и растерялся: «А что, в случае, если ослышался?..»
Не зная, как скоротать сутки, Калой осадил соху новым сошником, что выковал ему Виты, скрепил расшатавшиеся грядки на бороне, заклинил новые зубья вместо потерянных.
Около 12 часов дня он заметил, как Пхарказ и Зору провожали не сильный. По всему было видно: она собралась в далекий путь, возможно, к матери. Перед ней шел ослик, нагруженный плетенками с другой поклажей и сыром. Дочь проводила ее до конца села. Возвращалась скоро, кое-где на спусках пробежками, прижимая шаль к груди. Проходя мимо, она взглянуть на Калоя и, встретившись с ним взором, радостно убежала к себе.
А через некое время до Калоя донесся ее голос. Она пела задорно, весело. Пасмурный сутки стал для Калоя теплым и ярким.
Калой поменял Стремительному подковы. Орци нервничал, помогал брату. Он лишь не имел возможности осознать: для чего коню на данный момент новые подковы. Куда ему ходить?
— А в то время, когда было нужно за хевсурами гнаться? Так как этого никто не ожидал. Конь должен быть готов и к равнине, и к горам! — растолковал Калой брату.
Уезжая из дому, он в большинстве случаев сказал, куда и на какое количество едет. Но В этом случае ничего не сообщил. Орци отметил это, но решил: значит, брат едет ненадолго.
Орци рубил на дрова жерди от ветхой изгороди, в то время, когда из соседнего двора вышла Зору.
— Куда ты? — бойко окликнул он ее.
Зору с опаской посмотрела назад и сурово увидела:
— Разве возможно задавать вопросы куда? Быть может, человек идет по ответственному делу? Пути не будет!
— А какое у тебя возможно серьёзное дело? — улыбнулся Орци. — Жаль, что ты идешь в другую сторону, в противном случае Калой имел возможность бы подвезти тебя. Он только что уехал.
На лицо Зору набежала тень. Она о чем-то задумалась и скоро отправилась из аула.
Калой въехал в равнину Дорхе, встал вверх по Ассе и свернул вправо, к аулу Кяхк…
Уже стемнело, в то время, когда, пробираясь оврагами и лесами, поднимаясь на вершины хребтов и спускаясь на дно ущелий, он объехал гору, перейдя реку, остановил коня у подножия гора. На вершине ее чернел силуэт замка Ольгетты.
Калой прислушался. Ничего, не считая шума реки, не было слышно. Никого не было видно на тропе. Его никто не имел возможности тут видеть, и он решительно направил коня на подъем.
Стремительный с уверенностью поднялся на древнюю тропу и отправился вверх. Не напрасно, готовясь к опробованиям, Калой чёрными ночами поднимался тут. Но правильно ли он расслышал Зору? Неужто она позвала его ко мне, в это место, ужасное кроме того днем?
Еще мгновение — и бурка и конь Калоя слились с тёмным камнем горы.
Наконец Калой встал. На вершине было просторно и мрачно. двери и Окна замка зияли чернотой, с полуразрушенной стенки встала птица и тихо перелетела в глубь развалин. Калой слез, отвел коня за башню, где из стенки торчал камень с дырой, и привязал Стремительного. Возвратившись к тропе, он начал вглядываться в темноту. Снизу дул ветер. Шум реки чуть долетал ко мне. Все около было мертво и негромко. Калой отправился к замку и прислонился к стенке.
Время шло. Иногда у самого лица его мелькала тень летучей мыши. Где-то в высохшем бурьяне что-то шелестело. Калой злился на себя за собственную излишнюю сдержанность. Сейчас она ему казалась трусостью. Нужно было задержаться у ручья и совершенно верно договориться с Зору о встрече. Да и не тут, а в каком-нибудь втором месте!..
Внезапно чьи-то холодные пальцы коснулись его щеки. Он содрогнулся, схватился за кинжал… Около не было никого… Калой замер. Через некое время из-за стенки показалась рука… Она с опаской потянулась к нему…
«Ударить кинжалом!» Но Калой сдержался и схватил руку.
— Сломаешь! Сломаешь! — услышал он приглушенный возглас.
— Зору?!
А она упала на каменный пол в тихом смехе. Калой убрал кинжал, неудобно нахлобучил на глаза папаху и, придя в себя, заговорил:
— В случае, если б на свете не было таких, как ты, не говорили бы про оборотней. Откуда ты взялась? А если бы я отрубил тебе руку?!
Зору захохотала посильнее. Не выдержав, засмеялся и Калой.
— Я думал, ты стала взрослой, а ты все такая же озорная! — сказал он уже без бешенства.
— А я думала, ты уже не Калой, а Калой-Кант, о котором придумывают легенды.
Они еще долго не могли успокоиться и смеялись, но уже не оттого, что Зору напугала его, а по причине того, что были совместно и возможно было, не таясь, видеть и слышать друг друга.
На каменном сиденье у стенки Калой расстелил бурку и усадил Зору. Она с удовольствием закуталась.
— Отлично! В противном случае я замерзла, ожидая тебя, хоть ты и скоро приехал!
Они говорили, как взрослые, но иногда радостно смеялись, как будто бы дети. Незаметно беседа коснулась главного: как быть дальше, что делать? Зору смутилась, замолчала, задумалась. А Калой заявил, что он желал бы не расставаться с ней ни при каких обстоятельствах…
— Я также, — негромко ответила Зору. — А для чего нам расставаться? Мы рядом живем…
— Я желал бы, чтобы мы жили не рядом, а у нас, — смущаясь, сообщил Калой.
Но она покачала головой.
— Этого не может быть. Меня дома вычисляют маленькой… Да и мать желает, чтобы я жила в богатой семье.
— Я уже знаю это… слышал… — ответил Калой.
— А разве это не хорошо? Разве ты не желаешь стать богатым?
— Нет, отчего же, желаю, само собой разумеется, — ответил Калой. — Но богатыми не сходу становятся. Время от времени люди всю жизнь трудятся, а так бедными и умирают. Да и позже, смотря что вычислять достатком. Против нищих и мы богачи, а против богачей… — Но он не договорил. Ему не хотелось именовать ее и себя этим словом. Помолчав, сказал: — Я буду всю жизнь трудиться, делать все, что смогу, дабы заплатить твоим родителям калым, справить тебе приданое, как лучшей девушке. И чтобы в доме у нас ни в чем не было потребности!.. Но в то время, когда это будет, я не знаю. — Он снова замолчал. Молчала и она.
— А ты так, легко, не отправилась бы за меня, чтобы позже все наживать совместно? — нежданно задал вопрос он. Зору опять покачала головой.
— Я у них одна. Я не убегу. Не обижу их. Они и без того несчастны. Папа нездоров. Мать в любой момент в потребности… в работе… — Она опустила голову.
— Но что же делать? Тебя смогут выдать…
— Я буду ожидать, в то время, когда у тебя будет все… — не поднимая головы, ответила Зору.
— Больше мне ничего не нужно! — вскрикнул Калой. — Вот заметишь. Я буду ложиться последним и первым подниматься. А вдруг внезапно из Турции возвратятся мои родители… Я почему-то не пологаю, что их уже нет. Говорят, в том месте многие отечественные стали богатыми…
— И твоя мать подарит мне турецкий шарф, розовый, с серебряными нитями! — вскрикнула Зору, рукоплеща в ладоши.
Калой наблюдал на нее, и ему хотелось, чтобы она все время была таковой весёлой.
— Кроме того если они не возвратятся, я куплю тебе данный шарф! — горячо сообщил он.
И Зору опять была рада, совершенно верно презент был уже у нее. Позже она спохватилась — так как ему, должно быть, также холодно — и поднялась. Но он снова усадил ее. Тогда, вскинув лицо, она неуверенно внесла предложение ему сесть рядом. Калой с опаской опустился на камень.
— На бурку. Камень холодный, — уже более вольно внесла предложение она.
Он пересел. Почувствовав ее рядом, Калой снова утратил свойство сказать. Но через некое время он справился и с этим беспокойством.
Сидеть было тепло, уютно. Калой вспоминал недавнее детство, в то время, когда вот так же, лишь с ребятами, в ночном, он сидел у костра. Они грели тогда приятель о приятеля поясницы, и кто-нибудь говорил сказки.
— А желаешь, я поведаю тебе сказку? — задал вопрос он Зору.
— Снова будешь лгать? — негромко захохотала она.
— Нет. Я поведаю тебе, как слышал. А сказки так как все — неправда!
— Поведай. Лишь не ужасную! В противном случае ты снова испугаешься! — опять захохотала она.
— Колючка! Ну хорошо, слушай.
— Жила-была женщина. Она была такая прекрасная, что люди не могли глаз от нее отвести. Влюбились в нее два приятеля. Оба стройные, оба мужественные и одинаково богатые. Сообщили они ей о собственной любви и стали просить выйти замуж за одного из них.
Послушала женщина собственный сердце и ответила: «Лучше вас нет никого! И сердце мое лежит к вам обоим одинаково. Никого из вас я не могу обидеть». — «И все-таки решать тебе, — оказали они. — Мы ожидаем». Поразмыслила женщина и ответила: «Я стану в середину луга. А вы с двух сторон начинайте косить. И кто из вас первым дотронется до моей руки, — значит, тому я и суждена», Дали согласие приятели, разошлись и начали косить. Косят, а она им поет, чтобы радостнее было. И вот подошли они совсем близко, она протянула к ним руки. Юноши в последний раз взмахнули косами и совместно дотронулись до ее рук. Всевышний видел это и решил за такую любовь не разлучать их ни при каких обстоятельствах. И всех троих он навеки перевоплотил в камни. Так и стоят они до сих пор у селения Галашки. Она стала каменным крестом, по бокам парня — два каменных столба. Вот и все.
Калой умолк. Молчала и Зору.
— Хорошая сказка! — наконец сообщила она. — Лишь неверная…
— По какой причине? — удивился Калой.
— В силу того, что одинаково нельзя любить! Кроме того отца с матерью… Это лишь в сказке не редкость!
— Предположительно! — дал согласие Калой и задумался: «Возможно ли обожать одинаково двоих либо нет?» Неожиданно Зору забеспокоилась, быстро встала. Встал и Калой.
— какое количество на данный момент времени? Так как я отцу заявила, что схожу к подружке. Что если он проверит!
Она дотронулась до его руки и, посмотрев в лицо, тихо-тихо пропела:
То, о чем мы втайне,
Как преступники, договорились,
Кто, как воду на гальке расплещет,
Пускай погибнет!..
— Пускай погибнет! — клятвенно повторил Калой.
— Отправлюсь, — сообщила Зору, — безрадосно опустив руки.
— Как отправишься? — удивился Калой.
— Как пришла, так и отправлюсь.
— Нет. Пришла по-одному, а уйдешь по-второму! Запрещено, Ночь… Волки… Пропасти… Что ты? Он привел Стремительного.
— Я пешком отправлюсь, — постаралась Зору отказаться. Но он забрал ее за талию, подбросил вверх, как подбрасывают детей, и посадил в седло.
— На лошади с данной крутизны! — взмолилась она.
Но он уже вел коня вниз.
— Держись за холку! — приказал он. — У нас с конем шесть ног, а у тебя две. Кто скорее оступится?
Зору посмотрела назад. Башня Ольгетты скоро уходила вверх.
Страшный спуск прошли благополучно. Опять рядом послышался шум потока. Калой быстро встал на круп лошади сзади Зору, и они скоро направились к дому. По дороге виделись подъемы. Тогда Калой шел в первых рядах. А позже они опять ехали совместно и говорили так негромко, что их не слышала кроме того ночь.
Уже неподалеку от аула, на горе, они заметили людей. Калой сел в седло и закрыл девушку буркой. Она обняла его за талию и в страхе прижалась к нему. Стремительный почувствовал ногу Калоя и отправился рысью. В то время, когда люди остались в прошлом, Калой услышал сиплый голос Пхарказа:
— Эй, путник, ты не встречал на дороге даму?
Зору прекратила дышать. А Калой развернул коня прямо на голос.
— Эй, кто это? Дядя Пхарказ, это ты?
— Да!
— Кого ищете?
— Зору! — ответил второй голос.
Калой определил соседа.
— Я отвезу овечку… Чуть отыскал около башни!.. И возвращусь, — крикнул Калой и, сделав вид, что не слышит, о чем они еще говорят, помчался к аулу. Проезжая мимо башни Пхарказа, он придержал коня.
— Ты мне весьма нужна[76], — услышала Зору.
— И ты мне… — сообщила она в ответ.
Освободившись от его рук, она выскользнула из-под бурки и тенью метнулась во двор. Калой заехал к себе, покрутился около база на случай, в случае, если кто увидел его, и помчался назад.
Пхарказ и соседи ждали его. Подскакав, он спрыгнул на землю и подбежал к ним.
— Вот лошадь. А вдруг нужно, и я готов куда угодно… — внес предложение он. — Гости приехали, а ее нет, да?
— Да какие конкретно гости! — раздраженно закричал Пхарказ. — Сообщила, отправится к подруге, а в том месте ее и след простыл! Вот и думаю: не отправилась ли она, негодница, на хутор, к сестре двоюродной? Ну, погоди, сыщу ее, она у меня возьмёт!
— Дядя Пхарказ, а кто же у вас по дому ходит? Так как Батази утром уехала, — удивлялся Калой.
— Да никого в том месте нет! Кто в том месте ходит!
— Ну как же нет, я на данный момент мимо вас проезжал и видел в окне людей!
— Что же это еще? А ну, пошли!
Отказавшись от лошади, раздосадованный Пхарказ зашагал в аул, проклиная судьбу и разболевшуюся поясницу. В то время, когда они вошли во двор, к ним навстречу выбежала из башни Зору.
— Дади![77]Что произошло? Сердце зашлось от страха! Куда ты девался?
— взглянуть на нее! — рассвирепел Пхарказ. — Да ты-то сама где была? — он ткнул палкой в почву а также подскочил на месте.
— Как где была? Ходила к подружке. А в то время, когда вышла, отыскала в памяти мать… Так как ей куда идти! И я решила помолиться за нее. До тех пор пока я искала элгац[78]бога путников, стало мрачно. Так я свернула к всевышнему охоты… В том месте отлично было!.. Мне кроме того казалось, что сам всевышний охоты был рядом со мной… Лишь я поразмыслила: за что ему мать отечественную обожать?..
— Ну, хорошо, хорошо! Богомолка! Не хнычь!.. Вам, соседи, благодарю. Быть может, зайдете? Она, возможно, угостит вас чем-нибудь за тревогу. Чуть не всем селом тебя искали! — Пхарказ повеселел.
Соседи от ужина отказались и ушли. И Пхарказ направился в башню.
Калой попросил Зору вынести ему напиться. Зору побегала в помещение и возвратилась с водой. Калой сжал ее пальцы на ковше, отпил глоток, поблагодарил. Лукаво улыбнувшись ему в ответ она убежала.
Это была их самая радостная ночь.
Глава четвертая
У ветхой башни
С того времени, как Калой и Зору встретились у башни Ольгетты, ничто уже не тревожило их. Жизнь была заполнена заботами и обычными делами. На смену пахоте приходила жатва, и они вместе с людьми делали привычную с детства работу с мыслями о хлебе, о зиме.
Любой ягненок, любой телок, лишний стог сена в хозяйстве — все радовало сейчас Калоя, все приближало то время, в то время, когда он сможет сообщить собственному другу и фамильному брату Иналуку, дабы тот поднял старого Зуккура, почетного Хасана-хаджи и отправился с ними к Пхарказу просить у него дочь. Просить не униженно, победному: мы, дескать, одинаково обездолены, так давайте соединимся родами да будем близкими и добрыми соседями родственниками, не смотря на то, что дочь ваша, само собой разумеется, хороша богатого приданого, и уход таковой работницы из семьи необходимо было бы компенсировать двенадцатью коровами…
Нет, Калой сможет отправить их с поднятой головой, с подарками, сможет дать согласие на любое приданое, которое Батази потребует от него для собственной дочери![79]
Словом, его посланцы не будут жаться от бедности. И когда они возьмут согласие Пхарказа, он пригонит к нему во двор на заклание, во имя родства, круторогого барана, что вот уже второй год, на удивление всего села, возит за собой на тележке с древесными колесиками собственный курдюк. Он загонит на их баз двенадцать коров!
Как-то само собой, без беседы об этом, о замыслах Калоя определил Орци. Всем детским сердцем потянулся он к Зору, полюбил ее, как сестру, как мать. Втайне вычислял уже своим человеком. И стоило ей попросить его то ли пригнать скотину, то ли снести на поле родителям еду, как он срывался со всех ног делать ее просьбу. Калою это было весьма приятно. Ощущала это и Зору. И всем троим было тепло на душе.
А как терпеливо для брата и Зору Орци переносил потребность, недоедал, трудился и мерз!
лето и Весна были для него праздником. Сейчас он не опасался никакого труда. Но поздней в осеннюю пору, в то время, когда по горам начинали стелиться нескончаемые туманы, в то время, когда днем и ночью шли земля и дожди расползалась под ногами, ему пришлось тяжело с утра до ночи ходить за отарой и дрогнуть под мокрым куском сукна, заколотым на груди древесной булавкой. Случалось, уйдут за сутки овцы так на большом растоянии, что их уже не подогнать ни к одной пещере; тогда Орци укладывался вместе с ними прямо под открытым небом, на сырой почва и дремал до восхода солнца, скуля и вздрагивая во сне, как бесприютный щенок. Второй раз проснется, а кругом все белым-бело от снега. Под боком натаявшая вода. Поднимется, постарается укрыться где-нибудь под валуном либо разжечь костер из можжевельника. А нет — так натянет на голову собственный суконце, сунет босые ноги в папаху и без того стоит в ней день-деньской до следующей ночи, покусывая холодную ячменную лепешку.
Нелегок был данный труд, но Орци выполнял его беспрекословно. Так жили все и в любой момент.
Сейчас Калой виделся с Зору весьма редко. Он берег ее честь. Опасался обидеть и вернуть против себя ее своих родителей. Но в эти редкие встречи, о чем бы они ни говорили, им было радостно, было отлично. Другой раз они высчитывали время, в то время, когда Калой соберет все для свадьбы. Срок получался громадной. И тогда приходила на помощь основная мечта: к ним из Турции возвращаются Турс и Доули. Они привозят с собой столько хороша, такие дорогие подарки, что кроме того Гойтемир в сравнении с ними обязан признать себя бедняком…
Эта мечта помогала им верить в будущее. Они не подозревали о том, какое несчастье приближалось к ним. Какая чёрная туча беды надвигалась на них.
А дела Гойтемира шли все лучше и лучше. Два старших сына достроили новую лавку в Назрани, завязали связи с хозяевами мануфактур и под поручительство пристава приобретали от них в долг товары. Торговали они бойко, богатели, но не забывали отца, в силу того, что не были отделены и не желали терять собственной доли в том хозяйстве, которое оставалось у них в горах. Старший сын Гойтемира в далеком прошлом уже имел собственную семью, а второй под различными предлогами избегал женитьбы. Видно, ему и без того жилось не скучно, в силу того, что солидную часть времени он проводил во Владикавказе, устраивая торговые дела всего дома и не забывая развлекаться с приятелями в духанах и иных увеселительных местах. Эта сторона его жизни оставалась никому не известной и мало интересовала брата и отца, в силу того, что коммерческие свойства его приносили семье большой доход. И лишь мачеха Наси без финиша пилила ветхого Гойтемира за то, что он распустил его и не желает вынудить обзавестись семьей, жить в селе, как подобает всякому порядочному человеку. Но основной обстоятельством этих сетований ее была, само собой разумеется, забота о Чаборзе. До тех пор пока старший сын холост, ее сын не имел возможности грезить не только о женитьбе, но кроме того и о сватовстве. Это было бы позором для всего дома. Чаборз был молод. И женить его было не к спеху, в случае, если б Наси не имела на то собственных замыслов. С того времени как на празднике молодежи Наси заметила Зору, та не выходила у нее из головы. Ей хотелось женить собственного единственного сына на самой прекрасной, самой лучшей девушке. Ей хотелось женить его по собственному выбору, в противном случае, не ровен час, набьется кто-нибудь в родню из назрановских, с положением! Тогда приноравливайся к ним, тянись за ними! К тому же неизвестно, какой окажется невестка! А тут она знала: родители Зору бедняки. Они будут вычислять за честь родство с Гойтемиром! Будут всегда обязаны ей. Невестка за собственный счастье будет молиться на сына и мать. Знала Наси да и то, что девушки с гор и с плоскости — это не одно да и то же, не смотря на то, что и те и другие одного племени. Плоскостные более развязны, самовольны, а горянки воспитывались в строгости, в ветхих правилах, и из них выходили самые покорные жены.
Но шли годы, брат Чаборза не женился, а Зору имела возможность ускользнуть от них в любой сутки. До Наси уже доходили тревожные слухи. Над ее замыслами нависала угроза — нужно было торопиться. И она решила функционировать. Но она отлично знала темперамент собственных мужчин. Знала, что они больше всего опасаются утратить собственный главенство, в то время, когда решаются серьёзные домашние дела. Тут, в случае, если пуститься напрямик, кроме того родной матери может не повезти. Но, в случае, если подойти с умом, их вовсе не тяжело вынудить поступить так, как тебе хочется.
И в один раз она с далека начала разговор с Чаборзом о Зору.
Папа еще с вечера уехал в Назрань. На дворе моросил небольшой дождик, и, не смотря на то, что в далеком прошлом уже рассвело, в помещении стоял полумрак. На протяжении окна проплывал серый туман.
Чаборз лежал в кровати и наблюдал на маму, которая готовила пшеничную затирку на молоке. Это была редкостная еда избранных, в силу того, что пшеничную муку в горах практически никто не видел.
Наси отыскала в памяти последний женский праздник, пожалела, что Эйза, которая на этом празднике была царем, уехала жить на плоскость и сейчас некому будет отыскать в памяти ветхий хороший обычай…
— Было это в далеком прошлом, — сказала она ровным, бесстрастным голосом, помешивая в котле, — а думается, как день назад… Те, каковые были тогда девочками, сейчас уже девушки. Девушки стали матерями. Не могу забыть, какой хорошенькой в тот сутки была Зору, дочь Пхарказа. Позднее я видела ее уже на вашем празднике. Настоящая красивая женщина!.. Возможно, и она не так долго осталось ждать выскочит…
Скрипнули нары. Чаборз повернулся лицом к стенке. Мать замолчала. В печке трещали дрова. От кипящего котла под потолок валил густой пар.
— Скажи, скажи дальше, — нарушил молчание Чаборз. — Так как ты не напрасно начала данный разговор. Если ты лиса, то я лисий хвост!
Мать засмеялась.
— Да разве я с тобой хитрю! Непременно ты, как и все, женишься. И что же тут умного, в случае, если я, твоя мать, думаю об этом!